Восстание на Боспоре Полупуднев Виталий

2

После богослужения гости прошли во двор, в знаменитую харчевню Синдиды. Атамаз потребовал пирожков и кувшин вина.

Синдида, присмиревшая после грозовой ночи, еще не оправилась от ночных страхов. Теперь она видела в Атамазе уже не обычного гостя, а одного из самых больших начальников Боспора. И когда из подвалов были извлечены запечатанные амфоры, покрытые мхом, гости встретили их веселым смехом.

– Что-то раньше ты, Синдида, не угощала нас таким вином, – прищурившись, заметил Атамаз. – Как времена-то изменчивы!.. А вот и Зенон!

Толстый пьяница с трудом пробирался в дверь. И не потому, что она оказалась тесной для него, но отекшие ноги плохо слушались, мучили одышка и тяжесть во всем теле.

– Мир и благоволение новым архонтам Боспора! – прохрипел он, делая салют рукой. – Чую запах хорошего вина и жареных пирожков.

– То и другое – перед тобою. Садись, садись, почтенный. Ешь и пей, ибо Синдида сегодня добра и щедра, как никогда… Слушай, Синдида, пригласила бы девушек, пусть споют мою любимую песню!

Атамаз опять прищурил свои козлиные глаза цвета соленых маслин и поправил на плече новую хламиду.

– Нарядный ты, – заметила Синдида, – теперь ты царский друг. Все в твоих руках. Не забудь и храм Афродиты, ведь богиня всегда была к тебе благосклонна. Храм надо обновить, многие столбы подгнили, а эту вот развалину следует снести и построить заново.

– Да, да, – рассеянно отвечал Атамаз, – все перестроим, но не сразу. Где девушки? Я хочу, чтобы они посмотрели на меня нарядного и знатного. Авось страстью загорятся… Слушай, Синдида, тебе известно, что долговые записи не действительны?

– Не слыхала этого, – насторожилась жрица.

– Не слыхала? Так вот я и говорю тебе. Все долги царь прощает. Только не думай, что сегодняшние. Но лишь те, что сделаны до смены царей.

– Ага, – с задумчивой миной отозвалась Синдида.

– Это напоминает одну из реформ Солона, – заметил Фарзой.

– Я что-то не знаю Солона. Кто он?.. А, вспомнил. Судовладелец из нижнего города.

– Нет, – рассмеялся Фарзой, – Солон жил более четырехсот лет назад. Он был старшим архонтом Афин. И отменил все долги. Но ранее проговорился друзьям, что предполагает сделать это. Тогда ловкие друзья его набрали взаймы у богачей огромные деньги и приобрели земельные участки, дома и рабов. Отдавать им не пришлось. Их выручил новый закон. Зато Солону было довольно-таки солоно. Его обвинили в злоупотреблениях.

– Да? – заинтересовался Атамаз. – Такое было?.. Это очень важно. Я догадываюсь, что Савмак знает, как подвели Солона друзья. Он ни мне, ни другим ничего не говорил об отмене долгов раньше. О, Савмак все знает! Вот голова!

– И я скажу – Савмак необыкновенный человек! Просто диво, что от простого вскормленника в царской военной школе он дошел до царской диадемы!

– Вот и сказывают, что он колдун. Знает тайную науку.

– Едва ли. А вот науку жизни он знает!.. И тайны царей – тоже!.. Да еще ум ему боги дали не такой, как у нас!.. Он далеко видит!.. Богатырь ума!

Дремавший Зенон открыл сперва один глаз, потом другой и посмотрел на собеседников. Он влил в себя не один фиал вина и находился в состоянии блаженства.

– Ты не глуп, князь, – прохрипел он, – но сказал не все!.. Чтобы стать царем, мало быть богатырем ума и иметь опыт жизни.

– А ну, – заинтересовался Атамаз, – что еще нужно?

– Очень много. Силу характера, способных друзей, а главное – счастье!

– А что такое счастье?

– Это удачное совпадение примет.

– Слышишь, князь, – обратился к Фарзою Пифодор, – Савмаку служит его счастье. А знаешь ли ты, что и твое счастье не умерло? Только оно ждет тебя в Скифии, где народ опять за мечи взялся. Скифы хотят прогнать понтийцев, а врагов твоих Дуланака и Гориопифа смерти предать. Казнить их, как изменников и предателей. И в народе не умерла добрая слава о многих князьях-богатырях и о тебе, преславный князь.

