Дразнилки Матюхин Александр

Глава вторая

Выхин проснулся ночью от неприятного ощущения.

Кто-то ходил по квартире. Чужой, незнакомый и незваный – или же, наоборот, старый гость, от которого никак не избавиться.

Его легко можно было вычислить по шелесту занавесок, скрипу половиц и дверных петель, по далеким звукам сигнализаций и подмигиванию фонарей с улицы. Кто-то осматривал кухню, ванную, туалет, комнату родителей, кто-то осторожно заглянул в бывшую детскую и прошептал, целясь в подсознание еще не до конца проснувшегося Выхина:

– Жирный пончик, дай талончик.

Возможно, это был сон, продолжение затянувшегося кошмара.

– А Лёва выйдет? – тонкий пацанский голосок раздался у самого уха. Говорили с надрывом, издеваясь. – Мячик захватит? Мне мячик нужен, футбольный, кожаный. Помнишь, все говорили, что он потерялся?

Выхин вздрогнул и плотнее закутался в спальный мешок. Развешенные над головой пододеяльники пропускали холодный ночной свет, и на его фоне медленно размазалась человеческая тень.

– Хватит бегать, – сказала тень. И тут же добавила другим, маминым голосом: – Понастроил непонятно чего. Стулья тебе зачем? Пододеяльники кто убирать будет? Разбирай немедленно.

– Это моя крепость. В нее никто не может сунуться. Никто плохой, – шепнул Выхин и осекся, закрыл рот ладонями.

Тень отреагировала на его шепот, мотнула большой головой. Вдоль натянутой на спинку стула простыни поползли тонкие пальцы, дотронулись до ткани, провели по ней, будто проверяли на прочность.

– Хитрый, – сказала тень негромко, и Выхин узнал этот голос.

Где-то неровным хором заскрипели старые окна. По полу потянуло холодом, совершенно неуместным в августе. Холод коснулся щек Выхина, его губ, забрался внутрь спального мешка.

– Выходи оттуда, – сказала тень снова маминым голосом, но уже без особой надежды. Длинные расплывчатые пальцы продолжали гладить ткань. – Скоро ужин, а ты до сих пор не разобрал эти свои поделки. Значок валяется какой-то. Влюбился, что ли?

Выхин не ответил.

Тень вздохнула – так вздыхала мама, желая показать, что ей очень не хочется наказывать Выхина за какой-нибудь проступок. От этого вздоха ему всегда становилось стыдно и хотелось что-нибудь исправить. Маме и так сложно в жизни, а тут еще он со своими проказами…

– Лёва, выходи. Пора гулять, как договаривались.

На этот раз Элкин голос. Выхин мгновенно вспомнил, как она вот так звала его с улицы, крича на весь двор. Чтобы все поняли, что гулять с Выхиным не зазорно.

Но той Элки больше нет. Вместо нее взрослая странноватая женщина в армейских брюках.

– Вали отсюда, – пробормотал Выхин. – А не то…

– Что? Зуб мне выбьешь, как тогда? – снова знакомый голос. Дюша Капустин собственной персоной.

В ночной темноте легко можно было вспомнить его лицо, с размазанной по щекам кровью и разбитой, стремительно распухающей губой.

– Выйду и выбью, – буркнул Выхин. – Мне не сложно повторить.

В голове сновали разные мысли. Сон сливался с явью, а настоящее с прошлым. От холода по телу побежали крупные мурашки. Натянутые простыни шевельнулись, потом пошли волнами, и в самодельную крепость ворвались запахи зимнего леса. Где-то закапала вода, хрустнула наледь, зашумела горная река. Та самая.

– Выходи, выходи, – голос Дюши Капустина. – Разберемся на месте. Или слаб?

Его подначивали, глупо и примитивно. Выхин закрыл глаза и позволил сознанию восстановить в памяти тот самый лес, поляну, где из-под тающего снега выползали на поверхность рыхлые рыжие холмики травы и валялись камни, изрисованные ледяными линиями.

Всего лишь сон. Наваждение. Незваный гость остался в кошмарах.

Тень сопела, выжидая. В крепость ей не проникнуть.

– Убирайся, я все равно не выйду, – пробормотал Выхин, не открывая глаз.

Он стоял на изломе поляны и смотрел, как люди-уродцы загоняют жирного пацана на лед, на скользкий край, позади которого – черная февральская река. Все смеются, улюлюкают, радуются. Только одна девочка не смеется, это Элка. Она серьезная и сосредоточенная, а в руке у нее нож.

