Восстание на Боспоре Полупуднев Виталий

4

Разные люди по-разному интересовались в это утро собранием фиаситов. Если одни шли на него исполненные благочестивых настроений, то другие прятали под плащами кинжалы. Юркие соглядатаи спешили примкнуть к шествию молельщиков, шарили глазами, подслушивали. Кто-то брел из простого любопытства, а иному представлялась возможность вытащить чужой кошелек. Незаметно, стороной приближались стражи с мечами, без копий, стараясь не привлекать внимания народа.

Среди серой толпы затерялась и Гликерия. Она в своем черном плаще вполне могла сойти за фиаситку единого бога. Увлекаемая потоками разномастного люда, она прикрывала лицо краем плаща, боясь, что ее узнают.

Девушка оказалась здесь в результате внезапного решения, возникшего сразу, как властный приказ сердца, которому противиться невозможно.

Она вся дрожала от возбуждения, охваченная лихорадкой спешки, томимая страшным опасением опоздать.

Внутренняя тревога нарастала, когда Гликерия прислушивалась к гомону толпы, ее негромкому, но могучему голосу. Казалось, сейчас произойдет нечто необычное, может даже страшное, хотя она не могла представить, что именно. Она протолкалась между рядами поющих фиаситов в воротах города и не без трепета ступила на пыльную дорогу, что змеилась между полосками увядшей травы, по краю тучного поля пшеницы. Волнение ее усилилось, когда она приблизилась к месту сбора молящихся возле кладбища.

– О спаситель, приди, мы ждем тебя!.. – словно рыдание, лились звуки нестройного гимна, они щемили душу, то тихие и жалостливые, то исступленно-громкие, как вопли утопающих.

Гликерия схватилась за сердце и прислонилась к каменному столбу у дороги. Надрывное пение напоминало ей и плач над гробом, и грозную клятву над трупом убитого вождя. С болезненной отчетливостью пришла в голову мысль о смерти отца, вспомнились его похороны, тризна на его могиле и заунывные песнопения. Отец лежал неподвижный, с восковым, заострившимся лицом. А сейчас предстоят опять чьи-то казни, опять трупы, обескровленные, мертвые лица, запечатлевшие страдания и безмолвные упреки. Кому? За что?..

– О ты, имени которого никто не знает, приди!

– О безыменный и вездесущий, услышь нас!..

Солнце уже поднялось над проливом. Оно грело своими лучами спины молящихся. Гликерия поспешно миновала алтарь, проскользнула среди сотен людей и, пройдя через пролом в ограде, оказалась среди памятников и могил, осененных зарослями кустов и высокими кронами таврических сосен.

Где оно то место, называемое нечистым?

– Ах!

Гликерия не могла удержаться от крика, натолкнувшись на незнакомого человека среди кустов, у старого надгробного камня. Человек, как показалось, сидел в засаде с тайной целью. Гликерия уже готовилась обойти его, а может, и совсем уйти отсюда в другую сторону погоста. Но в ответ на ее восклицание незнакомец даже не повернул головы. Он издал довольно явственно храп и зашевелился, устраиваясь поудобнее.

Узнав известного всему городу пьяницу Оронта, девушка успокоилась и продолжала пробираться среди кустарников. Ой, как царапают эти колючие ветви, как страшно здесь, хотя солнце сияет вовсю, птицы прыгают и чирикают в кустах! Как жаль, что не оказалось Лайонака, он исчез куда-то с утра. Можно было его посвятить в это дело, и он не отказался бы предупредить своего друга о грозящей опасности.

Но вот и могила. Полуразвалившаяся кровля из мраморных черепиц, серые, выщербленные колонны в пятнах сухой плесени, до половины скрытые в бурьянах. Сюда, видимо, никто не ходит, здесь безлюдно и жутко. Пение фиаситов доносится смутно. А в прозрачных потоках солнечных лучей с пугающей неожиданностью появляются и исчезают бесшумные мотыльки. Зачем нужно Савмаку забираться в это невеселое место?..

Но вот и тропинка, видимо проторенная таинственными посетителями надгробного строения. Опасливо оглядываясь, с сильно бьющимся сердцем Гликерия ступила на тропку, раздвигая руками цепкие кустарники и сорные травы. «Зачем я делаю это?» – обожгла неожиданная мысль. Стало неловко, стыдно, что она в этом диком месте ищет мужчину. О чем она будет говорить с ним? Поймет ли он ее? Не вернуться ли назад? Нет, она должна предупредить его о страшной опасности. Из-за нее тогда произошел скандал, и злой Олтак добился, чтобы этого сильного и достойного воина наказали и послали разгружать корабли, как раба. А теперь дело обстоит куда хуже.

Терзаемая разноречивыми чувствами, юная красавица остановилась между колоннами, перед черной нишей в полу, куда уходила обветшалая от времени каменная лестница. Стало казаться, что душа ее раздвоилась. Из одной Гликерии стало две. Одна в сердечном порыве стремилась спасти молодого воина от страшной опасности, в то время как другая, преисполненная гордости и высокомерия, убеждала себя, что делает это из чувства простой жалости. Что же дальше? Спускаться ли в эту жуткую обитель смерти, наполненную человеческими костями, или вернуться назад? Да и что может делать в этой дыре Савмак?

Девушка услыхала голоса людей, доносившиеся из прохода, и чуть не вскрикнула от испуга. Она сразу узнала голос Савмака, и та неосознанная сила, которая привела ее сюда, толкнула ее дальше вниз по ветхому спуску.

Навстречу повеяло прохладой и запахом гари. Прижавшись к каменной стенке, она прислушалась. Говорили несколько человек. Они горячо спорили, выступая по очереди, потом возбужденно перебивали друг друга.

5

Хитрость заговорщиков заключалась в том, что они проникли в склеп заранее. Некоторые и ночевали под сводами ветхой усыпальницы, защищенные от посторонних глаз ее дурной славой. Сейчас они с жаром обсуждали свои дела, не ведая о близкой опасности.

Каждый чувствовал, что в его жизни наступает небывалый перелом. Сердца стучали, как молоты, кующие мечи для борьбы за самое дорогое, что может иметь человек, – за свободу!

Всем казалось, что вторжение Палака в боспорские пределы – дело ближайших дней. А раз так, то надо начинать борьбу сейчас же, немедленно, помочь скифскому царю разгромить боспорские рати.

– Сатавки ждут боевого клича, чтобы начать! – гудел Пастух своим упрямым голосом. – Надо зажигать костер, пока хворост сух! Мы в одну ночь спалим хозяйские имения, те, что еще не спалили! Господских подручных и надсмотрщиков – вырежем! А когда соединимся в войско – нам не страшны ни фракийцы, ни дандарии! До подхода царя Палака продержимся, а потом разрушим Пантикапей, перебьем всех эллинов, объявим народу, что он свободен и может жить по законам предков!

Эти слова вызвали оживление. Выступил молодой парень в костюме царского гонца. Он заявил:

– Рабы Феодосии просили меня передать вам, что они готовы! Как только запалите Пантикапей, так мы в Феодосии сделаем то же. Все готово!

– Начинать! – горячился Пастух, сверкая глазами. Он был страшен при свете факелов. – Сейчас самое время, пока царские псы не пронюхали о заговоре и не перехватали нас поодиночке!.. А как мы зашумим на всю Тавриду, так и Палак поспешит к нам на подмогу!.. Подымай, Савмак, городских рабов!..

Казалось, все сошлись на этом. Но выступил Савмак. Его-то голос и услышала Гликерия, стоя в проходе склепа. Савмак явился сюда с теми же боевыми настроениями, что и все. Он знал, что стоит смелым людям выйти на улицу, как их поддержат все городские рабы. Но по мере того как он выслушивал каждого, нарастало смутное чувство тревоги. Тяжесть не то сомнения, не то раздумья опустилась на плечи. Уж очень смелыми показались ему слова Пастуха о том, что крестьяне готовы слиться в одно войско, могущее противостоять силам царских ратей. К тому же еще ничто не подтверждало их уверенности в том, что Палак, заняв Неаполь, немедленно двинется против Боспора.

– Ты во многом прав, брат Пастух, – начал он своим ровным и сильным голосом, – всем нам по душе твоя отвага, ты – настоящий вождь народа, и все мы пойдем за тобою!.. Если бы все мы были такими, как ты, Боспорское царство давно рухнуло бы!..

– Оно и так рухнет, брат Савмак!

– Да будет по-твоему! Хочу этого, готов сложить голову за наше дело. Но спрашиваю всех вас: почему народ так духом воспрянул, зашевелился? Забитый и голодный сатавк готов начать бунт, хотя силы большой и оружия хорошего не имеет. Почему?.. Я отвечу вам. Потому, что услыхал на западе звон скифских мечей. Народ верит в силу царя скифского Палака, верит ему и ждет его. И готов стать под его знамя!

– Это верно, – согласились все.

– Народ верит, что если он кровью своей поможет победе Палака, то Палак вернет ему волю, землю и разрешит крестьянам жить по дедовским праведным обычаям.

– Прав ты! Прав, Савмак! – кинулся к оратору Пастух, протягивая ему свои могучие руки. – Молод ты, но велик твой разум! Крестьянину ничего больше не надо – отдай ему лишь его землю и законы отцов!.. А города надо разрушить, эллинов вырезать, мастерские сжечь, рабов освободить – пусть идут в свои родные края, откуда взяты. А действовать надо так: городские рабы ночью захватят Пантикапей. Подымутся феодосийцы. А я сразу же подниму крестьян, запалим все хозяйские дома, склады, усадьбы, а потом дружно ударим на Нимфей и захватим другие города на берегу моря!..

– Подожди, Пастух, послушай! Ты хочешь начинать сегодня. Для этого мы должны сказать народу, что царь Палак уже у границы, а завтра его кони будут ржать под стенами Пантикапея. А разве это так?.. Кто знает – выступит ли Палак нам в помощь?

– Но тут и знать нечего, Савмак! Разве царь своей ясной головой не понимает, что ему сейчас же надо идти на Боспор! Он повалит Перисада и сразу станет хозяином Тавриды! Для него поход на восток указан самими богами!

– Выступать! – заключил кто-то.

– Я не все сказал, – продолжал Савмак. Его голос врезался в общий гомон, как стальной меч в кучу хвороста. – Я не все сказал… А вдруг Палак решит по-иному и не пойдет против Боспора? Что тогда?.. Может, нам и удастся разбить царское войско, не спорю. Но удержим ли мы победу в руках наших?

– А кто же нам страшен, Савмак? – спросил Пастух.

– Митридат. Диофант с флотом и войсками… Мало нашего бунта! Наша сила – с царем скифским! Без Палака нас разгромят враги наши. Мы не сможем устоять без его поддержки.

Наступило молчание.

– Подожди, Савмак, пугать нас, – с неожиданной горячностью выскочил вперед Атамаз. – Не все, что ты говоришь, кажется мне правдой. Сильна Скифия, мудр ее царь, и боги за него. Но я думаю, что за свободой не ходят в царскую ставку. Цари скифские или эллинские не для того надевают золотые шапки, чтобы давать кому-то свободу, а тем более рабам. И у Палака есть рабы. И он тоже хочет покрепче взнуздать народ свой.

– И это верно, – прогудел Пастух, – никто не покупает коня с мыслью отпустить его в степь на волю – гуляй, конь, ты не нужен. Каждый верхом садится. Да еще плеть берет в руки.

– Вот и я говорю, – оживился еще более Атамаз, – не было еще царей, которые дали бы рабам свободу. А если иногда рабы и вырывались на волю, так через трупы хозяев. И мы тогда получим свое, когда сами за топоры возьмемся. А если произойдет неудача или Диофант с флотом ударит, то все, кто жив останется, наберут добычи в хозяйских амбарах и уйдут в степи. Попробуй поймай их!

Гликерия замирала от страха, слушая эти речи, и, казалось, ощущала в них запах крови. Для богатой боспорянки все эти призывы к убийству и разрушениям звучали как неслыханная дерзость. Кто это собирается убивать хозяев и палить их имения? Кто хулит прекрасную и стройную жизнь эллинского государства? Какие-то грязные рабы, злоумышленники, преступники перед богом и людьми! И среди них Савмак! Среди этих разбойников, место которым – на колу!.. Но вот опять говорит он. Она замерла, охваченная зябкой дрожью и внезапно вспыхнувшим женским любопытством, забыв о цели своего прихода в это жуткое место.

– Какие злые духи отуманили тебе голову? – с раздражением возразил Савмак. – Да если бы я хотел убежать в степь, то разве не сделал бы этого уже сейчас? Для того чтобы десяти смелым людям бежать из неволи, надо ли поднимать весь народ на борьбу? А?.. Разрушить города только для того, чтобы утащить из амбара шерстяную хламиду и кувшин вина?.. А куда бежать?.. Прочь от народа, а народ оставить расплачиваться за бунт своей кровью?.. Если бы это сказал не ты, Атамаз, а кто-то другой, я ответил бы ему ударом меча. Мы хотим освободить народ сколотский – сатавков и городских рабов, а не бежать в пустыню с узлом украденного добра. И мы знаем, что если войдем в царство Палака, то он вернет нам старинные вольности, а рабам-иноземцам позволит вернуться на родину. А куда я побегу, если моя родина здесь? Где я буду счастливее?.. Нет, я до конца буду со своим племенем! И еще надо решить, кого убивать и что рушить в Пантикапее. Мы хотим жить в этом городе, а не убивать и жечь без разбору. А ты, Атамаз, если хочешь, беги в степи, мы достанем тебе меч и хламиду. Но сначала подумай – для чего мы борьбу затеваем!.. Не разбойники же мы!

