Навеки твой Глаттауэр Даниэль
В то время как Герд и другие прикладывали величайшие усилия и частенько пожинали неудачу в том, чтобы не показывать Юдит разочарование по причине ее полного равнодушия, Ханнес относился к ее необычному поведению как к естественному делу. Он фактически воспринимал Юдит такой, как есть, хотя «быть собой как есть» для нее сейчас было делом почти невозможным. В таком окружении Юдит не стыдилась своей болезни, и зависимость от помощи друзей не нагружала ее совесть. Когда Ханнес находился рядом, Юдит примирялась со своей участью и даже больше — ей это начинало нравиться.
3
Скоро Ханнес стал заглядывать к ней и в рабочие дни. Как правило, он замещал кого-нибудь из друзей, которые все чаще сказывались занятыми, а где-то с середины ноября, когда началась предрождественская лихорадка, друзья и вовсе стали оправдываться, что, к сожалению, не могут посещать Юдит так часто, как раньше. Вероятно, они были сверх меры разочарованы и раздражены тем, что психика Юдит не демонстрировала ни следа прояснения, она почти не говорила с ними, часами рассматривая стены и не раскрывая рта. Но что она должна была им рассказать? Бессодержательные дни и ночи без сновидений не давали никаких впечатлений, а ничего иного в ее жизни не существовало. Никто из них и представить не мог, насколько это утомительно.
Ханнес был совершенно другим человеком. Он ничего не требовал от Юдит, а просто занимался своими делами, украшал столы и полки, мыл кухню, слушал музыку, насвистывал навязчивые мелодии, которые помнил еще со школьных лет, шарил по телевизионным каналам в поисках серьезных новостей, листал научно-популярную литературу или — что нравилось ему еще больше — ее фотоальбомы, делал какие-то записи и наброски, чертил проекты. И все это не выпуская Юдит из поля зрения. Ханнес посматривал за ней краешком глаза и находился поблизости, подмигивал, чтобы приободрить, улыбался ей. Но при этом он — и тут Ханнес самым приятным образом отличался от всех остальных — не пытался с ней заговаривать и тем самым избавлял Юдит от необходимости расходовать последние силы на ответы. Очевидно, он лучше ее понимал, что ей необходимо.
Если Ханнес оставался на ночь, то делал это незаметно для Юдит. Вероятно, спал на диване. Всегда просыпался раньше нее, варил кофе и не оставлял следов своего ночного присутствия.
Только однажды в одну из ноябрьских ночей, когда голова была окутана плотным туманом, психика Юдит вышла из-под контроля. Наверное, она забыла проглотить лекарство или приняла двойную дозу другого. Возможно, провалилась в кошмарный сон, который вырвал ее из ватного сумеречного состояния и разбудил прежние страхи. Голоса и звуки преследовали Юдит и выгнали на улицу. Она уже думала, что слышала характерный звук качающихся металлических листов и ни с чем не сравнимое позвякивание кристаллов ее испанской люстры. Однако прежде чем похожий на Ханнеса голос успел произнести «эта давка», шумы внезапно стихли. Зажегся свет на ночном столике. Юдит почувствовала, как большая прохладная рука легла на ее разгоряченный горячкой лоб. Затем он осторожно склонился над ней и прошептал:
— Успокойся, моя любимая. Все хорошо, я с тобой, ничего не случится.
— Ты тоже слышал? — спросила она, трясясь от страха.
— Нет, — ответил он, — я ничего не слышал. Видимо, тебе приснился плохой сон.
Юдит: ты останешься со мной, пока не рассветет? Ханнес: ты этого хочешь? Юдит: да, прошу, останься. Хотя бы до восхода солнца.
4
В конце ноября наступал ожидаемый со страхом срок обследования у Джессики Райманн. Юдит провожала мама, что усложняло ситуацию. Умывальные принадлежности, пару ночных рубашек и маек Юдит сложила заранее. Надо быть готовой к тому, что ее сразу же оставят в больнице. В любом случае Юдит не испытывала желания представить свое положение лучше, чем оно было на самом деле, даже если Райманн станет придерживаться иного взгляда на вещи, нежели по версии Юдит.
— Привет! Как у вас дела? — поинтересовалась врач.
— Спасибо, я душевнобольная, — ответила Юдит.
Райманн рассмеялась и спросила, чего Юдит боится в настоящий момент, поскольку вся дрожит. Юдит: сейчас я боюсь вас. Райманн: сочувствую, любовь моя. Вы можете спокойно уйти! Юдит: я знаю, но ничего не могу с собой поделать. Будет лучше, если вы меня оставите в больнице. Райманн: нет-нет, так мы никуда не продвинемся. Я предлагаю немного поработать!
После того как у Юдит померили пульс, сделали кардиограмму и посветили фонариком под веками, ее попросили описать ощущения в состоянии дремы и в сумеречном состоянии за последние недели, причем разбить на утренние, дневные, вечерние и ночные — более чем изнурительное и рискованное дело, поскольку для этого требовались слова, каких уже длительное время у нее не было. В качестве поощрения Райманн отменила прием сразу двух лекарств, а другие, среди которых числились ее любимые белые пилюли, сократила вдвое.
— Я не наблюдаю у вас боевого духа, — озабоченно заявила врач-психиатр и крепко сжала ее руку. — Вы должны сопротивляться. Здоровье зависит исключительно от головы. Следует думать и работать над собой, а не заниматься вытеснением. Вы должны докопаться до самой сердцевины своей проблемы.
Юдит: у меня больше нет проблем, я сама проблема. Этого не следовало говорить, этим она нанесла профессиональное оскорбление Райманн.
— Если такие пациенты, как вы, перестанут сражаться, то нам надо закрывать учреждение. Чем мы можем помочь людям, которые по-настоящему тяжело больны?
— То есть вы не верите в то, что я тяжело больна? — спросила Юдит.
— Я вижу только, что вы, несомненно, к этому стремитесь и уже вышли на финишную прямую, — заключила Райманн. — Мне приходится все это наблюдать, и я сама становлюсь больной!
