Одна из многих Токарева Виктория

Сыр был с плесенью, вонял грязными ногами. Анжела не могла это есть. Зато хлеб — ноздреватый, мягкий, с хрусткой корочкой.

— Ты с Кирой живешь? — спросил композитор.

— С Кирой Сергеевной.

— А как ты с ней можешь жить? — удивился композитор. — Она же все время разговаривает…

— Она добрая.

— Возможно, — согласился композитор.

Вечером с работы пришла жена. Ничего особенного, лицо слегка лошадиное. Но Анжела сразу увидела, кто в доме хозяин. Жена. Композитору разрешалось только творить, заниматься чистым творчеством.

Карина выполняла функции менеджера, то есть делала ноги всем его начинаниям.

— У меня в субботу гости, — сказала Карина. — Вы не поможете приготовить стол на двенадцать человек?

— А что надо? — спросила Анжела.

— А что вы умеете?

— Плацинды. Соус.

— А что это такое? — не поняла Карина.

— Ну как сказать… еда.

— А зачем дома? — вмешался Игорь. — Позовем в ресторан.

— Это для наших ресторан. А иностранцы предпочитают дома, — пояснила жена.

— Разве? — удивился Игорь.

— Пригласить в дом — значит оказать честь, пустить в святая святых. А ресторан — просто накормить.

— Надо же, — удивилась Анжела. Ей казалось: все наоборот.

Настал день приема.

Анжела приехала в семь часов утра и колотилась до двух часов дня. А в два прибыли гости — немецкий банкир и его жена. Довольно молодые люди.

Анжела догадалась по разговору, что композитор держит деньги в немецком банке. Они обсуждали: как лучше разместить вклад.

— Чем выше процент, тем больше риск, — пояснил немец.

Жена перевела. Она говорила без акцента, Анжела сообразила, что жена — русская.

Дальше замелькали слова: евро, доллары, марки, инструмент…

Было заметно, что мозговой центр — жены. Они руководили и разруливали. Держали семейный руль в своих руках. Определяли направление.

Все, как в Мартыновке: мужики тоже ничего не делают, а бабы колотятся.

Анжелу за стол не пригласили.

Она ушла в дальнюю комнату и стала смотреть телевизор. И это было очень хорошо. Она устала, ноги гудели, аппетит отшибло.

Анжела не договорилась о деньгах заранее и теперь думала: сколько заплатят? Сколько дадут, столько и ладно. Работа по хозяйству ее не угнетала, тем более что в отдалении сияли снега Килиманджаро.

В голове крутились слова: «А мы пойдем по улочке, в кафешку забежим, закажем кофе с булочкой и что-нибудь съедим…»

Музыка сама ложилась на эти слова. Мелодия должна быть немножко приблатненная. Такая особенно нравится. Анжела будет петь и дергаться, и заводить зал.

А можно — в ритме вальса. Старомодный вальсок. Анжела будет петь и покачиваться. И всем захочется подхватить. Зал запоет и закачается, как тонкие деревья под ветром…

Анжела вышла к гостям. Надо было собирать тарелки, подавать новое блюдо.

За столом прибавилась еще одна пара: муж и жена. Лена и Николай. Лена была рыжая, с тяжелыми медными волосами, очень красивая и молодая. На вид лет тридцать. Позже выяснилось, что у нее внуки.

Муж — с длинными волосами, шея — жилистая, как у гусака. Позже выяснилось, что он не просто богатый, а очень богатый.

Жена композитора спросила:

— Коля, чем отличаются олигархи от обычных людей, кроме денег?

Николай подумал и сказал:

— Чувством страха.

— То есть…

— Страх потерять деньги, страх потерять жизнь.

— Тогда зачем это надо? — спросил композитор.

— Закрутилось, — ответил Коля. — Как наркота. Деньги делают деньги. Хочется увеличивать дозы.

Анжела поставила на стол тарелку с плациндами. Плацинды были с брынзой и с капустой.

— Что это? — спросила Лена. — Тесто?

— Это мука, вода… — растерялась Анжела.

— Жарится в масле?

— А в чем еще? Не в воде же…

Николай взял плацинду рукой. Откусил. Застонал.

— У тебя зуб болит? — спросил Игорь.

— Нет. Очень вкусно. Невероятно.

Немец отрезал ножом. Поддел вилкой.

— Зер гут, — похвалил он.

— Ничего особенного, — сказала Карина. — Просто чебурек с капустой.

— Но вкусно же! — воскликнул Николай.

— Потому что вредно! Все вредное — вкусно! — объяснила Лена.

— Это правда, — подтвердила жена банкира.

Анжела заметила: все женщины в Москве худеют. А в Мартыновке никто не худеет.

Анжела считала: есть собаки большие и собаки маленькие. Так же и люди: есть большие, а есть маленькие. И никто никого не хуже.

— Если так питаться, через год сосуды забьются холестеролом, — сообщила жена банкира.

— Но качество жизни заметно улучшится, — сказал Николай.

— За счет количества, — вставила Лена.

— А это никто не знает, — заметил композитор.

— Если хочешь, я возьму ее на кухню, — предложила Лена.

— Хочу, — сказал Николай.

Лена поднялась из-за стола и вывела Анжелу в прихожую.

— Вы могли бы у нас поработать? — спросила Лена.

— А за сколько? — спросила Анжела.

— А сколько вы хотите?

Анжела быстро посчитала: песня стоит пять тысяч. Если разложить на год, подучается четыреста с чем-то. Ей было неудобно произнести вслух такую космическую цифру.

— Думаю, мы договоримся, — сказала жена Николая и улыбнулась.

Улыбалась она, как ясно солнышко. Лицо светлело. Глаза, как на детском рисунке: нижняя линия века прямая, сверху — полукруг в ресницах.

— А можно деньги вперед? — осмелела Анжела. В прихожей появилась жена композитора.

— Она просит деньги вперед… — растерянно проговорила Лена.

— А зачем просить, когда можно заработать? — удивилась Карина.

— Ну хорошо, — согласилась Анжела.

Она ушла в дальнюю комнату и стала смотреть телевизор. По телевизору показывали, как какой-то богатей купил яйца Фаберже, чтобы вернуть их в Россию.

Анжела подумала: что стоило этому жилистому гусаку Николаю достать из бумажника пять тысяч долларов и отдать композитору? А что стоило композитору запросить не пять тысяч, а три. Или вовсе подарить. Но нет… Вот если бы прилюдно, принародно пожертвовать и все бы видели и воспели осанну, тогда куда ни шло. А если тихо, келейно, отдельному человеку… Плевать они хотели на отдельного человека. Их много, этих отдельных человеков, целая страна.

Но ничего. У Анжелы есть две руки, голова на плечах и снега Килиманджаро.

А что касается земли под ногами и солнца над головой, то это у всех общее.

Все одинаково рождаются и одинаково умирают. Никто не остается жить вечно. И яйца Фаберже не помогут.

Анжела начала работать на новом месте.

Дом стоял в ближнем Подмосковье, но не в деревне, а в кооперативном поселке. Особняки — один лучше другого. Улицы чистые, все утопает в зелени. Голливуд.

Анжелу поселили в отдельном домике, стоящем на участке. Это был бревенчатый сруб в стиле «кантри». Внутри тканые половики, как в Мартыновке. Окна со ставнями.

По ночам заглядывала луна, тревожные тени бродили по стене. Всякие мысли лезли в голову. Хотелось получить песню. Хотелось любви! Даже Алешка Селиванов в своем заточении казался принцем, как железная маска. Вспоминала его жесткие губы, которые пронзали до сердца. От воспоминаний все тело начинало пульсировать: в голове, и в груди, и еще кое-где, стыдно сказать. А кому говорить? Никто и не спрашивает.

Анжела уставала. Во сне ей снились уборка, глажка и крахмальные сорочки. Сорочка нужна была каждый день — форма одежды Николая.

Постепенно Анжела вошла в ритм. Попривыкла. Стирала машина. Посуду мыла машина. Для мытья окон — специальная жидкость. Раз прыснул — стекло блестит и отсвечивает.

Анжела забывалась и пела. Собака Гермес тут же принималась выть, не выносила организованных звуков. Приходила внучка Катюлечка и просила, чтобы не пели. У бабушки Лены болит голова.

Лена действительно мучилась мигренями, спала до часу дня.

Причина головной боли та же, что у Анны Карениной: праздность. Делать этой Лене нечего. Хоть бы цветы на клумбе полила… А зачем что-то делать, если все делается за нее.

При доме работали шофер и охранник.

Анжела заметила, что прислуга гораздо счастливее хозяев. У них есть цель и высокий смысл: откупить сына от армии, выучить дочь на врача, купить машину «Газель» и заняться малым бизнесом. У каждого свое.

А что есть у Лены? Съездить на Кипр, потом в Карловы Вары на воды, летом в Сен-Тропе на море, зимой в Куршевель на лыжи.

Эти поездки, как пятна на буром фоне ее монотонной жизни.

Лене не хватало любви. А без любви Лена не могла жить, поскольку больше она ничего не умела и не хотела. Только служить, угождать, обнимать, говорить слова, отдаваться, благоухать всеми неземными ароматами…

Николай часто оставался в Москве, в их городской квартире. Время от времени приезжал в загородный дом — семейное гнездо, и тогда Лена начинала его упрекать, выдвигать требования. Николай молчал, будто не слышал.

Выползали его родители — бесполезные старик со старухой. Приходили две дочери — нежные и прекрасные.

Пятилетняя внучка Катюлечка была центром стола. Она была главной, и все понимали, что она главная.

Семья усаживалась вокруг огромного овального стола. Три поколения: старики, дети, внуки. Все патриархально, чинно.

Все любили друг друга, и все страдали. Старики — от старости и болезней. Молодые — от зависимости и неопределенности.

Лена и Николай — от сердечной недостаточности. Обоим не хватало любви. Старая любовь — износилась до дыр, а новая — не пришла, и неизвестно…

И только Катюлечка была всем довольна. Ее любила куча народа, и каждый готов был отдать за нее свою жизнь. Все, как в сказке.

Прошлая хозяйка Диана никогда не разговаривала с Анжелой по душам. Только по делу.

А новая хозяйка Лена — наоборот: «Брось ты эти тарелки, посиди со мной».

Анжела понимала: выслушивать — это тоже часть работы, такая же, как стирка, уборка и готовка. Лена раскрывала свою душу, как захламленный шкаф, а Анжела должна была перетряхивать залежавшееся и сортировать: что на стирку, а что в помойку.

У Лены было два лица. Одно — с улыбкой, и тогда лицо светилось как солнышко. Другое без улыбки, тогда было видно, что верхняя губа кривоватая и злая.

Анжела, как правило, стояла у плиты. Следила за процессом. Лена с чашечкой кофе — у стола.

— Ты вообще ничего… — размышляла Лена. — Но чего-то не хватает. Я все думаю: чего тебе не хватает? Денег.

— Спасибо, я всем довольна, — отзывалась Анжела.

— Нет, не зарплата. Я имею в виду: макияж, имидж… У тебя имидж Золушки. А должен быть имидж принцессы.

Анжела не знала, что такое имидж, но догадывалась.

— А чем отличается Золушка от принцессы, кроме платьев и хрустальных башмачков? — интересовалась Анжела.

— Выражением лица. А выражение лица зависит от культуры. От количества прочитанных книг.

— Это дело наживное, — замечала Анжела.

— Как сказать…

Лена шла к бару, доставала коньяк. Добавляла в кофе.

— Я молодая ужасно хорошенькая была. Не веришь?

— Почему? Вы и сейчас хорошенькая. Вам больше тридцати никогда не дашь, — уверяла Анжела.

— Когда я была в твоих годах, меня даже милиционеры на улице останавливали.

— Документы проверяли?

— Какие документы… В то время Москва чистая была: ни терактов, ни кавказцев…

— А зачем останавливали?

— Посмотреть. А один молоденький милиционер в плечо поцеловал.

— Надо же…

— Коля любил меня, с ума сходил. А однажды случилось несчастье. Старшая Леночка упала с балкона и почти умерла. Клиническая смерть. Я молилась, не вставая с коленей, и отмолила у Бога. Леночка — отмоленный ребенок. Но я тогда весь год не спала с мужем. Не могла.

— Понятно…

— А он не понимал. Завел себе любовницу — секретаршу в посольстве. Мы тогда в Париже жили.

— В Париже? — поразилась Анжела.

— Ну да… Коля был мидовский работник.

— Какой?

— МИД. Министерство иностранных дел. Молодой специалист. Тогда все стремились попасть за границу. Обратно везли шмотки, технику. Продавали, на это жили. Но разве это были деньги? Вот сейчас — деньги. У нас есть все. Даже собственный остров в Дании.

— А зачем вам остров? Вы же не робинзоны? — удивилась Анжела. — Одному на острове страшно.

— Почему один? Коля туда заезжает с друзьями. Они целый самолет молодых телок привозят.

— Там что, нет говядины?

Лена не ответила.

— Подай рюмку, — попросила она.

Анжела подала хрустальный стаканчик. Стояла в задумчивости.

— А откуда столько денег? — спросила она.

— Это долго объяснять, да ты и не поймешь. Одним словом: приватизация за копейки. Счастливое стечение обстоятельств. Потом мы вернулись в Москву. Ему стало не до любовниц. Бизнес пошел. Успевай поворачивайся. Деньги затягивают, как наркота. Чем больше имеешь, тем больше хочется. Деньги — это свобода. Где хочешь, там и живешь. У нас есть дом на море, в Сен-Тропе. Сидишь на террасе, куришь, а окурок в море бросаешь. Терраса прямо над водой, как корабль. На горизонте солнце заходит, в море погружается, медленно… Какие краски… Вечерняя заря.

— У нас в Мартыновке то же самое, — согласилась Анжела.

— Это вряд ли… Мартыновка — не Сен-Тропе. Там совок, а здесь многовековая цивилизация.

— Но ведь солнце одно и то же, — возразила Анжела.

— И солнце разное, — сказала Лена, глядя перед собой.

Анжела не стала спорить. Сняла пену с закипающего супа.

— А год назад он меня бросил, — сообщила Лена.

Анжела обомлела.

— А потом вернулся, — продолжала Лена.

— А его долго не было?

— Месяц.

— А что вы делали этот месяц?

— Пила. Теперь не могу остановиться.

— Надо взять себя в руки. Вряд ли мужчине понравится, если жена пьет.

— Он не может меня бросить. Он говорит, что я без него пропаду. Но жить со мной он тоже не может. Вчера пришел, лег и лежит. Говорит: «Если хочешь меня, делай все сама. Я не буду». И лежит как бревно. Ждет. Представляешь?

— А вы?

— Я встала и ушла. Что за унижение? Обслуживай его… Я не проститутка.

Днем к обеду приехал Николай.

Лена сидела в ночной рубашке. Она еще не начинала день.

Анжела подала обед. Салат украсила розочкой из помидора. На первое был суп из белых сушеных грибов. Лесной грибной дух витал над тарелкой. Анжела заправила суп белым соусом: немного муки, сливки. Суп получился густой, красивый, с шапочкой укропа.

— Тебе вредно это есть, — заметила Лена. — Сплошной холестерин. Инсульт обеспечен. Учти, я не буду за тобой говно выносить.

— А ты будешь? — Коля повернулся к Анжеле.

— У нас в Мартыновке все едят, и к врачам не ходят, и живут до ста лет. Так что ешьте на здоровье.

Николай ел и задумчиво смотрел на Анжелу. То ли созерцал ее цветущую юность, то ли думал о своем и не видел Анжелы. Глаза были в одном месте, а мысли в другом.

— Я хочу сделать зубы, — сказала Лена.

— Поезжай в Цюрих, — предложил Николай. — Поживи там.

— Ну конечно… Ты будешь диктовать: где мне жить…

Лена поднялась и ушла.

Николай ел задумчиво. Затылок у него был какой-то невзрослый. Анжеле стало его жалко. И Лену тоже жалко. Она жила по инерции, не чувствуя вкуса жизни. Только вкус обиды.

Это Николай сделал ее такой, а теперь видел и созерцал дело рук своих. Что посеял, то и пожал.

Он был виноват и одновременно не виноват. Как Вронский.

Среди ночи Анжела проснулась от взгляда. Она открыла глаза. Возле нее стоял хозяин. Анжела испуганно села.

— Не бойся, — сказал Николай. — Я тебе ничего не сделаю.

— А я и не боюсь.

— Можно я возле тебя полежу? Просто полежу, и все.

— Зачем?

— Я хочу тепла. Я замерз. Как в могиле. Я продрог до костей. И в костях. Правда…

— Может, прибавить котел? — спросила Анжела.

— Дело не в котле.

Анжела увидела, что он дрожит.

— Ну ложитесь, — согласилась она. — Только не приставайте. Иначе мне придется от вас уйти. А мне нужны деньги.

— Сколько тебе надо?

— Пять тысяч.

— Возьми.

Он вытащил из внутреннего кармана пачку денег, шлепнул о тумбочку, стоящую у кровати.

— Не надо, — испугалась Анжела.

— То надо, то не надо, — не понял Николай.

— Вы ставите меня в зависимость от этих денег. А я не хочу.

— Да ладно… Какие там деньги… Только Ленке не говори.

Николай снял пиджак и туфли, лег возле Анжелы поверх одеяла.

— От тебя коровой пахнет, — сказал он.

— Это как? Навозом?

— Нет. Молочком. Такой легкий запах…

— А вы корову нюхали?

— Специально не нюхал. Когда я был маленький, меня на все лето отсылали в деревню к бабушке. У соседей была корова Зорька. Все понимала. Как человек. Умела говорить «да».

— Голосом? — удивилась Анжела.

— Нет. Кивала… Скажи мне что-нибудь…

— Что, например?

— Скажи, что я молодой и красивый.

— Для мужчины вы еще молодой, и у вас все впереди. У мужчин всегда все впереди. Богатые мужики старыми не бывают.

Николай задышал ровно. Он уснул.