Эта разгоряченная речь прозвучала резко. Все смущенно замолчали, почувствовав в словах ученого царского воина что-то новое, над которым они если и думали, то мало. Откашлявшись, Пастух пробурчал:

– Это так… Для народного дела собрались мы на бой, а не для грабежа… Но что же делать?

– Да, да! – поддержали его многие. – Что же делать, Савмак?

– Говори, как лучше, если боги тебя вразумили?

– Я думаю, что общий бунт надо готовить так, как будто восстанем завтра. В этом Пастух прав. Но надо послать к Палаку человека и просить царя скифского не медлить с походом на Боспор. Убедить его в этом. Сказать ему, что народ за него, что все обездоленные поднимутся, как только он двинет свои рати к царству Перисада. Вот тогда все будет так, как надо. И Палак будет знать о наших намерениях, и мы будем готовы восстать в самый нужный момент.

– Согласны! – в нетерпении ответили заговорщики. – Если так, то нечего медлить, надо кому-то ехать. Но кому?

– Меня пошлите, – отозвался Атамаз, – я все царю растолкую.

– Нет, Атамаз, ты горяч, запальчив. Да и царей не любишь. Как же ты будешь говорить с Палаком?

– Кто же?

Савмак обвел глазами присутствующих и остановился на Лайонаке.

– Ты! – указал он пальцем. – Ты, брат Лайонак! Сами боги указывают тебе дорогу.

– Я готов! – послышался изумленной Гликерии знакомый голос. Но то, что сказал дальше конюх, которого она из милости взяла к себе в слуги, возмутило и оскорбило ее. – Я готов, – снова произнес Лайонак. – А коней я возьму из конюшни моей госпожи Гликерии. Альбаран хоть и староват, но прекрасный конь, он ходит за мною подобно псу. А еще возьму Борея, тоже неплохой бегун, он пойдет запасным. На этих конях меня сам степной дух не догонит!

«Вот это слуга!» – вскипела девушка. Она готова была вбежать в склеп и с гневом обратиться к конюху-грабителю с вопросом – кто дал ему право распоряжаться хозяйскими лошадьми?

Отдаленные голоса и треск кустарников вернули ее к мыслям о первоначальной цели прихода. Девушка спохватилась и решительно спустилась вниз. Дневной свет сразу померк, в глаза ударили тускло-желтые огни плохих факелов. Дым и горечь горелых тряпок ободрали горло, она закашлялась. В склепе наступила внезапная гробовая тишина. Изумленные заговорщики уставились на вошедшую аристократку широко раскрытыми глазами, не сообразив сразу, что может означать ее появление. Савмак стоял среди них подобно демону, окруженному оборотнями. Девушка ощутила страх и какое-то другое чувство, как бы от падения в нечистое обиталище тайных злых сил, направленных против богов и добродетельных людей.

6

Сотник Фалдарн с воинами расположился за оградой кладбища и ждал сигнала. Ему было наказано не лезть в толпу фиаситов, дабы не раздражать народ и не спугнуть заговорщиков.

Фалдарну не по душе казались такие дела. Тем более что речь шла о его воспитаннике Савмаке, якобы собравшем ватагу бездельников для злых дел. Не может быть такого! Савмак никогда не пойдет на преступление. Хоть он и обижен, наказан чересчур строго, но не такой он человек, чтобы входить в заговоры.

Однако сотник с солдатской исполнительностью готовился обыскать кладбище и найти злоумышленников.

Ему показалось странным, что мимо проскакали верховые дандарии и будто почудился голос Олтака. Он не подозревал, что Форгабак, кроме Саклея, служит еще Алкмене и посвятил ее во все подробности предстоящей облавы.

Форгабак волновался, ходил по краю площади, заполненной людьми, пробовал проникнуть на кладбище, но холод страха сковывал ноги, и он останавливался, настороженно вытянув шею. Пьяница Оронт как в воду канул.

«Может, его схватили?» – мелькнула тревожная мысль. Хитрые рабы могли заметить, что за ними следят, и прикончить несчастного гуляку.

Это было соображение, не лишенное основания. Уже прошло более часа, фиаситы пели пятый гимн, а Оронт ничем не обнаруживал себя.

Встревоженный танаит поспешил к месту сбора воинов Фалдарна, желая поделиться с последним своими опасениями. Но его грубо остановил какой-то человек.

– Отстань! Чего тебе? – огрызнулся в сердцах Форгабак, но человек приподнял широкий петаз и уставился на него угольями своих глаз. – Царевич Олтак! – изумился танаит.

– Говори – почему медлите? Обыскано ли кладбище?

Форгабак хотел разыграть простака, но Олтак показал ему рукоятку кинжала и сделал такое свирепое лицо, что первому ничего более не оставалось, как ответить с поклоном:

– Они должны собраться в склепе Никомеда Проклятого.

– Знаю я. Так чего же вы ждете?

– Сигнала. Верный человек мой среди них, – соврал Форгабак, – он подаст сигнал, когда все будут в сборе. Но еще никто не проходил на кладбище, кроме какой-то женщины.

– Безмозглый осел! Они давно собрались или их там нет совсем! Веди солдат, окружай кладбище! Живо, пока я не проломил твоего дурацкого черепа!

С этими словами Олтак грубо толкнул Форгабака. Тот остановился, и его коричневое морщинистое лицо побагровело. В глазах отразилась злоба. Но царевич не обратил на это внимания. Лишь вскинул голову и добавил с угрозой:

– Ну?!

Спорить было опасно. Танаит почти бегом поспешил к Фалдарну.

– Олтак здесь! – запыхавшись, сообщил он сотнику. – Видно, прислан царицей с целью проверить нас. Но сигнала еще нет. Ну и пусть! Пойдем осмотрим склеп. Если там никого не окажется, то я свалю вину на голову Олтака. Это он не дал нам выждать время и спугнул дичь!

Воины вытянулись в цепочку и стали пробираться между могилами и кустами, стараясь не шуметь.

– Пригибайтесь, пригибайтесь! – вполголоса командовал Фалдарн. – Не лезьте на глаза народу.

Они быстро охватили полумесяцем могилу Никомеда. Место было нечистое, многие из воинов шептали молитвы! Да и Форгабаку что-то нездоровилось. Он вздрагивал и не спешил за воинами, оставаясь за полуразвалившейся оградой погоста.

Из-за дальних кустарников смотрел Олтак, что стоял наготове с тремя десятками переодетых воинов. За оградой его ждала сотня конных дандариев. Сильные властители всегда проявляли нервозность и даже трусость, когда имели дело с собственным народом. Олтак же, как чужак среди сколотов, ощущал это вдвойне. Вместе с тем в душе его кипела ненависть, и он рисовал себе картины жестокой расправы с заговорщиками, особенно с Савмаком.

7

Со странным чувством не то стыда, не то внезапного замешательства Гликерия окинула глазами подземелье, его мрачные уступчатые своды, длинные грязные вуали паутины, расписанные пятнами плесени стены, сейчас причудливо освещенные желтыми огнями. Девушка в страхе остановила свой взгляд на нишах для гробов, думая, что видит останки мертвецов. Но то, что она приняла за череп, оказалось глиняной амфорой, лежавшей на боку. Тут же можно было разглядеть куски недоеденной пищи. «Они ели и пили здесь…» – с брезгливостью подумала Гликерия.

– Гликерия? – нарушил тишину Савмак. – Ты пришла сюда?.. Зачем?.. Кто указал тебе сюда путь?

– Да, – словно очнулась она, – я пришла, желая предупредить тебя. Сейчас тебя и всех… этих схватят!.. Впрочем, поздно. Я уже слыхала голоса людей и, кажется, голос Форгабака. Это он выследил вас. Вам не удастся выйти отсюда, вы столкнетесь с солдатами. Я пришла слишком поздно.

– К оружию! – хрипло призвал Пастух, доставая из ножен акинак. – Будем пробиваться силой! Слышишь, Савмак, мы уже опоздали!

– Видит бог, – встрепенулся Атамаз, – живым я Форгабаку не сдамся!

Лязгнуло оружие. На лицах этих служителей Гефеста, какими они представлялись Гликерии, изобразилась такая решительность и ненависть, а их руки, узловатые и грубые, так плотно обхватывали рукояти кинжалов и топоров, что ей стало очевидно, что сейчас произойдет кровопролитнейшая свалка.

– Нет, – поднял руку Савмак, – прочь оружие! Если нас окружили, то не десять солдат, а сотня или больше, не здесь и не сейчас мы покажем нашу храбрость!.. А ну, Лайонак, Атамаз, помогите мне! Да поскорее! Эй, светите факелами!.. Если мы спасемся, то благодаря богам и этой девушке!..

«А если погибнете, то тоже из-за нее», – мысленно добавила Гликерия, почти в отчаянии смотря на Савмака. Лишь один он казался ей здесь настоящим человеком, она невольно старалась быть поближе к нему, как бы желая спрятаться за его широкие плечи. Она видела, как напряглись его мышцы, когда он с помощью друзей вывернул из стены большой квадратный камень. Образовалось отверстие, откуда повеяло холодом могилы.

– Скорее один за другим в тайный ход! Он выведет нас за кладбище, в развалины старого храма… Смотрите, лбы не разбейте! Пробирайтесь сначала ползком, а дальше будет просторнее, тогда и на ноги встанете.

Заговорщики не заставили себя долго просить. Один за другим они исчезали в проеме стены. Когда дошла очередь до Лайонака, Савмак сказал ему:

– А ты, брат, ничего больше не жди. Скачи, куда решили, и да хранит тебя единый бог!

– Понял. Прощай! – Лайонак смущенно поглядел на хозяйку, которой он служил.

Но та даже на взглянула на него.

Последним оказался Атамаз. Перед тем как нырнуть в темноту прохода, он обратился к Савмаку:

– Надо бы и госпожу – тайным ходом. Ведь и ее захватят!

– Нет! – поспешно возразила Гликерия. – Нет! Меня никто не смеет тронуть!

– А ты? – спросил Атамаз Савмака. – Ты-то должен бежать!

– Не задерживайся, Атамаз, каждая минута дорога! Обо мне не думай!

Тот вздохнул и, став на четвереньки, пополз в проход.

– Ой, ой! – вскричал он. – Чуть ногу не оторвал! – После чего исчез в темноте, бормоча под нос: – Не к добру он остался с этой девкой! Ее появление всегда приносит Савмаку несчастье.

Савмак поглядел на Гликерию вопросительно.

– Почему ты отказываешься? Лезь поскорее! Я останусь один, меня не тронут. Скажу, что пьяный забрел сюда выспаться. А тебя могут обвинить бог знает в чем.

Может быть, это и надо было сделать, но Гликерия проявила неожиданную строптивость.

– Нет! Ты уходи, а я останусь. Я выйду через дверь и никто не посмеет задержать меня!

Она чуть не падала от внезапной слабости. Теперь все представлялось ей куда более серьезным, нежели полчаса назад.

– Я не могу уйти, – спокойно возразил Савмак, чувствуя, что они упускают драгоценные мгновенья, – ведь камень надо задвинуть на место.

– Но ты один не сможешь сделать это.

– Достать его из стены без помощников было бы трудно. А втолкнуть его на место – смогу.

Опять послышались какие-то неясные звуки, которые остро напомнили о близкой опасности.

– Что же делать? – спросил Савмак. – Нас застанут вдвоем, это совсем плохо.

– Я никого не боюсь! – гордо вскинула голову девушка. – Но если ты будешь медлить, ваш заговор раскроют, друзей твоих схватят… И тебя…

Она широко открыла глаза и с мольбой протянула руки.

– Я хочу спасти твою жизнь! Я помогу тебе поднять камень!

Новые, непривычные нотки прозвучали в этих словах. Ее глаза смотрели уже не задорно, как всегда, но умоляюще. Изумленный Савмак еще более удивился, увидев, что девушка стала помогать ему, упираясь розовыми руками в шероховатую поверхность квадратного камня. Они дружными усилиями закрыли отверстие в стене. Савмак размел песок на полу, стараясь уничтожить следы, оставленные заговорщиками. Он забыл о близкой опасности, все поглядывал на девушку с немым вопросом. Вытер рукавом пот со лба.

– Ты хотела спасти меня?

– А ты, кажется, позавидовал славе Герострата, безумец! Хочешь прославиться, разрушив Пантикапей? Остановись и останови своих разбойников! Боги поразят вас небесным огнем!

– Нет! Я хочу не славы, а свободы моему народу! И рабам, для которых Боспор хуже ада!.. Но, Гликерия, не время говорить об этом. Уходи, а то нас застанут вдвоем.

– Мне незачем скрываться! – вскинув голову, ответила она. – Я никому не отдаю отчета в своих поступках. Сам царь не посмеет спрашивать меня о том, зачем я здесь оказалась.

С величайшим недоумением смотрел Савмак на девушку, и ее слова прозвучали для него как неуместная шутка. Но ему не пришлось возразить ей.

Посыпались камни и щебень. Темная фигура загородила вход в склеп. Савмак решительно шагнул вперед, сжимая в руке кинжал. Сердце его готово было выскочить, он не знал, как ему лучше поступить. О себе не думал. Но ясно представлял, каким позором покроет неосторожную девушку ее нахождение в склепе наедине с ним.

– Не делай еще одного безумия, – удержала его она, – спрячь кинжал и предоставь дело мне. Я пришла спасти тебя. Доверься мне.

Она говорила так гордо и независимо, что Савмак вздохнул и подчинился. Неужели ее уверенность опирается на действительную силу и власть? Здравый смысл подсказывал, что она заблуждается. Он лихорадочно соображал, как выйти из странного положения, но ничего не мог придумать.

В склеп ворвалось сразу несколько человек. Они, как видно, ожидали решительного сопротивления со стороны рабов-заговорщиков. Но в подземелье было тихо, ровно горели факелы, а у противоположной стены стоял безоружный человек и около него одна из лучших дочерей Пантикапея.

Воины опустили оружие и попятились в испуге. Им показалось, что дух Никомеда Проклятого решил подшутить над ними.

Савмак смотрел безмятежно, даже чуть улыбался, хотя его трясло от волнения. Гликерия стояла вполоборота, с вызывающим и независимым видом и рассеянно кусала стебель цветка, что держала в руке. Так может выглядеть лишь гуляющая пара, которой помешали в ее любовных разговорах.

Фалдарн повел усами и приподнял плечи в недоумении.

– Тьфу, демон… Это ты, Савмак?.. И с бабой?.. Я знал, что ты не можешь быть с бунтарями!

Он не нашел что сказать еще, уже поняв, что произошло недоразумение.

– А где же остальные смутьяны? – негромко спросил кто-то.

– Здесь нет никого, кроме нас двоих! – резко ответила Гликерия. – Уходите прочь отсюда! А зачем я здесь – я отвечу царю, а не вам!

Воины зашептались, послышался сдержанный смех. Все знали Савмака и дивились удаче парня, что сумел заманить в укромное место такую хорошую девку. Даже завидовали. Фалдарн сделал жест, означавший, что здесь им делать нечего. Все попятились, готовые выйти, чтобы на досуге посудачить насчет ловкости Савмака.

Послышались крики, в склепе потемнело. Ворвался Олтак с дандариями. Он выжидал, пока воины Фалдарна примут на себя первый удар. Не слыша шума драки, решил, что настало время и ему вмешаться в дело.

Но и он оторопел, найдя склеп почти пустым. Приглядевшись при неполном свете, дандарий вскрикнул от ярости и бешенства. Ему не надо было ничего объяснять, он все понял мгновенно. Гликерия находилась наедине с ненавистным ему Савмаком! Они спрятались в грязном склепе, где могли бы уединиться лишь презренные рыночные уборщики и рабыни!.. Ну, Савмак такой и есть! Но Гликерия, эта недотрога… Неужели она так низко пала?

– Хватай его! – дико, неестественно высоким голосом крикнул Олтак.

Он кинулся к Савмаку с искаженным лицом, готовясь убить его на месте, но был остановлен ударом тяжелого кулака. Царевич пошатнулся и упал на одно колено. Савмак хотел дополнить удар кулака пинком, но дандарии, а вместе с ними Фалдарн и воины кинулись на него и после недолгой борьбы повалили его и скрутили веревками.

– И эту!.. И эту непотребную девку! – задыхаясь, показал Олтак, поднимаясь на ноги. – Вместе, обоих!.. Да узнает весь город, как свободная распутница пряталась в склепе с подлым рабом!

Схваченную пару увели. Воины вышли смущенные, подавленные происшедшим. Склеп опустел, погрузился во мрак.

Через несколько минут у входа в склеп появилась крадущаяся фигура, которая осторожно, поминутно оглядываясь и прислушиваясь, проникла внутрь усыпальницы. Это был Форгабак. Он зажег факел и при его свете стал рассматривать стены, пол, обнаружил замаскированный пролом, постучал по камню пальцем и рассмеялся. Потом наклонился, поднял с пола какой-то предмет и, спрятав его за пазухой, так же бесшумно покинул склеп.

8

Едва ли не последними узнали обо всем этом царь и Саклей, уединившиеся в одной из палат дворца для делового разговора.

Они решили послать в Неаполь посла с подарками для Палака и заверениями в дружбе на вечные времена. Тайной целью посольства было выяснить действительную мощь скифской державы и истинные намерения Палака. А если удастся, то склонить скифского царя к походу против Херсонеса, отведя угрозу войны от боспорских рубежей.

Перисад тыкал костлявым, длинным пальцем в грудь вельможе и, кривясь, говорил:

– Было бы несчастьем, если бы Палак двинул на нас свои орды. Крестьяне и весь черный люд, как никогда, обуреваемы бессмысленными мечтаниями. Они в ослеплении ждут Палака, ибо хотят разрушения моего царства!

– Народ всегда жаждет разрушений, – подтвердил Саклей, – если ослабла карающая десница. Он не ведает средины между подневольным трудом и диким безвластием. Кого ты думаешь послать к Палаку?

Перисад опустил прозрачно-синие веки и на минуту задумался.

– А кого бы ты посоветовал? – спросил он, открывая глаза.

– Направь меня, государь.

– Ты угадал мои мысли, мудрый и верный соратник мой. Только ты сможешь сделать все как надо. Но медлить нельзя.

– Буду собираться немедля. Назначь сам подарки Палаку. Лишь одно смущает душу мою…

– Говори!

– Кто поможет тебе, пока я езжу, следить за народом?.. Ты мудр и опытен, но тебе нужны хорошие друзья-помощники. Исполнители твоей воли и советники. А тут еще завязался тайный узел бунта среди фиаситов. Я получил точные сведения. Они хотят собраться в склепе Никомеда Проклятого и обсудить свои противозаконные дела.

– Да, да, – нахмурился царь, – ты говорил мне об этом. Но ведь люди уже направлены, Фалдарн с воинами окружили кладбище. Скоро мы узнаем все.

Долго ждать не пришлось. Послышались мягкие шаги, вошла Алкмена. Царица была возбуждена, грудь ее вздымалась, ноздри вздрагивали, в глазах вспыхивало что-то хищное, злое.

– Государь! – пропела она торжествующе. – Олтак прислал воина доложить мне, что, вместо заговорщиков и смутьянов, в склепе найдена всего-навсего пара влюбленных!..

При этих словах Алкмена не удержалась от презрительного взгляда в сторону Саклея, пораженного таким сообщением.

Царь широко раскрыл глаза. Его лицо стало дергаться, тонкая кожа на висках сморщилась, рот перекосился, стали видны почерневшие зубы.

– Ка… как? – заикаясь, переспросил он. – Пара влюбленных?.. Кто такие?

– Бывший воин из дворцовой стражи Савмак и… развратная, лживая девка, родственница лохага Саклея – Гликерия!

Алкмена рассмеялась холодным смехом. Подвески на серьгах задрожали, сверкая на солнце, лучи которого косо проникали в окно.

– Савмак и Гликерия? – изумился царь, обращаясь к Саклею.

– Не может быть! – вскричал Саклей, багровея. – Это явный обман! Нас провели хитрые рабы! Откуда могла там оказаться Гликерия? Я утром видел ее дома. И что общего у нее с Савмаком?

– А я это давно видела и о многом догадывалась! – резко возразила Алкмена. – Эта распутница вступила в преступную связь с Савмаком не сейчас… а раньше!.. Мало того, она похвалялась своей близостью с Атамбом, сыном Саклея, а теперь сожительствует с Алцимом и, как видите, успевает встречаться и с портовым грузчиком!.. Фи, какая гадость! Теперь уже никто не посмеет защищать и оправдывать ее!

– Подожди! – сморщился, овладев собою, Перисад. – Кто обнаружил их там?

– Первый – Фалдарн с воинами, после него – Олтак.

– Что сказала Гликерия?! – вне себя вскричал Саклей, потеряв обычное равновесие.

– Сказала, что встретилась в склепе для любви с Савмаком.

Чудовищное предположение, что все они стали игрушкой в руках ловких интриганов, все более крепло в душе Саклея. Но кто это подстроил, кто перехитрил его и нанес такой удар его доброму имени?

– Как же так? – обратился к нему царь. – А ты докладывал мне, что сведения верные!.. И мы с сотней воинов ловили двух распутников на смех всему городу!

– Государь, – взмолился Саклей, – тут что-то не так. Чует мое сердце, что вышло недоразумение. Мы выловили тину, а рыба выскользнула из сетей. Где Фалдарн, Форгабак? Они ответят мне за все!.. А Савмака и девчонку я допрошу сам. Они все скажут мне.

– Где преступная пара? – спросил царь.

– Государь, – жеманно, с видом озабоченности ответила царица, – весь народ был свидетелем раскрытия этого разврата! Воины едва смогли защитить блудницу и ее дружка от гнева толпы!.. Все требуют казни раба и продажи в рабство распутницы, по закону отцов наших!

– Гм… Ну и что же?