Из луковицы в морковь Шекли Роберт

Роберт ШЕКЛИ

ИЗ ЛУКОВИЦЫ В МОРКОВЬ

Вы, конечно, помните того задиру, что швырял песком в 97-фунтового хиляка? А ведь, несмотря на притязания Чарльза Атласа, проблема слабого так и не была решена. Настоящий задира любит швырять песком в людей; в этом он черпает глубокое удовлетворение. И что с того, что вы весите 240 фунтов (каменные мускулы и стальные нервы) и мудры, как Соломон, - все равно вам придется выбирать песок оскорбления из глаз и, вероятно, только разводить руками.

Так думал Говард Кордл - милый, приятный человек, которого все всегда оттирали и задевали. Он молча переживал, когда другие становились впереди него в очередь, садились в остановленное им такси и уводили знакомых девушек.

Главное, люди, казалось, сами стремились к подобным поступкам, искали, как бы насолить своему ближнему.

Кордл не понимал, почему так должно быть. и терялся в догадках. Но в один прекрасный летний день, когда он путешествовал по Северной Испании, явился ему бог Тот-Гермес и нашептал слова прозрения:

- Слушай, крошка, клади в варево морковь, а то мясо не протушится.

- Морковь?

- Я говорю о тех типах, которые не дают тебе жить, - объяснил Тот-Гермес. - Они должны так поступать, потому что они - морковь, а морковь именно такая и есть.

- Если они - морковь, - произнес Кордл, начиная постигать тайный смысл, тогда я...

- Ты - маленькая, жемчужно-белая луковичка.

- Да. Боже мой, да! - вскричал Кордл, пораженный слепящим светом истины.

- И, естественно, ты и все остальные жемчужно-белые луковицы считаете морковь весьма неприятным явлением, некоей бесформенной оранжевой луковицей, в то время как морковь принимает вас за уродливую круглую белую морковь. На самом же деле...

- Да, да, продолжай! - в экстазе воскликнул Кордл.

- В действительности же, - объявил Тот-Гермес, - для каждого есть свое место в Похлебке.

- Конечно! Я понимаю, я понимаю, я понимаю!

- Хочешь порадоваться милой невинной белой луковичкой, найди ненавистную оранжевую морковь. Иначе будет не Похлебка, а этакая... э... если так можно выразиться...

- Бульон! - восторженно подсказал Кордл.

- Ты, парень, кумекаешь на пять, - одобрил Тот-Гермес.

- Бульон, - повторил Кордл. - Теперь я ясно вижу: нежный луковый суп - это наше представление о рае, в то время как огненный морковный стаар олицетворяет ад. Все сходится!

- Ом мани падме хум, - благословил Тот-Гермес.

- Но куда идет зеленый горошек? Что с мясом?

- Не хватайся за метафоры, - посоветовал Тот-Гермес. - Давай лучше выпьем. Фирменный напиток!

- Но специи, куда же специи? - не унимался Кордл, сделав изрядный глоток из ржавой походной фляги.

- Крошка, ты задаешь вопросы, ответить на которые можно лишь масону тринадцатой ступени в форме и белых сандалиях. Так что... Помни только, что все идет в Похлебку.

- В Похлебку, - пробормотал Кордл, облизывая губы.

- Эй! - заметил Тот-Гермес. - Мы уже добрались до Коруньи. Я здесь сойду.

Кордл остановил свою взятую напрокат машину у обочины дороги. Тот-Гермес подхватил с заднего сиденья рюкзак и вышел:

- Спасибо, что подбросил, приятель.

- Да что там... Спасибо за вино. Кстати, какой оно марки? С ним можно антилопу уговорить купить галстук, Землю превратить из приплюснутого сфероида в усеченную пирамиду... О чем это я говорю?

- Ничего, ерунда. Пожалуй, тебе лучше прилечь.

- Когда боги приказывают, смертные повинуются, - нараспев проговорил Кордл и покорно улегся на переднем сиденье. Тот-Гермес склонился над ним; золотом отливала его борода, деревья на заднем плане венцом обрамляли голову.

- Как ты себя чувствуешь?

- Никогда в жизни мне не было так хорошо.

- Ну, тогда привет.