– Убирайтесь, – повторил Выхин тени и сну.

И вдруг стало тихо.

Ощущение чьего-то присутствия прошло. Выхин открыл глаза и увидел над головой натянутые простыни и желтоватый свет, проникающий сквозь них. Никого в квартире больше не было.

В самодельную крепость начала медленно просачиваться южная духота.

– Хрен вам, а не мяч, – сказал Выхин в пустоту. – Я не просто так столько лет убегал, чтобы попасться.

А про себя подумал: убегал, но не убежал. Вернулся туда, откуда все и началось. Значит, пришло время собирать камни.

Сон его все же одолел. В этом сне Выхин снова впервые оказался в Псыуфше.

Ему было четырнадцать с половиной, он соскочил со ступенек вагона на перрон и сразу же ощутил запах вокзала. Накинулись масляные и бензиновые привкусы, аромат жареной курицы и горячего кофе, сигаретного дыма и помойки. Водители такси, опять же, как голодные собаки, оценивали высоченного пацана – напасть или подождать?

К нему подошел неизвестный мужчина, протянул руку для рукопожатия:

– Привет, богатырь, где мамку-то потерял?

Это был Иван Борисыч, дядя Ваня, статный, широкоплечий, красивый. Он вытряхнул из недр вагона клетчатые сумки с вещами, два кожаных чемодана и потрепанный торшер, следом выудил, будто подцепленную на крючок, маму и успел поцеловать ее усами, прежде чем поставил на перрон.

– Ну вот, доехали! Справились!

Выхин озирался. Никогда раньше он не выезжал за пределы своего родного городка под Мурманском. Там сейчас была зима, минус двадцать, а здесь – плюс шесть, голубое небо, огромное солнце, сверкающая наледь на окнах вокзала и капающие сосульки на козырьках крыш. За вагонами вразброд выстроились деревья, похожие на оловянных солдатиков. И еще вдалеке утопали в зелени холмов треножные столбы электропередачи.

Выхину сразу же сделалось жарко, он избавился от куртки, оставшись в водолазке. Мама взяла его за руку. Дядя Ваня удивительным образом собрал весь багаж чуть ли не в охапку и поволок его.

– Добро пожаловать в Псыуфше, – на ходу говорил дядя Вяня. – Это по-адыгейски примерно означает «Холодный берег». Знаете, почему? У нас тут две большие и очень холодные реки. Одна пересекает город на севере, а вторая на западе. Они даже летом холодные, я вас свожу обязательно. На улице плюс сорок, а в воде – плюс пять! Околеть можно в момент. Там, где обе реки уходят в горы, можно в августе наткнуться на лед вдоль берега… А название адыгейское, потому что тут раньше все земли принадлежали адыгейцам. Лес их, море их тоже, горы эти, холмы. Тут много адыгейских названий, всего такого. Сначала уху непривычно, а потом нормально. Такой красоты никогда, наверное, не видели. Какие тут водопады! Какие пещеры! А дольмены? Знаете, что такое дольмены?..

Дядя Ваня еще много о чем говорил, Выхин уже не помнил. Он так устал трястись в поезде, что хотел растянуться где-нибудь и нормально выспаться. Хоть на холодном берегу реки, хоть в адыгейских горах.

Со слов мамы выходило, что это никакой не город, а так, небольшое курортное поселение около моря. Спокойное и тихое, а главное – теплое. Выхин думал, что увидит скопище одноэтажных домиков за заборами, сельские дороги, гусей и коров на обочинах. Однако же дядя Ваня погрузил их в старенькие «Жигули» седьмой модели и вывез к многоэтажным домам вполне приличного вида.

– Микрорайон «Жемчужный», – весело сообщил дядя Ваня, припарковавшись у подъезда панельной пятиэтажки. – Новенький, шесть лет назад построили. Детская площадка, пивная, на первом этаже вон там кафе «Светлана», все по высшему разряду. Ты, Оленька, не думай, что в глушь какую-то заманил. Иван Борисыч слово держит!

«Оленька» звучало странно из уст незнакомого прежде человека. Так маму никто не называл. Впрочем, Лёву Выхина готовили к приезду, объясняли. Мама рассказала, как познакомилась с дядей Ваней в санатории два года назад (помнишь, ездили в Сочи по путевке с работы?), долго переписывалась с ним и решилась переехать на юг, пожить, притереться.

Папа Выхина к тому моменту уже давно и безвозвратно растворился в столице вместе с новой женой. Мама не то чтобы расстроилась, а даже вздохнула с облегчением. Характерами они с папой не сошлись капитально. Она бойкая, болтливая, любительница путешествий, а он замкнутый и немногословный, проводящий много времени за книгами или перед компьютером. Выхин точно знал, что он в отца, и ему было комфортно по вечерам сидеть рядом с папой и поглядывать на экран монитора, на котором зеленые клыкастые орки строили оружейный завод.

Но при разводе никто у Выхина не спрашивал, с кем будет лучше жить. Он остался с мамой, постоянно соприкасаясь с ее адреналиновым нравом и слыша в ссорах: «Не знаю, что с тобой делать, вот уж характер достался…»

Выхин и внешностью, и по комплекции походил на папу: вымахал на метр восемьдесят пяь, весил сто десять кило и в мурманской школе получил уважительное прозвище «Терминатор».

– Почему мы переезжаем? – спрашивал Выхин, когда мама рассказывала ему про таинственного дядю Ваню с юга. Он не хотел переезжать. Не то чтобы боялся – просто не любил суеты, которая немедленно бы заняла большую часть его жизни.

Мама отвечала:

– Ситуация так сложилась, понимаешь. Сложно все. Тут ни зарплаты нормальной, ни работы, ни отношений… Я устала. Хочется чего-то такого, чтобы с ног на голову, и чтобы счастье для нас всех.

Он ни черта не понял из ее объяснений, но решил, что это очередная мамина причуда, свойство характера – постоянно убегать от проблем, верить в лучшее на горизонте.

– На юге все хорошо живут, – заверяла она. – Там грецкие орехи на земле валяются, в каждом доме – огород. Помидоры с куста, огурцы, ну? Черешня, опять же, ты же любишь черешню.

Он любил свою уютную комнату, где стены были обклеены плакатами, шкаф трещал от книг, а из окна был виден школьный стадион, где зимой часто играли в хоккей местные любительские команды. Он любил холод и полярную ночь, а еще чернику с брусникой, влажный мох на камнях, прозрачную воду в озерах, бледный свет фонарей, отраженный от снега.

Что ему предлагали взамен?

– Я уверена, мы там будем счастливы, – говорила мама. – Все вместе.

И вот чудной пейзаж, непривычная погода, стойкая влажность, забивающаяся в ноздри. Стайка парней его возраста оккупировала скамейку у подъезда. Сидели, как положено, на спинке, похожие на воробьев. Один крутил в руках футбольный мяч, второй игрался кассетным плеером. Они разглядывали Выхина, будто диковинную игрушку.

Кто-то сказал негромко:

– Какой он здоровый!

Раздался нестройный хор смешков.

– Жирнющий.

Кажется, подростки только что определились, как к нему относиться. Место под солнцем придется выгрызать.

Выхин заторопился. Подхватив клетчатую сумку, потопал на пятый этаж следом за дядей Ваней и мамой. Уже в квартире подавил желание броситься к окну и разглядеть пацанов с лавочки как следует. Чтобы в случае чего, потом… ну… В прошлой школе его не дразнили за рост и вес. Когда ты выделяешься на фоне остальных, люди вокруг рано или поздно привыкают. Но нужно время и умение постоять за себя. А драться Выхин умел.

– Будьте как дома, вот ванная, вот туалет, дальше по коридору комната, ну и там дверь, это детская для Лёвы. Всё по высшему разряду.

Квартира была больше, чем та, в которой Выхин жил на Севере. Просторная, светлая, с широким коридором. Санузел, опять же, раздельный. Это круто.

– Пойдем, – шепнул дядя Ваня, беря Выхина под локоть. – Покажу кое-что, пока мамка носик пудрит.

Он провел Выхина по коридору, а затем с некоторой взрослой торжественностью открыл дверь в одну из комнат.

– Мне сказали, что ты любишь рисовать, – добавил дядя Ваня. – А я как раз люблю делать разные штуки из дерева, вроде столов и стульев. Зарабатываю этим, можно сказать. Ну вот и решил совместить приятное с полезным… Надеюсь, понравится.

Выхин сразу увидел новенький стол, стоящий у окна. Красивый, ладный стол неправильной формы, не прямоугольный, как обычно, а с закругленными углами и с овальным изгибом внутрь, чтобы удобнее было сидеть. На столе аккуратно лежали листы бумаги, пачка цветных карандашей, пенал, тюбики с акварелью и набор кисточек.

– Это тебе для творчества, – сказал дядя Ваня. – Мама рассказывала, что ты любишь рисовать. Ничего не имею против. Развлекайся.

