Великая Скифия Полупуднев Виталий
– А Бабончик не в шутку поглядывает на тебя, право! И сам Дамасикл хочет помочь ему! Ты сама видишь, что секретарь оказывает поддержку хабейцу. Бабон стал его приближенным, и Херсонес теперь имеет двух гиппархов вместо одного, выбранного народом!.. Бабон – второй!
Гедия задумалась, усмехнулась своим мыслям.
– Нет, Лаудика, тут что-то не то… Дамасикл сам не простил бы отцу, если тот подумал бы только отдать меня этому смешному пьянице!
– А Гекатею?
– Не знаю.
– Но ты хотела бы стать женою Гекатея?
Гедия покраснела и сделала неопределенный жест.
– Может быть… Но Гекатей еще молод и, наверное, не думает о женитьбе.
– Как не думает, – со смехом возразила Лаудика, – он только и смотрит на тебя!.. Но я должна сказать тебе, что совет никогда не разрешит тебе стать женою Гекатея!
Молодая жрица вспыхнула, глаза ее загорелись, как две звезды.
– Совет не разрешит? А ему какое дело?
– Ха-ха-ха! Теперь я вижу, что ты сильно любишь Гекатея… Да, совет! Я подслушала разговор Маты с Агелой, – Лаудика снизила голос до полушепота. – Совету до тебя, может, и мало дела, но ты же наследница богатств твоего отца! И тот, кто станет твоим мужем, сразу получит влияние на дела полиса! Поэтому совет сам выберет тебе мужа на свой вкус. Но так, чтобы ты не знала об этом, но думала, что это выбор твоего отца.
– А я не пойду за нелюбимого!.. Мне не нужны богатства, мне нужно счастье! Да и жених может… не захотеть!
– Пожалуй, нет в Херсонесе отцов, которые имели бы взрослых сыновей и не мечтали бы женить их на тебе, не спрашивая их желания! – Лаудика расхохоталась. – Ты же слишком богата, чтобы выбирать себе жениха по любви. Ты выйдешь за того, кого тебе выберет совет.
– Неужели ты допускаешь, что совет сделал этим избранником Бабона?
– Этого я не знаю…
Послышались шаги, голоса Маты и юношей. По обычаю, девушки должны были уйти. Участвовать в общей трапезе с мужчинами им не разрешалось.
Проворная Лаудика выглянула во двор и опять рассмеялась от души.
– Погляди, погляди, – обратилась она к подруге, – легок на помине!..
– Кто там?
– Бабон Маронов во всей своей мужественной красе!
Хабеец подъехал к воротам храма верхом на коне. Полускиф по складу своей натуры, он не любил утруждать себя пешим хождением и раньше, а теперь, когда стал прихрамывать, тем более. Он спешился и, не обращаясь к стражам, проковылял во двор.
Если молодежь пришла сюда прямо со стен, в запыленных и грязных доспехах, обрызганных кровью врагов, то Бабон был умыт, расчесан, одет в новый кафтан. Держался он самоуверенно и старался казаться важным. Даже в его взглядах сквозило что-то победоносное.
– Здравствуй, почтенная и прекрасная служительница Девы! – поклонился он Мате.
Та чинно склонила голову. Ираних сделал гримасу и посмотрел на Гекатея, еле сдерживая смех.
– Я, – продолжал Бабон, – прибыл поклониться жилищу богини и сказать своим мальчикам, что магистраты и стратеги поручили мне собрать сильный отряд для конной вылазки, и я хочу поторопить их…
– Жаль, – ответил Гекатей с сожалением, – что у меня нет своего хорошего коня!
– Почему же? – с живостью отозвалась жрица. – Ты главный телохранитель Девы и всегда можешь располагать конем, тем самым, что был подарен Деве стратегом Бабоном по обету!.. Тем более что твой отец осматривал коня и он ему понравился!
– Поразительно, – прошептал Ираних, – я не узнаю Маты, так она сегодня щедра!
Польщенный «стратег» изобразил улыбку на своем одутловатом лице. Почет и слава составляли его слабость. «С этой надо иметь особую дружбу, – сообразил он, – через нее будет легче проникнуть к сердцу Гедии. Она поможет мне. Как это я раньше не подумал об этом!»
– О прекрасная жрица! – возгласил он хриплым басом. – Окончание войны будет для меня порой новых благодарственных посвящений Деве!..