И Тот-Гермес ушел в садящееся солнце. Кордл же с закрытыми глазами погрузился в решение философских проблем, испокон веков ставивших в тупик величайших мыслителей. Он был несколько изумлен, с какой простотой и доступностью открывались ему тайны.

Наконец он заснул и проснулся через шесть часов. Он забыл все решения, все гениальные догадки. Это было непостижимо. Как можно утерять ключи от Вселенной?.. Но непоправимое свершилось, рай потерян навсегда.

Зато Кордл помнил о моркови и луковицах и помнил о Похлебке. Будь в его власти выбирать, какое из гениальных решений запомнить, вряд ли бы он выбрал это. Но увы. И Кордл понял, что в игре внутренних озарений нужно довольствоваться тем, что есть.

На следующий день с массой приключений он добрался до Сантандера и решил написать всем друзьям остроумные письма и, возможно, даже попробовать свои силы в дорожном скетче. Для этого потребовалась пишущая машинка. Портье в гостинице направил его в контору по прокату машинок. Там сидел клерк, превосходно владеющий английским.

- Вы сдаете по дням? - спросил Кордл.

- Почему же нет? - отозвался клерк. У него были маслянистые черные волосы и тонкий аристократический нос.

- Сколько за эту? - поинтересовался Кордл, указывая на портативную модель "Эрики" тридцатилетней давности.

- Семьдесят песет в день, то есть один доллар. Обычно.

- А разве мой случай не обычный?

- Разумеется, нет. Вы иностранец, и проездом. Вам это будет стоить сто восемьдесят песет в день.

- Ну, хорошо, - согласился Кордл, доставая бумажник. - На три дня, пожалуйста.

- Попрошу у вас еще паспорт и пятьдесят долларов в залог.

Кордл попытался обратить все в шутку;

- Да мне бы просто попечатать я не собираюсь жениться на ней.

Клерк пожал плечами.

- Послушайте, мой паспорт в гостинице у портье. Может, возьмете водительские право.

- Конечно, нет! У меня должен быть паспорт - на случай, если вы вздумаете скрыться.

- Но почему и паспорт, и залог? - недоумевал Кордл, чувствуя определенную неловкость. - Машинка-то не стоит и двадцати долларов.

- Вы, очевидно, эксперт, специалист по рыночным ценам в Испании на подержанные немецкие пишущие машинки?

- Нет, однако...

- Тогда позвольте, сэр, вести дело, как я считаю нужным. Кроме того, мне необходимо знать, как вы собираетесь использовать аппарат.

Сложилась одна из тех нелепых заграничных ситуаций. в которую может попасть каждый. Требования клерка были абсурдны, а манера держаться оскорбительна. Кордл уже решил коротко кивнуть, повернуться на каблуках и выйти, но тут вспомнил о моркови и луковицах Ему явилась Похлебка, и внезапно в голову пришла мысль, что он может быть любым овощем, каким только пожелает.

Он повернулся к клерку. Он тонко улыбнулся. Он сказал:

- Хотите знать, как я собираюсь использовать машинку?

- Непременно.

- Ладно, - махнул Кордл. - Признаюсь честно, я собрался засунуть ее в нос. Клерк выпучил глаза.

- Это чрезвычайно удачный метод провоза контрабанды, - продолжал Кордл. Также я собирался всучить вам краденый паспорт и фальшивые деньги. В Италии я продал бы машинку за десять тысяч долларов.

- Сэр, - промолвил клерк, - вы, кажется, недовольны.

- Слабо сказано, дружище. Я передумал насчет машинки. Но позвольте сделать комплимент по поводу вашего английского.

- Я специально занимался. - гордо заявил клерк.

- Это заметно. Несмотря на слабость в "р-р", вы разговариваете как венецианский гондольер с надтреснутым небом. Наилучшие пожелания вашему уважаемому семейству. А теперь я удаляюсь, и вы спокойно можете давить свои прыщи.

Вспоминая эту сцену позже, Кордл пришел к выводу, что для первого раза он неплохо выступил в роли моркови. Правда, финал несколько наигран, но по существу убедителен.

Важно уже само по себе то, что он сделал это. И теперь, в тиши гостиничного номера, мог заниматься не презрительным самобичеванием, а наслаждаться фактом, что сам поставил кого-то в неудобное положение.

