Великая Скифия Полупуднев Виталий

1

Становилось холоднее. С севера дул обжигающий ветер. Во дворце скифского царя стало также холодно и неуютно. Часть окон закрыли войлоками наглухо. В другие вставили рамы с бычьими пузырями вместо стекол. На женской половине с этой целью применялись прозрачные пластинки из распаренного рога и даже редкостные по тем временам шарики из финикийского стекла, вставленные в медные переплеты.

По улицам Неаполя гуляла метель, бежали струйки снега, за углами домов и в переулках быстро вырастали сугробы.

Войска двух царей возвратились с поля сражения без почета и славы. Их не встречали многолюдные толпы народа, не слышалось приветственных криков. Наоборот, что-то гнетущее нависло над городом, горожане боязливо прятались по домам, шептались, обсуждали слухи о поражении скифо-роксоланской рати.

Говорили, что Диофант движется с войсками прямо на Неаполь и не сегодня-завтра обложит город осадой. Поспешно запасались хлебом и крупами. Цены на рынке сразу выросли, базары опустели, подвоз продовольствия из окрестных селений прекратился, стало пусто и голодно…

По окрестностям рыскали роксоланские всадники, на дорогах начались грабежи, порядок в Палаковом царстве нарушился.

Сам Палак по прибытии домой мало появлялся среди людей. Больше совещался тайно с приближенными, которых осталось не так уже много. Не стало расторопного и легкого душой Раданфира, правой руки царя. Погибли могучие богатыри Калак, Омпсалак, Анданак. Не было и эллинского выученика Фарзоя, который нравился царю своей красивой внешностью, греческими манерами и завидным умением драться на мечах. Оставались лишь сухой и молчаливый Дуланак, теперь единственный из сильных князей, на которого можно было положиться в больших делах, добродушный и воловатый Ахансак да еще Мирак, такой заносчивый ранее, но теперь, после предательства Гориопифа, изменившийся к лучшему.

Злая досада грызла душу молодого царя, горечь поражения отравила ему жизнь, лишила ее вкуса; ему казалось, что было бы лучше погибнуть в бою, чем теперь испытывать муки позора.

Он сидел на низенькой резной скамеечке, прислонясь спиной к холодной каменной стене, и тянул вино из турьего рога, окованного серебром. Вино коричневыми каплями катилось по бритому подбородку. Дуланак стоял напротив с полотенцем и полной амфорой.

– Налей еще! – протянул ему царь пустой рог, вытирая рот полотенцем. – Наши люди похожи на степных волков. Они страшны, когда бросаются на врага все сразу. Но кто выдержит их первый натиск, тот увидит их спины. Мы, Дуланак, побеждены не оружием понтийцев, но нашей собственной слабостью, нашим неумением вести бой против эллинской фаланги. Эх!..

Палак с печальной усмешкой принял обеими руками полный рог и жадно хлебнул из него.

– Идет ли постройка дополнительной стены?

– Идет, государь. Местами уже закончили каменную кладку… Глинобитный верх сейчас делать нельзя – глина замерзает.

– Продолжать сухую кладку! Всех, кого найдешь, ставь на работу! Кто знает, может, понтийцы нагрянут завтра и нам придется сидеть в осаде, как сидели херсонесцы.

Дуланак вздыхал и жаловался:

– Мало людей стало, Палак-сай. Гололедица всех разогнала. Почти все роды погнали свои стада на север или в сторону Боспора в поисках зимних пастбищ. Скот гибнет страшно!.. Голодные собираются в шайки и едут грабить крестьян!.. Есть и такие, что и сайев убивают, особенно богатых, отгоняют княжеские табуны! Оргокенцы, которых ты наказал рабством, все в бегах. Разбойную дружину создали, а главарь у них сын беглого раба Танай, из Оргокен, тот, что твоего воина под Херсонесом с коня ссадил.

– Почему смотрели плохо, почему позволили рабам убежать? – строго нахмурился царь. – Вот и работа поэтому остановилась!

– Хорошо смотрели, государь. Но стражи тоже поубегали. Голодно стало. Есть случаи – люди умирают от истощения… Оргокенцы же с первого дня роптали и работали плохо. Ты сам видел.

– Надо было выбить из них эту строптивость!.. Главарей казнить!

– Так и делали. Но они моих верных людей, Сорака и Гатака, что следили за ними, разорвали на части, словно звери дикие! Овчарню, где мы держали изменников, разметали, твоих дружинников разоружили, а коней их забрали! А всему заводило Танай этот!