«Уж не он ли? – обожгла Мату внезапная догадка, – воин не старый и, видимо, не безразличный ко мне. Он так упорно смотрит на меня! Совет к нему благоволит!»
Оглядев кряжистую фигуру Бабона, Мата заметила с удовлетворением, что он не так мешковат, как показалось ей там, на площади. Вспомнилось, что хабеец внимательно смотрел на нее во время жертвоприношения и расспрашивал о чем-то Костобока… Ага, Костобок знал о чувствах к ней бородатого воина, но скрывал это из ревности.
И тут же пришла уверенность, от которой по всему грузному, сырому телу пробежали жаркие змейки, а на душе стало светлее.
– Мы сейчас будем около гимнасия, там встретимся, – сказал Ираних Бабону.
– Верно, – подтвердил Гекатей, – ты поезжай, я же оседлаю храмового жеребца – и вслед за тобою!
Обоим хотелось избавиться от Бабона, но Мата еще раз удивила их.
– О уважаемый гиппарх! – обратилась она к толстяку. – Вы готовитесь к ответственному и опасному делу, вас ждет встреча с опасным и свирепым врагом!.. Это похвально – защищать полис! Но я думаю, что вы найдете совсем немного времени, разделите нашу общую трапезу и выпьете вина из подвалов храма!
Вдвойне польщенный Бабон был приятно удивлен. К тому же упоминание о вине вызвало у него слюнотечение и особое ощущение под ложечкой, означающее, что он очень не прочь выпить и закусить.
– Я? Разделить трапезу?.. Гм… с большой охотой!
Сказав это, хабеец приосанился. «Кажется, мои дела пойдут на лад!» – подумал он, довольный тем, что нашел предлог явиться в храм Девы.
Юноши были несколько раздосадованы. Бабон был хорош в погребке Тириска, но не в обществе женщин. К тому же за последнее время он стал более заносчивым.
Когда завтрак был окончен, все воины покинули храм. Мата позвала Лоху.
– Вот тебе серебряная монета за твою ворожбу!.. А ну, раскинь еще, я хочу послушать твои гадания.
В это время Лаудика говорила Гедии:
– Ты видела, что Мата с великим вниманием приняла хромого пьяницу? По-твоему, это случайно?
– Думаю, что не случайно, – задумчиво отозвалась Гедия. – Но почему именно – покажет будущее. Возможно, это к лучшему.
– А я думаю, она получила указания от совета…
2
Однажды утром херсонесцы увидели, что скифы предпринимают что-то новое. Тысячи воинов таскали камни и землю в полах кафтанов. Другие мечами рыхлили грунт.
– Насыплем высокий вал! – кричали распорядители работ, царские сотники, – вровень со стенами!.. И с этого вала побьем греков камнями и стрелами, а потом на стены взберемся!
Воины поняли и вначале взялись за работу очень рьяно. Но грунт оказался крепкий, каменистый, копать его было трудно. Мечи зазубрились о кремни.
Осажденные поняли замыслы скифов и встревожились. Открыли стрельбу из катапульт, но камни приносили мало вреда землекопам, рассеянным на большом пространстве.
Скифы насмехались над усилиями херсонесцев, кричали им обидные слова и продолжали насыпать вал.
Неожиданно вторые ворота города растворились и выехала густым строем греческая конница. Впереди на лихом коне скакал Полифем, картинно держа меч над головой. Его сопровождали справа Бабон, слева педотриб Теофил. Сзади стройными рядами красовались на галопе панцирные всадники, все без копий, с обнаженными мечами.
Греки налетели на работающих скифов быстрее бури и начали рубить их на глазах у всего войска. Они действовали дерзко, по заранее разработанному плану, в основе которого лежала внезапность и знание беспечной скифской натуры.
Ни царь Палак, ни его воеводы не подумали выставить дежурные конные группы для отражения вражеских вылазок. Самонадеянные степняки не допускали, что греки посмеют выйти из-за спасительных стен, и не предвидели нападения.
Тем удивительнее было опустошительное появление греческой конницы, прекрасно вооруженной и дисциплинированной. Молодые воины с азартом секли головы скифам, вооруженным кое-как. Лихая эфебия мчалась вдоль стен, сверкая доспехами, оставляя по пути десятки окровавленных трупов. Внезапно они повернули к царскому шатру, чем усилили общую тревогу и сумятицу.
– К оружию, сколоты!..
– Царя защищайте!
