Здравствуйте, а Коля выйдет? Роман о приключениях и любви в эпоху больших перемен Горбунов Сергей
– А ты не скучай, когда работа есть, скучать некогда, Коленька.
И мы опять принимались за работу. Разбирали коробки, пылесосили паутину, ехали на рынок торговаться за каждую помидорину, натягивали бельевые веревки, перебирали книжные полки и влажной тряпкой оттирали верхушки шкафов. Предметы выстраивались на полках в том порядке, который был понятен только бабушке. И нельзя было его менять годами. Протирая пыль через неделю и через месяц, я обязан был воткнуть книги по размеру. Читал ли их кто-то?
Конечно, нет! Хрустальный рог за салатницу, а фото Есенина опереть на фарфоровую узбечку с пиалой в руке и закрыть дверцу так, чтобы Сергей Александрович не шлепнулся между рюмок-рыбок от потока воздуха.
Невероятно раздражающее действо, в котором юношеские годы подозревали советский снобизм и узость старческого кругозора, заставили возненавидеть все это и одним пыльным мешком выбросить весь хлам с полок, как только бабушки не стало, вынести и со злостью шмякнуть о мусорный бак, как труху. И над этим чахло поколение!
И невероятно успокаивающее действо, в котором зрелые годы узнали счастье порядка, стабильности, опознали сад камней, человека, прошагавшего непростую жизнь с потрясениями, обретенным, потерянным и вновь обретенным счастьем и нашедшего уединение в бытовой материи. Лубочный, крохотный мир смотрел на тебя, когда все были живы, мир, который остался с тобой в день, когда и ты остался один. Осязаемый, материальный, стабильный.
В Саллоу пахнет солью, а чугунный якорь стоит на причале двести лет, бронза хвоста светится от тысяч рук, загадавших желание.
Старик в пиджаке с прошитыми заплатой локтями идет возле Эмпайр и считает кирпичи поребрика водосточной канавы, последний надломлен. Всегда был надломлен.
В серванте, на венгерской полке стоит пепельница-спутник.
И так будет всегда. Каждому свой City oF Stars[8]. Это был наш. Мой.
Тряха
К новой школе я привык очень быстро. К постоянной круговерти и налипающим с невероятной скоростью друг на друга событиям начал относиться как к должному. Странное дело – носишься целыми днями, в жизнь входят новые люди разных возрастов, высокие и низкие, молодые и старые, картавые и с чувственными глазами.
КТО-ТО ПИНАЕТ МЯЧ, А КТО-ТО МОЕТ ПОЛ В СТОЛОВОЙ, И ЭТИ НОВЫЕ, ЯРКИЕ, НЕЗНАКОМЫЕ ВДРУГ НАЧИНАЮТ ВЫТЕСНЯТЬ ТЕХ, С КОТОРЫМИ ТЫ ПРОВОДИЛ ЦЕЛЫЕ ГОДЫ И ДЕЛИЛСЯ САМЫМ СОКРОВЕННЫМ.
В кино часто говорят, что время лечит, но мне, совсем юному, стало казаться, что время не доктор, время – библиотекарь. Оно расставляет книги по стеллажам, на свое усмотрение выбирает либо самый далекий, л ибо тот, что у входа. Открывает перед тобой новую книгу-событие и, не поднимая глаз, спрашивает, уверен ли ты, что хочешь вернуться в уже прочитанную историю, ведь есть книги еще не открытые, с хрустящим переплетом.
И Саня Проснев, и рыбалка на Косьве, и далекий дом потихоньку тускнели, я не писал ему писем, поскольку знал, что он не ответит. «Что это за девчачьи переписки?» Да и сумеет ли он написать без ошибок? А если не сумеет и вдруг до га дается, что пишет безграмотно, вряд ли переборет стеснение и окончит послание.
Отец рассказывал, что они раньше выбирали друзей по переписке из союзных республик и долгие годы описывали свой школьный быт и погоду за окном, слюнявили марки и конверты. Мне это все уже тогда казалось «бабкиными сказками», вещью сродни голубиной почте, ненужной и имеющей мало общего с реальной жизнью. Какие на фиг письма, когда люди играют в Super Mario.
Мы часто засиживались у Лильки после уроков. Я помогал ей с сочинениями, мать же ее – нам с математикой. Кто-то придумал, что в новом, пятом, классе математика стала делиться на алгебру и геометрию. И если со второй проблем особо не возникало, то алгебра до конца школы стала для меня неприступной крепостью. А Лилькина мама делала замечательные чебуреки, оттуда у меня на всю оставшуюся жизнь появилась сильная, искренняя и верная любовь к татарской кухне.
Мы усаживались за стол, покрытый клетчатой клеенкой, друг напротив друга. Лилька ела скромно, откусывая небольшими кусочками, и все больше смотрела на меня, а я вгрызался в чебурек и с шумом втягивал сок.
Я ЕЙ НРАВИЛСЯ И ЗНАЛ ОБ ЭТОМ, НО КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА ЕЕ ГЛАЗА ЗАДЕРЖИВАЛИСЬ НА МНЕ ДОЛЬШЕ ОБЫЧНОГО, КОНФУЗИЛСЯ.