Он протопал по коридору и где-то там начал суетиться, переносить вещи, громко болтать с мамой, наполняя квартиру жизненной суетой.

Выхин же застыл у полоски ковра своей новой детской и долго так стоял, пытаясь разобраться в ощущениях. Это место пока не приняло его, да и непонятно, примет ли.

Даже спустя много лет, во сне, поднимая с илистого дна воспоминаний давно стершиеся образы, Выхин помнил, как стоял на пороге детской и надеялся, что в городке со странным названием ему будет неплохо.

Вот только с подарком дядя Ваня не угадал. Выхин рисовал ручкой в тетрадях, и никак больше.

Перед рассветом пришел еще один сон. Он как будто ждал возвращения Выхина, чтобы напомнить о себе, взбудоражить образами.

Только что молодой Лёва Выхин находился в новообретенной детской комнате, а вот он же спускается по лестнице, зажав под мышкой хрустящий пакет.

Выхина отправили выбросить мусор, а затем купить хлеба и соли в магазине на углу дома. Он помнил, что прошла неделя с момента приезда в город, но не помнил, видел ли Элку раньше. Возможно, видел, но не обращал внимания. А тут вдруг столкнулся с ней у дверей из подъезда. Элка – хотя он тогда не знал ее имени, но сон мгновенно настроил все детали – тоже держала в руках потрепанный пакет. Ее каштановые волосы были собраны в хвост, но челка закрывала лоб и левый глаз. Одета Элка была в белый сарафанчик с желтыми пятнышками ромашек, а на ногах – сандалии, будто сейчас было лето, а не конец февраля.

– В магазин? – беззаботно спросила она.

Он неопределенно повел головой, не найдя сразу, что ответить. Выхин вообще часто терялся при общении с незнакомыми людьми. А вот Элке, наоборот, общение давалось легко. Едва спустились с крыльца, она предложила:

– Пойдем вместе, так веселее. Ты из какой квартиры?

– Из сорок девятой.

– Никогда тебя раньше тут не видела. А я бы запомнила. Недавно приехал?

– Недавно.

– Странный ты турист. К нам приезжают летом, на море. Зимой тут делать нечего, разве что на реках сплавляться. А больше и не знаю зачем. Даже кинотеатр закрыли прошлой осенью. Вообще скукотища.

– Мы насовсем приехали вроде бы, – ответил Выхин.

В этом сне Элка, конечно же, уже знала, как его зовут. На холоде у нее раскраснелись щеки. Выхину захотелось стащить куртку и отдать Элке, чтоб согрелась, но он этого не сделал, не в тот день.

– К дяде Ване, что ли? – присвистнула Элка. – Жену нашел? Наконец-то. Он мужик хороший, нам мебельный гарнитур сделал и кухню. Папа говорит – за копейки. Штучная работа, такое не купишь!

– Руки у него откуда надо растут, – согласился Выхин.

Он стеснялся разглядывать Элку, хотя очень хотел. Приходилось бросать на нее осторожные взгляды, пока она не видит, запоминать и складывать в копилку памяти.

Милая, милая Элка. Что она в нем такого нашла?

Глаза у нее были оранжевые, густые, как яичный желток. Губы тонкие, ниточкой. Еще Выхину нравились ее пальцы – длинные, тонкие, с аккуратными ноготками. Он вдруг представил, как Элка берет его этими пальцами за подбородок, притягивает к себе, близко, очень близко, зажмуривается… и целует.

– Он твой отчим, получается?

– Пока еще нет. Свадьба через три месяца вроде бы.

– И твоя мама вот так запросто переехала в другой город жить к незнакомому мужчине? Издалека?

– Она у меня отчаянная.

– А ты?

Выхин пнул валяющуюся на обочине пустую алюминиевую банку и рассказал о любимом северном городе, где остались одноклассники, кружок по рисованию, секция по баскетболу, плакаты из кино на стенах, хоккей, бокс и много-много всего родного и дорогого сердцу.

– Страшно, наверное, вот так переезжать в незнакомое место.

– Не страшно, а некомфортно, что ли. Представь, тебя вынули из той жизни, которая нравилась, и поставили в другую жизнь, где вообще все незнакомо и непривычно.

Они прошли мимо старой баскетбольной площадки. Кольца были погнуты, стерлись линии разметки, столбы густо заросли разноцветными бумажками объявлений, а асфальт пошел трещинами и частично зарос травой. Но какие-то мелкие ребята, лет десяти или даже меньше, все равно гоняли там мяч, упражняясь в обводке. Жизнь здесь, наверное, текла своим чередом и была ничуть не хуже. Но в эту жизнь Выхин пока еще не влился как следует.

– Я недавно читала в папином журнале штуку по психологии, – сказала Элка. – О том, как бороться с разными страхами. Их нужно изолировать. Знаешь, типа как посадить страшного большого пса в клетку. Только внутри своей головы. Вот боится человек, например, темноты. Он может представить темноту как какого-то страшного монстра и мысленно – опа! – посадить его под замок. И если повторять это действие снова и снова, то рано или поздно страх пройдет, потому что будет крепко заперт. Сечешь?

– Интересная задумка, – согласился Выхин, гоняя носком ботинка пустую жестяную банку.

– Дарю, как другу. Ты бывал когда-нибудь в настоящем лесу? – неожиданно перевела разговор Элка, когда они подошли к магазину.

– В таком, как здесь, нет. У нас нет больших деревьев, слишком холодно. Только сопки, карликовые березы, кустарники, болота и озера.

– Звучит не очень.

– Это потому, что ты никогда этого не видела.

Элка протянула ладонь и сказала:

– Тогда давай условимся. Я показываю тебе здешний лес, а ты мне как-нибудь потом покажешь эти твои сопки и карликовые березы.

– И угощу черникой и брусникой, – добавил он и пожал Элкину руку.

Сон подернулся дымкой. Элка сказала:

– Я больше люблю груши.

Голос у нее сделался взрослый, из две тысячи девятнадцатого. Выхин огляделся и вдруг понял, что оказался в продуктовом магазине, которого на самом деле уже не существовало. Внутри было пусто. Плитка под ногами потрескалась, а между щелей пробивались пучки травы, мха, нелепые куцые кустики. Сквозь потолок проросли ветви деревьев, проглядывали лучи летнего солнца. Свет был изумрудный, насыщенный зеленью листьев.

Прокатилась магазинная тележка, вихляя на двух колесах, соскочила с пола и уткнулась носом в земляную мякоть. Выхин увидел, что через пять или шесть метров магазин растворяется в лесу, будто обступившие сосны, кусты папоротника, высоченные кедры пожирают стены вместе с воспоминаниями.

Как это обычно случается во сне, Выхин не мог пошевелиться, не мог осознанно двигаться, ему оставалось только разглядывать странную трансформацию. Магазин постепенно растворялся. С сухим треском лопались плитки пола, исчезали под напором выползающей из-под земли травы. Рухнул кусок потолка, подняв облако пыли – из нее выпорхнули какие-то мелкие птицы и заверещали, мечась в останках помещения.

– Алла, Алла, в ноздри спички напихала, – сказала Элка взрослым голосом. – Помнишь, меня так поддразнивали? Мода была на дразнилки. Это все Андрей, идиот, притащил журнал со стишками. Ребята его до дыр зачитали и все выучили, как положено. Ты как раз приехал в те дни, когда Андрей и его банда шлялись по улицам и искали, кого бы еще подразнить. Вроде бы безобидно, но странно. Взрослые же люди все. Помнишь, как тебя дразнили? Помнишь самую лютую дразнилку?

Он вспомнил – впрочем, никогда и не забывал. Дразнилка была не одна. Все, что рифмовалось со словом «жирный». Никаких богатырей, терминаторов или великанов. Только жирный.

Выхин опустил взгляд и увидел ладонь Элки, которую все еще сжимал в своей ладони – взрослые толстые пальцы; неухоженные, а потому короткие, ногти; под ногтями кое-где забились комочки грязи, торчали заусенцы, а еще белел на темной коже большого пальца кривой шрам до запястья.

– Камнем поцарапала, – пояснила Элка, будто знала, о чем думает Выхин. – Больно, но не смертельно, не переживай. Пойдем.

Он не видел ее лица, но почему-то сразу понял, что это говорит взрослая Алла, нынешняя.

– Куда?

– В лес, конечно. Только что разговаривали. Я хотела тебе показать. То самое место, где пропал Андрей, брат.

Выхин сделал шаг и моргнул. Дымка развеялась, будто откуда-то резко подул ветер. Стало холодно, как в феврале, зыбко и некомфортно.

Он стоял в магазине, у прилавка. Перед продавщицей лежали яблоки в сетке, батон, пакет молока. За ее спиной выстроились рядками бутылки алкоголя и сигаретные пачки. Где-то тихо играла музыка.

– Я больше люблю груши, – повторила Элка.

Она стояла тут же, у прилавка, и разглядывала Выхина большими оранжевыми глазами. Ноздри у Элки были разорваны, в них торчали спички, штук по десять в каждой. С кончиков спичечных головок на губы Элки, на подбородок и ворот сарафана капала густая темная кровь.

Глава третья

Утром Выхин первым делом побрился и стал выглядеть, как показалось, моложе, свежее, что ли.

Еще бы убрать набухшие мешки под глазами, морщины, впалые щеки и бледно-желтоватый оттенок лица…

Сразу после завтрака принялся во второй раз осматривать квартиру, более тщательно. Первым делом разложил на кровати найденную одежду отчима, прощупал карманы, вкладки, нашел пятьсот рублей в нагрудном кармане старенького пиджака и еще немного мелочи в потертых джинсах (на всякий случай примерил их, но, конечно же, не влез, потому что Иван Борисыч был на полметра ниже и сильно худее).

Затем осмотру подверглась одежда матери – ее оказалось немного, даже стыдно было, что от мамы почти ничего не сохранилось. Выхин в растерянности обшарил шкафы, заглянул в серость пыльных антресолей, внутрь диванов и на балкон. Улов вышел небогатый, всего лишь два сарафана, старое платье, несколько потертых юбок, стопка писем от него, Выхина. Писем было штук десять, не больше – Выхин писал их в университете, потом перестал. А мама вот сохранила. Признаться, Выхин давно забыл содержание. Наверняка там были какие-то скупые отчеты о студенческой жизни, короткая выдержка для успокоения мамы, как положено.

Он взял первый конверт, выудил лист в клеточку, пробежался глазами по кривым и уже почти выцветшим буковкам. Сухое, монотонное изложение, как он и догадывался: кормят так себе, купил новые туфли, закрыл сессию, впервые прокатился на катере – понравилось. Письмо было всего на страничку. Никаких «целую», «люблю». Дата – осень две тысячи четвертого. Выхин перевернул страницу и вздрогнул – с обратной стороны на него смотрела мама, нарисованная шариковой ручкой. Молодому Выхину удалось отметить грусть в мамином взгляде, первые морщинки, серебристые нити седых волос. Снизу короткая подпись: «Рисовал по памяти, не обижайся». И он вдруг вспомнил, как создал этот портрет, сидя в комнате общаги, в наушниках, под скрип кассетного плеера. Где-то за спиной соседи играли в Quake по очереди, матерясь, отбирая друг у друга мышку, и то и дело бегали к форточке, чтобы затянуться сигаретой – одной на всех. Почему-то тогда Выхину захотелось вспомнить маму, вот он и нарисовал, вкладывая в рисунок потерянные эмоции. Работа заняла час или полтора. Он еще несколько дней размышлял, стоит ли отправлять письмо с портретом, а потом решился. Мама написала в ответ что-то про сильную любовь, но мамины эмоции давно стерлись из его памяти.

А сейчас вернулись.

Виной всему был город, вместе с ним квартира, старые знакомства, жара, ворох вещей. Все вокруг, в общем. Возвращалось. Выбивало из зоны комфорта. Он в очередной раз пожалел, что решил приехать. Дурацкая затея.

Но почему же тогда приехал? Он и сам не знал. На карте страны оставалось еще невероятное количество мест, где он не был, где его никто не догонял. Он мог помчаться куда угодно, высадиться на любой безлюдной станции любого маленького или большого города – но в последний момент решил отправиться именно сюда.

Может быть, это судьба? Только Выхин не верил в судьбу. Он верил в психическую болезнь, которая вызвала галлюцинации, верил в то, что никогда не сможет уснуть за пределами самодельной крепости из одеял из стульев, верил в неотвратимость наказания – но не в судьбу. Тогда зачем он здесь? Какая, блин, мотивация?

Выхин убрал письма в пакет, где хранились его сокровища. Подумав, выудил тетрадь зеленого цвета и отыскал портрет пятнадцатилетней Элки. На рисунке Элка была такая же, как и в прошедшем сне – окровавленная, с торчащими из разорванных ноздрей спичками. Кое-какие спички горели, подпалив челку и сделав непроницаемо-черным левый глаз. При этом Элка улыбалась безумной, странноватой улыбкой. Рисунок этот был последним в тетради, после него осталось еще шесть чистых страниц.

Выхин вырвал нарисованную Элку, смял, выбросил, а после стал собирать по квартире собственные старые вещи.

Их оказалось еще меньше, чем маминых. В одном из шкафов Выхин нашел две водолазки. На балконе в ветхой коробке лежали штаны, кроссовки, несколько рубашек. И, конечно, нашлась любимая зеленая куртка, модная, финская, с девятью карманами, включая два секретных. Устаревшая. Выхину ее купил настоящий отец в Мурманске.

Сейчас куртка уже не казалась непревзойденно крутой, как много лет назад. Она выцвела, съежилась, кое-где протерлась. Но в этой куртке Выхин хранил самые потаенные воспоминания. Он осторожно прощупал кармашки и в одном из секретных, подшитых под воротом, наткнулся кончиками пальцев на что-то неровное и острое. Дыхание тут же сбилось. Из ночного кошмара дыхнуло холодом, и где-то внутри головы детский голос спросил: «А Лёва выйдет?»

Хрена с два!

Выхин подвернул ворот, расстегнул молнию и вытащил из кармана небольшой камешек.

Он был шероховатый и теплый на ощупь. Не круглый, а вытянутый, с грубыми уголками. Выхин повертел его в пальцах и сразу же нашел красные рваные линии на угольно-черной поверхности. Когда-то давно этот камешек был частью стены старой пещеры в лесу. Выхин закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, пытаясь вспомнить рисунок, который завораживал его в юности, но на этот раз память не желала выуживать нужные детали. Перед глазами всплывали только обрывки линий, какие-то замысловатые узоры, белые кляксы на камнях, куски рваного мха. Запахло влажным весенним лесом, потянуло сквозняком. Зачесалась кожа на локтях и на груди. Кто-то шепнул на ухо: «Твари божии помнят тебя. А ты не забыл?»

Лес и пещера звали его к себе. Может быть, из-за них он и приехал?

Выхин открыл глаза. Камешек в ладони сделался ледяным. А еще на закругленном краю появилась маленькая и размытая капля крови.

Видение почти сразу пропало. Ничего интересного и никакой крови. Но почему-то сразу задрожали руки. Он вспомнил, как весной двухтысячного принес домой три таких камня и рассовал по разным местам, надеясь, что ни мама, ни отчим никогда их не найдут. Сейчас на ладони лежал один. А где еще два? И почему это вдруг сделалось так важно? Он нахмурился, пытаясь добраться до воспоминаний, которые спрятал особенно глубоко. От которых, в общем-то, и бежал все это время.

Ничего не получилось.

Он хотел позавтракать в кафе, а не дома.

Это была навязчивая мысль, которая преследовала Выхина с пробуждения. Обязательно: крепкий черный кофе без сахара, омлет или яичница, жареная сосиска и горячий бутерброд, причем с долькой помидора.

Последний раз Выхин мог позволить себе подобный завтрак больше полугода назад, когда бездумно тратил остатки денег на гребне очередной эмоциональной волны. Перед Новым годом он успел устроиться на работу консультантом в небольшой конторе по продаже оргтехники в Омске. Проработал две недели, получил аванс и в сотый, наверное, раз почувствовал острое желание сбежать из города. Крепость из простыней и стульев на съемной квартире больше не казалась надежной, чувствовался холод преследователя, его неторопливая поступь и гнилой запах. Тогда Выхин отправился в дорогой ресторан и за полтора часа неторопливого ужина потратил девять тысяч рублей на еду и алкоголь. Именно с того похода началось его последнее на сегодня бегство.

Он прогулялся вокруг дома, прячась в тени деревьев от подступающей жары. Даже утром она заполняла все вокруг, делала движения медленными, а мысли – вялыми. Пытался вспомнить, где тут раньше были какие-нибудь приличные кафе. Вместо столовой, где они с мамой покупали фруктовое желе и мороженое, теперь стоял типовой банк. Рядом – ларек, предлагающий шаурму и курицу-гриль. Неплохое сочетание. Вокруг него толпилась молодежь. Сверкали намазанные кремом загорелые спины, лился девичий смех, гремела музыка. Ребенок лет четырех пытался одной рукой удержать надувной круг, а второй запихнуть в рот рваный клок сладкой ваты. Самое время для утреннего похода на море.

Солнце припекало, Выхин мгновенно пропотел и, перейдя через дорогу следом за цепочкой бледнокожих туристов, нырнул за стеклянную дверь кафе «Грузия». Кажется, раньше на этом месте ютились однотипные металлические гаражи.

В кафе было прохладно, это главное. К тому же вкусно пахло жареным мясом, острыми специями, кофе. Из-за стойки выглянула женщина лет тридцати с хвостиком, показавшаяся Выхину знакомой. Она улыбнулась, спросила:

– Покушать хотите? – Затем улыбнулась еще шире – так улыбаются старым знакомым: – Ничего себе, это ты!

Он неопределенно шевельнул плечом, как обычно делал, если не знал, что ответить. Женщина же затараторила с типичным кавказским темпераментом, выскочив из-за стойки:

– Выхин! Лёва! Господи, как изменился-то! На лицо бы никогда не узнала, а вот по росту – зараз! Какой был богатырь, такой и остался! Хотя, вру, еще выше стал! Дай обниму, что ли!

Она полезла обниматься, от нее пахло тушеной капустой, а Выхин никак не мог вспомнить, где видел это красивое грузинское лицо с тонкими губами и большими черными глазами.

– Забыл, черт! – радостно сообщила она, отстраняясь. – Столько времени прошло, конечно! Маро, ну? Маро из соседнего двора. Тили-тили-тесто, жених и невеста, такие дела. Помнишь?

Он вдруг почувствовал февральскую прохладу, тонкий лед под ногами и мутную реку, лениво тащившую скопившуюся зимнюю грязь сквозь лес. У берега вода была радужного цвета. Кое-где рябью плавали веточки и гнилые листья. А на льду стояла грузинская девочка с камнями, зажатыми в кулачках. Уже тогда у Маро были такие же большие красивые глаза.

Невеста Капустина, как ее называли в шутку. Обещали поженить, когда дорастет. В двухтысячном Маро было одиннадцать. Вместе со своим старшим братом она неотступно бегала в компании местных пацанов по дворам и с неуемной старательностью копировала за ними все подряд.

Выхин начисто о ней забыл, а сейчас вот вспомнил. Будто открылась в голове неприметная шкатулка, выпустившая на волю облако воспоминаний: то были запахи, ощущения, детали, эмоции.

Видимо, сейчас Выхин выглядел слишком ошарашенным, потому что Маро звонко захохотала, взяла его за плечи и повела, не терпя возражений, в глубину пустого зала, мимо столиков, укрытых зелеными скатертями. Усадила на диванчик у окна, хлопнула о стол ламинированным меню.

– Заказывай, дорогой. Покушаешь, тогда голова заработает. А то будто спросонья. У нас отличные завтраки. Омлет хочешь с сосисками? Или жареная свинина. Еще курица есть с хрустящей корочкой, закачаешься! Что заказать?

– Кофе, – выдавил он, не успевая справляться с эмоциями. – Давайте сначала кофе и яичницу, что ли… И еще что-нибудь горячее, из закусок.

– Гренки с сыром, – сообщила Маро. – Немного вина с утра, а? Настоящего, грузинского.

Выхин кивнул. Маро упорхнула через зал, за стеклянную перегородку, откуда доносились запахи еды и лилась грузинская музыка.

Вспомнил кое-что еще. Одиннадцатилетняя Маро швыряла в него камешки и называла жирным, как все в их компании. Она же протянула Капустину металлический кусок трубы и сказала (Выхин точно воспроизвел в голове грузинские шипящие согласные, разорвавшие морозный воздух): «Выщиби ему зубы, штоб не болтал разного».

Но прошло девятнадцать лет. Маро выросла и стала другой. Люди меняются. Почти всегда.

Взрослая Маро вернулась с подносом, поставила перед Выхиным тарелку с яичницей, бокал вина, уложила столовые приборы, несколько кусочков черного хлеба, а потом села на диван напротив, сложив руки на столе.

– Господи, ты так изменился! – повторила она. – Слов нет. Смотрю на тебя и понимаю, как быстро бежит время. И как оно меняет людей.

Он надломил хлеб, макнул кусочек в яичный желток.

– К отчиму приехал? Я слышала, он умер. Печальная история.

– Все умирают, – ответил Выхин.

– Ты же не злишься на меня? – Глаза Маро округлились. – Выхин, серьезно? Столько лет прошло! Я уже почти и не помню ничего. Да, задирали тебя. Гоняли по лесу, было дело. Думаешь, мне не стыдно? Я Вано говорила, что он форменный идиот, раз шлялся за этим Капустиным! Ну ты же знаешь, как бывает, – когда вся толпа бегает за лидером, сложно включать здравый смысл. У меня и в мыслях не было, что ты до сих пор…

Выхин слушал ее торопливый говорок с акцентом, а сам ел, наслаждаясь каждым кусочком яичницы и каждой крошкой хлеба. Отпил вина, разомлел от забытого вкуса. Паленое вино на вокзалах, которое продавали на розлив в пластиковые стаканчики, было отвратительно-кислое, с ощутимым привкусом уксуса и спирта. А тут… За одно только вино он готов был простить Маро вообще все.