Вокруг царского шатра образовалась шумная толпа князей, простых воинов. Скифский лагерь стал походить на потревоженный муравейник. Бежали, кричали, пускали без толку стрелы, ловили коней, вскакивая им на спины, не сняв с конских ног путы. Новичок не поверил бы, что эти люди только сутки назад храбро штурмовали город.
Пифодор ругался и плевался.
– В войске скифов нет порядка!.. Это просто большая толпа темных людей, она не знает правил войны!
Эти слова, сказанные в сердцах, были обращены к Фарзою, спешившему к царскому шатру.
– Ты прав, – ответил князь на ходу, – погляди, даже мои «ястребы» и те бегут, бросая лопаты! Они безоружны. Марсак достал где-то для них заступы. Теперь они спешат к своим шатрам, чтобы скорее вооружиться мечами и копьями!.. Но пока они бегают, враг исчезнет так же, как и появился!.. Эх, досада!
Наиболее готовыми к отражению вылазки оказались агары. На неоседланных конях, без защитных доспехов, но с копьями наперевес они с дикими воплями устремились вслед за греками. Впереди мчался на вороном коне Борак, размахивая секирой.
Полифем считал минуты, зная, что замешательство скифов временное и через несколько мгновений на его отряд обрушатся не сотни, но тысячи вражеских всадников.
Греки уже описали дугу и возвращались к воротам, когда их стали настигать воющие агары на взбесившихся от ударов и окриков лошадях. Враги не встретились, но скакали в одну сторону, постепенно сближаясь. Полифем сообразил, что агары могут ворваться на их плечах прямо в город, начнут свалку, а за несколько минут замешательства подоспеют остальные… И тогда… Об этом «тогда» было страшно подумать!
Поэтому гиппарх принял смелое решение.
Со стен доносились крики защитников, которые все высыпали к бойницам, словно в ожидании штурма.
Скимн с пересохшим горлом следил за всадником на белом коне, так же как Орик, не спускал глаз с другого, в золоченых доспехах. Отцы трепетали за жизнь своих сыновей. Их беспокойство стало нарастать, когда началось перестроение конницы. Полифем отделил первых три ряда воинов и с ними ударил навстречу агарам, рассчитывая задержать их, пока остальные въедут в ворота.
Крики на стенах усилились. Произошла короткая, но жаркая схватка. Молодые греки рубились с ожесточением. От вражеских ударов их спасали панцири и шлемы, которых не было у агаров. Это и здесь решило судьбу сражения в пользу херсонесцев.
Полифем сшибся с Бораком. Агар ударил грека топором по шлему. Гиппарх на мгновение потерял ясность сознания. Конь понес его в сторону, откуда уже показались разрозненные группы царской конницы. Теофил догнал Полифема и схватил его коня за повод. Они скакали рядом, стремясь к воротам. Но Борак снова налетел на них. Щит Теофила разлетелся вдребезги от удара агарского топора.
Обезумевшие кони несли всех троих прямо к воротам. Еще удар – и Теофил свалился в грязь с разрубленной головой. Его конь жалобно заржал и побежал вдоль стены. Полифем чувствовал слабость и не мог отразить страшные удары Борака.
– Крепись, Полифем! – кричали со стены.
Ворота открылись с надсадным ржавым скрипом. Гекатей с друзьями ворвались в город. За ними на всем скаку влетела лошадь Полифема. Всадник еле держался за гриву, свесившись головою ниже седла. Вместо лица у него было видно сплошное красное пятно, из которого хлестала кровь.
Разделавшись с двумя противниками, Борак повернул коня под самой стеной в момент, когда ворота успели закрыться.
Но мстители наверху не дремали. В смелого витязя посыпались стрелы. Нагнувшись к шее коня, агар помчался прочь, но не успел отъехать далеко. До десятка стрел вошло ему в спину. «Эх, забыл надеть панцирь!» – подумал князь и стал валиться с седла. Его подхватили свои, он был еще жив, пока его несли к шатру, и умер, не успев сказать последнего слова своим соплеменникам.
Фарзой, узнав о несчастье, поспешил в агарский лагерь, но застал уже мертвым своего нового друга. Тот лежал на разостланном плаще, могучий и красивый даже после смерти.
Можно было подумать, что он уснул. Воины плакали и в ярости грозили грекам оружием.
После вылазки работы по сооружению вала приостановились. Причиной этому явился не страх перед херсонесской конницей, но неумение большинства скифов долго и сосредоточенно работать. Греческая вылазка дала повод для роптания и отказа от дальнейших работ.
– Разве можно насыпать такую гору – вровень со стенами?..
– Мы пришли сюда не землю копать, а воевать!.. Вот занялись не тем, чем надо, и получили от греков оплеуху!.. Воинов нужно держать под копьем, а не с лопатой в руках!
Царские дружинники, привыкшие к безделью, роптали более других. Они отошли к своим шатрам, стряхивали пыль с одежды и на чем свет стоит кляли Пифодора, подавшего царю недобрую мысль о создании вала.
– Не пойдем больше рыть землю! Мы не кроты и не поденщики!
Напрасно Раданфир кричал на них, велел даже схватить нескольких и привести к царю.
Дюжие воины, обезоруженные, со связанными за спиною руками, предстали перед царем.
– Почему вы оставили работу? – спросил Палак, хмурясь. – Или испугались эллинских малолеток, что наскочили на вас верхами?
– Великий государь, – бесстрашно отвечали воины, – твое дело казнить нас или миловать!.. Но выслушай нас сначала!
– Говорите, да поскорее!
– Работать все войско отказалось!.. А некоторые князья совсем своих людей на работы не выводили!.. Спроси – кто видел людей князя Гориопифа на земляной работе?.. Никто не видел!.. Роксоланы уехали села грабить! А мы об камни мечи погнули! Чем теперь воевать? И дела не сделали и оружие погубили! Вели нам на стены лезть – полезем, хоть и с погнутыми мечами!.. Но мы не землекопы!.. У греков на то рабы есть!..
– А князья, – добавил другой, – если своих людей на работы не дали, то хотя бы охрану на себя взяли!.. Мы работали, нас же и побили!.. А вот послушай, государь!..
Со стороны княжеских шатров доносились писклявые звуки рожка и гудение бубна.
– Поют и пляшут!.. Да крестьян грабят, не лучше роксоланов!..
– То, что в ваших словах есть правда, не спорю и за эту правду оставляю вас в живых! – ответил царь. – Но за свои дела ответите!
Палак повернулся к Раданфиру и приказал:
– За ослушание бить воинов плетьми всенародно и выгнать из дружины, а если еще кто так же сделает, как они, то будем смертью казнить!..
Работы по возведению вала прекратились полностью.
– Этого и следовало ожидать, – говорили херсонесцы, стоя на стенах, – варвары настолько же страшны в ярости, насколько жалки в труде! Чтобы побеждать, нужно много трудиться, а скифы этого не умеют!
Скимн слушал эти речи и возражал с едкостью:
– То, что вы говорите, правильно, но не совсем точно. Скифы не умеют работать, пока свободны, но быстро становятся трудолюбивыми в рабстве. Это присуще всем варварам. Варвары созданы для рабства! Так же как греки определены богами быть хозяевами!.. Когда мы впряжем всех варваров в ярмо, наступит золотой век! Может быть, Митридат поможет нам в этом…
– Ты, Скимн, отчасти прав, – начинал свои рассуждения Бион, потупя очи, – рабство – основа благополучия нормального государства, но оно не должно быть чрезмерным. Я уже не раз говорил это. Умеренное рабство, элевтерия и автаркия – три колонны, на которых стоит благополучие нашего полиса. Да сохранят его боги!
Смельчаки эфебы подобрали ночью тело Теофила. Его похоронили одновременно с Полифемом. Погибшим были отданы подобающие почести. Каждому положили в рот по монетке для уплаты за переправу через реку Стикс, а в мертвые руки вложили свертки с медовыми лепешками, чтобы было что бросить разъяренному Керберу при входе в подземное царство Аида.
Бабон, ненавидевший Полифема при жизни, на похоронах показывал свою глубокую печаль, лицемерно вздыхал и горестно качал головою. Однако, придя домой, сбросил маску ложного соболезнования и со злорадством потирал руки и приговаривал под нос:
– Совершилось, совершилось! Пусть он на том свете не знает покоя! Я отомстил ему за его заносчивость и насмешки!..
Хабеец сумел незаметно от других сунуть в гроб убитого свинцовую табличку со страшным заклятием, наговором. Полифему не будет успокоения в царстве Аида!.. Это значительно большее, чем месть живому! Ведь жизнь земная хотя и прекрасна, но коротка. Жизнь загробная – вечна! Полифем будет страдать вечно!.. Бабон был доволен.
В городе говорили, что гиппархом Херсонеса будет назначен Бабон.