Фарзой нахмурился и сделал жест рукой, как бы отмахиваясь от мухи.

– Ты опять о своем, Пифодор, – с досадой ответил он. – Какое может быть счастье у беглого раба? Что, кроме насмешки и всеобщего позора, ждет его на родине? И какая может идти о нем добрая слава?.. Налей!

– Эх, сильна в тебе спесь княжеская, – вздохнул Пифодор, берясь за кувшин, – мучает она тебя! Привык ты считать раба за скотину. Значит, по-твоему, и Савмак не может быть царем, если носил ошейник? А ведь это не так! И раб может стать человеком, и хозяина легко сделать рабом. Я давно заметил, что среди господ и хозяев подлости и зверства куда больше, чем среди рабов. А насчет доброй славы – если не веришь, спроси своих соплеменников, они скоро будут у нас в гостях.

– Как так?

– А так, немирные сколоты, что начали войну с князьями-изменниками, сюда послов своих шлют, хотят с Савмаком в союз войти, подружиться!

– Да не врешь ли ты? – вскинул голову пораженный князь, расплескивая вино. – Сюда едут сколоты из степей?

– Едут! Отруби мне руку, если я соврал!

Трудно передать смятение, вдруг охватившее Фарзоя. Он уже слыхал, что боспорское восстание вызвало волну воодушевления среди племен Тавриды, что скифы не хотят жить под властью чужеземцев и предателей. Но что дело зашло так далеко – не знал. Мысли о родине, о делах неапольских и жажда мести будоражили его, не давали ему покоя. Но он старался залить их вином. И сейчас первым побуждением его было уехать куда-либо из Пантикапея, чтобы избежать встречи с земляками.

– Не говори мне об этом больше, – мрачно отрубил он, опять берясь за кружку, – я воин Савмака… Атамаз, пошли меня куда-нибудь подальше отсюда, где поопаснее!

– Царь Савмак решит, князь, что тебе делать и где быть, – уклончиво ответил Атамаз, наблюдая, как Фарзой наливает себе кружку за кружкой и пьет вино, как воду.

Синдида вышла на шум, донесшийся до ее чуткого уха. Когда она раскрыла дверь, гости тоже прекратили беседу, услышав возбужденные голоса во дворе.

– Кто там шумит? – приподнялся Атамаз. – А ну я выйду!

Он вышел из трапезной. Навстречу ему бежала Синдида с перепуганным лицом.

– Ой, Атамаз! – призывала она. – Помоги, защити меня и храм от этих разбойников! Требуют от меня неведомо что!

Атамаз ускорил шаги и, миновав садик, обогнул угол храма. На площадке перед алтарем стояли воины-повстанцы. Они жестикулировали и, очевидно, были навеселе.

– Именем царя Савмака! – поднял руку Атамаз. – Отвечайте, что вам надо и почему шумите около святилища?

Воины, увидев Атамаза, оробели. Один вышел вперед и поклонился. Атамаз узнал в нем воина Иафага.

– Чего тебе, Иафаг?

– О стратег! Синдида держит взаперти невесту мою Пситиру, дочь Фения, торговца и ремесленника. Она с помощью Форгабака решила разорить Фения. Дом его опечатали печатями, а дочь Пситиру забрала к себе в храм Синдида. И все за те деньги, что отец Фения когда-то задолжал деду Оронта-откупщика. У них и расписка долговая.

– Неправда! – выскочила вперед Синдида. – Неправда! Я спасла дочь Фения от Форгабака, который давно имел ее на примете. А Фений сам согласился отдать Пситиру в храм как воспитанницу.

– Врешь ты, старая ведьма, ты выманила у него согласие угрозами, у тебя и расписка спрятана!

– Нет у меня расписки!

– А Пситира-то у тебя? – спросил Атамаз.

Синдида смутилась и словно съежилась под взглядом Атамаза.

– У меня… Она прислуживала на молениях и жертвоприношениях…

– Гм… А ты узнаешь свою невесту, Иафаг?

– Как же, узнаю обязательно!

– А ну, Синдида, зови сюда всех своих «козочек», мы полюбуемся на них! И Пситиру не забудь!