5
Два дня подряд Юдит попробовала провести без таблеток и посвятить время поиску источника своих проблем. Примерно такие же ощущения должны испытывать наркоманы в переходном состоянии от ломки до следующего кризиса сознания. Когда у нее получалось внушить себе, что она не тяжелобольная, — то обратной реакцией становилось неизменное ухудшение состояния. Юдит оказалась перед печальной перспективой однажды снова оказаться один на один со своими страхами. Кто о ней тогда позаботится? Даже у мамы появится законное основание для громких причитаний в адрес несчастной дочери.
Во время терапевтического часа Юдит заставила себя рассказать Артуру Швайгхоферу о своих недавних ночных звуковых галлюцинациях, вызванных испанской люстрой с кристаллами. Благодаря Зигмунду Фрейду Артур был твердо убежден, что в детском возрасте Юдит стала невольной и неосознанной свидетельницей каких-то драматических сцен, разыгравшихся в магазине светильников. Они оба стали размышлять, что бы это могло быть, и провели напряженную мозговую атаку. Вскоре Юдит перевела разговор снова на тему отпуска с приключениями под парусами.
В первую из двух бессонных ночей за Юдит присматривала мама и, соответственно, наоборот: Юдит следила за тем, чтобы мама не проснулась и не затеяла расспросы, почему она не спит. На второй день вечером должен был прийти Ханнес. Однако после обеда он позвонил и сообщил, что задержится. А в девять вечера заявил, что не придет: он очень сожалеет, но заболела его сослуживица, ему придется к следующему утру — сроку сдачи работы — завершить проект, над которым та работала.
До полуночи дела у Юдит шли с переменным успехом. Чтобы заглушить могущие возникнуть звуки и голоса, она зажгла все светильники и люстры в квартире, включила радио, телевизор и даже запустила пустую стиральную машину и стала читать громко вслух из Анны Гавальда «Чудесная погода, дивная жизнь» и напевать рождественские песни. В конечном счете она оказалась так далека от того, чтобы заснуть, и так близка к пропасти, угрожавшей новым яростным приступом страха, что впору было звонить и вызывать то ли маму, то ли «Скорую помощь», а лучше и ту и другую вместе. Имелся и иной вариант, на котором она остановилась, — наглотаться таблеток в проверенном количестве: сначала белые от грусти, потом остальные, гарантировавшие защиту как рыцарские доспехи и вызывающие спасительную усталость и избавляющую от мыслей пустоту в голове, от которых Юдит постепенно и незаметно погружалась в целительный сон.
6
Когда на следующее утро — или это было через день — Юдит проснулась оттого, что ее грызла совесть, то услышала голоса. Они явно принадлежали этому миру и доносились из кухни. Мама с Ханнесом рассуждали о ее будущем.
— Ты действительно сделаешь это для нас? — спросила мама растроганным голосом, как в финальной сцене фильма «По родной стране».
— Конечно, я люблю ее и никогда не брошу в беде, — заверил Ханнес, как лесничий в кинодраме «Зильбервальд».
Затем последовали технические и организационные детали предстоящего обеспечения и ухода на дому за неизлечимой пациенткой Юдит.
На столике возле кровати ее ждал наполовину наполненный графин с водой и очередная порция пилюль, аппетитно разложенных рядком по размеру и назначению. Пилюли приглашали взять их, как обещавший выигрыш игральный шестигранный кубик с ярко нанесенными точками.
Белые таблетки уже лежали на языке, когда мутный блуждающий взгляд Юдит задержался на чаше с фруктами, которую для нее оставили на комоде при входе в спальню. Юдит инстинктивно вынула таблетки изо рта и сунула под одеяло. Она почувствовала: в ее голове что-то заработало. Поверх красноватых круглых фруктов — яблок, груш, слив — грудой возвышалась желтая связка бананов красивой закругленной формы, не менее восьми штук. Бананы воспринимались как абсурдное чужеродное тело. Юдит испытывала отвращение к бананам. С ними у нее были связаны заболевания диареей в дошкольном возрасте. Специально для нее бананы перемешивали с какао-порошком до состояния осклизлой коричневой массы и засовывали в рот большой ложкой. Вкус этой массы так прилип к нёбу, что она ощущала его до сих пор.
Чем дольше она смотрела на связку бананов, тем четче вырисовывалась некая картинка. Она отправляла Юдит обратно в супермаркет в канун Пасхи. С тех пор прошло семь месяцев. Тогда казалось, ничто не могло нарушить нормального течения жизни. Ее взгляд задержался на мужчине, по виду похожем на отца семейства, у которого в корзине лежала примерно такая же связка бананов, как та, что сейчас на ее комоде. — У Юдит полились слезы. Самые что ни на есть настоящие, мокрые слезы. От них обострилось зрение и понимание. Эта связка желтых фруктов определенно таила в себе загадку, которую Юдит очень хотела разгадать. И желательно ясным умом.
14 фаза
1
С этого дня Юдит опускала таблетки через широкую щель в чрево старой пластмассовой копилки в форме свиньи Шпеки, которая хранилась в платяном шкафу между летними теннисками. Пусть будут на случай возвращения плохих времен. Кто знает, как скоро болезнь может повториться?
Внешне она старалась выглядеть по-прежнему вялой и дезориентированной, большую часть времени проводила в кровати или на диване. Когда Юдит было нужно в ванную или в туалет, она передвигалась странной походкой с не менее странными телодвижениями, как Дастин Хофманн в «Человеке дождя», бормотала что-то нечленораздельное, возбужденно разговаривала с самой собой, а иногда и с двумя невидимыми собеседниками, чтобы не отупеть. Для снятия напряжения часами пялилась в пустоту, иногда вдруг дрожала всем телом и пряталась под одеялом. Столь пестрая и разнообразная программа будничного поведения практически неизлечимой больной, которую Юдит изображала правдоподобно, забавляла ее тем больше, чем тверже она была уверена, что от Ханнеса не ускользнет ни одна деталь.