А потом мы садились за «домашку». Папа Лильки неплохо зарабатывал, и у нее был большой голубой глобус, я раскручивал его и останавливал в случайной точке.
– Вот Лиссабон. Там, наверное, сейчас нет снега, туда бы поехать.
– Дался тебе этот Лиссабон, там небось все на английском говорят, ты даже поесть купить не сможешь. – Она вытянула фотографию из-под настольного стекла. – Вот, Карелия, Петрозаводск, смотри, какие реки и леса. Как в волшебной стране.
– Вот уж лес мне точно ни к чему, насмотрелся на леса сполна. У нас каждый год кто-то в лесу терялся и пропадал. Одного пацана рысь загрызла, нашли только через месяц.
Лилька выпучила на меня глаза.
– Да-да, рыси умеют подкрадываться, они размером с откормленного кошака, а клыки как иглы. Короче, Лиссабон – мой выбор!
Лилька бросила карточку и плюхнулась в кресло.
– А в тебя Ленка влюбилась, ты знал?
Я, конечно же, ничего не знал.
– Тряха, что ли? Нет, не знал. – Пришлось отвернуться: я понимал, что больше всего ей сейчас интересна моя реакция. – Чего это она? После того случая идиотского?
Лилька достала учебник и пересела за стол.
– Не знаю, может, после того, а может, и нет.
«Тот случай» произошел примерно за три недели до этого. Собственно, он и объяснял, почему Ленку стали называть Тряхой.
Татьяна Валерьевна, наша учительница по русскому и литературе, дала задание писать сочинение по любимому прочитанному произведению. Ленка, крупная, полная девочка в толстых очках и с волосами, собранными в пучок на затылке, очень старательно выводила буквы в тетради оба урока.
ЛИТЕРАТУРА – ЕДИНСТВЕННЫЙ УРОК, ГДЕ УЧИТЕЛЬНИЦА РАЗРЕШАЛА ПРИМЕНЯТЬ ЦВЕТНЫЕ ГЕЛЕВЫЕ РУЧКИ, И ВСЕ ДЕВОЧКИ КЛАССА ЭТИМ АКТИВНО ПОЛЬЗОВАЛИСЬ, ВЫДЕЛЯЯ, ДОРИСОВЫВАЯ УЗОРЫ НА ПОЛЯХ, ПОДЧЕРКИВАЯ.
– Ты и ошибки за меня выделять станешь? – журила ее Татьяна Валерьевна, но Ленка крякала, улыбалась и дальше выплетала косы на полях.
Понятное дело, Ленка не была девчонкой, о которой мечтали парни в нашем классе. Толстух никто не любит. Но я знал, что она добрая и старательная. Пока она писала сочинение, над ее верхней губой выступил пот. Ленка очень старалась. Всем давно известно, что очкастые толстухи любят читать, им только дай повод об этом заговорить. А тут – на, пиши, выделяй цветом. Иногда Ленка слизывала пот на верхней губе, чтобы не терять драгоценное время, и продолжала излагать.
Ее произведение было не то о пряхе, не то о принце, но буква «П», написанная пухлой рукой и выделенная желтой пастой, очень уж напоминала «Т». И пряха в тексте очень легко стала «тряхой». Когда Ленка дописывала, одноклассники сдавали работы, за стеной звенел звонок, а учительница вышла – Дубосельцев, парень с узким лбом и широкими надбровными дугами, напоминавший гориллу, выхватил Ленкину тетрадь и с обезьяньей же прытью вскарабкался на ее парту. Несмотря на то, что читал с паузами, да и в целом плохо, он стал зачитывать написанное Ленкой сочинение.
О том, что очкастых толстух лучше не злить, я знал примерно с детского сада. Их ярость, бычья, неукротимая, часто несоразмерна причине, ее вызвавшей. Знал об этом и Дубосельцев, но импровизированная коррида – лучшая забава на большой перемене, а оттого он не просто читал с выражением, издевательским тоном, но и выделял слово «тряха», гнусавя, как монах.
– Тря-я-яха-а вскинула торбу… Чё еще за Тряха у тебя вечная, ты что там читала? Это про жирух деревенских история, получается? – Дубосельцев спрыгнул со стола и стал пятиться между рядами, пока Ленка решалась на бросок. – Это, получается, жируньку Тряха звали?
Класс уже вовсю гоготал.
Дальше Ленка не выдержала, бросилась к обидчику через два стула, но не рассчитала и рухнула вместе с партой на пол, очки отскочили под стул, и одна из линз со звоном разбилась. В классе стало тихо; даже те, кто ржал громче остальных, слегка отступили назад, кто-то вошел с переменки, слышно было только треск лампы над доской. Ленка завыла. Взмыленная, раскрасневшаяся, она покрылась испариной. Класс замер. Дубосельцев разбежался и пнул остатки оправы в угол под раковину.
Читать бесплатно другие книги:
