Одна из многих Токарева Виктория

— Привет, — выговорила Анжела дрогнувшим голосом.

— Привет с того света, — отозвался Николай.

— Ты как?

— Как-то… — ответил Николай.

Нависла пауза.

— Ты что хочешь? — спросил Николай.

— Ничего не хочу. Наоборот…

— Что значит «наоборот»?

— Квартиру я освободила. Можешь забрать обратно.

— Я подарки обратно не забираю, — отозвался Николай.

— Ты хороший… — проговорила Анжела.

— Хороших не любят. Любят плохих.

Анжела не выдержала и заплакала. Потом спросила:

— Ты на меня сердишься?

— Хороший вопрос…

Николай усмехнулся. Он расплатился за свое счастье половиной своего туловища и теперь ползает, как передавленный пес… А она спрашивает: «Ты сердишься?»

В палату вошла Елена. Николай нажал отбой.

Друзья дома удивлялись: Николай слишком молод для инсульта. Пятьдесят с небольшим — не возраст.

Таир Бахлулович тихо объяснял, что этот возраст очень опасен для мужчины. Именно в пятьдесят надо быть особенно внимательным к своему здоровью: избегать стрессов, соблюдать диету.

— А если уже хватила кондрашка? — спросил кто-то из друзей.

— Кто? — не понял Таир Бахлулович. Он был азербайджанец и не знал русского фольклора.

— Если уже парализовало? — перевели врачу.

— Главное — вертикализировать, — объяснил профессор. — Поставить на ноги.

Прошло два месяца.

Николай был вертикализирован. Ходил с палкой. Рука висела как плеть.

При выписке Таир Бахлулович пощелкал пальцами перед лицом Николая. Сказал:

— Контакт свободный. Мозги не пострадали. Нога имеет положительную динамику.

— А рука? — спросила Елена.

— Рука сказала вам «до свидания».

«Нашел время шутить, — подумала Елена. — Турок…»

Елена вывезла мужа на дачу. Купила ему швейцарскую коляску. Туда стелили верблюжий плед.

Зима подходила к концу. Небо было вызывающе синим.

Николай смотрел на небо, на сосны. Корявые лапы на фоне синего неба напоминали японскую живопись.

Николай смотрел и ни о чем не думал, вернее, думал обо всем понемногу. Пятьдесят лет — наиболее активная часть жизни. Он разбрасывал камни и собирал камни, копил и транжирил. Он любил, и его любили. Он уходил, и от него уходили. Все это текло вместе с временем и утекало в прошлое. Но вот небо над головой… Но вот сосна с розовым стволом… Они были и будут. А он, Николай, никогда их не видел. Не поднимал головы. Смотрел только вперед и вниз, как кабан.

На террасу вышла Елена и сказала:

— Там по телевизору твоя Фрося Бурлакова. Хочешь посмотреть?

Николай промолчал.

— Три секунды показали ее голую жопу, три секунды — сиськи и три секунды лицо. Лицо — самое слабое звено.

Николай не отозвался.

— А по первой программе футбол «Спартак» — «Динамо», — сообщила Елена. — Ты ведь любишь «Спартак».

Николай не хотел смотреть на молодых, сильных и стремительных, которые гонялись за мячом, опасно сталкиваясь.

Хотелось покоя душе и телу.

В городе уже таяло, а в Подмосковье лежал снег. Молодое мартовское солнце припекало. Снег и солнце. Лыжный сезон. Многие катались, раздетые по пояс.

Елена шла по накатанной лыжне вдоль леса. Ее сопровождал охранник Сергей. Мало ли что может случиться на лыжной прогулке? Можно упасть, например, подвернуть ногу, потерять палку…

У Елены были пластиковые лыжи, а у Сергея — деревянные, хорошо смазанные, накатанные. Он не любил пластик.

Дима Савраскин замыслил новый проект.

Половину денег дало государство. Другую половину надо было доставать.

Дима обращался в частные банки. Ему отказывали, причем не сразу, а тянули кота за хвост. Говорили: «Мы подумаем. Мы перезвоним». Но никто не звонил.

Дима не переносил, когда его унижали. Его начинало «мантулить» и «колбасить». У Анжелы стоял звон в ушах. Она боялась, что Савраскин выскочит в окно.

Анжела отправилась к Кире Сергеевне. Куда же еще?

— А сколько нужно денег? — уточнила Кира Сергеевна.

— Полтора миллиона, — сказала Анжела.

— Продай квартиру, дачу, вот тебе и полтора миллиона.

Анжела молчала. Ей было жаль свою квартиру и дачу тоже жаль.

— А потом деньги вернутся, ты все восстановишь, — заверила Кира Сергеевна.

— А вернутся? — усомнилась Анжела.

— И еще приведут с собой пленных…

— Каких пленных?

— Большие проценты, — объяснила Кира Сергеевна. — Кино — это сейчас самый выгодный бизнес. Выгоднее, чем нефть.

Никто не сказал Анжеле, что надо составить договор. Деньги передали продюсеру фильма Сейфулину в целлофановом пакете, на котором было написано «Ашан». «Ашан» — название магазина и по-французски означает «воробей».

Деньги улетели, как стая воробьев, и больше никогда не вернулись к Анжеле.

— Как достались махом, так и прошли прахом, — философски заметила мамашка Наташка, связывая узлы. Вернее, не узлы, а китайские клетчатые сумки.

У Наташки была счастливая черта характера: обесценивать пропажу. То, что пропало, — ничего не стоило. Все что ни делается — все к лучшему. Наташка собиралась вернуться в Мартыновку. К земле. Чистый чернозем Мартыновки несравненно лучше, чем подмосковная глина. Даже сравнивать смешно.

Дима Савраскин оказался непрактичным в финансовых вопросах. Его интересовало только искусство для искусства. Однако он испытывал чувство вины перед Анжелой и постоянно оправдывался.

В конце концов ему надоело быть всегда виноватым. Невозможно каждый день ложиться в постель с женщиной, которую ты подставил. Пусть даже неумышленно.

Дима стал задерживаться где-то, с кем-то. Он был молод, талантлив и чист душой — с кем-то. Не с Анжелой.

Анжела не упрекала Диму. Боялась, что он вовсе слиняет. Но ее благородство тоже не устраивало неуравновешенного Диму. Поскольку ее высота напоминала о его низости.

Случается обычно то, чего боишься. В один прекрасный день Дима слинял. Испарился. Потом материализовался у актрисы Ганушкиной. У Ганушкиной харизмы было в избытке. Эта самая харизма лезла из ушей, из глаз, изо всех дыр.

Жена Николая Елена оказалась права. Предательство передается по цепочке. Значит, Ганушкина когда-нибудь предаст Савраскина. Но это когда-нибудь. А сейчас Анжела — одна в большом городе. У нее остались маленькая квартирка с видом на лесопарк, молодость и горло со свистком.

Снега Килиманджаро потускнели и подтаяли, но все-таки манили и звали, несмотря ни на что.

Музыкальный продюсер Марк Тамаркин разговаривал по телефону со своей женой Тамаркой. (Отсюда — псевдоним продюсера.)

Открылась дверь, и вошла Анжела.

Продюсер сильно обрадовался, но не захотел обнаружить радость и продолжал разговаривать с Тамаркой как ни в чем не бывало.

Анжела ждала.

Марк положил трубку и безразлично поздоровался:

— Привет. Сдаваться пришла?

— Почему сдаваться? — не согласилась Анжела. — Сражаться. И побеждать.

Марк вгляделся повнимательнее. В девушке что-то изменилось. Она стала более наполненная. Не такая пустая. Из боковой двери появился Стас.

— Ну что, не нашла другого продюсера? — добродушно поддел он.

— А я и не искала.

— Слушай, а ты из какой деревни приехала? — спросил Марк.

— Вы уже спрашивали, из Мартыновки. Это не деревня, а поселок городского типа.

— На Азове?

— На Азовском море. А что?

— Там сейчас будут Лас-Вегас строить. Принято решение: все игорные дома вынести из больших городов в одно место. Так что все пороки большого города стекутся в твои края.

— Страсти и пороки, — поправил Стас. — Пороки без страстей не бывают.

Анжела вспомнила высокий берег над морем.

Берег перероют. Белые хаты снесут, сады погубят. Зато появятся рабочие места. Кто-то обрадуется. Кто-то огорчится.

А морю — все равно. Оно зависит только от Луны.