Князь не спеша рассказывал, как сын беглого раба оказывал сопротивление стражникам, как его учили кнутом, но, вместо покорности и смирения, вызвали в его душе «ярость и злобу великую».

– Почему не заковали его в кандалы и не закололи копьями?

– Работник хороший, сильный, думали смирить, заставить работать. Но прогадали. За ним все пошли, словно взбесились… А теперь он со своим отцом-разбойником большой отряд возглавил, напал на усадьбу младшего князя Напака и спалил ее до основания. Имущество разграбил, братьев Напака смерти предал. Спасся лишь сам Напак, отсиделся чудом в яме с нечистотами.

– Напак спасся, говоришь?.. Жаль, одним изменником меньше было бы! Где же он? Вместе с Гориопифом у Диофанта в конюхах служит?

– Нет, государь. Напак не пошел за Гориопифом, отрекся от него, предал его проклятию и хочет принести страшную клятву в верности тебе. Просит тебя взять его в дружину. Нет у него другого кормления – все имущество погибло, крестьяне изгнали его…

– Да?.. А ведь он богатырь, хотя и не устоял в бою против Марсака!

– Прими его, государь! Мало осталось у нас сильных людей!

– Я подумаю… Так работа замедлилась?

– Да… – замялся князь, – трудно с народом управляться…

– Мало у нас рабов, а главное – не умеем мы заставить их работать по-настоящему!.. Вот и терпим неудачи!.. Как было все хорошо задумано и как преждевременно рухнуло!..

После приступа уныния на Палака нашло неистовство. Он вскочил на ноги и с пьяной бранью хватил об пол турьим рогом.

– Нет! Это еще не конец! – вскричал он. – Скифия еще жива и будет жить! Не отдадим свободы нашей чужеземцам! Мы еще дадим отпор Диофанту! Не так ли, Дуланак?

– Так, великий царь!

Тасий находился в своем шатре, несмотря на вьюгу и холод. Он боялся ночевать под крышами сколотских городских домов. Его пугали местные духи и влияние скифских колдунов, особенно в ночное время. Вождь сидел у огня, закутавшись в красную епанчу, подбитую мехом лисицы. Рябое лицо отражало задумчивость и озабоченность.

На боевую неудачу Тасий смотрел спокойнее, чем Палак. Воевал он не на своей земле, а на скифской, войско его осталось целым, потери роксоланов были ничтожны. Но сам факт боевой неудачи вызывал у него тревожное чувство. Видимо, боги обрекли поход на неудачу! А раз так, то нужно ждать какого-то нового несчастья, возмездия за непослушание богам. Правда, жрецы Тасия не давали худых предсказаний перед походом, но стало известным, что неапольская бития Никия перед самым выступлением Палака против Херсонеса предрекла неудачу и заявила, что боги противятся походу. Ее страшное предсказание не могло не повлиять на роксоланов. Такие магические влияния не редкость…

И словно в ответ на суеверные опасения Тасия, прискакал гонец из роксоланских земель с известием, что аланы усилили свои действия и угрожают вторжением в места лучших зимних пастбищ, где зимовали стада самого Тасия.

– Вот он, гнев богов и дурные влияния чужого несчастья! – вещим голосом провозгласил Тасий, поднимая многозначительно палец вверх и обводя приближенных кровавыми глазами.

Приближенные молча склонили головы в знак согласия и понимания.

– Нужно готовиться к возвращению домой.

Слух, что роксоланы собираются откочевать, быстро разнесся по Неаполю и скифскому войску.

Поспешно прибыли в роксоланский лагерь все старейшины агаров, одетые по-праздничному в алые кафтаны. Они спешились в отдалении и пешком приблизились к царскому шатру. Самый старый из агаров держал в руках подарок царю-вождю – золоченый меч покойного Борака.

Тасий принял агаров, сидя в глубине своего походного жилища. Он не поднял головы и не ответил на их приветствия даже взглядом.

Агары пали на колени перед владыкой и поцеловали прах у его ног. Этим дали понять, что пришли не как подданные Палака, не с приветствием, а с мольбой. Старейший положил к ногам Тасия подарок и возгласил:

– Видим лик твоего величия и молим тебя о вечном рабстве, о несравненный из царей! Пусть мы снова будем рабами твоими, как были ими ранее, хотим уйти за хвостом твоего коня назад к реке Агар, где находятся могилы наших отцов! Да трепещут враги перед твоей царственностью!

