Лучанские Волкодав Юлия

Так я и поступила. Не заходя в номер, не переодеваясь, пошла на пляж. Мелькнула мысль зайти за книгой – мне хотелось чем-то перебить послевкусие от стихов Лучанского —, но я поленилась. Нашла свободную лавочку на набережной, села и постаралась как можно быстрее выкинуть из головы всё, кроме фамилии горе-поэта. Она мне пригодится для отчёта папе.

Я просидела час или два, совершенно потеряв счёт времени. Думала об отце, о маме, об институте. О том, как дальше сложится жизнь и получится ли в следующем году приехать в Ялту. О том, что белые босоножки уже обтрепались и надо их заменить. Словом, о каких-то девичьих глупостях. Возле моря так легко забыть о времени.

А когда я уже собралась уходить, я вдруг услышала знакомый голос:

– Я определённо сегодня уже видел этот белый ободок. Простите, вы та самая девушка, которую тошнит от советской поэзии?

Я подняла глаза. Передо мной стоял Яков Лучанский. Всё в том же жёлтом пиджаке. Он улыбался и смотрел на меня весело и иронично. Мне стало неловко. Но вместо того, чтобы придумать какую-нибудь отговорку, я выдала то, о чём думала пару часов назад:

– Нельзя же так отвратительно писать! Простите, я привыкла к несколько другой поэзии.

– Например? – В его голосе не было и капли обиды, к тому же он продолжал улыбаться.

– Например, к Есенину. Только не читайте про «белую берёзу». Есенин гораздо глубже, чем его пытаются представить в школьных учебниках.

– «Я средь женщин тебя не первую, немало вас. Но с такой вот, как ты, со стервою, в первый раз», – вдруг продекламировал Яша. – Да, Сергей Александрович очень разносторонний поэт.

– Могли бы равняться на него.

– Я стараюсь, – кивнул Лучанский. – Но мы живём в несколько другое время. И время требует, чтобы поэты его озвучивали. Боюсь, я не могу позволить себе читать любовную лирику на концертах.

– А она у вас есть? – насмешливо спросила я.

Потом, вспоминая тот вечер, я недоумевала, что за чёрт в меня вселился. Зачем я так откровенно хамила Яше, который, в сущности, не сделал мне ничего плохого? Отдельный вопрос, почему он не обиделся и просто не пошёл своей дорогой. Но я отвечу на него чуть позже.

– Есть. Но я не хочу вас ею утомлять: полагаю, мы оба сегодня сыты стихами по горло. А вот от земной пищи, в отличие от пищи духовной, я бы не отказался. Вы голодны? Я приглашаю вас в один чудесный ресторанчик. Здесь совсем рядом. Кавказская кухня, вино и никакой поэзии, обещаю.

– Вы приглашаете меня в ресторан? – уточнила я.

– В качестве компенсации за испорченный вечер, – кивнул Лучанский.

И снова улыбнулся. Кажется, именно его улыбка, широкая, открытая, какая-то по-детски обаятельная, меня и сразила. И я согласилась. Домашняя девочка, которая даже с подругами никогда не была в кафе – только с родителями, – пошла на свидание с первым встречным… поэтом. Правда, я тогда не знала, что соглашаюсь именно на свидание.

***

У дверей ресторана стояла очередь. Но Лучанский её словно не заметил. Просто обошёл толпу, протискиваясь к дверям. Чтобы я не отстала, он взял меня за руку, и я даже не подумала высвободиться: настолько уверенным в своей правоте он казался.

– Товарищи, вы куда? Очередь! – окликнули его из толпы.

– Нас там ждут друзья, – невозмутимо отозвался Яша.

В дверях стоял швейцар. Яков подошёл к нему вплотную и что-то сунул ему в руку.

– Яков Михайлович! Что ж вы так поздно? – Швейцар расплылся в улыбке. – Проходите, проходите. Только, говорят, шашлыка сегодня уже больше не будет: мясо закончилось.

– А люля? – насторожился Яша.

– Люля пока есть, – благосклонно кивнул швейцар и тут же прикрикнул на стоящего в начале очереди мужика: – Ну чего, чего напираете? Видите же, ещё никто не вышел. Я позову!

Я прошла за Яшей внутрь ресторана в полной растерянности. Я даже не предполагала, что можно вот так обойти очередь. Что меня удивило ещё больше, внутри было полно свободных столов! Яша повёл меня к столику возле окна, отодвинул для меня стул, подождал, пока я сяду. Официантка появилась раньше, чем он сам успел сесть:

– О, Яков Михайлович! Как приятно вас видеть в нашем скромном заведении. Шашлык? Люля? Сегодня отличный шашлык из молодой баранины, рекомендую.

– А мясо не закончилось? – усмехнулся Лучанский.

– Ну что вы! Всё, что есть в меню, и даже больше у нас в наличии. Может быть, бутылочку киндзмараули?

Яша взглянул на меня. Я молчала. Наверное, вид у меня был растерянный, потому что он снова улыбнулся и покачал головой:

– Давайте бутылочку шампанского. Сегодня особенный день, который нужно достойно отметить.

А дальше всё как в сказке. На столе вскоре появился горячий ароматный шашлык, посыпанный маринованным луком и зеленью. К нему подали запечённую на мангале картошку и круглый, сочащийся маслом хачапури. Две огромные тарелки с соленьями и свежими овощами Лучанский даже не заказывал, их принесли просто по умолчанию. Сейчас я понимаю, что ко всему этому лучше подошло бы вино, но Яша торжественно открыл шампанское. Оно так пенилось в бокалах, что я совершенно забыла ему сказать, что никогда не пробовала алкоголь.

– Вас так здесь любят, – заметила я, отрезая кусочек шашлыка.

На удивление нам принесли невероятно мягкое и сочное мясо с тончайшими косточками. Это действительно был молодой барашек. Я даже не представляла, что баранина может быть такой вкусной. В моём представлении баранина была жёстким мясом с неприятным запахом.

– Поэтов и артистов любят везде, – пожал плечами Лучанский. – К тому же я часто здесь ужинаю и всегда оставляю щедрые чаевые. Берите хачапури. Давайте я вам отрежу кусочек. Ну что, первый тост предлагаю за встречу!

Я пригубила шампанское. Оно показалось мне чем-то вроде лимонада. Тот же цвет, и так же пузырьки газа ударяют в нос. Только кислее.

– Вы отдыхаете в Ялте? – уточнила я. – Я думала, вы приехали на один вечер.

– Нет, я здесь на неделю. Но, увы, не отдыхаю. Езжу по всему Крыму с выступлениями. Завтра еду в Керчь. Но после концерта вернусь сюда. И потом у меня будет целых два свободных дня. Мы можем придумать что-нибудь интересное. Например, поплавать на катере в открытом море. Может быть, даже повстречаем дельфинов. Вы когда-нибудь видели дельфинов?

– Только издалека. А что, вам больше не с кем на них посмотреть?

Он удивлённо на меня взглянул и покачал головой:

– Я хотел бы показать дельфинов вам.

– Почему? Вам не кажется, что всё это как-то странно. Я ушла с вашего выступления, а вы пригласили меня в ресторан и зовёте кататься на катере.

– А должен был начать читать вам стихи? – усмехнулся Лучанский.

Я не знала, что ответить. Мне казалось, все эти поэты, писатели, артисты невероятно зациклены на своём творчестве. И то, что мне не понравились его стихи, должно было Лучанского задеть. Я почему-то всё время ждала, что он начнёт меня переубеждать. А вместо этого он рассказывает про дельфинов!

Когда принесли счёт, мне стало страшно. Примерно та сумма, на которую мы поужинали, была у меня с собой на весь отпуск. Но Яша небрежно кинул купюры на стол и поднялся, помогая мне встать.

– Давайте я провожу вас, – предложил он. – Где вы остановились?

Я назвала Дом отдыха. Лучанский слегка нахмурился, но ничего не сказал. И мы пошли, беседуя о погоде в Крыму в это время года. А может быть, о чём-то другом. Я выпила примерно два бокала шампанского и, кажется, опьянела. Поэтому, когда Яша меня поцеловал, даже не сразу поняла, что произошло. Просто его голубые внимательные глаза в какой-то момент оказались очень близко. Мне запомнились глаза и тепло, от него исходящее. А ещё я успела удивиться, какой он мягкий. Я невольно положила руки ему на плечи и почему-то ожидала, что под руками будет твёрдо. Отец был худой, жилистый, весь какой-то жёсткий. А Яша – мягкий и очень нежный. Он так бережно меня целовал, так нежно обнимал, и в глазах у него было что-то особенное. Я тогда не поняла: просто запомнила, как фрагмент увиденного фильма. Правильное сравнение пришло намного позже. Яша прикасался к женщинам, как к верующие к иконам. Он к ним припадал, он на них молился, он ими восхищался. Он был бы идеальным мужем, если бы икона в его жизни была одна. Но, увы, иконостас собрался, как в богатой церкви.

Яша отстранился и сказал:

– Мы пришли. Благодарю за прекрасный вечер. Я буду ждать вас послезавтра, в пять вечера, вот здесь, хорошо?

– А завтра вы поедете мучить своими ужасными стихами про комсомольские стройки отдыхающих в Керчи, – усмехнулась я.

– Да, – кивнул он. – Но, может быть, кто-то из них останется хотя бы до середины концерта, чтобы услышать не только про комсомольские стройки, но и про любовь к прекрасной даме.

– О, у вас и такие есть? – совершенно искренне удивилась я.

– Спокойной ночи, Ольга.

Он даже слегка поклонился. Повернулся и ушёл, как будто ничего не было. А я осталась стоять, слегка ошарашенная поцелуем, шампанским и его словами.

***

Всё произошло на третий день нашего знакомства, когда Яша вернулся из Керчи. Мы действительно катались на катере, отплыли довольно далеко от берега, плавали в открытом море, ныряя прямо с кормы. Я заметила, как хорошо Яша сложён, какие у него широкие плечи и крепкие руки. Мне, разумеется, тоже пришлось остаться в одном купальнике, чтобы искупаться, но я, наивная девочка, даже не подозревала, какой эффект оказываю на Лучанского. Я смотрела восторженными глазами на него, умевшего водить катер, с уверенностью рассекающего морские волны, а он – на меня, но совсем по другой причине.

– Ну что, вам удалось в Керчи дочитать кому-нибудь вашу любовную лирику? – поинтересовалась я, когда мы вдоволь накупались и устроились на палубе загорать.

– Да, публика встретила меня весьма доброжелательно, – усмехнулся Лучанский. – Ни одного тухлого помидора в меня не прилетело.

– Может быть, почитаете мне?

– Зачем? Я полагаю, вы уже составили мнение о степени моей одарённости.

– И вы не хотите его изменить?

– Мне хотелось бы понравиться вам как человек, а не как поэт. Как поэт я нравлюсь многим.

Наши словесные пикировки уже становились традицией, забавной игрой, я не относилась к сказанному серьёзно. Мне казалось, Яша тоже шутил. Только потом, годы спустя, я убедилась, как важно для него разделять поэта и артиста Якова Лучанского и человека с тем же именем. Он очень тщательно создавал образ советского поэта и очень ревностно следил, чтобы советский поэт существовал только на сцене, в стихах и на публике. Но дома непременно снимал маску, как снимал уличную обувь на пороге. И так же чётко разделял людей, которые знакомы с поэтом, и тех, кто общается с настоящим Яшей. Вот почему он не стремился тогда, в те дни наших незабываемых ялтинских каникул, произвести на меня впечатление как поэт. Я зацепила его именно в тот момент, когда ушла из зала в самом начале его концерта. Я автоматически вышла из строя потенциальных поклонниц поэта Лучанского. И тогда человек Яков Лучанский захотел завоевать моё внимание.

– А как вы провели вчерашний день? – перевёл тему разговора Яша.

– Я читала, – коротко ответила я. – Хотела быстрее дочитать книгу, которую привезла из Москвы, чтобы взять в библиотеке что-нибудь новенькое.

– Удалось?

– Отчасти. Книгу я дочитала, но местная библиотека не смогла мне предложить ничего интересного.

У него вопросительно поднялись брови, и пришлось рассказывать, где я учусь, объяснять, что много читаю на языке оригинала и библиотека Дома отдыха с её «Тихим Доном» и «Как закалялась сталь» меня не смогла порадовать.

– Я знаю, с кем познакомить вас в Москве, – загадочно улыбнулся Яша. – Среди моих знакомых есть собиратель антиквариата. Однажды он отправился к клиенту, чтобы купить у него старинный книжный шкаф, ещё дореволюционный. Молодой человек, очевидно продававший мебель своего дедушки, и не предполагал, что книги, которые он собирался вынести на мусорку после продажи шкафа, представляют куда большую ценность. И теперь мой друг – обладатель очень любопытного собрания сочинений.

– Вряд ли ваш друг захочет раздавать свои бесценные книги случайным знакомым.

– Захочет, потому что друга я придумал только что, – рассмеялся Яша. – Чтобы проверить, заинтересуетесь ли вы. А судя по тому, как загорелись ваши глаза, я могу признаться, что шкаф купил я сам.

– Вы любите антиквариат?

– Очень. У меня, например, есть кресло, в котором когда-то сидел Ленин.

– Какая пошлость, – фыркнула я. – История про дореволюционную библиотеку нравится мне гораздо больше.

– Но согласитесь, есть некое очарование в том, чтобы читать книгу белого офицера, сидя в том же кресле, в котором Ленин когда-то решал судьбу всей интеллигенции нашей страны. Теперь Ленин лежит и ничего уже не решает. А книги продолжают читать.

– За такие речи советского поэта могут навсегда лишить права печатать стихи и выступать в Домах культуры, – заметила я.

– Советского поэта – безусловно. Но с вами сейчас общается обычный человек. Советский поэт откланялся в Доме культуры Керчи сутки назад.

Вот так он и жил, всегда разделяя две свои ипостаси. Возможно, это был его способ не сойти с ума, хотя со стороны такое раздвоение личности и казалось сумасшествием.

Мы проболтали ещё около часа, а потом решили возвращаться на берег. Когда мы уже подплывали к пирсу, Яша заметил:

– У вас сгорели плечи. Мы совсем забыли об осторожности и слишком много времени провели на солнце.

– Ерунда, намажу сметаной, – легкомысленно заявила я.

– Нет, так нельзя. У меня есть специальное средство для таких случаев, привёз из Польши. Зайдём ко мне, я вам дам.

Не спросил, а сказал как о чём-то решённом. Я повторила, что ерунда, но, когда мы сошли на берег, передумала. Плечи и правда ныли. Я не могла их рассмотреть, зато видела, как покраснели предплечья и даже колени. Идти стало неприятно: при сгибании кожа на коленях болезненно натягивалась. Что же я наделала! Завтра будет ещё хуже, я знала по опыту. Пару раз я уже обгорала на пляже, и папа даже ввёл специальное правило, по которому нужно уходить с пляжа после одиннадцати дня, а возвращаться не раньше пяти вечера. Мы же проторчали на солнце почти целый день!

Яков понял мои затруднения и поймал такси, как только мы вышли с пирса. Хотя до его гостиницы, как позже выяснилось, было рукой подать. Так я оказалась в его номере. Лучанский прошёл в ванную комнату и вынес оттуда импортный тюбик:

– Возьмите. Обязательно намажьтесь сегодня. И завтра утром повторите. И спину не забудьте, она тоже пострадала.

– Как же я намажу сама себе спину? – без всякой задней мысли произнесла я.

Кажется, глаза у него разгорелись ещё ярче. А лицо стало каким-то особенно мягким и светлым.

– Я, конечно, мог бы вам помочь, – осторожно проговорил он.

– Так помогите!

Я повернулась к нему спиной и попыталась расстегнуть пуговицу на спине, подняв руки за голову, но ойкнула – стало больно.

– Давайте я сам, – хрипло пробормотал Яша.

Наивная девочка, я даже не подозревала, что лезу в пасть ко льву. Честное слово, я не имела ни малейшего представления о том, как развиваются отношения мужчины и женщины. И я не понимала, что провоцирую его, половозрелого мужика, своим предложением, попыткой расстегнуть пуговицу.

Но, надо отдать Яше должное, он держал себя в руках. Он расстегнул на мне платье и честно мазал мне спину. Но от его мягких, нежных движений я почувствовала нечто большее, чем облегчение. Мне вспомнился наш поцелуй, и захотелось, чтобы он повторился. Я повернулась к Яше и потянулась к его губам. Расстёгнутое платье упало на пол, а больше Якову ничего и не требовалось.

Первый раз не забывается. Но потом, общаясь с подругами, читая книги и смотря фильмы, я часто убеждалась, что первый раз редко бывает приятным. Клянусь богом, с Яшей мне было хорошо с первого раза. Я не могу представить себе более нежного и внимательного любовника до сих пор. Впрочем, у меня никого, кроме Яши, никогда и не было. Так что сравнивать я могу только с рассказами подруг и киногероями.

Я уснула в его объятиях, в его постели, в его номере. А проснувшись утром, увидела на подушке рядом с собой огромный букет роз. Сам Лучанский сидел на балконе, курил сигареты одну за другой и что-то писал, черкал и снова писал в блокноте с потрёпанной кожаной обложкой. Так я стала не просто его любовницей, но и его музой. Оба статуса, увы, оказались не навсегда.

***

Я совершенно потеряла счёт времени. Сколько часов прошло с тех пор, как Якова забрали в реанимацию? Сначала я спала, потом бродила по палате. Лежала, уставившись в стенку и вспоминая нашу первую встречу. Заставила себя дойти до ванной комнаты и помыться. Расчёсывала волосы, сидя на кровати. Вспоминала дни, проведённые с ним в Ялте. Снова спала. Кажется, что-то ела. Еду тут приносят три раза в день. Всё запечатанное, как в эконом-классе авиакомпании средней руки: коробочки с какой-нибудь закуской и фольгированная миска с горячим. В авиакомпаниях их называют касалетками. Я сто лет не летала в эконом-классе, но, насколько я помнила, даже там еда была вкуснее. Я посмотрела на свою тумбочку. Последний раз приносили коробку с надписью «Ужин», где оказались сосиски с картофельным пюре и сушёные яблоки. И то, и другое по вкусу как будто из бумаги. Хлеб, упакованный в запечатанный пакетик, тоже оказался безвкусным и холодным: похоже, его хранили в холодильнике.

Я встала и подошла к Яшиной постели. На его тумбочке тоже стояла коробочка с надписью «Ужин», но это вчерашняя. Нетронутую касалетку унесла нянечка, а одноразовый стаканчик с ореховой смесью остался. Какая трогательная забота. Решили, что я доем за мужем, пока он в реанимации?

Значит, прошли сутки. Что сейчас, ночь? Я чуть отодвинула жалюзи. За окном было темно, но в марте темнеет рано. Сколько времени? Я не брала с собой наручные часы, а оба телефона давно выключила. Включить и посмотреть время? Я даже потянулась к телефону, но тут же отдёрнула руку. Мне показалось: стоит только его включить, и придётся общаться с внешним миром. Сразу начнутся звонки и сообщения, на которые нужно отвечать. Общие знакомые, Яшины друзья и коллеги, Соня и Сергей, наша домработница Катя, в конце концов, которой надо было бы дать распоряжения насчёт собак… Мне может позвонить кто угодно и спросить, куда мы с Яшей пропали и почему он не берёт трубку. А что я отвечу?

Нет, я просто буду сидеть и ждать, пока всё наладится. А всё обязательно наладится. Яша всегда был здоровым как чёрт. Да о чём мы говорим, если он только в семьдесят лет узнал о проблеме высокого давления. И был безмерно удивлён, когда врач выписал ему таблетки.

– И сколько мне их пить? – уточнил он, глядя на рецепт.

– Пожизненно, – спокойно ответил врач, не подобрав более удачного слова.

Врач-то не был поэтом, для него семантика не имела такого значения, как для Якова Лучанского, иногда сутками подбирающего верный эпитет.

– Пожизненно? – Седые брови взлетели высоко вверх. – Вы серьёзно, доктор?

Яша был шокирован, что ему придётся какие-то лекарства пить всегда. В семьдесят лет! В его возрасте люди в аптеку и поликлинику ходят как на работу. А ему всего лишь выписали таблетки, снижающие давление. Я аналогичные пила на тот момент уже лет десять.

Он всегда твёрдо верил, что из породы долгожителей и что обладает лошадиным здоровьем. Отчасти так и было. Его отец дожил до глубокой старости. Правда, Яша предпочёл забыть, что его мама умерла очень рано, а дед по отцовской линии едва дотянул до шестидесяти. Но обе эти смерти можно было считать преждевременными и списать на тяжелое военное и послевоенное время, низкий уровень медицины и просто несчастный случай.

Коллеги всегда говорили про Яшу, что он двужильный. Он соглашался на любые предложения выступить, всегда старался заработать лишнюю копейку, ездил с гастролями по большим городам и крошечным деревням, если приглашали. Его хватало и на публичную деятельность, и на рукописи, и на баб. Да, он постарел, да, ему семьдесят пять… Но Яшины семьдесят пять – это лет шестьдесят обычного человека. Так что всё будет хорошо…

Я практически себя убедила. Настолько, что даже нашла силы дойти до столика, на котором стоял электрический чайник, набрать в чайник воды из-под крана в ванной комнате и приготовить себе чай. Чай тоже оказался безвкусным, хотя на пакетиках значился вполне приличный и знакомый мне бренд. Кажется, что-то случилось с моими вкусовыми рецепторами. Но я всё равно жевала яблочные колечки, оставшиеся от ужина, запивала чаем и усиленно верила в хорошее. Пока не щёлкнул замок.

