Ищу человека (сборник) Довлатов Сергей
Лида уже стояла на площадке.
– А помнишь, как в Новгород ездили? – спросил Левин.
– Боря, замолчи сейчас же. Все к лучшему. Ну, я пошла.
И она пошла вниз, на ходу раскрывая зонтик. Щелчок – и над головой ее утвердился пестрый, чуть вибрирующий купол.
– А как мы дыни воровали?! – закричал он в лестничный пролет…
К этому времени стемнело. В лужах плавали акварельные неоновые огни. Бледные лица прохожих казались отрешенными. Из-за поворота, качнувшись, выехал наполненный светом трамвай. Лида опустилась на деревянную скамью. Сложила зонтик. В черном стекле напротив отражалось ее усталое лицо. Кому-то протянула деньги, ей сунули билет. Всю дорогу она спала и проснулась с головной болью. К дому шла медленно, ступая в лужи. Хорошо, догадалась надеть резиновые чешские боты…
Осинские жили в соседнем подъезде. Аркадий – тренер, вечно шутит. На груди у него, под замшевой курткой, блестит секундомер. Милка где-то химию преподает.
Сын – таинственная личность. Шесть лет уклоняется от воинской повинности. Шесть лет симулирует попеременно – неврозы, язву желудка и хронический артрит. Превзошел легендарного революционера Камо. За эти годы действительно стал нервным, испортил желудок и приобрел хронический артрит. Что касается медицинских знаний, то Игорь давно оставил позади любого участкового врача. Кроме того, разбирается в джазе и свободно говорит по-английски…
В общем, человек довольно интересный, только не работает…
Лида поднялась на третий этаж. Ей вдруг неудержимо захотелось домой. Прогоняя эту мысль, нажала кнопку. Глухо залаял Милорд.
– Входи, – обрадовалась Мила Осинская, – Игорь где-то шляется. Арик на сборах в Мацесте. Познакомься, это Владимир Иванович.
Навстречу ей поднялся грузный человек лет шестидесяти. Протянул руку, назвался. С достоинством разлил коньяк. Мила включила телевизор.
– Хочешь борща?
– Нет. Я, как ни странно, выпью.
– За все хорошее, – дружелюбно произнес Владимир Иванович.
Это был широкоплечий, здоровый мужчина в красивом тонком джемпере. Лицо умеренно, но регулярно выпивающего человека. В кино так изображают отставных полковников. Прочный лоб, обыденные светлые глаза, золотые коронки.
Чокнулись, выпили.
– Ну, беседуйте, – сказала хозяйка, – а я к Воробьевым зайду на десять минут. Мне Рита кофту вяжет…
И ушла.
– Я, в общем-то, по делу, – сказала Лида.
– К вашим услугам.
– Мы готовим радиопередачу «Встреча с интересным человеком». Людмила Сергеевна кое-что о вас рассказывала… И я подумала… Мне кажется, вы интересный человек…
– Человек я самый обыкновенный, – произнес Владимир Иванович, – хотя не скрою, работу люблю и в коллективе меня уважают…
– Где вы работаете? – Лида достала блокнот.
– В Порхове имеется филиал «Красной зари». Создаем координатные АТС. Цех большой, ведущий. По итогам второго квартала добились серьезных успехов…
– Вам не скучно?
– Не понял.
– Не скучно в провинции?
– Город наш растет, благоустраивается. Новый Дом культуры, стадион, жилые массивы… Записали?
Владимир Иванович наклонил бутылку. Лида отрицательно покачала головой. Он выпил. Подцепил ускользающий маринованный гриб.
Лида, выждав, продолжала:
– Я думаю, можно быть провинциалом в столице и столичным жителем в тундре.
– Совершенно верно.
– То есть провинция – явление духовное, а не географическое.
– Вот именно. Причем снабжение у нас хорошее: мясо, рыба, овощи…
– Гастролируют столичные творческие коллективы?
– Разумеется, вплоть до Магомаева.
Владимир Иванович снова налил.
– Вы, наверное, много читаете? – спросила Лида.
– Как же без этого. Симонова уважаю. Ананьева, военные мемуары, естественно – классику: Пушкина, Лермонтова, Толстого… Последних, как известно, было три… В молодости стихи писал…
– Это интересно.
– Дай бог памяти. Вот, например… Владимир Иванович откинулся на спинку кресла:
- Каждый стремится у нас быть героем,
- Дружно шагаем в строю,
- Именем Сталина землю покроем,
- Счастье добудем в бою…
Лида подавила разочарование.
– Трудно быть начальником цеха?
– Прямо скажу – нелегко. Тут и производственный фактор, и моральный… План, текучесть, микроклимат, отрицаловка… А главное, требовательный народ пошел. Права свои знает. Дай то, дай это… Обязанностей никаких, а прав до черта… Эх, батьки Сталина нет… Порядок был, порядок… Опоздал на минуту – под суд! А сейчас… Разболтался народ, разболтался… Сатирики, понимаешь, кругом… Эх, нету батьки…
– Значит, вы одобряете культ личности? – тихо спросила Агапова.
– Культ, культ… Культ есть и будет… Личность нужна, понимаете, личность!
Владимир Иванович разгорячился, опьянел. Теперь он жестикулировал, наваливался и размахивал вилкой.
– Жизнь я нелегкую прожил. Всякое бывало. Низко падал, высоко залетал… Я ведь, между нами, был женат…
– Почему – между нами? – удивилась Лида.
– На племяннице Якира, – шепотом добавил Владимир Иванович.
– Якира? Того самого?
– Ну. Ребенок был у нас. Мальчишка…
– И где они сейчас?
– Не знаю. Потерял из виду. В тридцать девятом году…
Владимир Иванович замолчал, ушел в себя.
Долго Лида ждала, потом, волнуясь, краснея, спросила:
– То есть как это – потерял из виду? Как можно потерять из виду свою жену? Как можно потерять из виду собственного ребенка?
– Время было суровое, Лидочка, грозовое, суровое время. Семьи рушились, вековые устои рушились…
– При чем тут вековые устои?! – неожиданно крикнула Лида. – Я не маленькая. И все знаю. Якира арестовали, и вы подло бросили жену с ребенком. Вы… Вы… Вы – неинтересный человек!
– Я попросил бы, – сказал Владимир Иванович, – я попросил бы… Такими словами не бросаются…
И затем уже более миролюбиво:
– Ведите себя поскромнее, Лидочка, поскромнее, поскромнее…
Милорд приподнял голову.
Лида уже не слушала. Вскочила, сорвала курточку в прихожей и хлопнула дверью.
На лестнице было тихо и холодно. Тенью пронеслась невидимая кошка. Запах жареной рыбы наводил тоску.
Лида спустилась вниз и пошла через двор. Влажные сумерки прятались за гаражами и около мусорных баков. Темнели и поскрипывали ветки убогого сквера. На снегу валялся деревянный конь.
Лида заглянула в почтовый ящик, достала «Экономическую газету». Поднялась и отворила дверь. В комнате мужа гудел телевизор. На вешалке алело Танино демисезонное пальто. Лида разделась, кинула перчатки на зеркальный столик.
В уборную, едва поздоровавшись, скользнул молодой человек. Грязноватые локоны его были перевязаны коричневым сапожным шнурком. Плюшевые брюки ниспадали, как шлейф.
– Татьяна, кто это?
– Допустим, Женя. Мы занимаемся.
– Чем?
– Допустим, немецким языком. Ты что-нибудь имеешь против?
– Проследи, чтобы он вымыл руки, – сказала Лида.
– Как ты любишь все опошлить! – ненавидящим шепотом выговорила дочь…
Лида позвонила мне в час ночи. Ее голос звучал встревоженно и приглушенно:
– Не разбудила?
– Нет, – говорю, – хуже…
– Ты не один?
– Один. С Мариной…
– Ты можешь разговаривать серьезно?
– Разумеется.
– Нет ли у тебя в поле зрения интересного человека?
– Есть. И он тебе кланяется.
– Перестань. Дело очень серьезное. Мне в четверг передачу сдавать.
– О чем?
– Встреча с интересным человеком. Нет ли у тебя подходящей кандидатуры?
– Лида, – взмолился я, – ты же знаешь мое окружение. Сплошные подонки! Позвони Кленскому, у него тесть – инвалид…
– У меня есть предложение. Давай напишем передачу вместе. Заработаешь рублей пятнадцать.
– Я же не пользуюсь магнитофоном.
– Это я беру на себя. Мне нужен твой…
– Цинизм? – подсказал я.
– Твой профессиональный опыт, – деликатно сформулировала Лида.
– Ладно, – сказал я, чтобы отделаться, – позвоню тебе завтра утром. Вернее – сегодня…
– Только обязательно позвони.
– Я же сказал…
Тут Марина не выдержала. Укусила меня за палец.
– До завтра, – сказал (вернее – крикнул) я и положил трубку…
Лида приоткрыла дверь в комнату мужа, залитую голубоватым светом. Вадим лежал на диване в ботинках.
– Могу я наконец поужинать? – спросил он.
Заглянула дочь:
– Мы уходим.
У Тани было хмурое лицо, на котором застыла гримаса вечного противоборства.
– Возвращайся поскорее…
– Могу я наконец чаю выпить? – спросил Вадим.
– Я, между прочим, тоже работаю, – ответила Лида.
И потом, не давая разрастаться ссоре:
– Как ты думаешь, Меркин – интересный человек?..