По-иному хоронили Борака. Похоронами руководила его жена, прекрасная Табана. Женщина, узнав о потере мужа, прискакала верхом на коне из-под Неаполя. Умелые люди вскрыли труп князя, внутренности вынули и сложили отдельно, а сердце передали жене. Нарубили разных пахучих трав – аниса, сельдерея, кипера, – добавили ладана и смолистых веществ и всю эту пахучую смесь вложили внутрь трупа, после чего тщательно зашили его.
Долго возили тело на повозке, ходили за ним гуртом, затем выбрали место, вырыли могилу, укрепили ее стенки рядом копий, а когда положили Борака на подстилку, стали бросать ему в дорогу оружие, чаши для вина, узды и одежду.
Было время, когда вместе с господином шли в могилу слуги, наложницы, жены. Этот суровый обычай давно стал воспоминанием. За Бораком не пошли в страну теней ни его прекрасная супруга, ни преданные слуги. Могилу закрыли досками и завалили землей. Сверху насыпали высокий курган, который рос куда быстрее, чем вал перед стенами Херсонеса.
– Борака агары хоронят, как царя! – докладывали Палаку.
– Пусть делают так, как требует их обычай! – отвечал царь.
На тризне Фарзой встретился с Табаной. Женщина отнеслась к нему по-дружески, но ни тени улыбки не появилось на ее побледневшем лице. Она не плакала, но с необыкновенной твердостью ответила на соболезнование Фарзоя:
– Боги наказали нас. Они были против нашего ухода с родных мест. Но агары, несмотря на потерю князя, выполнят свой долг перед царем Палаком! Передай ему это. Агары будут продолжать войну до победы!
– Ты, Табана, достойна своего покойного мужа. У тебя в груди большое сердце!.. Я скажу Палаку то, что ты велишь. Я же был другом Борака и останусь другом агаров. Располагай мною всегда так, как найдешь нужным.
– Спасибо!
Ему хотелось еще что-то сказать молодой вдове, но она посмотрела на него с суровой грустью. Князь вздохнул и промолчал.
После похорон Табана совещалась со старейшинами и на другой день утром отбыла в Неаполь в сопровождении пятидесяти воинов.
3
Лайонак с нарастающим чувством огорчения и досады бродил по лагерю, посматривая на стены города. Чем больше он наблюдал ход осады, тем более убеждался в ее вероятном провале.
Греки показали образец стойкой обороны. Быстро перебрасывая свои войска на опасные участки, успешно отразили все удары скифских войск. Теперь неусыпно следили за всем происходящим в лагере осаждающих. Можно было видеть, с какою четкостью, через равные промежутки времени, происходит смена воинов на стенах. Круглые сутки перекликаются часовые на башнях. Ночами, когда, укрывшись войлоками, скифы беспечно храпят у костров, за зубцами городских стен мелькают огни, невнятно доносится говор херсонесских воинов и топот многочисленных ног.
Войску Палака не хватало боевой сплоченности и упорства. Осада уже надоела большинству, осенние серые дни сменялись зябкими ночами, не принося ничего, кроме скуки. Боспорца с начала похода возмущала неорганизованность Палакова воинства. Осада велась так бестолково, что смотреть не хотелось на нелепую трату ратных сил, массовый падеж лошадей от бескормицы. Князья почти ничего не сделали для улучшения дела осады. Суетились сам царь и кучка его приближенных.
Не пора ли опять обратиться к Палаку с предложением снять бестолковую осаду и направиться походом на Боспор?.. Ведь там ждут, а он, Лайонак, до сих пор ничего не добился!.. Но тут же приходило в голову возражение: Палак от Херсонеса не отступит. Живо представилось: если осада будет снята, то разброд среди князей и воинов усилится во много раз, авторитет Палака упадет, и тогда ни о каком походе на Боспор не может быть и речи. Впереди зима, за зимою весна, самое тяжелое время для скотоводов. Весною скот еле стоит на ногах от истощения. Только к будущей осени можно будет опять говорить о продолжении войны. А это далекий срок…
Боспорец озабоченно вздыхал и в печальном раздумье чесал затылок. Выходило, теперь путь один: во что бы то ни стало нужно взять Херсонес! Победа скрепит шаткие устои Палаковой державы и вдохнет в народ веру в дальнейшие успехи. После победы возможно предпринять даже зимний поход на Боспор и одним ударом покончить с ним.