– Не спите ещё? Вы уж простите, что так поздно. Людей не хватает, никто ж не хочет в красную зону идтить…

«Идтить» меня особенно порадовало. Я подняла глаза. Впрочем, в защитных белых костюмах и масках весь персонал выглядел одинаково. Пожалуй, я бы ещё отличила медведеподобного главврача по фигуре, а всех остальных – только по надписям на беджиках. Но по манере разговора я хотя бы поняла, что передо мной не врач.

– Я только мусор заберу и шваброй махну пару раз. Вообще-то каждый день уборка положена, но вот верите, сил уже нет ни граммулечки.

Я залезла на кровать с ногами и мрачно смотрела, как санитарка затаскивает в палату швабру и ведро. Ну да, в обычной палате, если проводят уборку, пациентов просят прогуляться хотя бы по коридору. А здесь куда прогуляешься… Сиди, смотри, как баба Маша твоих микробов хлоркой убивает. Или, наоборот, тебе новую заразу, от соседа принесённую, по полу размазывает. Нам вот результаты анализов до сих пор не пришли. Может быть, у нас и вовсе не ковид, а просто воспаление лёгких. А кто знает, в чьих ещё палатах побывала с этой тряпкой баба Маша?

У неё на костюме было написано «Мария Петровна» синим жирным маркером. И рядом ещё цветочек нарисован – для красоты, наверное.

– Твоего-то в реанимацию забрали, – то ли спросила, то ли констатировала Мария Петровна, вытряхивая мусорную корзинку в большой чёрный мешок.

Я молчала. Меньше всего мне хотелось обсуждать эту тему с кем-либо, кроме Яшиных врачей. То, что баба Маша легко перешла на «ты», уже даже не удивляло. Я бы не удивилась, если бы выяснилось, что она моложе меня.

– Ну, там-то под присмотром, конечно. Здесь вон чё случись, и не дозовёшься. Сейчас главное, чтоб на ИВЛ его не положили. Кого на ИВЛ кладут, тех уже не выписывают.

– Откуда такая статистика? – процедила я.

Если не ошибаюсь, больница работает всего несколько недель. А про ковид узнали месяц назад. Медики и учёные всего мира только приступили к изучению болезни, но у бабы Маши уже есть точные данные.

– Так тут, дочка, всякого насмотришься. Я в реанимации тоже убираю. А что, там полы мыть не надо, что ли? Там ещё чаще надо. Кто обоссытся, кто проблюётся… Сразу «тётя Маша, давай спасай».

У меня всегда было богатое воображение. К сожалению. Я тут же представила себе моего Яшу во всех описанных тётей Машей ипостасях.

– Кого на ИВЛ переводят, те, считай, покойники. На глазах тают. А там, где маска у них кислородная, лицо чернеет, вот те крест, сама видела. Сжигает кислород кожу на лице. Потому их в закрытых гробах и хоронят, чтоб не видал никто.

Господи, нет, это просто невозможно слушать. Я встала и, даже не трудясь найти тапки, босиком пошла в ванную.

– Ты куда, дочка?

– Живот прихватило, – пробормотала я на ходу.

– Ты только быстрей давай, а то там тоже убираться надо.

– Не надо, там чисто. Идите, баб Маш, у вас же ещё работы много.

– Да конечно… Я пойду, а ты потом врачам нажалуешься, что плохо убралась. За вас-то со всех в два раза сильнее спросят.

Последнюю её фразу я с трудом расслышала, потому что уже закрывала за собой дверь ванной комнаты. Вот, значит, как… Ну что ж, можно было догадаться, что знаменитый поэт будет на особом контроле. Без бабы Маши и её уборки я бы с радостью обошлась, но то, что за Яшей присматривают тщательнее, чем за обычным пациентом, наверное, хорошо?

Я закрыла крышку унитаза и села сверху. Сидела до тех пор, пока баба Маша не щёлкнула замком. Палата чище не стала, только пол сверкал мокрыми разводами. Я допила остывший чай и вернулась в кровать. Сколько там классов образования у бабы Маши? Её рассказы про почерневшие лица смело можно делить на два. К тому же она путает кислородные маски и ИВЛ. ИВЛ – это не маска, это трубка. Наверное. Или нет?

Я снова посмотрела на телефон. Достаточно его включить и сделать несколько кликов, и к моим услугам будут все знания Всемирной сети и ответы на все мои вопросы. Наверняка уже есть какие-нибудь исследования по ковиду, истории пациентов, дневники в соцсетях… Если хорошо поискать, можно что-нибудь найти. Но вот хочу ли я искать и находить…

К чёрту бабу Машу с её страшными сказками. Если бы Яшу перевели на ИВЛ, мне бы сообщили. Нет-нет, с ним всё хорошо. Он в сознании, просто иногда дышит через маску. Он лежит в палате, где есть постоянный медицинский пост, где за ним тщательно наблюдают. Наверняка ему уже лучше. Утром придёт Тимур и обрадует меня хорошими новостями. По-другому не может быть. Мы прожили слишком нетривиальную жизнь. Наша история не должна закончиться так нелепо.

***

Тот день, наш первый день с Яковом, я помню в мельчайших деталях. Помню, как потянулась к букету, и простыня, которой я укрывалась, упала. Я подхватила её рукой, а Яша, входивший в этот момент в комнату, засмеялся:

– Оставь, тебе так гораздо лучше. Девушка, одетая в цветы. Прекрасный образ, достойный, чтобы его увековечить в стихах.

– Ты всегда мыслишь стихами?

– Нет, только когда влюблён. Как насчёт чашечки кофе? Я сварю.

– Где ты его сваришь? – удивилась я.

– Прямо здесь. Я без кофе не функционирую, поэтому вожу с собой всё, что нужно для приготовления этого божественного напитка. Нет, не вставай! – Он остановил меня жестом. – Я подам кофе в постель и присоединюсь к тебе.

– Дай мне хотя бы одеться! И умыться.

Сам Яков стоял передо мной в свежей рубашке, чисто выбритый, и лучезарно улыбался. А я, вероятно, выглядела ужасно. Хотя кого я обманываю, в двадцать лет мы прекрасны в любое время суток. И Лучанский, конечно, любовался мною, юной, стройной, подарившей ему в первую же ночь всё, чего он хотел.

Нет, надо признать, что Яша был прекрасным любовником, очень щедрым и внимательным. Но о чём думала я, прыгая в постель к известному поэту сразу после знакомства? Скажем честно, я не думала. Я понятия не имела об этой стороне отношений мужчины и женщины, но случившееся, стыдно сказать, мне понравилось. А Яшины влюблённые глаза, букет белых роз и кофе в постель убедили меня, что я всё сделала правильно.

– Тебе не нужна одежда, моя королева. Тебе нужна только чашка крепкого ароматного кофе. Лежи отдыхай, я вернусь через секунду.

Он вышел в соседнюю комнату, и я только сейчас заметила, что у Лучанского двухкомнатный люкс. Когда он вернулся с двумя чашками кофе, я поняла, что никогда раньше не пробовала этот напиток – только его слабое столовское подобие. Яков подал мне чашку и лёг рядом. Букет оказался между нами.

– Нет, так нельзя! – Я решительно поставила чашку на тумбочку. – Есть же правила, в конце концов.

У него вопросительно поднялись брови.

– Правила?

– Ну да, правила приличия и правила человеческого общежития. Кофе пьют после завтрака и только за столом. А прежде нужно умыться, одеться, причесаться.

Он захохотал в голос. Я смотрела на него в полном недоумении. Что смешного я сказала?

– Оля, прости, я не знаю, на кого ты сейчас похожа больше. На строгую учительницу, которая отчитывает первоклашек, или на первоклашку-отличницу, повторяющую выученный в школе урок. Какие правила? Мы взрослые люди, у которых есть один день абсолютной свободы. В их распоряжении море, постель и прекрасный ароматный кофе. Со мной рядом лежит самая красивая девушка на свете, и я собираюсь её поцеловать. Если, конечно, у неё нет на этот счёт никаких правил.

Я хотела сказать, что правило есть, что мне нужно хотя бы почистить зубы, но он меня не слушал. Он увлёк меня в поцелуй, который перерос в нечто большее и… Словом, всеми забытый кофе безнадёжно остыл в наших чашках, несмотря на ялтинскую жару.

Из номера мы вышли только вечером, чтобы дойти до пляжа. Купались при свете луны в тёплой, как парное молоко, воде. Мой купальник остался в Доме отдыха, но к тому моменту между нами произошло столько всего, что окунуться в море в нижнем белье казалось сущей ерундой. Тем более на обезлюдевшем ночном пляже, где меня мог видеть только Яков.

Когда мы лежали на мокрой гальке и смотрели на звёзды, я вдруг осознала две вещи. Первая – завтра он уезжает в Москву, а я остаюсь в Ялте ещё на десять дней. Только для чего мне эти десять дней без него? Что меня ждёт? Унылый Дом отдыха с трёхразовым питанием, прогулка до моря по расписанию и культурная программа в виде библиотеки? Вторая – я уже два дня не звонила родителям. То есть нарушила одно из самых главных правил.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – тихо проговорила я, касаясь его руки.

У него удивительные руки. С тонкими длинными пальцами, явно не знавшими физического труда. В тот момент его пальцы перебирали мои волосы.

– Я не могу остаться. У меня два концерта и заседание в Союзе писателей. А потом я лечу в Ашхабад.

– Куда?

– В Ашхабад, там тоже встречи с читателями. Неважно. Увы, поэт в нашей стране такой же трудящийся, как какой-нибудь сталевар или плотник. Моя работа расписана на полгода вперёд. И я не про работу за письменным столом, она – в оставшееся время.

Я молчала. Мне хотелось спросить, когда же мы теперь увидимся, но я понимала, что подобные вопросы задавать нельзя. Он должен искать встречи со мной, а не я с ним.

– Когда ты возвращаешься в Москву? – спросил Яша.

Я назвала дату и время обратного рейса.

Он что-то мысленно прикинул и кивнул:

– Встречу тебя в аэропорту.

«Не хочу оставаться здесь без тебя», – хотела сказать я, но опять промолчала.

Расставание было тяжёлым. Я старалась не подавать вида. Мило улыбалась, когда он провожал меня на следующее утро до Дома отдыха. Он улетал из Симферополя после обеда. Когда я, попрощавшись с ним, зашла в свой номер и закрыла за собой дверь, вдруг поняла, что никогда не смогу жить, как прежде. Я как будто лишилась всей радости жизни. Подумать только, ещё два дня назад я предвкушала две недели на море, выгуливала платья и радовалась, что можно покрасить ногти. И думать не думала ни о каком поэте Лучанском. И вот я, всё та же Оля двадцати лет, сижу всё в том же номере того же Дома отдыха, смотрю на флакончик лака с разноцветными блёстками и хочу реветь в три ручья, потому что этот самый поэт Лучанский уехал в Симферополь.

Кто-то подумает, что я оплакивала свою опрометчивость, ту самую девичью честь и что-то в подобном роде. Нет. Чтобы вы понимали, я даже не знала, что мне нужно какую-то честь беречь. Мы с мамой никогда не разговаривали на подобные темы. Лишь однажды мы с ней коснулись полового вопроса – когда у меня начались месячные. Я, совершенно растерянная случившимся, пришла к ней и прошептала на ухо, что, кажется, истекаю кровью. Она зашипела на меня, косясь на отца, читавшего в той же комнате газету. Потом увела в ванную комнату, объяснила, как пользоваться ватой и марлей, и строго-настрого наказала никогда на эту тему не говорить, использованные материалы тщательно прятать в мусоре, а бельё в случае необходимости застирывать по ночам.

Единственное, что я понимала на тот момент, – ни маме, ни отцу нельзя говорить о том, что произошло у нас с Яковом. А плакала я от одиночества, о котором не подозревала раньше, но которое почувствовала так отчётливо, когда Лучанский уехал.

***

В первый день без Якова было невыносимо. Дом отдыха, который меня вполне устраивал ещё недавно, теперь казался какой-то скучной и унылой ночлежкой. Узенькая кровать, тумбочка, платяной шкаф и крошечный балкон с единственным стулом и натянутой вдоль перил верёвкой, на которой полагалось сушить полотенце и купальник. Строгое расписание завтраков, обедов и ужинов. Стандартный набор книг в библиотеке. Даже поход на пляж стал казаться повинностью. Все краски Ялты для меня словно померкли. Я хотела назад, в ту жизнь, где на меня смотрели не равнодушные глаза дежурной по этажу, а влюблённые Яшины. Где можно было пить кофе в постели и любоваться розами. Где мы купались в море только вдвоём, на безлюдном пляже, при свете луны, и целовались до одури. Где катались на катере, подставляя лицо солёным брызгам.

Мне кажется, я уже тогда поняла главное про характер Якова Лучанского. Он настоящий человек-праздник. Оптимист по жизни, умеющий создавать настроение не только себе, но и окружающим, способный видеть хорошее даже в серой реальности. Добыть где-то рано утром букет белых роз, сварить кофе, отправиться на катере искать дельфинов – всё это очень характерно для него. Если он влюблялся, неважно, во что – в человека или в идею, – он загорался, и его было не остановить. Что там букет… Вскоре я узнала, что он может усыпать всю кровать лепестками роз и внести тебя в спальню на руках. Может привезти из командировки мягкую игрушку размером с него самого, причём героически тащить её всю дорогу и даже купить для неё отдельное место в самолёте! А уже после перестройки, когда у нас появился дом, Яков, единственный в нашем посёлке, решил вырыть на участке бассейн! И никакие доводы, что все трубы зимой промёрзнут и полопаются, на него не действовали, он хотел бассейн! С подогревом, чтобы плавать в нём и зимой тоже, любуясь на снежные сугробы вокруг. И бассейн действительно вырыли. Разумеется, он функционировал ровно до первых заморозков. Но на следующий год Яков поменял все трубы и механизмы, а над бассейном возвёл стены и крышу: так у нас появилась собственная купальня.

С ним могло быть тяжело, горько, обидно… Но никогда не скучно. Он был так не похож на моего отца, живущего по строгим правилам советской жизни. Это я осознала гораздо позже. Но именно его непохожесть на обычного советского человека меня и покорила. Ну и бесконечное обожание в ярких голубых глазах, конечно.

И вот Яков в каком-то далёком Ашхабаде, а я механически хожу на завтрак, на пляж, в библиотеку. Звоню родителям. И с каждым прожитым днём всё, что произошло между мной и Лучанским, кажется всё более далёким и странным. Может быть, я всё себе придумала? И влюблённые взгляды, и волшебство тех дней? Просто избалованный женским вниманием поэт решил весело провести время, а я попалась на его крючок, дурочка. И никто меня в Москве не встретит, и на мой московский номер, который он записал в свой кожаный блокнот, он и не собирался звонить.

К концу отпуска я почти убедила себя, что Лучанский был просто случайным эпизодом в моём отпуске. О котором не нужно рассказывать родителям, но и горевать о котором не стоит. Как говорила одна из героинь книги, которую я читала тем летом, каждая неудача приносит нам опыт. Теперь в моей жизни появился очень необычный опыт, который наверняка пригодится в будущем. В конце концов, мне двадцать лет, а в нашем институте множество красивых и перспективных молодых людей. Я больше не буду их сторониться и вскоре познакомлюсь с кем-нибудь. Может быть, даже с иностранцем.

С такими мыслями я летела в Москву. Стюардесса разносила карамельки, которые я обычно не брала – меня никогда не укачивало в небе. Когда она приблизилась ко мне с подносом, я хотела, как обычно, отказаться, но вдруг почувствовала лёгкую тошноту. Удивившись про себя, взяла несколько конфеток. Они не особо помогли, но потом я погрузилась в чтение и не заметила, как тошнота исчезла.

Когда я вышла из зала прилёта, ко мне шагнули сразу двое мужчин из толпы встречающих – мой отец и Яша. У Яши в руках был огромный букет белых роз, точно такой же, как в наше первое утро в Ялте. У отца глаза на лоб полезли, когда он понял, что происходит.

А я стояла с чемоданом в руках и не знала, что делать.

– Папа, познакомься, – пробормотала я. – Это Яков… Яков Лучанский. Поэт.

– Кто?

По папиной интонации сразу было понятно, что он думает о поэтах и прочих представителях культуры в контексте внимания к его дочери.

А Яша не растерялся:

– Приятно познакомиться! – И протянул руку отцу. – Яков Лучанский.

– Александр… Игнатьев. Потрудитесь объяснить, Яков Лучанский, что вы здесь делаете и какое отношение имеете к моей дочери?

– Мне кажется, нам стоит поискать более спокойное место для столь серьёзного разговора, – улыбнулся Яша, которого уже три раза чуть не сшибли прилетевшие граждане с чемоданами. – Приглашаю вас обоих в ресторан. У меня уже заказан столик. Правда, на двоих, но я не думаю, что это проблема.

Самое ужасное, что отец и Яша выглядели примерно ровесниками. На самом деле Яша был моложе на семь лет, но это не та разница, которая всем очевидна с первого взгляда. И в папиной голове никак не складывались появление Лучанского, букет, ресторан и я в одну картинку.

– Какой столик? Какой ресторан? – вдруг взревел отец, разворачиваясь ко мне. – Моя дочь что, шлюха, которая крутит хвостом перед этим… поэтом? Почему он встречает тебя? Откуда он знал, что ты прилетаешь? Как давно всё это продолжается и почему я только сейчас узнаю обо всём?

На нас уже оборачивались. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Тем временем опомнился Яков. Он решительно забрал у меня чемодан, вручил мне букет и повернулся к отцу:

– Я попросил бы вас не использовать подобных слов. Я люблю вашу дочь и собираюсь сделать ей предложение. Просить вашего согласия не собираюсь – не те времена. Ещё раз предлагаю поехать с нами в ресторан и всё обсудить. Либо мы поедем без вас. В любом случае продолжать дискуссию тут не вижу смысла и…

– Ой, вы же Яков Лучанский? – вдруг перебил его восторженный голос. – Товарищ Лучанский! Я так люблю ваше стихотворение «Вперёд, мальчишки!». Я ваш сборник стихов до дыр зачитал! Жаль, с собой нет. Но, может быть, вы мне распишетесь… ну хотя бы на этом!

Парень с горящими глазами сунул Яше… сборник кроссвордов! Кажется, он летел в самолёте вместе со мной, а кроссворды, очевидно, разгадывал в дороге, чтобы не скучно было. Яков машинально кивнул и полез в карман пиджака за ручкой. Расписался ему на обложке сборника кроссвордов, с вежливой улыбкой выслушал ещё несколько комплиментов и кое-как попрощался. Парень поспешил к выходу, оглядываясь на нас. Отца, кажется, эта сцена слегка охладила. По крайней мере, на Якова он смотрел уже не как на таракана, которого хочется прибить газетой, а с чуть большим вниманием.

– Ни в какой ресторан я с вами конечно же не поеду. Я трудящийся человек, а не какой-то… поэт. У меня нет времени на такие глупости. И вообще, в рестораны ходят по праздникам. Мы с Ольгой сейчас едем домой и там поговорим… относительно её поведения. А вы можете быть свободны.

Яша не двинулся с места. Он выжидательно смотрел… на меня. Он ждал моей реакции. И тут я поняла разницу. Отец считал меня своей собственностью, решал за меня, как будто я вещь, куда мы поедем и что будем делать. А Яков ждал моего решения.

– Я еду с Яковом, – вдруг сказала я и сама ужаснулась собственной дерзости.

Но в подтверждение своих слов ещё и шагнула поближе к нему. Как будто боялась, что отец меня схватит и потащит домой. Яша по-своему воспринял этот манёвр и тоже сделал шаг вперёд, вставая между мной и отцом. Мне потом пришлось долго его убеждать, что отец никогда меня и пальцем не трогал. В тот момент ему показалось иначе.

– Пойдём, – кивнул он мне.

– Куда ты собралась? – взревел отец. – Как ты смеешь, дрянь?

– Я привезу вашу дочь не позднее девяти вечера, – спокойным голосом сообщил Яша. – Было приятно познакомиться.

Как показали дальнейшие события, соврал он в обеих фразах.

***

Ни в какой ресторан мы в тот вечер не поехали. Почти час я рыдала на заднем сиденье Яшиной «Волги». А Яша пытался меня успокоить, хотя искренне не понимал, в чём проблема. Ведь он как честный человек сделал предложение. Причём сейчас я подозреваю, что он не собирался, по крайней мере, не так быстро. Но обстоятельства потребовали от него немедленных действий, а Яков всегда был очень алертный, лёгкий на подъём, всегда умел принимать решения за несколько секунд.

– Наверное, твой отец просто не ожидал такого развития событий, – выдвигал Яша гипотезы, сидя рядом со мной в машине. – В таком случае надо дать ему время всё обдумать.

– Ты не знаешь моего папу, – всхлипывала я. – У него для всего есть правила. Кажется, сейчас я нарушила их целый десяток.