С этими словами старейшины стали брать золу и угли из очага царева и мазать ими себе лица. Зола сыпалась на седые бороды и пылила алые кафтаны.

Тасий медленно поднял голову и пристально взглянул на испачканные лица агаров.

– Что же, – спросил он с издевкой в голосе, – вы уже не хотите служить моему брату Палаку, который возложил на вашу шею ярмо своего владычества? Вы же нарушаете клятву князя Борака, данную им царю Палаку!

– Князь Борак клялся Палаку в верности, но мы с самого прибытия поняли, что сделали великую ошибку, что боги не одобряют нашего перехода под владычество Палака. И были наказаны за это. Наказаны смертью князя Борака, неудачей в сражении. Даже временный наш воевода князь Фарзой, друг Борака, и тот пропал без вести после неудачного боя… Наконец, жена князя Борака, которая прежде всех нас почуяла ошибку нашу, теперь собирается покинуть нас.

– Покинуть? Почему?

– Говорит, что останется в Неаполе, чтобы год пробыть вблизи могилы мужа и по прошествии года справить тризну на месте его гибели… Но мы хотим уйти с тобою. Возьми нас, мы рвемся защитить наши родные места от аланов!

И старики снова поклонились царю.

Тасий задумался на минуту, потом сказал:

– Не могу обещать вам исполнить вашу просьбу. Я отдал вас брату моему Палаку и не хочу ссориться с ним из-за вас. Не хотели жить под моей рукой, плох был я для вас, ну и радуйтесь теперь на новом месте! Зачем беспокоить дух Борака!

– Но Палак может снять клятву, вернуть ее нам и дать согласие на нашу откочевку обратно на Агар.

– А вы просили его об этом?

– Не принимает он сейчас никого и не хочет слушать никаких просьб. Наших братьев убивают аланы, на Агаре война, а мы здесь сидим. Воины ропщут, а людской ропот имеет магическую силу. Он и тебе, о великий, может принести вред!

– Да? – Тасий открыл широко глаза. – Магическое влияние?.. Как же вы позволяете роптать воинам?

– А как же мы запретим это? Они ропщут не во весь голос, а тайком. Тайное же всегда имеет большую силу, чем явное.

Это предупреждение кольнуло Тасия в самое чувствительное место. Он заерзал по кошме и стал бросать вокруг обеспокоенные взгляды.

Яргал шептал заклинания, бросая в огонь душистые травы. Синий дымок затянул шатер, царь сделал знак. Агары, кашляя от курений, поклонились и гуськом вышли прочь.

– Потом получите мой ответ! – крикнул им вдогонку Тасий.

Посещение агаров было растолковано суеверному владыке как добрый знак. Яргал долго бормотал над огнем, продолжая палить травы и порошки, нюхал их и давал нюхать царю.

– Выходит, суждены тебе победы! Сильный ты, Тасий, но будешь еще сильнее! Видишь, лепятся к тебе те, которые недавно так тянулись к Палаку!..

Тасий понимал сам, что возвращение агаров ему на руку. Агары славились своей воинственностью и хорошо защищали восточные границы его владений. Поэтому он не притеснял агарских сколотов, не вмешивался в их внутренние дела и обычаи, ограничиваясь умеренной данью и признанием его владычества над ними. Нередко присылал им на подмогу своих воинов, которые ходили вместе с ними против аланов.

Однако среди агаров было очень живуче стремление иметь царем над собою не роксолана, а скифа. Результатом этого явилась откочевка Борака с несколькими агарскими родами, на которую Тасий дал согласие скрепя сердце. Ему нужен был союз с Палаком. Кроме того, он решил отделаться от тех крикунов, настраивающих сородичей неприязненно к роксоланам. Но он не думал, что откочевка части агаров оживит аланское стремление на запад, а также даст царю Харадзду повод говорить о его якобы законном праве на захват степей, добровольно покинутых хозяевами.

Теперь, возвращая агаров на берега родной реки, Тасий имел основания заявить аланскому вождю, что агары и не думали покидать свои угодья навсегда, но всего лишь уходили в дальний поход и вернулись, полные решимости защищать свои пастбища от любого захватчика.

2

После общего жертвоприношения цари и их князья встретились для совета в большом зале Палакова дворца.