– Пситиру? – словно прозрела лукавая жрица. – Ты хочешь увидеть Пситиру? Для этого совсем не надобно звать всех девушек. Пситира укрылась у меня в эту страшную ночь по просьбе Фения. Мы все боялись этих взъяренных скотов!..

Она прикусила язык. Но Атамаз словно не слыхал ее слов.

– Я сохранила девочку, – продолжала жрица, – а сделать ее рабыней и не помышляла. Кто такое говорит, просто шутит. Мне нужна была помощница, а не рабыня. Старею я…

– Иафаг! Забирай свою невесту и веди ее домой. Фений будет благодарен тебе и скорее даст согласие на ваш брак!.. А для укрепления дружбы с ним передашь ему расписку, которую получишь сейчас от Синдиды. А ну?

Жрица не заставила себя ждать. Подавив вздох, она поспешно вручила Атамазу пожелтевший листок папируса.

– На, Иафаг! От этой расписки зависела судьба Фения и твоей невесты. Иди!.. Нет, постой! Надо разыскать Форгабака, этот хитрец давно заслуживает лютой смерти! Можешь сам и разделаться с ним!

– Я разыщу его! – ответил воин с решительным видом.

Отпустив Иафага, Атамаз закончил завтрак и поднялся из-за стола.

– Мне пора, – сказал он, – иду на площадь. Теперь я кормилец голодных. А вы гуляйте!

После его ухода Пифодор и Фарзой в обществе Зенона продолжали тянуть вино. Появились девушки. Они спели песню и сплясали. Глаза князя увлажнялись. После рабского весла его неудержимо тянуло к человеческим утехам. Он искал глазами ту, что так поразила его во время служения богине.

– Синдида, а где та, которая возлагала венки на алтарь богини?

Жрица вздохнула:

– Увы, ее уже нет в храме. Пришли ее знатные родственники и взяли девушку домой.

– Жаль.

– Не жалей, – подсказал Пифодор, – ушла одна, осталось еще десять. Погляди!

Грек, звеня серьгой в ухе, показал на девушек, что толпились перед ними.

3

На площади сгрудилась огромная толпа оборванных и изможденных людей, слышались жалобные выкрики, стоны вперемежку с гнусавым пением молитв. Все несчастные, отверженные, что не имели в Боспорском царстве пристанища и куска хлеба и ранее собирались около кладбища для молений единому богу, сейчас явились на площадь города и требовали, чтобы новый царь стал для них тем самым спасителем – сотером, – пришествия которого они так ждали.

– Новый царь Савмак – вот это и есть спаситель наш! Его прислал нам единый и великий бог. С помощью единого Савмак одолел Перисада и боспорских богачей.

– Савмак – сотер наш!

– Подождите, не спешите так называть его, – негромко шипели недоброжелатели, – посмотрим еще, каков он на деле! Друг ли простому и бедному люду или враг. Может, еще почище Перисада будет шкуры драть!

– Ой, смотрите! Что это такое? – воскликнула женщина с детьми.

Бывшие рабы, а сейчас царские воины с веселыми шутками (они только что поели и выпили) начали устанавливать на одной стороне площади невысокие столбы и прибивать к ним гвоздями поперечные шесты, как для вяления рыбы. Таких поперечин было водружено на столбиках не менее двадцати штук. Работали рабы очень быстро и искусно. На вопросы отвечали шутками или многозначительно отмалчивались.

– Для чего такие перекладины? – шептались люди в недоумении. – Никогда их раньше не ставили на площади.

– Чего нам бояться?! – восклицал оборванный молодой пелат с запачканным землей лицом. – Мы бродячие и голодные люди. Чем можно испугать нас?!

– А вот посмотришь, – негромко, но зловеще промолвил в ответ сутулый человек в рваном плаще и петазе. Он опирался на палку. – Вот посмотришь!.. Похоже, что к этим шестам будут привязывать людей для пытки. Они способны на все.

– Ну, если и привяжут, то не нас, – рассмеялся молодой пелат, – а того, кто побогаче. Может, тебя, добрый человек!

Тот еще больше согнулся, закашлялся по-старчески и поспешил замешаться в толпе.

– А вот еще новинка! – заметил парень, показывая пальцем на другую сторону площади. – Ну, а это для какой нужды?

– Для порки таких, как ты, попрошаек! – крикнул ему издали человек в петазе. – Ты еще попляшешь у нового царя!