Он сделал это! Он превратился из луковицы в морковь!

Но этична ли его позиция? По-видимому, клерк не мог быть иным, являясь продуктом сочетания генов, жертвой среды и воспитания...

Кордл остановил себя. Он заметил, что занимается типично луковичным самокопанием. А ведь теперь ему известно: должны существовать и луковица, и морковь, иначе не сваришь Похлебки.

И еще он знал. что человек может стать любым овощем по своему выбору: и забавной маленькой зеленой горошиной, и долькой чеснока. Человек волен занять любую позицию между луковичничеством и морковщиной.

Над этим стоит хорошенько поразмыслить, отметил Кордл. Однако продолжил свое путешествие.

Следующий случай произошел в Ницце, в уютном ресторанчике на авеню Диабль Блюс. Там было четверо официантов, один из которых в точности походил на Жана-Поля Бельмондо, вплоть до сигареты, свисавшей с нижней губы. Остальные в точности походили на спившихся жуликов мелкого пошиба. В зале сидели несколько скандинавов, дряблый француз в берете и три девушки-англичанки.

Кордл, объясняющийся по-французски ясно, хотя и несколько лаконично, попросил у Бельмондо десятифранковый обед, меню которого было выставлено в витрине.

Официант окинул его презрительным взглядом.

- На сегодня кончился, - изрек он и вручил Кордлу меню тридцатифранкового обеда.

В своем старом воплощении Кордл покорно принял бы судьбу и стал заказывать. Или бы поднялся, дрожа от возмущения, и покинул ресторан, опрокинув по пути стул.

Но сейчас...

- Очевидно, вы не поняли меня. - произнес Кордл. - Французский закон гласит, что вы обязаны обслуживать согласно всем утвержденным меню, выставленным в витрине.

- Мосье адвокат? - осведомился официант, нагло уперев руки в боки.

- Нет. Мосье устраивает неприятности, - предупредил Кордл.

- Тогда пусть мосье попробует, - процедил официант. Его глаза превратились в щелки.

- О'кей, - сказал Кордл.

И тут в ресторан вошла престарелая чета. На мужчине был двубортный синий в полоску костюм. На женщине - платье в горошек.

- Простите, вы не англичане? - обратился к ним Кордл.

Несколько удивленный, мужчина слегка наклонил голову.

- Советую вам не принимать здесь пищу. Я - представитель ЮНЕСКО, инспектор по питанию. Шеф-повар явно не мыл рук с незапамятных времен. Мы еще не сделали проверку на тиф, но есть все основания для подозрений. Как только прибудут мои ассистенты с необходимым оборудованием...

В ресторане воцарилась мертвая тишина.

- Пожалуй, вареное яйцо можно съесть, - смилостивился наконец Кордл.

Престарелый мужчина очевидно не поверил этому.

- Пойдем, Милдред, - позвал он, и чета удалилась.

- Вот уходят шестьдесят франков плюс пять процентов чаевых, - холодно констатировал Кордл.

- Немедленно убирайтесь! - зарычал официант.

- Мне здесь нравится, - объявил Кордл, скрещивая руки на груди. Обстановка, интим...

- Сидеть не заказывая не разрешается.

- Я буду заказывать. Из десятифранкового меню. Официанты переглянулись, в унисон кивнули и стали приближаться военной фалангой. Кордл. Воззвал к остальным обедающим:

- Попрошу всех быть свидетелями! Эти люди собираются напасть на меня вчетвером против одного, нарушая французскую законность и универсальную человеческую этику лишь потому, что я желаю заказать из десятифранкового меню, ложно разрекламированного!

Это была длинная речь, но в данном случае высокопарность не вредила. Кордл. повторил ее на английском.

Англичанки разинули рты. Старый француз продолжал есть суп. Скандинавы угрюмо кивнули и начали снимать пиджаки.

Официанты снова засовещались. Тот, что походил на Бельмондо, сказал:

- Мосье, вы заставляете нас обратиться в полицию.

- Что ж, это избавит меня от беспокойства вызывать ее самому, многозначительно произнес Кордл.

- Мосье безусловно не желает провести свой отпуск в суде?

- Мосье именно так проводит большинство своих отпусков, - заверил Кордл.

Официанты опять в замешательстве сбились в кучу. Затем Бельмондо подошел с тридцатифранковым меню - Обед будет стоить месье десять франков. Очевидно, это все, что есть у мосье. Кордл пропустил выпад мимо ушей.

- Принесите мне луковый суп, зеленый салат и мясо по-бургундски.

Пока официант отсутствовал, Кордл умеренно громким голосом напевал "Вальсирующую Матильду". Он подозревал, что это может ускорить обслуживание.

Заказ прибыл, когда он во второй раз добрался до "Ты не застанешь меня в живых". Кордл придвинул к себе суп, посерьезнел и взял ложку.

Это был напряженный момент. Все посетители оторвались от еды. Кордл наклонился вперед и деликатно втянул носом запах.

- Чего-то здесь не хватает, - громко объявил он. Нахмурившись, Кордл вылил луковый суп в мясо по-бургундски, принюхался, покачал головой и накрошил в месиво пол-ломтика хлеба. Снова принюхался, добавил салата и обильно посолил.

- Нет, - сказал он, поджав губы. - Не пойдет. И вывернул содержимое тарелки на стол. Акт, сравнимый разве что с осквернением Моны Лизы. Все застыли.

Неторопливо, но не давая ошеломленным официантам время опомниться, Кордл встал и бросил в эту кашу десять франков. У двери он обернулся, - Мои комплименты повару, место которому не здесь, а у бетономешалки. А это, друзья, для вас.

И швырнул на пол свой мятый носовой платок. Как матадор после серии блестящих пассов поворачивает тыл к разъяренному быку, так выходил Кордл. По каким-то неведомым причинам официанты не ринулись вслед за ним и не вздернули его на ближайшем фонаре. Кордл. прошел десять или пятнадцать кварталов, наугад сворачивая направо и налево. Он дошел до Променад Англяйс и сел на скамейку. Его рубашка была влажной от пота.

- Но я сделал это! - воскликнул он. - Я вел себя невыносимо гадко и вышел сухим из воды!

Теперь он воистину понял, почему морковь поступает таким образом. Боже всемогущий на небесах, что за радость, что за блаженство!

После этого Кордл вернулся к своей обычной мягкой манере поведения и оставался таким до второго дня пребывания в Риме. Он и семь других водителей выстроились в ряд перед светофором на Корсо Витторио-Эммануила. Сзади стояло еще двадцать машин. Водители не выключали моторы, склонясь над рулем и мечтая о Ла-Манше. Все, кроме Кордла, упивающегося дивной архитектурой Рима.

Свет переменился. Водители вдавили акселераторы, как будто сами хотели помочь раскрутиться колесам маломощных "фиатов", снашивая сцепления и нервы. Все. кроме Кордла, который казался единственным в Риме человеком, не стремившимся выиграть гонки или успеть на свидание. Без спешки, но и без промедления, он завел двигатель и выжал сцепление, потеряв две секунды.

Водитель сзади отчаянно засигналил. Кордл улыбнулся - тайной, нехорошей улыбкой. Он поставил машину на ручной тормоз и вылез.

- Да? - сказал Кордл по-французски, ленивым шагом добредя до побелевшего от ярости водителя. - Что-нибудь случилось?

- Нет-нет, ничего, - ответил тот по-французски - его первая ошибка. - Я просто хотел, чтобы вы ехали, ну двигались!

- Но я как раз собирался это сделать, - резонно указал Кордл.

- Хорошо! Все в порядке!

- Нет, не все, - мрачно сообщил Кордл. - Мне кажется, я заслуживаю лучшего объяснения, почему вы мне засигналили.

Нервный водитель - миланский бизнесмен, направлявшийся на отдых с женой и четырьмя детьми, опрометчиво ответил:

- Дорогой сэр, вы слишком медлили, вы задерживали нас всех.

- Задерживал? - переспросил Кордл. - Вы дали гудок через две секунды после перемены света. Это называется промедлением?

- Прошло гораздо больше двух секунд, - пытался спорить миланец.

Движение тем временем застопорилось уже до Неаполя. Собралась десятитысячная толпа. В Витербо и Генуе соединения карабинеров были приведены в состояние боевой готовности.

- Это не правда, - опроверг Кордл. - У меня есть свидетели. - Он махнул в сторону толпы, которая восторженно взревела. - Я приглашу их в суд. Вам должно быть известно, что вы нарушили закон, засигналив в пределах города при явно не экстренных обстоятельствах.

Миланский бизнесмен посмотрел на толпу, уже раздувшуюся до пятидесяти тысяч. "Боже милосердный, - думал он, - пошли потоп и поглоти этого сумасшедшего француза!"

Над головами просвистели реактивные чудовища Шестого флота, надеющегося предотвратить ожидаемый переворот.

Собственная жена миланского бизнесмена оскорбительно кричала на него: сегодня он разобьет ее слабое сердце и отправит по почте ее матери, чтобы доконать и ту.

Что было делать? В Милане этот француз давно бы уже сложил голову. Но Рим - южный город, непредсказуемое и опасное место.

- Хорошо, - сдался водитель. - Подача сигнала была, возможно, излишней.

- Я настаиваю на полном извинении, - потребовал Кордл.

В Форджи, Бриндизи, Бари отключили водоснабжение. Швейцария закрыла границу и приготовилась к взрыву железнодорожных туннелей.

- Извините! - закричал миланский бизнесмен. - Я сожалею, что спровоцировал вас, и еще больше сожалею, что вообще родился на свет! А теперь, может быть, вы уйдете и дадите мне умереть спокойно?!

- Я принимаю ваше извинение, - сказал Кордл. - Надеюсь, вы на меня не в обиде?

Он побрел к своей машине, тихонько напевая, и уехал.

Мир, висевший на волоске, был спасен.

Кордл доехал до арки Тита, остановил автомобиль и под звуки тысяч труб прошел под ней. Он заслужил свой триумф в не меньшей степени, чем сам Цезарь.

Боже, упивался он, я был отвратителен!

В лондонском Тауэре, в Воротах Предателя, Кордл. наступил на ногу молодой девушке. Это послужило началом знакомства. Девушку звали Мэвис. Уроженка Шорт-Хилс (штат Нью-Джерси), с великолепными длинными темными волосами, она была стройной, милой, умной, энергичной и обладала чувством юмора. Ее маленькие недостатки не играют никакой роли в нашей истории. Кордл угостил ее чашечкой кофе. Остаток недели они провели вместе.

Кажется, она вскружила мне голову, сказал себе Кордл на седьмой день. И тут же понял, что выразился неточно. Он был страстно и безнадежно влюблен.

Но что чувствовала Мэвис? Недовольства его обществом она не обнаруживала.

В тот день Кордл и Мэвис отправились в резиденцию маршала Гордона на выставку византийской миниатюры. Увлечение Мэвис византийской миниатюрой казалось тогда вполне невинным. Коллекция была частной, но Мэвис с большим трудом раздобыла приглашения.

Они подошли к дому и позвонили. Дверь открыл дворецкий в парадной вечерней форме. Они предъявили приглашения. Взгляд дворецкого и его приподнятая бровь недвусмысленно показали, что их приглашения относятся к разряду второсортных, предназначенных для простых смертных, а не к гравированным атласным шедеврам, преподносимым таким людям, как Пабло Пикассо, Джекки Онассис, Норман Мейлер, и другим движителям и сотрясателям мира.

Дворецкий проговорил:

- Ах да...

Его лицо сморщилось, как у человека, к которому неожиданно зашел Тамерлан с полком Золотой Орды.

- Миниатюры, - напомнил ему Кордл.

- Да, конечно... Но боюсь, сэр, что сюда не допускают без вечернего платья и галстука.

Стоял душный августовский день, и на Кордле была спортивная рубашка.

- Я не ослышался? Вечернее платье и галстук?

- Таковы правила.

- Неужели один раз нельзя сделать исключение? - попросила Мэвис.

Дворецкий покачал головой.

- Мы должны придерживаться правил, мисс. Иначе...

Он оставил фразу неоконченной, но его презрение к вульгарному сословию медной плитой зависло в воздухе.

- Безусловно, - приятно улыбаясь, заговорил Кордл. - Итак, вечернее платье и галстук? Пожалуй, мы это устроим.

Мэвис положила руку на его плечо.

- Пойдем, Говард. Побываем здесь как-нибудь в другой раз.

- Чепуха, дорогая. Если бы ты одолжила мне свой плащ...

Он снял с Мэвис белый дождевик и напялил на себя, разрывая его по шву.

- Ну, приятель, мы пошли, - добродушно сказал он дворецкому.

- Боюсь, что нет. - произнес тот голосом, от которого завяли бы артишоки. - В любом случае остается еще галстук.

Кордл ждал этого. Он извлек свой потный полотняный носовой платок и завязал вокруг шеи.

- Вы довольны? - ухмыльнулся он.

- Говард! Идем!

- Мне кажется, сэр, что это не...

- Что "не"?

- Это не совсем то, что подразумевается под вечерним платьем и галстуком.

- Вы хотите сказать мне, - начал Кордл пронзительно неприятным голосом, что вы такой же специалист по мужской одежде, как и по открыванию дверей?

- Конечно, нет! Но этот импровизированный наряд...

- При чем тут "импровизированный"? Вы считаете, что к вашему осмотру надо готовиться три дня?

- Вы надели женский плащ и грязный носовой платок. - упрямился дворецкий, - Мне кажется, больше не о чем разговаривать.

Он собирался закрыть дверь, но Кордл быстро произнес:

- Только сделай это, милашка, и я привлеку тебя за клевету и поношение личности. Это серьезные обвинения, у меня есть свидетели.

Кордл уже собрал маленькую, но заинтересованную толпу.

- Это становится нелепым, - молвил дворецкий, пытаясь выиграть время. - Я вызову...

- Говард! - закричала Мэвис. Он стряхнул ее руку и яростным взглядом заставил дворецкого замолчать.

- Я мексиканец, хотя, возможно, мое прекрасное знание английского обмануло вас. У меня на родине мужчина скорее перережет себе горло, чем оставит такое оскорбление неотомщенным. Вы сказали, женский плащ? Hombre, когда я надеваю его, он становится мужским. Или вы намекаете, что я - как это у вас там... гомосексуалист?!

Толпа, ставшая менее скромной, одобрительно зашумела. Дворецкого не любит никто, кроме хозяина.

- Я не имел в виду ничего подобного, - слабо запротестовал дворецкий.

- В таком случае это мужской плащ?

- Как вам будет угодно, сэр.

- Неудовлетворительно. Значит, вы не отказываетесь от вашей грязной инсинуации? Я иду за полицейским.

- Погодите! Зачем так спешить?! - возопил дворецкий. - Он побелел, его руки дрожали. - Ваш плащ - мужской плащ, сэр.

- А как насчет моего галстука?

Дворецкий громко засопел, издал гортанный звук и сделал последнюю попытку остановить кровожадных пеонов.

- Но, сэр, галстук явно...

- То, что я ношу вокруг шеи, - холодно отчеканил Кордл. - становится тем, что имелось в виду. А если бы я обвязал вокруг горла кусок цветного шелка, вы что, назвали бы его бюстгалтером? Полотно - подходящий материал для галстука. Функция определяет терминологию, не так ли? Если я приеду на работу на корове, никто не скажет, что я оседлал бифштекс. Или вы находите логическую неувязку в моих аргументах?

- Боюсь, что я не совсем понимаю...

- Так как же вы осмеливаетесь судить? Толпа восторженно взревела.

- Сэр! - воскликнул поверженный дворецкий. - Молю вас...

- Итак, - с удовлетворением констатировал Кордл, - у меня есть верхнее платье, галстук и приглашение. Может, вы согласитесь быть нашим гидом и покажете византийские миниатюры?

Дворецкий распахнул дверь перед Панчо Вилья и его татуированными ордами. Последний бастион цивилизации пал менее чем за час. Волки завыли на берегах Темзы, босоногая армия Морелоса ворвалась в Британский музей, и на Европу опустилась ночь.

Кордл и Мэвис обозревали коллекцию в молчании. Они не перекинулись и словом, пока не остались наедине в Риджентс-парке.

- Послушай, Мэвис... - начал Кордл.