Палак и Тасий сидели на возвышении, в некотором отдалении от приближенных. Владыки могли говорить между собою свободно. Сказанное ими не достигало ушей присутствующих.

Как ни старался Палак казаться веселым, тоска давила его тяжким гнетом.

Прошедшее было ужасно. Будущее представлялось темной ночью.

Роксоланские князья держались надменно и с презрением посматривали на скифов. Мирак видел их двусмысленные усмешки и горел возмущением. Рука сама тянулась к рукояти меча.

Цари разговаривали.

– Боги не дали нам победы в Тавриде, – вздохнул Тасий, – стечение примет было неблагоприятным… Завтра мы уходим в свои степи… Я спешу наказать дерзких аланов!

Палак наклонил голову. Роксолан продолжал:

– Мой брат и друг хотел помочь мне в войне с аланами…

– И сейчас хочу этого! Но не могу!.. Война с чужеземцами не окончена, впереди битвы! Мне дорог каждый воин, каждое копье на счету!

– Но мы клялись друг другу!

– Верно, клялись. Хотели вместе разбить Диофанта, взять и разграбить Херсонес и только потом общими силами ударить по аланским ратям!.. Но – Диофант не побежден, Херсонес цел… Ты спешишь встретить аланов, а я остаюсь, чтобы отразить натиск Митридатовых войск! После твоего ухода я не отдыхать буду, но продолжать войну с сильным врагом!

– Но я же помог тебе, помоги и ты мне! Мои воины умирали на твоей земле!

– Чем же я должен помочь тебе?

– Войском!

– Ты же знаешь, что мое войско ослабело, а война не кончилась. И никто из воинов не пойдет воевать на чужую землю, когда его скот и семья останутся под угрозой захвата чужеземцами.

Тасий уперся в Палака упрямыми глазами. Подумав, сказал, криво усмехнувшись:

– А если найдутся среди сколотов такие, которые сами захотят поехать на чужбину искать славы и добычи, ты отпустишь их?

Палак покраснел и вопросительно обвел взором своих людей.

– Едва ли найдутся такие сколоты, что пойдут драться за чужое дело, когда враг гуляет по родной земле!

Урызмаг услыхал кое-что из сказанного, и ядовитая улыбка змеей проползла по его лицу.

– Ну, а если найдутся такие желающие? – настаивал Тасий.

– Что ж, – нахмурился Палак, – если кто пожелает, пусть идет с тобою против аланов!

– Это твое царское слово?

– Да!..

– Тогда спроси агарских старейшин, пусть они скажут, с кем хотят быть их воины и они сами – с тобою против Диофанта или со мною против аланов?

Палак покраснел сильнее, на щеках выступили пятна досады и раздражения. Он совсем забыл об агарских сколотах, хотя до него доходили слухи, что они недовольны своим приходом в Тавриду и многие из них призывают к немедленному возврату на родину.

– Позовите агарских стариков! – приказал Палак.

– Они уже здесь, ожидают на крыльце, – ответил Дуланак.

Трое старейшин в неизменных алых кафтанах вошли в зал и поклонились сначала царям, потом князьям. На вопрос, хотят ли они откочевать обратно в роксоланские степи и принять участие в войне с аланами, один из них поклонился и с достоинством ответил:

– Да, великий Палак-сай! Наши воины требуют возвращения на берега реки Агар!.. Ты сам всегда говоришь, что негоже воинам идти за добычей в чужие края, когда по родным степям рыщет враг. Наши родные степи топчут аланские кони. Отпусти нас с царем Тасием, чтобы мы могли защитить мир отцовских могил!

Палак подумал, опустив глаза. Грудь его вздымалась от сдерживаемого гнева.

– Хорошо, – ответил он, – идите воевать с аланами! Я дал слово моему брату Тасию и сдержу его! Разрешаю вам, старейшины, отобрать дружину лучших воинов и присоединить ее к войску царя Тасия.

– Но, великий царь, – с живостью возразил старший агар, – мы не можем оставить здесь наши кибитки с женами и детьми, наш скарб и скот!

Палак еще более помрачнел, сверкнул глазами и гневно сдвинул брови.

– Ага!.. Лукавые рабы! Вы решили бежать из Скифии совсем, видя, что впереди ратные труды и испытания!.. Испугались!.. Так и говорите, а не виляйте языками, как собака хвостом!

– О Палак-сай! Не гневайся на нас! Не испугались мы, ибо идем воевать с аланами, врагами не менее сильными, чем понтийцы. Но сам посуди: разве кочевой человек будет хорошо драться, если он не защищает свою кибитку, а оставил ее где-то далеко?.. Мы рады остаться здесь, но все воины возмущены наглостью аланов и горят желанием наказать их!.. Кончится война с аланами, наступит мир – может, весь агарский народ захочет вернуться под твою руку… Но сейчас отпусти!.. Как мы бросим скот, если земля покрылась льдом и наши кони гибнут от голода?! Как мы оставим семьи, если не знаем, кто защитит их от понтийцев?!

– Не кривите душой, старики! – вспылил царь, вскакивая на ноги.

За ним вскочили с ковров сколотские князья, потом роксоланские. Каждый держался за оружие и смотрел на своего царя, ожидая сигнала. Только Тасий, несмотря на свой необузданный нрав, остался на месте. На его лице застыла гримаса презрительного спокойствия.

– Вы испугались войны и гололедицы, – продолжал Палак, – и решили бежать от меня!.. Нет, этого не будет! Вы сами пришли ко мне, и ваш князь принес мне клятву верности и покорности навсегда! Я не могу вернуть вам вашей клятвы и откочевать не позволю!.. Я давал царю Тасию слово разрешить воинам ехать в поход против аланов, но на откочевку не соглашался и не соглашаюсь!

– Правильно! Правильно! – дружными голосами поддержали его скифские князья.

– Великий Палак-сай! – не уступали агары. – Мы уже пролили кровь за твое дело! Разреши нам защитить те места, где мы родились!.. Отпусти нас!

– Трусы! Вы не просили бы меня об этом, если бы война закончилась и победа была бы за мною! Но впереди битвы, и вы будете продолжать войну совместно с моими дружинами! Я сказал!

Тасий протянул руку и, коснувшись пальцами руки Палака, тихо произнес:

– Отпусти их, брат мой, освободи их от клятвенной зависимости, и тогда я тоже сниму с тебя клятвенное обещание, буду считать его выполненным.

С трудом пересиливая свой гнев, Палак тяжело дышал, стараясь успокоиться.

– Я подумаю… – ответил он глухим и усталым голосом.

Когда агары покинули зал, скифскому царю доложили, что прискакал гонец с известием.

Холод тревоги проник в сердце Палака. Ему показалось, что он уже слышит звон понтийского оружия и крики воинов Диофанта, подступивших к Неаполю. Краска гневного возбуждения сбежала с лица царя, сменившись бледностью.

– Ввести гонца! – приказал он Дуланаку.

В зал вошел Лайонак. На его шапке и плечах блестел снег. Лицо его совсем почернело, глаза ввалились, щеки запали, как у тяжелобольного. Боспорец поднял руку и громогласно заявил:

– Великий царь Скифии! Ты знаешь, что счастье и удача Херсонеса на протяжении сотен лет были неизменны!.. И только благодаря тому, что эллины отняли у тавров их великую богиню и заставили ее служить им!.. Так ли я говорю, великий владыка, или мои слова достойны насмешки?

– Так… – неопределенным тоном ответил Палак, не понимая, куда клонит прибывший и зачем об этом спрашивает.

– Великие цари! – продолжал Лайонак. – Ты, сколотский царь Палак, и ты, роксоланский царь Тасий! И вы, князья и воеводы! Ведомо ли вам, что понтийцы и херсонесцы, не будучи уверены в победе, вынесли свою богиню Деву из храма, перевезли на корабле в Керкинитиду и поставили между холмами позади всего войска?

– Ведомо, – ответил Палак, все еще недоумевая, но уже успокаиваясь.

Было очевидно, что гонец явился не для того, чтобы сообщить о появлении врага под стенами Неаполя. Лайонак продолжал:

– Многажды тавры пытались отнять у Херсонеса свою богиню, ибо знали, что с потерей ее греческий город падет!.. И сами херсонесцы говорят, что стоит их городу потерять Деву-Покровительницу, и он погибнет!.. Верны ли слова мои?

– Верны!

– Так вот, великий царь, отныне херсонесская Дева в твоих руках!

Палак окаменел от крайнего изумления. Тасий изобразил бровями что-то подобное испугу. Князья зашумели. Послышались взволнованные выкрики:

– Где же она? Ты не выпил ли, воин, лишнего?

– Покажи херсонесскую девку!

– Если это так, то потеря Девы для херсонесцев хуже поражения!

Лайонак вышел из зала и сейчас же вернулся, неся в руках что-то продолговатое, закутанное в белое покрывало, местами мокрое от растаявшего снега. Все замерли в самых разнообразных позах, вперив широко раскрытые глаза в загадочную ношу.

– Вот она! – гаркнул Лайонак в откинул покрывало.

Все ахнули, содрогнулись, когда на них глянул искаженный как бы внутренней болью, полный бесовской страсти, неподвижный лик таврского идола.

Тасий обеими руками схватился за амулеты. Он помертвел от охватившего его ужаса. Князья, стоявшие и сидевшие ближе к дверям, шарахнулись прочь, толкая и давя друг друга.

– Это она! Это она! – в страхе говорили все, хотя никто из них никогда не видел Деву.

– Вот она, таврская Дева!

– Берегитесь, она любит человеческую кровь!

– Ой-ой! Как страшно глядит!

Произошло смятение. Бородатые воеводы и могучие богатыри напоминали в этот миг перепуганных детей. Все их жесты и действия отражали испуг и простодушное изумление.

Только Палак после минутного замешательства поднялся на ноги и, раздувая ноздри, медленно шагнул навстречу херсонесскому идолу. С пронзительным вниманием он осмотрел темное чело истукана, подойдя ближе, протянул руку и коснулся пальцами одежды Девы.

– Приветствую тебя, херсонесская Дева! – обратился он к ней. – Это ты много, много лет поддерживала врагов Скифии и Таврии!.. А теперь ты моя пленница! Отныне будешь жить у меня и служить мне! Ты получишь от нас не худшие жертвы и возлияния, ты будешь у нас счастливее, чем у греков!

И, обратившись к Дуланаку, он приказал раздеть идола до плеч и провезти по всем улицам Неаполя под сильным конвоем напоказ народу.

Повернув в сторону Тасия повеселевшее лицо, он сказал:

– Оказывается, мы отступили с поля сражения не только с потерями, но и кое с какой добычей!.. Жаль, что я не могу поделиться с тобою этой добычей! Ее захватил сколот!

Трудно передать, что изображалось на физиономии роксоланского царя. Бледность покрыла его щеки, резче выступили оспины. Он обтирал рукавом пот со лба и ворочал выпуклыми глазами. Суеверный ужас перед страшным истуканом, обладающим нечеловеческой силой, боролся в его душе с мучительной завистью, что не он обладатель такого завидного талисмана. Он уже переживал опасения, предполагал, что Палак с приобретением састера сразу станет сильнее, могущественнее и, кто знает, может, с помощью этого идола будет иметь небывалый успех в войне и выступит против роксоланов. У него даже мелькнула мысль воспользоваться близостью своих войск к Неаполю, переходом на его сторону агаров и временной слабостью Палака, напасть немедленно на скифов, разграбить Неаполь и отнять у Палака знаменитую Деву. Он с трудом подавил в себе разбойничью мысль, но тут же почувствовал, что теперь не успокоится, пока не получит Деву в свое распоряжение.

– Ты помнишь, – обратился он к Палаку изменившимся голосом, – мы смотрели на Херсонес через залив и решили разыграть Деву жребием?

– Помню. Но мы решили сделать это в случае захвата Херсонеса. А ведь Херсонес стоит!.. Ты уходишь домой, не закончив войны… Все изменилось. Я остаюсь один продолжать войну, так пусть Дева поможет мне разбить Диофанта!

– Ты думаешь, что Дева так сильна, что сможет помочь тебе одолеть понтийцев? – с дрожью в голосе спросил роксолан.

– Я уверен в этом, – ответил Палак, довольный, что может чем-то смутить самоуверенного и наглого сармата.

– О, – почти застонал Тасий, – как нужна мне помощь могучего талисмана в борьбе с аланами!

– Оставайся, встретим Диофанта, разгромим его войско, а потом вместе пойдем походом на царя Харадзда!

– Нет, – вздохнул Тасий, – пока мы будем драться с понтийцами, аланы покорят мою державу!

– Что ж, мое положение не лучше… Но помощь састера – это уже хорошо!

Тасий с князьями поспешно уехали в свой лагерь. Палак презрительно засмеялся им вслед.

– А ты, – сказал он сатавку, – заслужил награду!.. Но скажи – где Фарзой? Погиб?

– Не знаю. Я по его приказу ускакал вперед с богиней. А князь с воинами задержался, он отражал натиск херсонесцев.