– Мне все равно, при каком царе плясать, – отозвался парень, начиная сердиться. И, подняв с земли камень, пустил его вдогонку предсказателю.

Теперь все взоры устремились в другую сторону, где воины раскладывали на земле жерди, а потом покрывали их досками. Доски присыпали соломой. Никто не мог предположить, что именно готовится здесь. Чей-то нудный голос затянул:

– О царь Савмак! Мы голодны, мы давно не была сытыми. Накорми нас!

– Хлеба!.. Хлеба!..

Горожане, покинув свои дома, с удивлением смотрели на странные приготовления, на толпу голодных, просивших хлеба у нового царя.

– Ой, ой! – вскричала женщина с детьми, – Вот оно что!.. Ой, ой!..

Собрав ребятишек, она кинулась прочь. Толпа потеснилась в страхе. Наиболее благоразумные покинули площадь. Да и было отчего.

– Похоже, этот человек в шляпе что-то знал, – тихо предположил пожилой бедно одетый человек.

– Молчи, посмотрим!

Появились носильщики с тяжелым грузом, который они опустили на землю около странных сооружений. Ветер поднял покрывало, толпа ахнула. Это была страшная пыточная машина с зубчатыми колесами, закрутками, тупыми клиньями на засаленных веревках, привлекавших целые рои мух.

– Пытать кого-то будут!.. Ой, как страшно!..

– Да подожди, может, не тебя, – отозвался молодой пелат, перестав смеяться.

За пыточной машиной последовали колодки для узников, дубовые с железными замками. Их сваливали в кучу. Потом в сердцах многих печально, с болью отозвался звон цепей. Цепей оказалось очень много. Они развешивались длинными рядами на перекладины, стукались одна о другую, лязгали.

– А вот и кнуты и палки надсмотрщиков! Для чего все это?

Кнуты и палки тоже сваливали в кучу. Скоро одна сторона площади превратилась в жуткое пыточное место, от одного вида которого нападал ужас.

– Вот вам вместо хлеба! – опять говорил мужчина в петазе уже на другой стороне площади. – Сейчас придут царские воины и разгонят вас. А самых горластых на колеса потащат, чтобы хлеба не просили. А на те настилы трупы будут складывать.

– О-ох! Да за что же это, о боги?!

Ветерок донес теплый, раздражающий запах печеного хлеба. Из глубины улиц показались многочисленные носильщики с ношами на плечах, появились воины и образовали сплошной заслон перед настилами.

– Хлеб! – вскричал кто-то в толпе. – Хлебец печеный!.. Хлебец!..

– Хлеб!.. О единый и безыменный бог!.. Пойте, пойте гимн богу!.. Там, где хлеб, не может быть ничего плохого!..

До самых окраин Пантикапея донеслись радостные звуки гимна фиаситов единого бога. Пела пантикапейская и пришлая беднота. Это был гимн хлебу насущному, горячему и ароматному. Звуки гимна возносились туда, к чертогам единого бога, заступника несчастных и обиженных людей. Они лились и нарастали, превращаясь в торжественное прославление нового царя боспорского, посланного богом. Это он явился, чтобы покарать богатых и сытых и накормить голодных!

– Ты явился перед нами, о сотер! Ты принес нам счастье и хлеб! Ты добр и велик! Ты не жесток к людям своего крова! Ты освобождаешь рабов и кормишь голодных! О Савмак!

Большинство стало на колени и подняло руки к небу, обливаясь радостными слезами. Хлеб!.. Они видели прекрасный хлеб. Поджаристый с одной стороны и белый с другой. Он выпечен для них, сирых и голодных… Хлеб, хлеб, хлеб!..

– О Савмак, благодарим тебя! Ибо ты испек для нас хлеб!

А носильщики, хлебопеки с лицами, раскрасневшимися у печей, все шли и шли с веселыми шутками. Они подмигивали голодным. А те протягивали руки, видя, как увеличиваются и растут горы хлеба. Его запах сводил с ума голодных.

– Дай, дай!.. Хоть кусочек, силы нет больше ждать!..

– Деткам-то, деткам первым дайте хлебца! – кричала женщина.

Люди обнимались и плакали, смеялись и показывали на хлеб. Вот что принесла им ночь страшных битв! Вот что дал им новый царь! Он дал народу свободу и хлеб!

А носильщики все шли и шли со своими пахучими ношами.

Подготовка к раздаче хлеба превратилась в подобие богослужения, в котором богом стала свобода, а прежняя жизнь людей представилась темной ночью, развеянной лучами взошедшего светила счастья.

На трибуну взошел Атамаз и поднял руку. Все замерли, стараясь не пропустить ни одного слова.

– Эй, люди! Братья голодные и бездомные! Вы слышите меня?

– Слышим! – грянула площадь так, что в порту заметались испуганные чайки.

– Ну, так вот!.. – Атамаз не нашел, как лучше выразиться, и широким жестом показал на левую сторону площади, туда, где от ветра звякали цепи.

– Вот эти железные браслеты и украшения – это то, что держал для народа Перисад. Этих драгоценностей царь не жалел для народа. Он одевал бедных людей не в шубы, а в колодки и цепи. А кормил их бичами и палками. Спать укладывал вон на те колеса с зубьями. На них еще не остыла кровь человеческая. Ваша кровь… Да будет проклято царство Спартокидов, что мучило народ!

Гром голосов, исполненных гнева, был ответом.

– Хорошо!.. Правильно!.. – продолжал Атамаз. – Я не мастер говорить… Но вот направо – хлеб пшеничный! Подовой. Корочка на зубах хрустит. Это дает вам царь Савмак! Народный царь, рабский, который сам носил цепи. Вот и скажите: кто лучше для вас – Перисад или Савмак?.. А?

– Савмак!.. Савмак!.. Благослови его бог!..

– Верно и это!.. Очень хорошо!.. Так если вы за царя Савмака, поклянемся в верности ему!

Все подняли руки и громогласно провозгласили слова присяги.

– Это не все. Царь вернет вам ваши дома и поля, что отняты за долги. Но это после… А сейчас без давки становись один за другим и получай хлеб!.. Эй, хлебодары, начинайте!

Ему поднесли хлебец. Он разломил его и с удовольствием откусил.

– Хрустит на зубах-то! А серединка мягкая и теплая!..

Но его уже не слушали. Начались раздача хлеба и его немедленное потребление. Толпы горожан в изумления взирали на то, как новый царь угощает хлебом пантикапейскую нищету.

А ветерок продолжал играть и позванивать кандалами, снятыми с несчастных невольников. Этот звон уже не пугал никого. Люди подходили к пыточным машинам и садились на их выступы, ломали хлеб и смачно хрустели поджаристыми корочками. Хлеб и в самом деле был хорош, выпечен из боспорской пшенички, слава о которой шла по всему свету.

4

По улицам города бежали горластые глашатаи. Они ударяли копьями о щиты и кричали:

– Граждане города! Не опасайтесь и не прячьтесь! Ваши жизнь и имущество находятся под охраной закона!..

– Делайте ваши дела! Торгуйте и работайте, как раньше! Никто не отнимет плоды вашего труда! Никто не посмеет грабить ваши мастерские, топтать ваши поля за городом!..

– Волею царя Савмака и бессмертных богов порядок восстановлен!..

Свободные горожане выглядывали из своих домов, поднимали головы, как бы желая убедиться, что небеса на месте, еще не обрушились на головы страшных мятежников, убийц царя Перисада. Потом робко озирались по сторонам, с опасением встречая взорами царских гоплитов, еще не снявших одежды кузнецов или засольщиков рыбы. Пожары не дымили, никого не грабили. Скрипели повозки крестьян, груженные пшеницей, мычали быки и блеяли овцы, предназначенные для прокормления войска.

Кое-чем торговали на рынке. Жизнь робко просыпалась в притихшей столице. В храмах гнусавили жрецы, пахло бензоем. Появились стайки играющих детей, их тоже никто не убивал, не хватал, чтобы утащить неизвестно куда. И те, кто предсказывал гибель города и его жителей от руки «разъяренных скотов», с мрачными видом возвращались в свои опустевшие мастерские и собирали разбросанные на полу нехитрые инструменты.

– Пусть придут в сознание, – кивал на город Савмак, – а на днях объявим общий сбор свободных граждан пантикапейской общины, провозгласим освобожденных рабов полноправными гражданами, решим, что делать с домами и имуществом врагов и изменников…

– Все надо объявить царским! Дома и земли Саклея, Арготова рода и всех других! – с жаром подсказывал Бунак.