В гору
У редактора Туронка лопнули штаны на заднице. Они лопнули без напряжения и треска, скорее – разошлись по шву. Таково негативное свойство импортной мягкой фланели.
Около двенадцати Туронок подошел к стойке учрежденческого бара. Люминесцентная голубизна редакторских кальсон явилась достоянием всех холуев, угодливо пропустивших его без очереди.
Сотрудники начали переглядываться.
Я рассказываю эту историю так подробно в силу двух обстоятельств. Во-первых, любое унижение начальства – большая радость для меня. Второе. Прореха на брюках Туронка имела определенное значение в моей судьбе…
Но вернемся к эпизоду у стойки.
Сотрудники начали переглядываться. Кто злорадно, кто сочувственно. Злорадствующие – искренне, сочувствующие – лицемерно. И тут, как всегда, появляется главный холуй, бескорыстный и вдохновенный. Холуй этот до того обожает начальство, что путает его с родиной, эпохой, мирозданием…
Короче, появился Эдик Вагин.
В любой газетной редакции есть человек, который не хочет, не может и не должен писать. И не пишет годами. Все к этому привыкли и не удивляются. Тем более что журналисты, подобные Вагину, неизменно утомлены и лихорадочно озабочены. Остряк Шаблинский называл это состояние – «вагинальным»…
Вагин постоянно спешил, здоровался отрывисто и нервно. Сперва я простодушно думал, что он – алкоголик. Есть среди бесчисленных модификаций похмелья и такая разновидность. Этакое мучительное бегство от дневного света. Вибрирующая подвижность беглеца, настигаемого муками совести…
Затем я узнал, что Вагин не пьет. А если человек не пьет и не работает – тут есть о чем задуматься.
– Таинственный человек, – говорил я.
– Вагин – стукач, – объяснил мне Быковер, – что в этом таинственного?
…Контора размещалась тогда на улице Пикк. Строго напротив здания Госбезопасности (ул. Пагари, 1). Вагин бывал там ежедневно. Или почти ежедневно. Мы видели из окон, как он переходит улицу.
– У Вагина – сверхурочные! – орал Шаблинский…
Впрочем, мы снова отвлеклись.
…Сотрудники начали переглядываться. Вагин мягко тронул редактора за плечо:
– Шеф… Непорядок в одежде…
И тут редактор сплоховал. Он поспешно схватился обеими руками за ширинку. Вернее… Ну, короче, за это место… Проделал то, что музыканты называют глиссандо. (Легкий пробег вдоль клавиатуры.) Убедился, что граница на замке. Побагровел:
– Найдите вашему юмору лучшее применение.
Развернулся и вышел, обдав подчиненных неоновым сиянием исподнего.
Затем состоялся короткий и весьма таинственный диалог.
К обескураженному Вагину подошел Шаблинский.
– Зря вылез, – сказал он, – так удобнее…
– Кому удобнее? – покосился Вагин.
– Тебе, естественно…
– Что удобнее?
– Да это самое…
– Нет, что удобнее?
– А то…
– Нет, что удобнее? Что удобнее? – раскричался Вагин. – Пусть скажет!
– Иди ты на хер! – помолчав, сказал Шаблинский.
– То-то же! – восторжествовал стукач…
Вагин был заурядный, неловкий стукач без размаха…
Не успел я его пожалеть, как меня вызвал редактор. Я немного встревожился. Только что подготовил материал на двести строк. Называется – «Папа выше солнца». О выставке детских рисунков. Чего ему надо, спрашивается? Да еще злополучная прореха на штанах. Может, редактор думает, что это я подстроил. Ведь был же подобный случай. Я готовил развернутую информацию о выставке декоративных собак. Редактор, любитель животных, приехал на казенной машине – взглянуть. И тут началась гроза. Туронок расстроился и говорит:
– С вами невозможно дело иметь…
– То есть как это?
– Вечно какие-то непредвиденные обстоятельства…
Как будто я – Зевс и нарочно подстроил грозу.
…Захожу в кабинет. Редактор прогуливается между гипсовым Лениным и стереоустановкой «Эстония».
Изображение Ленина – обязательная принадлежность всякого номенклатурного кабинета. Я знал единственное исключение, да и то частичное. У меня был приятель Авдеев. Ответственный секретарь молодежной газеты. У него был отец, провинциальный актер из Луганска. Годами играл Ленина в своем драмтеатре. Так Авдеев ловко вышел из положения. Укрепил над столом громадный фотоснимок – папа в роли Ильича. Вроде не придраться – как бы и Ленин, а все-таки – папа…
…Туронок все шагал между бюстом и радиолой. Вижу – прореха на месте. Если можно так выразиться… Если у позора существует законное место…
Наконец редактор приступил:
– Знаете, Довлатов, у вас есть перо!
Молчу, от похвалы не розовею…
– Есть умение видеть, подмечать… Будем откровенны, культурный уровень русских журналистов в Эстонии, что называется, оставляет желать лучшего. Темпы идейного роста значительно, я бы сказал, опережают темпы культурного роста. Вспомните минувший актив. Кленский не знает, что такое синоним. Толстиков в передовой, заметьте, указывает: «…Коммунисты фабрики должны в ближайшие месяцы ликвидировать это недопустимое статус-кво…» Репецкий озаглавил сельскохозяйственную передовицу: «Яйца на экспорт!»… Как вам это нравится?
– Несколько интимно…
– Короче. Вы обладаете эрудицией, чувством юмора. У вас оригинальный стиль. Не хватает какой-то внутренней собранности, дисциплины… В общем, пора браться за дело. Выходить, как говорится, на простор большой журналистики. Тут есть одно любопытное соображение. Из Пайдеского района сообщают… Некая Пейпс дала рекордное количество молока…
– Пейпс – это корова?
– Пейпс – это доярка. Более того, депутат республиканского Совета. У нее рекордные показатели. Может быть, двести литров, а может быть, две тысячи… Короче – много. Уточните в райкоме. Мы продумали следующую операцию. Доярка обращается с рапортом к товарищу Брежневу. Товарищ Брежнев ей отвечает, это будет согласовано. Нужно составить письмо товарищу Брежневу. Принять участие в церемониях. Отразить их в печати…
– Это же по сельскохозяйственному отделу.
– Поедете спецкором. Такое задание мы не можем доверить любому. Привычные газетные штампы здесь неуместны. Человечинка нужна, вы понимаете? В общем, надо действовать. Получите командировочные, и с богом… Мы дадим телеграмму в райком… И еще. Учтите такое соображение. Подводя итоги редакционного конкурса, жюри будет отдавать предпочтение социально значимым материалам.
– То есть?
– То есть материалам, имеющим общественное значение.
– Разве не все газетные материалы имеют общественное значение?
Туронок поглядел на меня с едва заметным раздражением:
– В какой-то мере – да. Но это может проявляться в большей или меньшей степени.
– Говорят, за исполнение роли Ленина платят больше, чем за Отелло?..
– Возможно. И убежден, что это справедливо. Ведь актер берет на себя громадную ответственность…
…На протяжении всего разговора я испытывал странное ощущение. Что-то в редакторе казалось мне необычным. И тут я осознал, что дело в прорехе. Она как бы уравняла нас. Устранила его номенклатурное превосходство. Поставила на одну доску. Я убедился, что мы похожи. Завербованные немолодые люди в одинаковых (я должен раскрыть эту маленькую тайну) голубых кальсонах. Я впервые испытал симпатию к Туронку. Я сказал:
– Генрих Францевич, у вас штаны порвались сзади.
Туронок спокойно подошел к огромному зеркалу, нагнулся, убедился и говорит:
– Голубчик, сделай одолжение… Я дам нитки… У меня в сейфе… Не в службу, а в дружбу… Так, на скорую руку… Не обращаться же мне к Плюхиной…
Валя была редакционной секс-примой. С заученными, как у оперной певицы, фиоритурами в голосе. И с идиотской привычкой кусаться… Впрочем, мы снова отвлеклись…
– …Не к Плюхиной же обращаться, – сказал редактор.
Вот оно, думаю, твое подсознание.
– Сделайте, голубчик.
– В смысле – зашить?
– На скорую руку.
– Вообще-то, я не умею…
– Да как сумеете.
Короче, зашил я ему брюки. Чего уж там…
Заглянул в лабораторию к Жбанкову.
– Собирайся, – говорю, – пошли.
– Момент, – оживился Жбанков, – иду. Только у меня всего сорок копеек. И Жора должен семьдесят…
– Да я не об этом. Работа есть.
– Работа? – протянул Жбанков.
– Тебе что, деньги не нужны?
– Нужны. Рубля четыре до аванса.
– Редактор предлагает командировку на три дня.
– Куда?
– В Пайде.
– О, воблы купим!
– Я же говорю – поехали.
Звоню по местному Туронку:
– Можно взять Жбанкова?
Редактор задумался:
– Вы и Жбанков – сочетание, прямо скажем, опасное.
Затем он что-то вспомнил и говорит:
– На вашу ответственность. И помните – задание серьезное.
Так я пошел в гору. До этого был подобен советскому рублю. Все его любят, и падать некуда. У доллара все иначе. Забрался на такую высоту и падает, падает…
Путешествие началось оригинально. А именно – Жбанков явился на вокзал совершенно трезвый. Я даже узнал его не сразу. В костюме, печальный такой…
Читать бесплатно другие книги:
