Мир, который построил Джонс Дик Филип

– Джонс всех нас убьет,– сказал Каминский.

– Но, по крайней мере, в этом будет какой-то смысл. Может, хоть в этом наше назначение, смысл нашей жизни.– Голос Нины становился все глуше, отдаляясь от них.– Хоть что-то мы этим исполним... хоть чего-то достигнем...

– Бессмысленный идеализм,– горестно сказал Кассик.

Нина ничего не ответила. Она вся погрузилась в глубины своего внутреннего мира; лицо ее было пустым, с него словно была стерта личность.

На сцене, устроенной в задней части помещения, поднялась какая-то суета. Начиналось ночное представление, и зрелище, видимо, обещало быть интересным. Посетители стали поворачиваться в ту сторону; люди, толпившиеся возле сцены, отчаянно вытягивали шеи. Кассик равнодушно наблюдал за происходящим – ему было на все наплевать; рука его все еще лежала на руке жены.

Представление начали двое: мужчина и женщина. Улыбаясь публике, они стали медленно раздеваться. Зрелище вдруг напомнило ему тот самый день, когда он впервые встретился с Джонсом, самое начало весны, когда он топал по весенней слякоти на ярмарку. Именно тогда, тем ярким апрельским днем, он в первый раз в жизни наблюдал такое большое сборище отборнейших уродов и мутантов, в огромном количестве появившихся в результате войны. Воспоминание пробудило в нем ностальгию по собственной юности, исполненной стольких надежд, смешанных с неясными еще амбициями и собственным идеализмом.

Двое на сцене, с четким профессионализмом обозначая каждое движение своих гибких тел, начали заниматься любовью. Это было похоже на некий ритуал: видно, они часто повторяли его, двигаясь, словно в танце, бесстрастно и холодно. Затем ритм стал нарастать, и пол мужчины стал постепенно меняться. Через какое-то время на сцене уже двигались в едином ритме две женщины. И к завершению номера фигура, которая сначала была женщиной, преобразилась в мужчину. И танец закончился тем, с чего начался: мужчина и женщина неторопливо занимались любовью.

– Ловко,– сказал Каминский, когда мужчина и женщина оделись, раскланялись с публикой и покинули сцену. Одеждой тоже они поменялись, и это произвело потрясающий эффект. Гром аплодисментов потряс помещение.– Да это было настоящее искусство. Помню, как я впервые видел выступление мутантов. Похоже, это еще один...– он иронически пощелкал пальцами, подыскивая слово,– еще один пример релятивизма в действии.

Все четверо помолчали. Наконец Тайла сказала:

– Интересно, как далеко все это зайдет.

– Дальше некуда,– ответил Кассик.– Нам осталось только одно – сдерживать.

– Неужели и впрямь все зашло так далеко? – растерянно спросил Каминский.

– Да нет,– просто сказал Кассик.– Мы, конечно, были правы. Мы и сейчас правы. Говорить так здесь – парадокс, бессмыслица, преступление. Но мы правы. Пускай тайно, скрытно, но мы должны верить в это.

Его пальцы судорожно сжали холодную руку жены.

– Надо изо всех сил пытаться удержать этот мир от полного развала.

– Может, уже поздно,– сказал Каминский.

– Да,– вдруг согласилась Нина,– уже поздно.– Она вырвала свою руку из пальцев Кассика. Челюсть ее нервно подрагивала. Она вся сгорбилась, зубы ее стучали, зрачки расширились.– Прошу тебя, милый...

Кассик встал, за ним встала и Тайла.

– Я помогу ей,– сказала она, пробираясь вокруг столика к Нине.– Где тут женский туалет?

– Спасибо,– сказал Каминский, беря сигарету, протянутую Кассиком.

Женщины все не возвращались. Прикуривая, Каминский заметил:

– Ты, надеюсь, знаешь, что Джонс написал книгу.

– Сильно отличается от того, что печатают «Объединенные патриоты»?

Каминский поднял с пола и положил на стол свой коричневый пакет и стал осторожно его распаковывать.

– Это краткое изложение. Называется «Нравственная борьба». Тут изложена вся его программа: чего он на деле хочет, что он защищает. Все идеи и мифы Движения.– Он водрузил толстый том на середину стола и стал перелистывать страницы.

– Ты сам хоть читал? – спросил Кассик, разглядывая книгу.

– Не все. Она не закончена. Джонс продолжает ее устно. Вся книга – записанные за ним речи... Она растет не по дням, а по часам.

– А что ты имел в виду,– спросил Кассик,– когда сказал, что они совсем рядом? Это ты о ком?

Странное уклончиво-отсутствующее выражение появилось на лице его старшего товарища. Подвинув к себе книгу, он снова принялся ее заворачивать.

– Я не помню, когда говорил об этом.

– Когда мы входили сюда.

Каминский все еще возился со своим пакетом. Наконец он положил опять его на пол, прислонив к ножке стола.

– На днях ты можешь понадобиться. Но пока еще рано.

– Можно узнать подробности?

– Нет, не сейчас. Надо подождать, это очень важно. Скорей всего, это будет здесь, в этом районе. Скорей всего, понадобятся люди.

– Джонс догадывается?

Каминского передернуло.

– Боже упаси. Но очень может быть. Ведь он знает все. Ну и что, он все равно ничего не сможет сделать... у него нет законной власти.

– Тогда все зависит от Федправа.

– О да,– уныло сказал Каминский.– Там все еще пытаются дергаться. Все что-то придумывают, какие-то жалкие фокусы... пока совсем не развалится.

– Не похоже, что ты веришь в победу.

– Не похоже? Да кто, по-твоему, против нас стоит?.. Какой-то там пророк... с ним просто нужно суметь договориться. И раньше бывали пророки, почитай Новый Завет – сплошные пророки.

– Что ты хочешь сказать? Ну есть там Иоанн Креститель, ты про него?

– Я говорю про Того, о Котором Иоанн проповедовал.

– Ты бредишь.

– Нет, лишь повторяю чужие слова. Я же слышу, о чем кругом болтают. Второе пришествие... В конце концов, все ждали, что он когда-нибудь снова явится. И вот как раз теперь мир нуждается в нем, как никогда.

– Но тогда шлынды – это...– Лицо Кассика исказилось.– Как это называется?

– Силы Ада.– Окутанный облаками сигаретного дыма, Каминский продолжал: – Воинство Сатаны. Силы Зла.

– Но тогда мы отброшены назад не на сотню – на тысячу лет.

– Может, еще не так все плохо. Шлынды не люди, это безмозглые кляксы. Представим самое худшее: представим, что Джонсу удалось развязать войну. Мы покончим со шлындами здесь, потом одну за другой очистим от них другие планеты. Потом,– Каминский махнул рукой,– примемся за звезды. Построим боевые звездолеты. Начнем травить этих ублюдков, все поганое племя под корень. Да? Ну а дальше? Враг уничтожен, расы гигантских амеб больше нет. Так ли это плохо? Я лишь пытаюсь увидеть, какие тут существуют возможности. Мы выходим за пределы Солнечной системы! А что у нас теперь? Никто не подгоняет, ненависти ни к кому нет, воевать нам не с кем, вот и сидим тут гнием в своей дыре.

– Ты повторяешь слова Джонса,– задумчиво сказал Кассик.

– Еще бы.

– Хочешь, скажу, где твоя ошибка? Опасность не в самой войне, а в том, что делает ее возможной. Для того чтобы воевать, нужно верить, что мы правы, а они – нет. Белое против черного, добро против зла. Шлынды здесь ни при чем, они только средство.

– Я бы поспорил с тобой по одному пункту,– горячо возразил Каминский.– Ты убежден, не так ли, что война сама по себе не представляет опасности?

– Конечно,– ответил Кассик. Но он уже был не совсем уверен.– Что нам может сделать примитивная одноклеточная протоплазма?

– Не знаю. Но мы еще ни разу не воевали с внеземными существами. Я бы не хотел, чтобы это случилось. Не забывай, что мы до сих пор не знаем, что они и кто они. Они еще могут поднести нам сюрприз. Мы можем очень удивиться, если не сказать хуже. Они нам еще покажут.

Пробираясь среди тесно поставленных столиков, Тайла и Нина вернулись на свои места. Нина уже совсем оправилась, хотя казалась бледной и слабой; она сидела, сложив руки, и глядела на подмостки.

– Они уже ушли? – слабым голосом спросила она.

– Мы все гадали,– сказала Тайла,– как эти гермафродиты выбирают. То есть, когда мы с Ниной были там, любой из них мог войти, и мы бы не знали, стоит ли придавать этому значение.– Она с удовольствием посасывала свой коктейль.– Туда заходило множество женщин с очень странной внешностью, и, представьте, ни одного гермафродита.

– Вон один из них,– дрожа, сказала Нина,– вон там, возле музыкальной машины.

Облокотившись на квадратный металлический механизм, на сцене стоял один из давешних танцоров, который в начале танца выглядел как юноша. Стройный, с короткой рыжеватой прической, одетый в юбку с блузкой, на ногах сандалии, он представлял из себя совершенный тип андрогина. Гладкое бесполое лицо не выражало ничего, кроме легкой усталости.

– Пригласи ее к нам за столик,– сказала Нина, притронувшись к руке мужа.

– Тут и так нет места,– решительно ответил Кассик; ему не очень улыбалась эта затея.– И сама никуда не ходи.– Он видел, как она откинулась на спинку стула.– Сиди на месте.

Нина бросила на него быстрый взгляд, словно испуганное животное, но потом подчинилась.

– Ты все еще думаешь как прежде.

– Что ты имеешь в виду?

– Ладно, оставим это.– Руки Нины беспокойно бегали по столу.– Давайте чего-нибудь выпьем. Я хочу коньяку.

Когда перед ними поставили коньяк, Нина подняла свой стакан.

– Выпьем за...– начала она. Остальные тоже подняли стаканы и негромко чокнулись,– за лучший мир.

– Боже мой,– устало сказал Каминский,– меня тошнит от всяких таких слов.

Слабо усмехнувшись, Нина спросила:

– Почему?

– Потому что в них нет никакого смысла.– Выпив залпом коньяк, Каминский содрогнулся.– Ну кто, интересно, против лучшего мира?

– А правда,– спросила Тайла после некоторого молчания,– что на Проксиму Центавра послали разведчиков?

– Правда,– кивнул Каминский.

– И есть что-нибудь интересное?

– Данные еще не обработаны.

– Другими словами,– сказала Тайла,– ничего интересного.

– Кто знает? – Каминский пожал плечами.

– Джонс знает,– пробормотала Нина.

– Тогда спросите у него. Или подождите официального заключения. И отстаньте от меня с этим.

– А что слышно о Пирсоне? – Кассик решил переменить тему.– Ходят слухи, что он день и ночь работает, подбирает людей, строит какие-то планы.

– Пирсон намерен покончить с Джонсом,– как-то отстраненно ответил Каминский.– Он уверен, что это возможно.

– Ну, если стать таким же фанатиком, как и он...

– Пирсон еще хуже. Он ест, спит, думает, живет одним только Джонсом. Он никак не может успокоиться. Когда я захожу в его крыло, там вечно слоняется не меньше батальона вооруженных до зубов полицейских, а весь двор забит пушками, танками и боевыми флайерами.

– Ты думаешь, из этого что-нибудь выйдет?

– Милый,– сказала Нина с расстановкой,– неужели ты не видишь в этом ничего положительного?

– Например?

– Я говорю, что вот имеется человек с таким удивительным талантом... Он может то, чего мы с вами никогда не сможем. И нам не нужно больше гадать и блуждать в потемках. Теперь мы знаем. Нам известно, куда мы идем.

– Мне нравится гадать и блуждать в потемках,– решительно сказал Кассик.

– Правда? Может, именно здесь и кроется ошибка... Разве ты не понимаешь, что большинство людей хочет определенности. Вот вы отвергаете Джонса. Почему? Потому что ваш мир, ваше правительство опираются лишь на незнание, на какие-то догадки. Вы считаете, что никто не может знать истины. Поэтому в известном смысле вы отстали от времени и скоро останетесь не у дел.

– Ага,– посмеиваясь, сказала Тайла,– а тогда я останусь без работы.

– Чем вы занимались раньше, до работы в органах безопасности?

– Ничем, это первая моя работа. Мне еще семнадцать. Я до сих пор еще неловко чувствую себя с вами и с другими... У меня нет никакого опыта.

Кивнув на стакан девушки, Каминский сказал:

– Я тебе одно скажу: эта отрава вконец расшатает твои нервы. Она разрушает верхние центры спинного мозга.

– Не волнуйтесь,– быстро сказала Тайла,– я приняла меры.– Она притронулась к своей сумочке.– У меня есть синтетический нейтрализатор. Иначе я бы не стала и пробовать.

Кассик еще больше зауважал ее.

– Откуда вы сюда приехали?

– Я родилась в Китае. Мой отец был большой шишкой в Хайпинском секретариате компартии Китайской Народной Республики.

– Но ведь тогда вы родились по ту сторону фронта,– изумился Кассик.– И вас воспитывали...– он состроил гримасу,– что называется, в еврейско-атеистическо-коммунистическом духе.

– Мой отец был преданным бойцом Партии. Не жалея сил, он боролся против мусульманских и христианских фанатиков. Воспитывал меня он, потому что мать погибла во время бактериологической атаки. Она была беспартийной, и поэтому убежища ей не полагалось. Я жила с отцом в партийных квартирах, что-то около мили под землей. Пока не кончилась война.– Она поправилась: – То есть я-то там оставалась. А отца расстреляли в конце войны.

– За что?

– За уклонизм. Книга Хоффа появилась и у нас. Мы с отцом вручную набирали ее... и распространяли среди работников партии. От этой книги у нас в голове все совершенно перевернулось: мы никогда и не слыхали о возможности множественной системы ценностей. Мысль о том, что каждый может быть прав, что у каждого своя судьба и собственное отношение к жизни, потрясла нас. Концепция Хоффа о личном стиле жизни... это было здорово. Нет больше никаких догм, ни религиозных, ни антирелигиозных; нет споров о том, чье толкование священного текста более правильно. Нет больше сектантства, расколов, фракций; не нужно больше расстреливать, сжигать и сажать в тюрьмы еретиков.

– Но вы не китаянка,– сказала Нина.

– Нет, англичанка. Мои родители сначала были англиканскими миссионерами, а потом отец вступил в партию. В Китае существовала община английских коммунистов.

– Ты хорошо помнишь войну? – спросил Каминский.

– Не очень. Налеты христиан с Формозы...[3] но главным образом запомнилось, как мы печатали по ночам и тайно распространяли все это...

– Как вам удалось спастись? – спросил Кассик.– Почему вас тоже не расстреляли?

– Мне было всего восемь лет – таких не расстреливали. Один из руководителей Партии удочерил меня. Такой добрый старый китаец, который все время читал Лао Цзы; у него еще были золотые коронки на зубах. Я была под опекой Партии, но тут кончилась война и партийный аппарат распался.– Она покачала головой. – Все это была такая ужасная чепуха... Так легко можно было избежать войны. Если б только люди не были такими фанатиками.

Нина встала.

– Милый,– сказала она мужу,– хочешь сделать мне приятное? Я хочу танцевать.

В одном углу освободили место для танцев, несколько пар механически двигались там взад-вперед.

– Ты правда хочешь? – осторожно спросил Кассик.– Ну хорошо, только недолго.

– Она милая девочка,– сказала Нина холодно, когда они пробирались через переполненный зал.

– Да, все это любопытно, что она рассказывала, особенно как они распространяли среди партийных боссов тексты Хоффа.

Вдруг Нина крепко схватила мужа за руку.

– Я хочу...– ее голос пресекся от боли,– неужели нам уже ничего не вернуть?

– Вернуть? – Он был озадачен.– Что вернуть?

– Наше прошлое. Мы ведь раньше никогда не ссорились. Мы так отдалились друг от друга в последнее время. Мы больше не понимаем друг друга.

Он тесно прижал жену к себе; ее тело в руках его показалось удивительно хрупким.

– Все этот проклятый... но ведь когда-нибудь это кончится и мы снова будем вместе, как раньше.

Пораженная Нина умоляюще посмотрела на него снизу вверх:

– Но разве так уж нужно, чтобы это кончалось? Разве нужно бежать от этого? Разве нельзя смириться и принять все это?

– Нет,– сказал Кассик,– я никогда не примирюсь с этим идиотизмом.

Острые ногти жены отчаянно впились ему в спину. Она опустила голову ему на плечо; лицо его утонуло в пышной копне ее волос. Знакомый запах щекотал ноздри: упоительный аромат ее тела, смешанный с теплым запахом волос. Он ощутил всю ее: гладкие обнаженные плечи, мягкую ткань платья, слабый блеск мелких капелек пота, выступившего над верхней губой... Охваченный сильным желанием, он крепко прижал ее к себе. Оба молчали. Потом она подняла вверх подбородок и с улыбкой, дрогнувшей на губах, поцеловала его.

– Мы будем стараться,– тихо сказала она.– Мы сделаем все, что можно. Правда?

– Конечно,– ответил он, растроганный до глубины души.– Это слишком важная штука... Нельзя, чтобы наша жизнь прошла так бездарно. И у нас есть Джек.– Его пальцы легли ей на шею, подняв вверх копну ее распущенных волос.– Ведь мы не хотим отдать его на растерзание стервятникам.