– А наше дело, – добавил царь, – не ожидать долгого мира и спокойной жизни, впереди война!.. Надо учить рабов ратному делу!.. Иначе завтра они ослабнут в пьянстве и забавах да еще начнут шалить от безделья!

Савмак смутно чувствовал, что он должен держать всю рабскую фалангу в состоянии тревоги и напряжения. Не давать ей забыть о вражеской Фанагории, где кишат войска, вооруженные для разгрома рабского государства. Буйная часть рабов, сторонников изгнания или уничтожения эллинов, как виновников рабства и несправедливости, требовала во весь голос расправы с греческим населением Пантикапея.

– Все зло пошло от греков – кричали заводилы.

– Почему царь щадит бывших хозяев?.. Какое же это освобождение, если хозяева живы, а Пантикапей цел?.. Чего мы ждем, сидя в казармах?.. Одну тюрьму сменили на другую!..

Савмак и друзья беседовали с рабами-дружинниками, убеждали их, что местные эллины не пришельцы, а только потомки первых заселенцев, прибывших из Эллады очень давно, и иного отечества, кроме Тавриды, не имеют. Скифские цари Канит, Скилур и Палак никогда не стремились к истреблению греков-колонистов, но лишь старались подчинить их себе. И несмотря на задорные выкрики некоторых антиэллинов, царь Савмак решительно заявил, что колонисты вольны жить, как жили, и работать, только уже не будут господами над рабами и крестьянами.

– Теперь мы стали хозяевами Боспора! Рабы с крестьянами-сатавками как братья будут жить!.. А когда свяжемся клятвой со степняками, то горе Диофанту и всем врагам!.. Эллины отныне наши работники – пусть куют и тачают для нас!.. Мы же, рабы-повстанцы, стали воинами, а дело воинов – уметь воевать, не выпускать из рук щита и меча ни днем, ни ночью!..

В первые же недели своего властвования главари повстанцев убедились, что военная община рабов, скипевшаяся в железный колючий клубок в грозовую ночь всеобщего бунта, единственная опора нового царства. Забота вожаков – сохранить и укрепить ее, не дать ей развалиться после первого небывалого успеха. Темные страсти сильны. Только смутное сознание общей судьбы, близость страшной опасности извне да каждодневные ратные тревоги и учения удерживают ныне праздную толпу вокруг избранного царя. Достаточно одной оплошности, мгновенной утраты объединяющей цели – и грозное войско начнет распадаться на разгульные и буйные ватаги, вдохновляемые лишь губительной страстью к грабежу и насилию.

– Не миром, но войной были сильны все рабские восстания, – говорил Савмак. – Пока мы ведем людей в бой – мы сильны!..

Царство Савмака сложилось как вооруженное братство рабов-бунтарей. Свобода сняла с них цепи и дала в руки меч. Захваченный город они превратили в свою крепость, а население обязали снабжать их оружием, пьяным питьем и сытной пищей… Восстание рабов началось с нападения на господ и хозяев, а окончилось обороной от вражеского натиска. Царю Савмаку с друзьями удалось обуздать рабскую вольницу. Но порядок доставался с трудом. В городе продолжались буйные гулянки, нередко с драками и насилием. И все же это было совсем не то, чего опасались мирные обыватели. Рабские вожаки показали свое умение сдерживать разнузданные страсти своих товарищей. Они с упорством стремились возродить целостность Боспорского царства, оживить ремесла, рыбную ловлю, наладить привоз хлеба на городские рынки.

5

Прошло несколько недель, пока удалось собрать на площади города пантикапейскую общину свободных горожан. Савмак и его соратники не без волнения ожидали этого знаменательного события. Предстояло установить отношения не с обиженными и сирыми толпами рабов и бездомных людей, а с теми эллинами и огречившимися сколотами, которые жили за счет рабов, сами разоряли, кого могли, и не представляли иного способа заставить людей трудиться, если не палкой и рабским ошейником.

– Нашли мы место для рабов восставших, – говорил на совете Савмак, – стали они воинами царскими, защитниками нашей власти. Накормили и привели к присяге всех бедных. Теперь попытаемся привлечь сердца исконных жителей города – свободных хозяев!.. Мы могли бы и не собирать их. Но я хочу сам обратиться с речью к горожанам и указать им на их место в царстве рабском. Ибо царство наше – рабское, а мы сами – бывшие рабы. Теперь хозяева повинны работать на нас, но так, чтобы и им жилось ненамного хуже, чем раньше. Я говорю не о богачах, понятно. И чтобы рабства совсем не осталось в нашем царстве…

Судили-рядили долго. Были опасения, что свободные пантикапейцы не явятся на экклезию, собираемую рабами, а если будут согнаны насильно, то прослушают, что им скажут, и разойдутся молча.

– Враги они наши! – доказывал горячо Атамаз. – Враги!.. И не собрание следует объявлять, а явку на площадь. А соберутся – сказать им: вот, мол, вам такие-то законы и царские установления, исполняйте их. Не захотите исполнять – принудим! А кто против пойдет – в цепи оденем!

– Так-то так, только в руках горожан все мастерские, все рыбные промыслы. К тому же пантикапейская община велика и сильна. Немало в ней врагов, что хотели бы нашей гибели. Но есть и такие, что хотят лишь одного – порядка. Вот этот-то порядок мы и должны дать городу. Иначе нам никто не поверит и клятвы верности не принесет!

И вот настал день экклезии. С утра по улицам ездили на лошадях и ходили пестро одетые глашатаи и громко оповещали всех горожан, чтобы те шли на площадь собраний по повелению самого царя боспорского Савмака.

К полудню на площади уже шумела тысячная толпа людей, среди которых были и бедняки и владельцы мастерских с десятками рабов. У одних на руках виднелись трещины и мозоли, у других – перстни с печатями. Многие были должниками своих соседей, даже разорены ими. Иные в страшную ночь потеряли все свое достояние, большинство – остались без рабочих рук и остановили работу в принадлежащих им кузницах и швальнях.

– Как могу я работать, – говорил солидный владелец эргастерия, – если рабы мои разбежались, а царь Савмак кормит их свежим хлебом на площади? Кто же пойдет на работу, если его даром белым хлебом кормят?

– Боюсь, – вторил ему перепуганный сосед, опасливо оглядываясь, – что собрали нас с единой целью – разграбить дома наши, пока мы здесь, на площади.

Но на всех перекрестках стояли или прохаживались воины царевы и наблюдали за порядком. Их даже было слишком много для поддержания порядка. У некоторых мелькнула мысль, что будет устроено побоище с целью уменьшить эллинское население, освободившиеся дома передать рабам, имущество и ценности – в царскую казну.

Прежде чем начать экклезию, из царских и храмовых кладовых принесли книги и свитки, где имелись списки рабов и долговые записи. Потом Лайонак дал знак, и магистраты взошли на трибуну. Жрецы совершили жертвоприношения, вознесли молитвы богам, и экклезия началась.

Первым выступил Лайонак. Он в скифо-эллинской одежде выглядел настоящим пантикапейским греком, его речь лилась гладко и звучно.

– Великий царь боспорский Савмак взошел на престол волею богов и подтверждает все вольности граждан священного города Пантикапея! Утверждает право их собственности на дома, мастерские, имущество и землю, если они не шли и не идут против власти его и не пытаются призвать врагов на державу нашу, не сговариваются поднять оружие против его власти и царственности!..

Все слушали молча, уперев глаза под ноги. Каждый спрашивал себя, не виновен ли он в перечисленных преступлениях.

– Все земли бежавших или убитых врагов царских, их имущество и дома объявляются отныне царскими! Все рабы, что работали на царских и других землях, в мастерских и в домах хозяев, отныне свободны! И никто не смеет называть рабом другого, наказывать или лишать свободы насилием или обманом!..

– А кто же работать будет? – не выдержали в толпе.

– Слава богам, есть работники в царстве! Но только свободные! Работники, бывшие рабы или свободные, отныне обязаны выполнять работу старательно и честно, а хозяева – заплатить за их работу!..

– Да кто же пойдет работать в каменоломни и рыбные сараи, если он свободен?

– Он лучше останется на площади, будет царские лепешки жрать и спать под забором!

– Все долги, – продолжал бесстрастно Лайонак, – как старые, так и новые, что сделаны до дня восстания, прощаются, а долговые записи одновременно со списками рабов будут сожжены!.. После экклезии должники да заявят, кому должны, а заимодавцы принесут записи и здесь сожгут их!..

Это вызвало большое оживление. Лица большинства прояснели, люди стали обмениваться многозначительными взглядами и восклицаниями. Прощение долгов было для большинства делом крайне желанным, ибо многие не знали, как выпутаться из долговой кабалы.

– А теперь подождем царя, он хочет сам выступить перед народом и принять присягу вашу на верность ему до смерти!

Царь прибыл в пышном окружении своих соратников и поднялся на трибуну при гробовом молчанин демоса.

– Мы, – начал царь, – воспрепятствовали предателям отдать Боспор Митридату, хотя сговор о передаче был уже совершен между Перисадом и Диофантом! Этим самостоятельность Боспорского царства оказалась сохраненной, а права и вольности его народа – полностью восстановленными! Отныне никаких даней Митридату или кому другому Боспор не платит!..

Это произвело впечатление, народ зашумел.

– Мы лишили имущества таких богачей, как Саклей, Перисад и других, вам известных. И долговые обязательства ваши перед ними уничтожили. А отнятые в последний год за долги дома и мастерские возвращаем их бывшим владельцам. И не уничтожать мы намерены владетелей домов и мастерских, как утверждают враги наши, а сохранить и укрепить права каждого на его достояние!.. Царские долги прощаем полностью!

– А кто работать будет? – опять раздался чей-то голос.

– Царской властью нашей повелеваем всем, кто имеет мастерские, приступить к работе не позже трех дней! Народу свободного много – вот вам и работники!.. А заплатить за работу легче, чем содержать раба, а над ним надсмотрщика и воина с копьем… Рабов отныне нет в Пантикапее!

После речи царя была принята присяга, и экклезия разошлась. На площади остались пылающие костры, в пламени которых исчезали долговые записи и рабские списки.

– Смотрите, – кричал веселый Атамаз, – какой яркий огонь! Он согреет многих из вас лучше солнца! Огонь – очищающий от долгов и неволи!

Дюжие ратники принесли каменную плиту с указом о наделении землей безземельных, об изъятии всего имущества изменников и о полном прощении всех долгов и кабальных обязательств.

Постановление об отмене рабства и даровании бывшим рабам гражданства боспорского было вырезано крупными буквами на деревянных досках. Такие доски скрепляли в виде призм по три штуки и выставили на столбах в разных местах города. Призмы эти вращались на оси и назывались кирбами.

Не все ушли с площади в одинаковом настроении. Бедняки ощутили нечто вроде радости и удовлетворения. Граждане состоятельные унесли в душе раздражение и ненависть. Освобождение рабов, прощение долгов, объявление крестьян-сатавков независимыми от городских и храмовых общин лишало их доходов. Среди сторонников старого порядка сразу же свили гнездо измена и предательство, сыгравшие свою роль в дальнейших событиях.

Однако дело было сделано. Новый царь полностью вступил в управление державой. В окружении жрецов и друзей он приносил в храмах благодарственные жертвы богам.

6

На следующее утро на площади, как и в предыдущие дни, собралась толпа в ожидании хлебной раздачи. Слышались разговоры и смех. Все были уверены, что добрый царь будет теперь до конца жизни кормить их вкусными хлебами. Но на этот раз их ожидало нечто иное.

Хлеб привезли и разложили на помосты. Воины стали рядом, для порядка. Хлебодары приготовились к раздаче.

– Эй ты, дедушка, что с палочкой, иди получай свою долю!

– Стой! – вмешался рослый парень с заспанным лицом. – Я же впереди стою, мне сперва давай!

Подошел воин и, осмотрев парня с головы до ног, спросил:

– А почему ты не воин? Ты молод, здоров, а царю воины потребны. Иди в войско, там тебя оденут, кормить будут не одним хлебом.

– Отстань ты! Я не ел сегодня, а ты с разговорами! Давай хлеб царский, выполняй цареву волю! Савмак всех хлебом кормит!

– Иди в казарму, там накормят.

– Не хочу я в войско! Я вольный человек, кто меня заставит!

– Отойди!.. Эй, женщина с ребенком, получай свой хлеб!

Хлеб был роздан лишь старым и увечным, а также многодетным матерям, больным. Остальные зашумели. Послышались возмущенные крики, угрозы. Хлебодары ушли. Удалились и воины, оставив на площади шумную толпу обделенных даровым питанием.