Он был образцовой домашней сиделкой. Даже по ночам, когда Ханнес дежурил попеременно с мамой, он всегда находился рядом с Юдит. Если он подходил к ее кровати, то она делала вид, будто спит. Ханнес гладил ее по волосам и нежно касался щеки. Иногда Юдит слышала, как он шепчет: спи спокойно, моя любимая. Несколько раз Ханнес наклонялся так близко, что она чувствовала его дыхание и воздушный поцелуй. Эти слабые проявления чувств Юдит переносила мужественно и терпеливо. Ближе он не подступался, следовательно, нечего было опасаться.
Вечера обе сиделки охотнее проводили вдвоем в кухне. Мама была его, так сказать, сверхштатным студентом-архитектором на первом семестре обучения, причем с трудом соображающая, какие дополнительные мотивы вынуждают Ханнеса заниматься с ней. А ему нравилось посвящать дилетантов в секреты профессионального ремесла. В течение дня он мог появиться в любое время, хотя бы для того, чтобы занести мимоходом продукты и разложить их в холодильнике. Бананы, впрочем, среди продуктов всегда присутствовали. Юдит радовалась каждой такой доставке и проявляла уйму изобретательности, пыталась придумать, как бы ей незаметно удалить тот или другой экземпляр. Если кожура бананов выглядела безупречно желтой, она могла даже съесть один — на вкус они были вполне ничего, и она чувствовала, как ее живот приятно округляется.
В часы, когда Ханнес отсутствовал, к Юдит забегала Бьянка, чтобы вытащить больную на улицу размять ноги, а также, как это она официально называла, дать легким привыкнуть к зиме. Мама, которой приходилось в одиночку присматривать за магазином, давала согласие на подобные отлучки только после выражения протеста. По ней, так лучше бы и на свежем воздухе рядом с дочерью находился Ханнес. А если Юдит с Бьянкой удавалось-таки вырваться из-под бдительного надзора мамы, то они заворачивали в ближайшую кондитерскую, брали по чашечке настоящего капучино с жирным пирожным с нугой. А после они работали по наставлениям Джессики Райманн.
2
Бьянка тоже не любила бананы.
— Для меня нет хуже пытки на свете, чем быть запертой в узком помещении без окон вместе с коричневой чашей, наполненной бананами. Я бы пропустила их через мясорубку, — призналась она.
Юдит рассказала Бьянке, что осталось у нее в памяти от того дня в супермаркете в канун Пасхи, когда и началась вся эта история со связкой бананов. Кажется, это было в кафе «Райнер». Юдит спросила Ханнеса, есть ли у него семья, или он сам собирается съесть всю ту кучу бананов, какую она видела у него в корзине при первой встрече. Он рассмеялся и ответил примерно так: бананы предназначались для соседки, вдовы с тремя детьми, она не могла ходить. Добавил, что два или три раза в неделю покупает для нее продукты в магазине. Он это делает без вознаграждения, поскольку и сам бы хотел иногда получать от соседей помощь, если у него возникнут трудности.
— И что? — спросила Бьянка после паузы.
— Больше ничего, — ответила Юдит. — В этом он весь.
Бьянка поморщилась: честно говоря, я ожидала большего. Поначалу все выглядело так волнительно, ну, вы помните. А что особенного теперь в этой истории? Юдит: особенное то, что с тех пор Ханнес ни разу не упомянул про свою соседку. Бьянка: да ладно, это просто смешно. Но и увлекательного тут тоже ничего нет. Подумаешь, человек для кого-то делает покупки. То есть если человек идет покупать обувь, то это иное. Но продукты? Из этого истории не получится. Может, он и сам-то не очень хорошо знает ту женщину. Приносит ей лишь бананы и еще кое-что и тут же отправляется по своим делам. Или она за это время переехала на другое место. Или умерла. Тут можно многое предположить, начальница. Но если вы хотите… Юдит: у меня есть одно предчувствие — первое за долгое время. Не мог бы твой приятель Басти немного… — Конечно, вы же знаете, он любит такие вещи. Мог бы представиться новым велокурьером или еще кем-нибудь.
3
Розыски Басти в сооружении по адресу Нисльгассе, 14 принесли неудовлетворительные результаты. Единственным человеком, у кого удалось получить хоть толику информации, оказалась сербка-домоправительница с первого этажа. А она сразу исключила вероятность проживания в доме вдовы с тремя детьми, да еще не ходящую. Бьянка: она точно знает, потому что во всем доме вообще нет маленьких детей кроме ее собственного грудного ребенка и еще одного, который пока в животе беременной фрау Хольцер, что живет напротив, но она, к сожалению, не вдова. И сказать, что она не ходит, тоже нельзя, ведь не далее как этим летом она принимала участие в городском марафоне, тогда еще она не забеременела или по крайней мере не знала, что беременна, а если уж человек бежит марафон…
— Я уже поняла, — усмехнулась Юдит.
Бьянка: нельзя сказать, правда, что домоправительница очень хорошо знает жильцов. В этом доме, говорит Басти, где соседи не знают друг друга. Это очень по-венски. Лишь когда завоняет трупом, соседи догадаются, что здесь жил человек. А потом прочитают в газете, что почивший вел незаметный образ жизни. Еще бы, иначе он кому-нибудь да попался бы на глаза, так?
— Да, — кивнула Юдит.
Бьянка: она, к примеру, не знала, что в квартире 22 проживает господин Бергталер, поскольку вообще не представляет, кто он такой. А когда Басти описал его, она ответила: а, это такой приятный мужчина, он всегда открывает передо мной дверь, он-то хоть любезный и может поздороваться. Но что он живет на пятом этаже в квартире 22, этого она не знала. Думала, что эта квартира пустует.
— Вот как? — задумчиво произнесла Юдит.
Бьянка: но Басти все-таки кое-что подметил. Юдит: что же? Бьянка: он мне пока не рассказывает, говорит, нужно поточнее разведать, правда ли это. Но если его догадка подтвердится, значит, он напал на след. Юдит: мне уже интересно. Бьянка: мне тоже, госпожа начальница, поверьте.
4
Бесснежный, но раскрашенный множеством красок канун Рождества означал, что этот жуткий год вступил в заключительную фазу. Юдит не избавилась окончательно от преследовавших ее страхов, однако была уверена, что опережает их по меньшей мере на несколько шагов. Освободившись от действия таблеток, она передвигалась на нетвердых ногах, а ее нервная система была нежной, но мышление, бесспорно, стало более ясным, и она мнила, будто явно ощущает, как узлы в голове медленно распускаются. Теперь надо потянуть за правильную ниточку.
Актерские способности Юдит удивляли ее саму. Она интуитивно угадывала, что будет лучше, если она еще какое-то время продолжит изображать привязанную к дому умопомраченную больную. Ханнес так долго водил ее за нос, теперь настала ее очередь. Ко всему прочему, его присутствие больше не внушало страха. Юдит все еще чувствовала себя слабой для того, чтобы справиться в одиночку, как раньше. Но уже заранее предвкушала день, когда сунет ему в руку наполненную доверху свинью-копилку Шпеки и скажет: спасибо, мой дорогой опекун. Возьми это на память о времени, когда мы второй раз сошлись по воле обстоятельств. Я вылечилась своими силами, и ты мне здесь больше не нужен.
Ханнес в столь любимых ими кухонных беседах поведал маме о том, что готовит большой рождественский сюрприз. Разумеется, сюрприз предназначался Юдит, однако члены семьи и друзья, как предполагалось, с радостью примут в нем участие. Как можно было предположить, Ханнес замышлял небольшое праздничное мероприятие.
— Она очень удивится, — доносился с кухни приглушенный голос Ханнеса.
— А она вообще поймет в ее-то состоянии? — засомневалась мама в своей привычно очаровательной манере.
— Конечно, — кивнул Ханнес, — если даже по ее поведению этого не понять, внутри она чувствует так же, как и мы.
5
Пятнадцатого декабря, когда Ханнес не мог ее проконтролировать, — он отбыл в короткую командировку, — Юдит во второй половине дня встретилась с Бьянкой, и они отправились в расположенную далеко от дома кондитерскую «Аида» на Талиаштрассе, где под ярким электрическим светом их дожидался Басти. Яркий свет превращал его рыжие волосы в сверкающую огненную копну. Басти взволнованно теребил пальцами серебряный шарик на губе.
— Его подозрение подтвердилось, — сообщила Бьянка, вполне созревшая за последние недели до главной роли в продолжении сериала «Комиссар с места происшествия». Басти кивнул, причем сделал это с приоткрытым ртом — верный знак того, что он без сопротивления передал право голоса своей подруге.
— Помните, я вам рассказывала в больнице про горящие кубики, начальница? — начала Бьянка. Не дожидаясь ответа, она продолжила:
— Итак, каждый раз после наступления темноты, когда господин Ханнес возвращался домой, в доме один над другим зажигались пять кубиков. Это он зажигал свет в подъезде, как поступают все жильцы. Однако два кубика, седьмой и восьмой на пятом этаже, не загорались никогда, потому что он не включал свет в квартире. Ну, вы помните? — Юдит: да, у него было темно. Бьянка: а теперь внимание! — Юдит: да. Бьянка: мы знаем, почему он не включает свет. Юдит: и почему? Бьянка: угадайте с трех раз. Юдит: пожалуйста, Бьянка, я не хочу угадывать ни с трех, ни с двух, ни с одного раза!
— Скажи же, наконец, — пробубнил Басти.
Бьянка: он не включает свет потому, что вообще не входит в квартиру, он там не живет.
— Как не живет? Бьянка, ты меня с ума сведешь!
Бьянка: когда Басти наблюдал за кубиками семь и восемь и убедился, что они не загораются, то подметил, что кубик напротив, то есть кубик номер шесть, горит не переставая. Правильно, Басти? Он кивнул. Бьянка: а кубик номер пять, то есть на один левее, также горит, но чуть слабее, поскольку на него падает свет от шестого кубика — в шестом скорее всего висит люстра. Юдит: и что из этого следует? Бьянка: каждый раз, когда господин Ханнес входил в дом… Юдит: да, огни в подъезде, мы уже слышали. Переходи к главному!
— Не будьте такой нетерпеливой, вы лишаете меня удовольствия! — воскликнула ученица.
— Да говори уже, — прорычал Басти.
Бьянка: ну, в общем, Басти увидел, что кубик номер пять загорелся ярче обычного, когда господин Ханнес вернулся домой. Сначала он подумал, что это случайность. Но каждый раз, когда… Юдит: Ханнес возвращался домой… Бьянка: точно, начальница. Кубик пять загорался ярче. Со стопроцентной уверенностью можно утверждать, что кто-то крутил выключатель этого светильника. И этот кто-то мог быть только один человек.
— Господин Ханнес, — произнес Басти. Бьянка: уже интересно, да? Это может означать только то, что господин Ханнес не живет в своей квартире. А живет он, если вообще где-либо живет, в соседней квартире.
— По адресу Нисльгассе, 21, — сообщил Басти.
Бьянка: и если он там проживает один, то вряд ли бережет электричество, наоборот, коль скоро он оставляет на весь день гореть кубик шесть. Юдит: то есть он, возможно, живет не…
— Бьянка: не один! Супер, госпожа начальница, именно это мы и подумали с Басти. — И возможно… — Бьянка: да, именно, начальница.
— Неходячая вдова с бананами, — буркнул Басти и принялся крутить свой серебряный шарик на губе.
6
В течение пяти дней Юдит предстояло изображать повреждение рассудка и вести себя так, будто ничего не случилось. Так уже происходило однажды в седьмом классе, когда при повторной проверке по математике ей досталось самое трудное задание. Она с ним справилась, и это было наивысшее достижение за всю ее биографию.
Двадцатого декабря Ханнес был весь день занят сроками и приготовлениями к Рождеству. Мама с полудня находилась в магазине, поскольку Бьянке срочно надо было в женскую консультацию, чего девушке-ученице никак нельзя было запретить, тем более за четыре дня до Рождества.
На самом деле Бьянка со своим другом, пожарным Басти в спецодежде, заехали за Юдит и отправились, несмотря на сильную вьюгу, на Нисльгассе, 14.
— Поглядите, начальница, — сказала Бьянка, устроившаяся на соседнем с водителем сиденье припаркованного автомобиля, — в пятом ряду снизу горят два кубика: пятый слабо, шестой ярко. Как мы и говорили.
Бьянка осталась в машине наблюдать за входом в подъезд и в случае появления Ханнеса дать сигнал по мобильному телефону. Дверь в подъезд Басти открыл за считаные секунды, поднялся на лифте на пятый этаж и позвонил в дверь номер 21. Юдит расположилась на лестничной клетке на два пролета ниже и напряженно слушала, что там происходит. Басти позвонил трижды и произнес: никого. Потом кто-то все-таки открыл дверь, и Басти пробурчал в своей манере что-то про противопожарный контроль, запасные выходы, рутинная проверка, займет немного времени. После, казалось, вечно длящейся паузы дверь захлопнулась. Юдит выждала несколько мгновений, пока не убедилась, что Басти проник в квартиру. Она быстро засеменила по ступенькам вниз к Бьянке.
— Не хотите тоже? — спросила та и протянула пахнущую земляникой губную помаду. — Хорошо помогает, когда переволнуешься.
Басти вернулся минут через пять. Его рот был открыт еще шире, чем обычно.
7
— Одно ясно, фрау Юдит, господин Ханнес вам солгал, — заявил Басти.
Чтобы обсудить дело, они заехали в бар гостиницы «Рааб» — любимое место встречи служащих пожарной охраны, где каждый сам наливал себе пиво, нажимая на кран, сверху которого красовалась надпись: «Тренировка тушения огня для продвинутых». Проблема заключалась в том, что подробности дела мог добавить только Басти, но чтобы его разговорить, надо было пощекотать ему горло.
Ему открыла женщина лет шестидесяти-семидесяти, вполне самостоятельно передвигающаяся, никаких маленьких детей в доме он не заметил. Юдит: как она выглядела? Басти: обыкновенно. Но сначала не хотела меня впускать. — Почему не хотела? Басти: сказала, что ее зятя нет дома. Юдит: зятя?
Басти: да, так и сказала. Юдит: ты спросил, как его зовут? Басти: нет, но это наш господин Ханнес. Юдит: ты уверен? Басти: она ответила «моего зятя Ханнеса» нет дома.
С ума сойти! А что еще она сказала? Басти: не особо много. — Басти, пожалуйста, вспомни еще что-нибудь! Что было дальше? Басти: потом она меня пустила внутрь, и я внимательно осмотрел квартиру. — И? Басти: с точки зрения пожарной полиции нареканий нет, вот только доступ к мосткам на крышу… — А что еще? Басти: что еще? Ээ… прекрасная квартира. Все прибрано. Чисто. Ухожено. Все как у людей. — Юдит с Бьянкой недоуменно пожали плечами.
Басти: господин Ханнес живет там уже двенадцать лет. А соседняя квартира, как бы его настоящая квартира номер 22, в которой всегда темно, тоже принадлежит ему. В ней он жил прежде. Юдит: как ты об этом узнал? Басти: она мне сама сообщила. — А что с ее дочерью? Басти: о дочери она ничего не говорила. Однако ее имя Белла. — Откуда тебе известно? Басти: оно написано на маркерной доске в прихожей: «Для Беллы, моего ангелочка на земле». А внизу: «С вечной любовью, твой Ханнес». А под ними «любовь» или «верность». — Ничего себе! — изумленно воскликнула Бьянка. Юдит: вот мама обрадуется, когда узнает!
Басти: а рядом висели фотографии. Вся доска занята фотографиями этой Беллы. Юдит: можешь ее описать? Басти: очень юная и симпатичная, светловолосая и, как бы это сказать, выглядит как женщины из прошлого.
— Не сексуальная, — перевела Бьянка.
Басти: а на паре фотографий изображена не одна эта женщина, но вместе с Ханнесом. Наш господин Ханнес на них моложе, чем сейчас, как минимум лет на двадцать.
— С ума сойти! — не переставала удивляться Юдит. — И что стало с этой Беллой?
Басти: этого она не сказала. Бьянка: а ты сам почему не спросил? Басти: потому что представителя пожарной полиции это не касается.
Бьянка: может, она умерла. Басти: я так не думаю. — Почему? Басти: потому что она скорее всего находилась в квартире, в комнате, куда вела запертая дверь и куда меня пожилая женщина отказалась впустить, несмотря на то что я настаивал на осмотре в соответствии с полномочиями пожарного. Она все равно не согласилась.
— Вот так да! — вырвалось у Бьянки.
Басти: а кроме того, это то самое помещение, которому, если смотреть с улицы, соответствует кубик шесть. Тот самый, какой всегда горит, даже по ночам.
15 фаза
1
Когда вечером Ханнес подошел к ее кровати, Юдит притворилась спящей, но не смогла унять дрожи в руках и ногах. Еще она забыла засунуть таблетки в свинью-копилку, и он это заметил — таблетки лежали на столике. Ханнес подсунул руку под ее влажный затылок и приподнял голову. Юдит приоткрыла глаза, словно она была куклой, которая в горизонтальном положении «спит», но стоит ее поставить вертикально, и она просыпается, и тупо уставилась на комод, где стояла чаша с бананами.
— Любимая, мы должны три раза в день принимать наши таблетки, иначе нам никогда не поправиться, — прошептал он и поднес к ее губам стакан с водой, в котором уже плавали пилюли.
У нее была десятая доля секунды на размышление, не пора ли закончить игру и швырнуть ему стакан в лицо. Нет, лучше открыть рот, послушно проглотить лекарство и смириться с тем, что на какое-то время придется погрузиться в серую ватную стену. Юдит поклялась, что это в последний раз.
Ханнес удалился, и она сжала виски, пытаясь отогнать первые признаки отупления. До тех пор, пока она держалась за мысль о «Белле», ей удавалось удерживаться на поверхности мутного тумана. Сквозь поток мыслей и образов в сознании промелькнула Джессика Райманн, гордая успехами своей подопечной. И вдруг, как в эффекте домино, когда одна плашка влечет за собой в падении другую, Юдит стали открываться загадки — одна за другой: Белла — это сокращенное имя от Изабеллы. Изабелла, Изабелла, Изабелла — Пермазон, та, которая приобрела люстру. Разумеется, ей было знакомо это имя. Оно стояло первым в списке. Изабелла Пермазон. Написанное почерком Райманн с петелькой на букве «с».
Это случилось во время первой встречи с врачом в психиатрической больнице: Райманн сидела перед компьютером и изучала данные анализов. Юдит взяла листок и просмотрела личные данные. Ее взгляд задержался на незнакомых именах. А где остальные? — поинтересовалась она тогда у врача. Врач ответила, что здесь собраны пациенты с похожими диагнозами из архива больницы. Вверху списка — нет, она не ошибается, не могла ошибиться, — в самом верху было написано: «Изабелла Пермазон». Она и эта женщина в одном списке. Обеих связывает Ханнес. Один голос, одна люстра с кристаллами на двоих. Один и тот же дребезжащий звук. Один и тот же свет, и он становится все слабее и слабее. А еще тихие звуки. Туман накрыл Юдит с головой. Тесное пространство вокруг нее огорожено стеной и ничего не видно. Можно лишь погрузиться в сон. Заснуть глубоко, а потом…
2
Двадцать второе декабря выпало на воскресенье. Около десяти утра от Басти пришло сообщение, которое он послал из автомобиля, припаркованного на Нисльгассе: Ханнес и женщина, выдающая себя за тещу, вышли из дома, друг за другом, с небольшим интервалом. Не прошло и пяти минут, как Бьянка, которая была наготове и только дожидалась сигнала, забежала за Юдит и взяла ее будто бы на плановую прогулку. Следующие пятнадцать минут Басти отмычкой прощупывал ячейку замка той самой квартиры на пятом этаже, и вскоре дверь поддалась. Басти с Бьянкой остались сторожить на лестнице, а Юдит вошла внутрь квартиры 21.
— Эй, есть тут кто-нибудь? — произнесла Юдит для смелости и направилась мимо фотогалереи по цветочных коврам, по декорированным, обставленным мебелью в стиле бидермейер комнатам, где еще витал дух осени, прямиком к белой примыкающей двери.
Едва Юдит успела тихонько постучать по двери костяшками пальцев, как дверь открылась сама собой. Она с трудом подавила крик. Юдит была готова встретить здесь практически все, что угодно, даже то, что могло напугать до смерти, но только не в испуге уставившуюся на нее фигуру, очень похожую на мраморную или фарфоровую, но все-таки живую. Фигура с прямой спиной восседала на кровати в стиле французского модерна под лучами света, падавшими от плафона в виде подвешенного небесного глобуса огромной величины. Она ничего не предпринимала, а только смотрела на Юдит тусклым взглядом широко раскрытых немигающих глаз.
— Здравствуйте! — сказала Юдит уже тихо, так, чтобы и самой слышать свой голос. — Извините, что я сюда просто так…
— Ее визави с прозрачной кожей и гладко причесанными, длинными до плеч светлыми волосами прикрыла веки, будто собралась в одно мгновение из бодрствующей комы провалиться в сон, но тут же их приподняла, чтобы убедиться, в сознании ли она.
— Меня зовут Юдит, а вы, видимо, Изабелла? Могу я называть вас Беллой? Итак, я буду просто называть вас Беллой. — Юдит говорила тихо, почти шепотом, чтобы избежать малейшего потрясения. — Не хочу вам… докучать, но мы обе, у нас обеих общий… — Может, ей это показалось, но у женщины-куклы приподнялись уголки рта. — У нас общий… Я его хорошо знаю. Ханнес, не так ли? Ханнес Бергталер.
Юдит делала паузы, чтобы подстроиться под заторможенное соображение больной женщины, а заодно и под замедленное течение времени в этой комнате успокоения.
— Ханнес и я, в общем, я практически свалилась ему на руки. Это случилось в магазине в канун Пасхи. А после… Мне и в голову не могло прийти, что он… Он мне ничего не рассказывал. Ни слова о вас. Белла! Вы меня слышите? Понимаете, о чем я говорю?
Бледная женщина молча смотрела на Юдит. Секундная стрелка коричневых настенных часов отстукивала замедленное сердцебиение.
— Белла, надеюсь, мой вопрос не покажется вам бестактным, но для меня это очень важно. Вы действительно… его супруга?
Ее рот едва заметно подернулся, будто от боли.
— Можно я присяду к вам на кровать?
Юдит села, не дождавшись разрешения, и взяла безвольную руку женщины в свою. Некоторое время они молча изучали друг друга под ритмичный ход настенных часов, пока глаза Юдит не наполнились слезами.
— Наверное, вы находитесь под действием очень сильных медикаментов, бедняжка, мне это знакомо, после них чувствуешь себя парализованным, замурованным или даже как будто ты с другой планеты, ведь так?
Бледная женщина прищурилась. Какой красивой она, видимо, была, когда еще жила своим умом, а не его.
— Я должна сказать вам нечто важное. Не уверена, что вы меня поймете. Я не любила Ханнеса, никогда, честное слово. Однако осознала это слишком поздно. Это моя самая серьезная ошибка. Моя… вина.
Женщина повела головой, попробовала повернуть ее резко влево и вправо, отчего на лице обозначились мышцы.
— Не знаю, имею ли я право перед вами… Бог ведает, сколько вы пережили и как дошли до такого, что… Вы слышали голоса? Голоса тех, кто как будто рядом? Я знаю Ханнеса, для него нет запрещенных средств. Он преследует только одну эту цель. И по-иному не может. Любовь в его понимании это… это то, что ничего общего с любовью не имеет. Простите меня, если я… — заикаясь, оправдывалась Юдит. Изабелла высвободила свою руку из ладони Юдит, добралась до столика рядом с кроватью и большим пальцем указала на нечто, что Юдит следовало увидеть. На столике рядом с иллюстрированными книгами стоял радиобудильник, перед ним — стакан воды, лежали шкурки от бананов и упаковки лекарств, неподалеку от них термометр. Из небольшой азиатской вазы торчала пара синих искусственных цветов. Однако женщина имела в виду прятавшуюся за вазой деревянную шкатулку.
Юдит взяла из шкатулки ожерелье из крупных сверкающих янтарных шариков: очень красивая вещь.
— Надеюсь, вы любите янтарь больше, чем я.
Женщина попыталась улыбнуться. Когда Юдит уже собиралась положить ожерелье обратно в шкатулку, ей бросился в глаза рисунок на пожелтевшей бумаге — изображенное жирным карандашом сердце. На обратной стороне листка от руки были написаны несколько строк. Юдит прочитала короткий текст, потом снова взяла женщину за руку и произнесла:
— Белла, у меня к вам большая просьба. Одолжите мне это письмо. Всего на один день. Потом я вам его принесу. Я вернусь, я не оставлю вас здесь одну. Поговорю с его матерью, прямо сегодня, расскажу ей всю историю. Я о вас позабочусь. Обещаю.
3
На вечер было запланировано предрождественское торжество для членов семьи и ближайших друзей. Юдит не должна была ни о чем догадываться, а если и догадается, то многого все равно не узнает. Так они думали. И конечно, не хотели отнимать у Ханнеса радость от преподнесенного сюрприза.
Ближе к вечеру Юдит, Бьянка и Басти тоже закончили приготовления к необычному торжеству. Юдит в последний раз залезла в постель и следила, как появляются первые гости, звенят бокалы шампанского, когда они чокались, как тренировали присутствующие свои голосовые связки в произнесении пустых речей.
Временами гости серьезно и смущенно о чем-то шушукались, имея в виду, несомненно, недееспособную хозяйку дома. О своем душевном состоянии Юдит узнала, что оно «стагнирует», «критическая точка уже пройдена», у нее «уже давно не было сильных волнений», и она «бравый едок», и какая замечательная эта современная медицина с ее целебными биологически активными веществами. Благодаря им психиатрической пациентке обеспечено «абсолютно человеческое существование на дому». Более того, Юдит, по заверениям Ханнеса, это «веселая уравновешенная женщина», и она «в таких условиях способна дожить до ста лет».
Под конец обсуждения вопросов здоровья и под бурные аплодисменты собравшихся гостей мама наградила Ханнеса за самоотверженную заботу и уход за дочерью заслуженным знаком цвета вишни или красного вина, который торжественно поставила на обе его щеки — даром что ли она всегда наносила толстенный слой губной помады? Чмоканье донеслось и до комнаты больной.
Вечер приближался к своему первому кульминационному пункту. Юдит позволила себя разбудить и привести в порядок, чтобы было не стыдно выйти к гостям. Она настояла, чтобы ее облачили во фланелевую фиолетовую пижаму из зимней коллекции «Психо» под черным купальным халатом из эпонжа. Теперь все, кому она была «дорога», могли заключить ее в сердечные объятия и приветствовать выход в общество по эту сторону бытия. Единственный человек, с кем она держала дистанцию, был Лукас. Юдит испытывала неловкость перед ним за разыгрываемый ею в последнее время спектакль. Перед Али она также старалась держаться бодро, чтобы приободрить брата.
Когда утихли приветственные возгласы, главный организатор торжества попросил слова.
— Дорогая Юдит, моя дорогая семья и друзья, как вы знаете, я не любитель долгих речей, — начал он.
Ханнес говорил о прошедших месяцах, они «для всех — видит бог! — выдались непростыми», о вызовах, на которые пришлось отвечать, о переменах в личной судьбе, какие якобы должны наступить уже на следующий день, и против них все бессильны и беззащитны. На этом месте Юдит решила прервать речь непродолжительными аплодисментами, тем самым наградив себя несколькими в высшей степени приятными мгновениями наступившей тишины.
После этого Ханнес стал излагать мысли короче и скоро добрался до утверждения, что «нынешний день для него и Юдит будет особенным». С последним его заключением трудно было не согласиться. «Дело в том, что наша, как бы это сказать, ситуация с жильем» — он нарочито растягивал звук «И» для придания более глубоко значения этим словам — отчего выходило «сииитуация с жииильем», да, эта ситуация с жильем в самые ближайшие дни изменится, «расширится, так сказать», дополнил он с ухмылочкой. Юдит больше не могла сдерживаться и захлопала в ладоши.
Ханнес поднял над головой ключи, торжественно позвенел ими и снова заговорил, уже тоном средневекового привратника: позвольте просить всех следовать за мной. Юдит приблизилась к Али, позволив ему быть ведущим. В действительности она была единственной, кто заранее знал, куда тянется этот короткий путь. Похожую модель жилища она недавно имела возможность изучить.
Вскоре гости очутились в соседнем помещении, где совсем недавно жил пенсионер Хельмут Шнайдер, ныне покойный. Гости застыли в изумлении от дорогого убранства отремонтированных комнат. Ханнес воистину проделал огромную работу, причем неизвестно каким чудом ему удалось сохранять это втайне до последнего дня. Если не считать шумовых эффектов, от которых Юдит едва не лишилась ума.
В подобные минуты преображения ни о каких спорах и дискуссиях и речи быть не может. Не обсуждаются и вопросы вкуса, даже если на каждом квадратном сантиметре тщательно обустроенной площади свободный от предвзятости глаз увидит приметы того, что ответственный за работы архитектор свое основное рабочее время посвящает оборудованию аптек.
— Я приобрел эту квартиру, чтобы мы здесь не наступали друг другу на пятки, — разъяснил Ханнес с торжественной скромностью.
Под словом «мы» он имел в виду маму, для которой, казалось, наступила третья молодость. Юдит отделилась от группы, обнаружила стол со множеством булочек и объявила закусочную открытой.
— Могу я рассчитывать еще на минуту вашего внимания?
Разумеется. Ведь Ханнес приготовил еще один, последний, сюрприз. Сюрприз ждал за прикрытой белой дверью.
И вот гостям позволили войти в жилые, спальные, дневные, ночные, покои, приготовленные специально для Юдит, где она, как предполагалось, будет переживать часы тревог и покоя, и где найдет все, что, по представлениям Ханнеса, необходимо для «абсолютно достойного человеческого существования», включая новую, еще большую по размерам чашу для фруктов, где лежало всего три банана. Над этим предполагалось еще поработать.
Юдит направилась к стене, которая отделяла ее предполагаемое новое жилище от прежней спальни, и незаметно простукала. Ах, как ей хотелось самой спросить у Ханнеса, как ему удавалось изобразить звук листового металла, проговаривал ли он слова каждый раз самостоятельно или включал магнитофон, и не вмонтировал ли он акустические колонки прямо в стену? Но теперь ее задача заключалась в ином.
Естественно, восторженные взгляды гостей в первую очередь привлекла величественная люстра, подвешенная в центре потолка над ее кроватью. Это была та самая элегантная люстра из Барселоны с кристаллами, которые создавали непередаваемую игру цвета.
— Эта люстра, дорогие члены семьи, дорогие гости, имела для нас двоих исключительное значение, — заявил Ханнес. — В ее лучах Юдит и я в некотором роде… — потребовалась короткая пауза, чтобы присутствующие догадались улыбнуться, что больше подобает этой трогательной, но веселой ситуации, — …учились любить.
Юдит, на которую не действовали его словесные манипуляции, выдвинулась из задних рядов поближе к люстре, взялась обеими руками за свисающие шнуры с нанизанными кристалликами и заставила люстру зазвенеть той довольно странной и все же такой родной мелодией, что вызвало у гостей громкий смех.
— Вы только посмотрите, как она радуется! — воскликнул Ханнес.
4
Дверной звонок прервал хорошо поставленное зрелище, и разговоры внезапно прервались.
— Это мои гости, — четко и ясно объявила во всеуслышание Юдит.
Давно присутствующие не слышали такого звучания ее голоса. Впрочем, и самой Юдит придется снова привыкать к нормальной речи. В дом вошли Бьянка с Басти в сопровождении двух незнакомых мужчин, которые остались в прихожей.
— Мы приносим извинения за то, что, сами того не желая, вынуждены помешать вам, — произнес тот, что поменьше. У него запотели стекла очков.
— Вы нам не помешаете, тем более что торжество в самом разгаре, — заметила Юдит. — Это вы меня извините за внешний вид. Я не подумала приодеться более подходящим образом по такому поводу.
Юдит не нужно было оглядываться на друзей, чтобы насладиться торжеством, произведенным на них этой речью. Их удивлению не было предела. А Ханнес просто обалдел от неожиданности.
— Эти господа из уголовной полиции, — поспешила сообщить взволнованная Бьянка, — господин инспектор Биттнер и господин старший инспектор Кайнрайх. — Она сделала легкий поклон в их сторону.
Басти стоял рядом, краснея, с открытым ртом.
— Господин Бергталер? — Старший инспектор адресовал вопрос ко всей сбитой с толку и глубоко смущенной группе гостей.
— Это я, — ответил Ханнес сам не свой от шока. С поникшим взглядом, подергивающимися уголками рта, как тогда в кафе «Райнер», когда Юдит первый раз попыталась разорвать с ним отношения.
— У нас к вам ряд вопросов, поэтому мы просим…
— Вопросы? — удивилась мама.
— Поэтому просим вас проследовать с нами в полицейский участок, чтобы мы…
— Разумеется, господин инспектор, — произнес Ханнес дрожащим голосом, — если я смогу быть полезен.
Юдит: он сможет. Мама: в участок?
— Это, к сожалению, необходимо, поскольку поступило объемное заявление о совершенном и готовящемся новом преступлении, и по меньшей в двух случаях у нас есть основания подозревать данное лицо в совершении преступления… — Инспектор открыл синий блокнот, прокашлялся и зачитал:
— В соответствии с параграфом 99 — лишение свободы, параграфом 107 — опасная угроза, параграфом 107 а — настойчивое преследование, параграфом 109 — нарушение неприкосновенности жилища…
Мама: ради всего святого! О чем идет речь, что произошло?
— Поверь мне, мама, тебе вряд ли захочется об этом знать, — ответила Юдит и подала знак Бьянке. Та легонько толкнула Басти, он закрыл рот и пошел открывать дверь.
— У нас еще один неожиданный гость.
Юдит шагнула навстречу высокой худой женщине с коротко постриженными поседевшими волосами, которая до этого момента дожидалась снаружи, взяла ее под руку, подвела к маме и официальным тоном представила:
— Фрау Пермазон — это моя мама. Мама, это фрау Адельхайд Пермазон, теща Ханнеса.
Следующие мгновения, — пока до гостей постепенно доходил смысл слов, — сполна компенсировали страдания последних месяцев.
— Я вижу, мои дорогие гости потеряли речь от удивления, — произнесла Юдит, — поэтому считаю необходимым кое-что пояснить. О своей супруге, Изабелле, дочери фрау Пермазон, Ханнес точно так же… психологически заботился на протяжении многих лет вплоть до сегодняшнего дня.
— Что ты сделал? — закричала худая поседевшая женщина. — Почему ты так с нами поступил?
Взгляды гостей теперь были прикованы к Ханнесу, который, скорчившись, сидел на краешке стула. Он качал головой, прикрыв лицо ладонями.
— Ты болен, Ханнес! — прокричала фрау Пермазон. — Ты сам, сам тяжело болен головой!
Юдит: чтобы вам было понятно, о чем мы тут говорим, я прочту пару строк, написанных Ханнесом Изабелле. Это письмо прилагалось к роскошному янтарному ожерелью, которое он подарил ей тринадцать лет назад. Юдит взяла пожелтевший листок с нарисованным на нем сердцем и прочитала: «Изабелле, моему ангелочку на земле на двадцатипятилетие. Нас связала любовь. Вечность спаяет еще крепче. Ты мой свет, а я твоя тень. Поодиночке мы больше не существуем. Дышишь ты, дышу и я! Навеки твой, Ханнес».
Читать бесплатно другие книги:
