Игра с телом Шекли Роберт

Дорогой Сенатор, пишу Вам потому, что бы наш старейший Сенатор. Во время прошлогодних выборов Вы сказали, что Вы наш слуга и мы должны немедленно сообщать Вам про все наши беды. Еще Вы сказали — с некоторым раздражением долг каждого гражданина писать своему Сенатору о том, что здесь творится. Я, Сенатор, долго над всем этим размышлял. Разумеется, я не верю, что Вы на самом деле наш слуга, — Вы зарабатываете в пятьдесят или в сто, а то и в тысячу раз больше каждого из нас. Но коль Вы настаиваете, чтобы мы Вам писали, то я решил написать.

Сперва я недоумевал, почему это Вы велели писать Вам обо всем, что здесь творится, ведь Вы, как и Я, выросли в этом самом городе, а не замечать того, что здесь творится, может лишь слепой, глухой и бесчувственный осел. Но потом я понял, как был несправедлив, — Вам приходится столько времени проводить в Вашингтоне, а поэтому Вы вполне можете и не знать про все. Как бы там ни было, ловлю Вас на слове и беру на себя смелость написать Вам письмо. Прежде всего мне хотелось бы рассказать о новом теле моего дедушки, потому как это особый повод обратиться к Вам с жалобой. Вам об этом обязательно нужно знать, а может, и что-нибудь предпринять.

До того как всему этому случиться, дедушка был здоровым бодрым стариком девяноста двух лет от роду, с полным ртом своих зубов, густой белоснежной шевелюрой и не имел ни унции лишнего веса. Он всю жизнь пекся о своем здоровье и очки начал носить уже в восемьдесят с хвостиком. Проработав полвека, получил в шестьдесят пять приличную пенсию, хотя был всего-навсего оператором счетных машин. Пенсия, социальное страхование и кое-какие сбережения позволяли ему полностью содержать себя. Это счастье, что он никогда не был нам обузой, — мы и так едва сводим концы с концами.

Выйдя на пенсию, старик какое-то время редко выбирался из дома — все спал да смотрел телевизор. Он всегда сам готовил себе еду и мыл за собой посуду. Днем выползал в парк и коротал времечко с другими старикашками, а потом снова отправлялся на боковую. К нашим детишкам относился замечательно, водил их по воскресеньям к заливу Бараньей Головы, где они бегали и собирали ракушки. Еще он ходил на рыбалку и даже поймал как-то песчаную акулу, правда, я никак не могу взять в толк, как рыбине удалось пробраться к берегу сквозь этот мусор и химические отходы. Мы ее сварили и ели два дня. Межу прочим, не так уж и плохо — только надо плеснуть побольше кетчупа.

Но вот старик заскучал. Ведь он проишачил целых полвека, а потому красиво отдыхать не умел. Хандрил он хандрил, да вдруг задумал подыскать себе работенку.

Конечно же, это была самая настоящая дурь, о чем мы ему так прямо и сказали. В наши дни сорокалетний мужчина и тот не в состоянии ничего себе подыскать, что уж говорить о семидесятилетнем старике — дедушке в ту пору стукнуло семь десятков.

Но он эту затею не оставил. Проснувшись поутру, принимал сыворотку долголетия, которую ему прописали медики из государственного здравоохранения, умывался, брился и куда-то исчезал.

Само собой, ничего хорошего он не нашел, так что в конце концов ему пришлось смирить свою гордыню и согласиться на должность помощника сортировщика мусора. К счастью, это обходилось ему не дорого — доходы-то у него не бог весть какие. Правда, он так и не смог свыкнуться с мыслью, что каждый день приходится выкладывать денежки из собственного кармана. И все только за то, чтобы работать. А ведь правительство готово платить ему за полное безделье. «Но работа же полезная и я делаю ее добросовестно, жаловался он нам, — так почему же, черт побери, я должен платить собственные денежки за то, что добросовестно выполняю полезную работу?»

Дедушка выполнял подобную работу лет двадцать, как вдруг кто-то изобрел самоуничтожаемые отходы, и мой дедушка и тысячи других людей остались без работы. К тому времени ему было уже почти девяносто, но он все же горел желанием приносить пользу обществу. Правда, здоровье у него пошатнулось. Впервые за всю свою жизнь дедушка почувствовал себя неважно. Мы повезли его к доку Сондерсу в Мемориальный Социально-медицинский центр имени У. Тана на Восточной 103-й улице. На это ухлопали почти целый день. Тротуар-самоходка стоит пять монет в один конец, нам же такое удовольствие не по карману.

У дока Сондерса в офисе каких только приборов нет. Дедушку он обследовал три дня и после сказал:

— Вы ничем не больны, а просто стары. Ваше сердце, можно сказать, окончательно выдохлось, а ваши артерии уже не выдерживают давления крови. Все остальные органы тоже барахлят, но в сравнении с тем, что я сказал, это мелочи.

— Док, а может, вы мне что-нибудь замените? — спросил дедушка.

Док Сондерс покачал головой.

— Стоит мне поставить вам новое сердце, и оно разорвет ваши артерии, а если подштопать артерии, ваши легкие не смогут обогащать кровь кислородом. Если же мне удастся подремонтировать легкие, откажут почки. Дело в том, что все ваши внутренние органы порядком износились.

Дедушка кивнул. По утрам он читал «Дейли ньюс» и про все это знал.

— Так что же мне делать? — спросил он.

— Обзавестись новым телом, — сказал Сондерс. Дедушка задумался.

— Черт побери, возможно, в моем возрасте следует уже быть готовым к смерти, но я еще не готов, — сказал он. — Понимаете, не все я еще повидал. Разумеется, я хочу сменить тело. Но вот где взять деньги…

— В том-то и проблема, — кивнул Сондерс. — Государственное здравоохранение, как вам известно, не обеспечивает замену всего тела.

— Знаю, — грустно сказал дедушка.

— Так, значит, вам такие расходы не по карману?

— Увы, вряд ли.

Последующие два дня дедушка сидел на обочине дороги у нашего дома и усиленно размышлял. Ему было не очень-то уютно на улице. Дети, которые шли домой из школы, кричали: «Эй, старик, помирай скорей! Почему ты до сих пор коптишь небо? Старый ублюдок, ты только переводишь воздух, пищу и воду. Мерзкий старый урод, умри же пристойно, как подобает старикам. Умри, умри, алчный сукин сын. Умри!»

Услышав это, я схватил палку и хотел было выйти на улиту малость порезвиться. Но дедушка мне не разрешил.

— Они только повторяют то, что говорят их родители, — сказал он. — Ребенок — тот же попугай, что с него возьмешь? Но дети, вероятно, правы. Возможно, я и в самом деле должен умереть.

— Ну ладно, только не заводись, — сказал я.

— Умри, умри, — твердил дедушка. — Черт возьми, я все тридцать лет напрасно коптил небо. Имей я хоть немного мужества, наверняка бы уже помер отчего и мне, и всем остальным стало бы легче.

— Ерунду несешь, — возразил я ему. — Скажи, а для чего тогда все эти изобретения для продления жизни, если, как ты говоришь, старики должны умирать?

— Вероятно, те, кто их придумали, сделали ошибку.

— Ага, так я этому и поверил. Меня, помню, еще в школе учили, что человек должен жить многие сотни лет. Ты разве не слыхал о докторе Фаусте?

— Это знаменитый австрийский доктор, да? — спросил дедушка.

— Немецкий, — поправил я его. — Друг Фрейда и Эйнштейна, но только куда толковей их обоих. Он прославлял долголетие человека. Надеюсь, ты не станешь спорить с таким башковитым парнем, а?

Возможно, я не совсем гладко изложил то, что думал, но мне нужно было что-то сказать, не хотелось, чтобы старик умирал. Сам не знаю почему — ведь с каждым годом жить становится все трудней и трудней, а поэтому нет никакого резона в том, что у тебя под ногами будет мешаться старик. Но мне все равно хотелось, чтобы он жил. С ним у нас никогда не было никаких хлопот, детишки его любили, и даже Мэй, моя жена, считала, что с дедушкой приятно побеседовать.

Конечно, мои рассказы про этого Фауста не произвели на него ни малейшего впечатления. Он подпер кулаком подбородок и задумался. Минут десять думал… Потом поднял голову и прищурился, будто удивляясь тому, что я все еще возле него.

— Сынок, а сколько лет Артуру Рокфеллеру? — поинтересовался дедушка.

— Сто тридцать или около того, — ответил я. — Он сменил уже третье тело.

— А Юстису Моргану Ханту сколько?

— Примерно столько же.

— А Блейзу Эйзенхауэру?

— Думаю, сто семьдесят пять, не меньше. Он сменил четыре тела.

— Ну, а Моррису Меллону?

— Лет двести десять — двести двадцать. Но тебе-то что за дело до них?

Он глянул на меня с сожалением:

— А то, что бедные люди — это те же самые дети. У них чуть ли не сто лет уходит, чтобы вырасти, но тут их настигает смерть, и они ничего не успевают сделать. У богатых же есть возможность жить вечно.

Дедушка помолчал, потом сплюнул на тротуар, встал и направился домой подошло время его любимого дневного шоу.

Не знаю, как и откуда он достал деньги. Возможно, у него было кое-что припрятано или же он ограбил в Нью-Джерси кондитерскую. Какая разница? Главное, что через три дня он сказал мне:

— Джонни, пошли в магазин за телом.

— В магазин за телом? Да брось разыгрывать, — отмахнулся я.

— А я говорю тебе — пошли в магазин. — Он показал зажатые в кулаке триста восемьдесят долларов. При этом не сказал мне, где их добыл, мне, своему родному внуку, которому когда-нибудь тоже потребуется новое тело.

И вот мы с ним отправились в магазин покупать ему новое тело.

Надеюсь, Сенатор, Вы знаете, как обстоят дела у бедных. Все для них слишком дорого, к тому же отвратительного качества. Если у Вас, как и у нас, пустой карман. Вы ни за что не пойдете в магазин тел Сэкса или, скажем, в «Центр Оживления» Лорда и Тейлора. Они Вас засмеют или даже арестуют, чтобы не мешались у них под ногами. Да Вы туда и не пойдете, а направитесь в магазин поблизости от Вашего дома.

Мы же пошли прямиком в магазин живых моделей «Франт», что на углу 103-й улицы и Бродвея.

Вовсе не собираюсь навлекать гнев на эту компанию — просто сообщаю Вам, куда мы пошли.

Возможно, Вы читали, что представляют собою заведения подобного типа: сплошной неон, три-четыре симпатичных тела в витрине и полная рухлядь внутри магазина. А еще парочка продавцов в пестрых костюмах. Они то и дело отпускают по видеофону всякие шуточки. Должно быть, эти продавцы сбывают свой товар друг другу, потому как я сроду не видел здесь покупателей.

Мы зашли в магазин и начали рассматривать товар. Тут выплыл продавец, эдакий симпатичный развязный малый, и еще издалека начал нам улыбаться.

— Ищете симпатичное тело? — спросил он.

— Нет, приятель, четвертого для партии а бридж, — сказал я.

Он засмеялся, признав тем самым, что у меня неплохо с юмором.

— Ну и на здоровье. Если же у вас есть какое-то особое по…

— Сколько стоит вот это? — спросил дедушка.

— Вижу, вы не лишены вкуса, — сказал продавец. — Это наша Итонская модель, собранная на новой линии омоложения «Дженерал дайнамикс». Рост Итона шесть футов, вес сто семьдесят фунтов, Класс рефлексов АА. Все органы без исключения получили знак качества Искусного Домоводства. А вам известно, что генерал Клей Бэкстер занимает одно из модифицированных тел образца Итон? Мозг и нервная система этого тела изготовлены фирмой Динако.

Согласно Опросу Потребителей это тело было названо Лучшей Покупкой Года. Что касается скульптурной работы, модель чрезвычайно удалась — обратите внимание на цвет кожи лица, а также на линии морщин у глаз. Уверяю вас, подобные мелочи далеко не всегда удаются.

— Сколько оно стоит? — спросил дедушка.

— Забыл довести до вашего сведения, что на все органы, а также их деятельность дается десятилетняя гарантия качества Искусного Домоводства.

— Почем оно?

— Сэр, на этой неделе мы проводим распродажу, и я могу уступить вам этот экземпляр за восемнадцать тысяч девятьсот долларов, то есть со скидкой в двенадцать процентов.

Дедушка покачал головой:

— И вы в самом деле рассчитываете сбыть эту штуковину?

— Все может быть, — сказал продавец. — Случается, кто-то выигрывает в лотерею или получает наследство.

— За восемнадцать кусков мне проще умереть, — сказал дедушка. — А что-нибудь подешевле у вас есть?

У продавца оказался широкий ассортимент моделей подешевле: «Парень» Рено-Бофорс за десять тысяч долларов, «Всякий и каждый» Сокони Джи Эм за шесть тысяч пятьсот. А также «Шагай, человек» фирмы «Юнион Карбайд Крайслер» с пластиковыми волосами за две тысячи двести; «Веракрузано» — модель без голосового аппарата, гироцентра и системы переработки протеина техасской фирмы «Инструмент» — цена тысяча шестьсот девяносто пять долларов.

— Черт побери, меня совсем не интересует весь этот новый синтетический хлам, — сказал дедушка. — У вас есть отдел использованных тел?

— Да, сэр.

— В таком случае покажите мне что-нибудь приличное из этих ваших призывников запаса.

Продавец провел нас в заднее помещение, где вдоль стены, точно бревна, стояли тела. Это напоминало комнату ужасов времен моего детства — если честно, ни одно из этих тел не годится даже для того, чтобы отправиться в нем на собачьи бои. Следовало бы издать закон, запрещающий продавать подобное: все эти кривобокие тела с объеденными ушами, тела, из которых до сих пор сочится кровь, ибо в них вшили новые сердца, искромсанные тела из лабораторий, тела, собранные из останков погибших в несчастных случаях, тела самоубийц, которым заклеили запястья и влили несколько кварт свежей крови, тела прокаженных, чьи язвы опрыскали из пульверизатора краской под цвет кожи.

Признаться, мы не думали, что призывники окажутся очень уж симпатичными, однако и увидеть подобное не ожидали. Я решил, дедушка повернется и выйдет из магазина, но он этого не сделал. Покачав головой, он подошел к не самому уродливому синтетическому телу без ноги и с выпирающим плечом. Разумеется, красотой оно не блистало, но уже хорошо то, что не было похоже на извлеченный из-под обломков железнодорожных вагонов труп.

— Меня могло бы заинтересовать что-то вроде этого, — осторожно заметил дедушка.

— У вас наметанный глаз, — похвалил продавец. — Дело в том, что эта маленькая партия предшествовала крупным поставкам дорогостоящей модели.

— Видок у него потрепанный, — отметил дедушка.

— Что вы! Это, мой дорогой сэр, отличное тело! Оно идет в комплекте с отремонтированным сердцем, легкими экстракторного типа, сверхнадежной печенью и обогащенными гландами. В комплекте с этой моделью — четыре почки, живот с двойной изоляцией, а также две сотни футов лучших кишок от Амора. Что скажете на это, сэр?

— Ну, я не знаю, — мялся дедушка.

Однако продавец все знал. Ему потребовалось всего пятнадцать минут, чтобы сбагрить дедушке это кривобокое тело.

При теле была гарантия в один месяц. Мой дедушка влез в него на следующий же день, и оно прослужило ему три недели. Потом стало частить и трепыхаться сердце, одна почка отказала, а три другие работали с перебоями, заплата слетела с легкого, кишки дали течь, а печень начала усыхать.

Одним словом, дедушка сейчас в постели, и док Сондерс говорит, что ему уже не встать. Компания не собирается отвечать за тело. В их контракте есть какие-то очень мудреные пункты, и легальный советник нашего квартала утверждает, что на суды можно потратить десять лет — и все без толку. А дедушка за это время умрет.

Так что, Сенатор, я решил написать Вам и попросить Вас как можно быстрей что-нибудь предпринять.

Дедушка думает, что я получу от Вас обычную отписку по форме или, может, письмо от Вашей секретарши с сожалением, что у Вас нет никакой возможности исправить эту печальную ошибку, а еще, возможно, пообещаете предложить на рассмотрение Конгресса билль, чтобы не допустить в дальнейшем повторения того, что случилось с дедушкой. И делу конец. Поэтому мы с дедушкой считаем, что он обязательно умрет — денег на нормальное тело у него нет, а помогать ему не собирается никто. Привычное дело, верно? Так всегда случается с маленькими людишками.

Теперь я назову вторую причину, по которой пииту Вам письмо. Сенатор, я обговорил все с дружками, и мы пришли к выводу, что мой дедушка и все другие бедняки с незапамятных времен ходят в дураках. Этот Ваш Золотой век вовсе не так уж и хорош для таких, как мы. Дело не в том, что нам много нужно, а просто мы больше уже не можем мириться с тем, что другие люди имеют такую привилегию, как долгая жизнь, а у нас ее нет. Мы считаем, что всему этому пора положить конец.

Мы порешили так: если Вы и другие облеченные властью люди не измените существующий порядок, мы изменим его сами. Настало время отстоять свои интересы.

Мы собираемся объявить Вам войну. Для Вас, Сенатор, это может показаться неожиданностью, да только это вовсе не так. Вы бы удивились, если бы узнали, сколько людей думает точно так же, как я. Только вот каждый из нас считает, будто он один такой недовольный, а все остальные довольны. Теперь же мы узнали, что многие думают так же, как дедушка, и потихоньку созревают для дела.

Раньше мы не знали, что нам делать. Теперь знаем. Мы простые люди, Сенатор, и среди нас нет крупных мыслителей. Но мы рассудили, что все люди должны быть приблизительно равны между собой. И мы понимаем, что никакие законы этого равенства не обеспечат.

Поэтому наша программа состоит в том, чтобы убивать богатых. До тех пор, пока ни одного не останется.

Возможно, это звучит, как говорят по ТВ, не совсем конструктивно. Однако мы считаем, что это честно, а еще, будем надеяться, окажется эффективно.

Мы будем убивать богатых всегда, везде и всеми возможными способами. Но мы ни в коем случае не собираемся заниматься дискриминацией. Нам плевать на то, как богач добыл деньги и куда их тратит. Мы будем убивать лидеров рабочего движения и банкиров, главарей преступного мира и нефтяных магнатов, одним словом, каждого, у кого денег больше, чем у нас. И будем убивать до тех пор, пока богатые не станут такими же бедными, как мы, или мы такими же богатыми, как они. И наших людей мы будем убивать, если они станут наживаться на этой войне. Черт возьми, сенаторов и конгрессменов мы тоже перебьем.

Вот так обстоят дела, Сенатор. Надеюсь, Вы все-таки поможете моему дедушке. Если поможете, то это будет означать, что Вы смотрите на мир нашими глазами, а поэтому мы с радостью дадим вам отсрочку в три недели, чтобы Вы смогли избавиться от богатства, которое сумели накопить.

Вам известно, как связаться с моим дедушкой. Со мной связаться никак нельзя. Какой бы оборот ни приняло это дело, я ухожу в подполье. Не советую тратить время и силы на поиски меня.

Запомните: нас гораздо больше, чем вас. Дедушка говорит, что еще ни разу за всю историю нам не удавалось осуществить подобное. Черт побери, все когда-то случается в первый раз. Быть может, в тот самый раз мы и закончим Ваш Золотой век и начнем наш собственный.

Я не думаю, что Вы смотрите на мир нашими глазами, мы же, Сенатор, глядим на Вас сквозь прицелы нашего оружия.