Решение Палака о привлечении на земляные работы крестьян оживило надежды многих. Это была удачная мысль. Привычные к труду поселяне скоро и лучше возведут вал, а воины, сохранив силы, с большими решимостью и рвением пойдут на приступ.
Когда стало известно, что крестьяне-землекопы уже прибыли, в лагере стало веселее. Лайонак вышел из шатра посмотреть. По подмерзающей грязи медленно брели толпы иззябших поселян. За плечами они несли мешки с провизией. В красных от холода руках держали лопаты и кирки. Сзади и по сторонам ехали на конях вооруженные стражи.
Один из крестьян отделился от толпы и подошел к боспорцу, улыбаясь. Это был высокий, плечистый, еще молодой мужчина. Обветренное, почерневшее лицо его выражало простоту чувств, душевную мягкость и доверчивость. «Где я видел этого человека?» – подумал Лайонак, напрягая память.
– Не узнал? – добродушно усмехнулся крестьянин, перебрасывая котомку с одного плеча на другое. – Забыл Оргокены, а?
– Танай?! – вскричал Лайонак. – Сын освобожденного из рабства Данзоя!.. Прости, дружок, действительно не узнал тебя сразу… Как отец, жена, сын твой?.. Что же ты, решил поработать на царя у стен Херсонеса?.. Похвально!
Танай замялся, видимо затрудняясь ответом. Не спеша воткнул заступ в застывшую грязь, кашлянул.
– Да вот, царские воины приехали в село и забрали, – ответил он, хмурясь и в то же время пытаясь сохранить приветливую улыбку. – «Идите, сказали, помогать цареву войску Херсонес брать!» Желания не спрашивали. Собрали тех, кто покрепче, да и погнали, как пленных!
Танай со сдержанной неприязнью взглянул на конных стражей. Заметно было, что он в обиде на грубых дружинников, но старается не показывать этого.
– Царю надо помочь в его войне, Танай!.. Так дома все хорошо?
– Было хорошо. Потом наехали роксоланы – пограбили! За ними царские воины – тоже пограбили! Еще какие-то приезжали. И все требовали хлеба, проса и мяса. Девок начали воровать, многих опозорили!.. Даже замужних, помоложе, у мужей отнимали!.. Боюсь, как бы там без меня жену и сына не обидели… А помочь царю в войне или чем другим мы всегда рады. Только скажи, сатавк: почему же это нас… палками гонят?.. Мы же не рабы!
Лайонак не нашелся сразу, что ответить. Подъехал верховой. Толкнул Таная древком копья.
– Чего стал, как пень, среди дороги?.. Не задерживайся! Или убежать хочешь?
Танай хмуро посмотрел в глаза боспорцу, выдернул из земли заступ, вскинул котомку и, мягко ступая сыромятными постолами, с деревенской неторопливостью зашагал вслед за остальными.
Лайонак задумчиво проводил его глазами. Ярко вспомнил свое посещение Оргокен, гостеприимный дом и дружную семью общинников-землеробов. Подумал с невольным вздохом, что если в царстве жестоких спартокидов вольные земледельцы стали рабами и терпят горе и унижения, то и Палаковой державе многого недостает, чтобы стать страной справедливости и порядка.
На миг представилась картина будущего победного вторжения Палаковых войск в пределы боспорского царства. Кичливые и жадные к обогащению князья с их дружинами, царь Палак, мечтающий о завоеваниях, о хорошо вооруженном многочисленном войске, о рабских мастерских и покорных данниках. Принесут ли эти люди скифскому племени сатавков желанную свободу, право на самоуправление и мирный труд на родных полях? Освободят ли пантикапейских рабов? Не ошибаются ли Савмак и его друзья, видя в Палаке своего освободителя от рабских цепей?
С усилием он стряхнул тяжесть нахлынувших сомнений. Сейчас не до них. Надо брать Херсонес, развязать руки Палаку, а потом добиваться его помощи боспорским рабам. Надо сломить шею царству спартокидов, а насчет дальнейшего… восставшие рабы сами поймут, что им надо делать… Догнав толпу крестьян, Лайонак разыскал Таная и хлопнул его по плечу. Тот обернулся и ответил широкой улыбкой.
– А, это ты!.. – протянул он.
– Знаешь, Танай, – горячо начал боспорец, – от нашей победы над Херсонесом вся судьба сколотского народа зависит!.. Запомни это и другим растолкуй. А на дружинников не обижайся, не для них будешь работать… Надо как можно лучше и скорее насыпать вал!
Танай опять улыбнулся.
– Какой вал, – спросил он, – зачем он?
– Земляной вал! С него мы побьем камнями и стрелами всех греков на стенах! А потом подведем к стене вон ту башню. Видишь?
Оба посмотрели в сторону, где «ястребы»-древотесы стучали топорами, строя из бревен высокое сооружение.
– Понимаешь, с этой башни наши воины будут переходить прямо на стену!
– А как же ее к стене-то придвинуть?
– А она на колесах.
– Ага!.. – молодой пахарь громко рассмеялся. – Это здорово придумано!.. Я тоже не прочь с этой башни прыгнуть на стену и подраться с греками!
– Нет, Танай, от тебя и твоих товарищей требуется работа киркой и лопатой.
– Ну, это мы можем! Привычны землю копать.
– Вот и хорошо!
Лайонак прошел в шатер Фарзоя. Князь при помощи Марсака снимал промокшую одежду, покрытую пятнами грязи. На кошме валялось разбросанное оружие. Сатавк присел на корточки и рассказал князю о встрече с Танаем.
– Хорошие люди, – добавил он в заключение, – готовы не только работать, но и драться на стенах с эллинами. Вот из таких создать сильную пешую дружину!.. Они сами копали бы рвы, насыпали валы и воевали бы не хуже царских дружинников. А гнать их копьями, как рабов, совсем не следовало бы… Не Урызмага нужно было приглашать под Херсонес, а братьев по крови сколотов-землепашцев.
Фарзой надел сухие замшевые шаровары, расшитые красными нитками. Марсак стянул ему очкур и стал примерять на его плечи рубаху. Князь посмотрел искоса на боспорца и улыбнулся его горячности.
– Может, ты и прав, – ответил он по-дружески, – может, и я с тобою согласен, но ни ты, ни я не можем изменить решения царя, так же как и многого другого, что нам не нравится в Скифии. А поэтому – ты хорошо сделал, что растолковал Танаю суть дела… Вижу, ты сам желаешь скорейшего падения Херсонеса. Этим ты служишь делу Палака!
– Видят боги, как сильно я хочу победы царю нашему!.. Я первый прыгну с той башни на стену города!
– Это все, чего ждет от всех нас царь Палак!
После ухода Лайонака князь сказал Марсаку:
– Рыхла наша сколотская держава, все в ней идет-бредет само собою, где соединится, где развалится… И войско наше – всего лишь толпа народа. Задору много, а выучки, терпения не хватает. Вот Лайонак видит это и печалится.
– Видеть да рассуждать все умеют, – с неудовольствием ответил дядька, – а на стенах пока побывали одни «ястребы». И башню строят они же. Пусть каждый старался бы изо всех сил, так Херсонес уже пал бы… Лайонак хороший воин, но его сердце не здесь, а на Боспоре. Не по душе ему осада Херсонеса, зовет Палака на восток, а царь его не слушает… А по-моему, раз подошли к Херсонесу, то уже не уходить, пока не победим!.. Не так ли, князь?
– Правильно, мой богатырь! Если бы Палак имел таких, как ты, воинов да полководцев побольше, то давно бы стал хозяином всей Тавриды!
4
Хлеборобы дружно взялись за работу. Смастерили самодельные носилки и стали быстро возводить вал, утаптывая сырую землю ногами. Они не смущались тем, что вокруг стояли конвоиры, посматривали за ними по-хозяйски. Переговаривались между собою о том, что скоро с их помощью Херсонес будет побежден и царь наградит их за усердие.
– А я все равно пойду на приступ! – громко заявлял Танай, взмахивая лопатой.
– Работай, чего зубы-то скалишь! – грубо обрывал его стражник.
Царские воины всегда держались высокомерно и заносчиво перед крестьянами, считали их ниже себя. Сейчас стали вести себя как надсмотрщики. Вначале покрикивали на нерадивых, потом, словно сговорившись, пустили в ход нагайки и длинные бичи, которыми гоняют табуны. На крики возмущения и боли отвечали окриками:
– Меньше разговаривай, больше работай!
Херсонесцы опять встревожились и, поставив против вала сильнейшие камнеметы, начали обстрел скифских землекопов. В первый же день убили двоих, нескольких тяжело изувечили. Крестьяне, подхватив на руки раненых и убитых, стали отбегать дальше от стен, прекратили работу. Их встретил строй всадников, размахивающих бичами. Нещадными ударами воины остановили бегущих. Возмущенные крестьяне ответили криками:
– За что бьете?.. Лучше бы согнали со стен греков стрелами!
– Мы работаем, а воины спят в шатрах! Нужно не бить нас, а прикрыть стрелометанием! Тогда и работа пойдет без перебоя!
– Не вас ли защищать мы сюда собрались? – насмешливо спрашивали царские дружинники. – А ну назад! Идите насыпайте царев вал! Если кого греки убьют, то потеря не велика, других пригоним!
Опять защелкали сыромятные бичи.
– Чего деретесь!.. Дома весь хлеб выгребли, здесь издеваетесь!.. Мы не рабы вам, а вольные землепашцы!
– Все вы рабы царя Палака! – отвечали всадники, добавляя к ударам бичей хорошие толчки древками копий.
– Мы – сколоты, и никто не сделает нас рабами!
Обида перешла в ярость. Крестьяне начали сопротивляться. Произошла драка, которая быстро перешла в настоящее сражение. Но лопаты – плохое оружие против копий и мечей. Танай с окровавленным лицом кинулся к воину, который размахивал копьем, и стащил его с коня на землю.
– Землекопы бунтуют!.. – доложили царю.
– Усмирить, заставить работать! – с жестокостью приказал царь, возмущенный нежеланием крестьян трудиться на пользу сколотской державе.
Поскакали всадники. Крестьян хотели окружить, прижали их к стенам города. Нашлись такие, которые закричали грекам:
– Откройте ворота, дайте нам убежище!
Но херсонесцы сочли это за грубую военную хитрость и открыли стрельбу камнями и стрелами, убивая и крестьян и их преследователей. Лошади скифов стали беситься, конница отхлынула от стен. Бунтовщики, пользуясь замешательством дружинников и наступившей ночью, бежали из лагеря, проклиная царя Палака и его войну.
На том затея с валом была окончена.
После бегства землекопов Палак спросил Раданфира:
– Откуда были эти изменники?
– Из селения Оргокен.
– Горе им!.. Мы еще там побываем!
Палак стал раздражителен и не терпел никаких возражений. Он был убежден, что все неудачи происходят оттого, что военачальники и воины плохо исполняют его повеления. Отчасти он был прав. Но Фарзой видел упрямство самого царя и осуждал его в душе, не осмеливаясь, однако, явно перечить его воле.
Ужинали в царском шатре втроем, считая самого царя, Раданфира и Фарзоя. Царь много и жадно пил, ел, чавкая и сопя. Под глазами у него появились мешки от бессонных ночей и тяжелых дум. «Не легко ему, – подумал Фарзой, – нести бремя царской власти над своевольной Скифией и еще более тяжкое бремя великих замыслов, полученных в наследство от Скилура!..»
Ему показалось, что Палак очень несчастен, подавлен и… жалок. Захотелось сказать ему что-то простое, дружеское, как-то поддержать его. Но как это сделать и чем помочь царю? Ему поможет только победа над Херсонесом.
Полы шатра распахнулись. Дохнул ледяной ветер. Вошел воин, доложил, что прибыл лазутчик. Царь кивнул головою. Появился Вастак, грязный, дрожащий от холода и, видимо, голодный. Он исхудал и сгорбился, постарел. Кожа обтянула скулы, губы покрылись трещинами. Только в глазах светилась все та же прирожденная смекалка и энергия.
– Ну, что узнал? – резко спросил царь, медленно прожевывая мясо.
– Проникнуть в город сейчас почти невозможно, – ответил лазутчик, кутаясь в лохмотья, – но я получил сведения, что настоящего голода у херсонесцев еще нет и они поклялись защищаться до… прибытия Митридатовых кораблей!
– Все это я и без тебя знаю, Вастак. Ты стал работать совсем плохо. Я недоволен тобою и, наверно, отошлю тебя простым воином в пешую рать к Марсаку. Чтобы ты даром хлеб не ел.
– Разреши сказать, великий государь!
– Говори, только дельное.
– Греки питаются плохо, но они еще едят хлеб. Нужно, чтобы голод стал настоящим.
– Согласен. Как же это сделать?
– Я уже передал своим людям через Ханака приказ поджечь склады в порту. Удалось узнать, что главные запасы хлеба хранятся именно там. И поджоги домов хозяйских тоже велел делать каждую ночь.
Читать бесплатно другие книги:
