Божок на бис
– Та же процедура, что и вчера, – говорю пацану.
Тот строит лицо, но на нем сегодня шорты и он просто подставляет ногу. По-моему, лишай менее розовый. Хотя я так крепко желал, чтоб так оно и было, что, может, мне чудится.
Пока я держу ладонь над ногой и тру тряпицей, пытаюсь придумать, что сказать. Но эта вся так занята своим телефоном, что за мной и не следит. И тут я замечаю. Как же я вчера-то не увидел – у пацана сзади вдоль ноги шрамы. Шрамы старые, хоть сам-то он и не дохрена какой взрослый, боже ты мой, да он их огреб, когда еще молокососом был небось. Прямые белые полосы – ремень или помочи.
“Неброски шрамы”[22] всплывает у меня в голове. Чудная строчка. Нет в шрамах ничего броского. У меня самого все шрамы без всякого подвоха: один под левой коленкой – еще от трехколесного велика, второй – длинный, на запястье, от сетки с голубятни у Макдермотта. Шрам после аппендицита. В этом доме всяких несчастных случаев напроисходило сколько-то. Я еще совсем малявкой был, когда Лар, самый старший, съехал на велике с крыши сарая “на слабо”. Сенан – сам себе того и гляди несчастный случай, вечно налетал на что-нибудь, кухонный стол завалил, когда ногами в нем запутался. Но никого из нас дома не били, это уж точно.
Пацан пялится на меня, понимает, что я заметил. Теперь-то гонору в нем поменьше.
– Ну что, всё? – Это хиппушка голос подает.
Чей бы этот малой ни был из этих двух, ни та, ни другая не того сорта, какие детей порют. Может, поэтому об отце речь и не заходит.
– Извините, ага. Всё.
– Отлично, спасибо. – Она собирается, пятерку оставляет на каминной полке. У двери я спрашиваю, приведет ли она пацана завтра. Говорит, он явится.
После того, как хиппушка с пацаном уходят, Матерь призывает меня в кухню. Суетится.
– Фрэнк, сделай одолжение. Мне надо сбегать к Сисси на пару часов, помочь ей с клиентами. Ты дома?
– Не знаю. А что?
– Берни чуток приуныл. Та встреча, какая у него в Дублине была. Надо было мне с ним ехать.
– Что за встреча?
– Фрэнк, если тебе есть дело до его благополучия, чего сам не спросишь? Он мне ничего не рассказывает, – говорит она и натягивает жакет. – Хочу, чтоб он был не один. У Сисси примерка с детским хором к Волчьей ночи. Я ей подсобляю с кройкой. Очень мудрено. Эти тройняшки у Кирнанов здоровенные как я не знаю что, а сами еще только в среднюю садовскую группу ходят. Дополнительную полосу сбоку вшивать приходится.
p>– Что на ужин?– В холодильнике пиццы. На глубокий противень. Если ветчину счистишь, должно быть съедобно. Мне пора, я уже вся на ушах.
В том, что касается первоклассных ужинов, Матерь наша – звезда. Она ничего не стряпает уже много лет – с тех пор как вышла работать в супермаркет к Моррисси. Уж как ей там это удается, неведомо, но всегда найдется пицца-другая, завалившиеся за холодильную камеру, или же замороженный пастуший пирог, который случайно разморозился.
Как только Матерь удаляется, я иду узнать, не хочет ли Берни, чтоб я метнул в духовку и на его долю. Дверь в спальню у него заперта, и он мне даже не отвечает. Я слышу, как он там сопит. Когда он в приличной форме, никому его не переплюнуть. С ним от смеху заболеть можно. Но когда он вот такой, хоть иди напивайся. Пиццу я ему все равно сделаю.
Когда я доедаю первую пиццу, он все еще не спустился. Едва я берусь за вторую, как Скок присылает сообщение насчет потусоваться – в нашей округе. Я помню, что Матерь просила меня посидеть с Берни, но если он весь вечер собирается торчать у себя в комнате, какая разница, есть я дома или нет? Пишу Скоку, и он тут как тут. Мы уже готовы выдвигаться – и вот спускается Берни в халате и трениках.
– Порядок, Берни, – Скок ему.
– Порядок, Скок, – Берни ему, а сам ко мне спиной поворачивается и лезет в буфет за кетчупом. Кажется, у него глаза накрашены.
– Мы пинту выпить. Хочешь с нами?
Скока я готов прибить. Берни нас всех своим настроеньем утопит.
– Да с ним порядок, – я такой.
– Я не против, – говорит Берни. – Куда идете?
– Как обычно, в “Хмурого Дойла”.
– Порядок, – Берни такой, а сам остальные куски пиццы заглатывает. Топает наверх переодеться. Ё-моё. Возвращается, лицо умытое, волосы в геле, готов на выход.
– Клевая рубашка, – Скок ему.
Берни доволен, как слон. Рубашка новая, небось в Дублине взял. С рисунком, но очень по фигуре. На ком-то смотрелась бы по-мудацки. Но Берни умеет такое носить. По крайней мере, не та, в какой он тут на днях спустился, – девчачья блузка дальше ехать некуда.
Скок болтает всю дорогу в город, ни на какую волну между мной и Берни внимания не обращает. Жалею, что вообще согласился на эту пинту. Ждем на переходе через Кеннеди-авеню, мимо проезжают эти долбодятлы на “тойоте”, “Слипнот” у них на всю катушку или какая-то еще лабуда в том же духе. Один опускает стекло.
– Блядский пидор, – орет и из окна херачит чем-то в Берни. Попадает ему по руке, окатывает рубашку сбоку. Пакет молока. Кто катается на тачке и пьет при этом молоко, бля?
– Паршивые блядские дикомрази! – орет им вслед Скок и мечет свою колу в заднее стекло. Кола обливает машину, но та катит дальше.
– Ты их знаешь? – говорю Берни.
– Нет.
Как, нахер, они его в толпе углядели, он же просто стоял?
– Кажется, выпивку я все же пропущу, – говорит Берни, пытаясь промакнуть мокрое пятно другим рукавом.
– Забей, – говорит Скок. – Пойдем, по одной.
– Ага, – поддакиваю, хотя немножко не уверен.
– Никто и не заметит, – Скок ему, хотя видно, факт, что весь бок у рубашки насквозь.
– Может, в другой раз.
– Этот город кому хочешь мозги вынесет, – говорит Скок.
– Ага, – Берни ему и разворачивается. – Пока.
На его месте я пошел бы домой, хорошенько посмотрел на себя в зеркало и изменил себя до последней блядской крошки, до полного исчезновения. Я б из себя что-то такое сделал, чтоб не выделяться на публике никак. Но Берни не таков. Хвост пистолетом – и пошел, весь из себя клевый.
– Тут как в Средневековье, – Скок мне. – Надо этим летом убраться отсюда.
И дальше выезжает на свою любимую тему: если б сколотить чуток деньжат на перелет – до Бразилии или Аляски, скажем, – работу нашли б запросто. Вечно у Скока большие планы, вот только денег не хватает.
Сворачиваем на Мардайк-стрит к “Хмурому”, и тут Скок объявляет, что ему сперва надо проверить сигнализацию в доме у Рут.
Там он сразу отправляется к хомячкам в прачечный чулан. Никаких новорожденных. Озирается – все проверяет. И тут до меня доходит: он же ключи от машины ищет.
Ну и, само собой, запирает он дом, мы уже собираемся двигать – и тут он достает из кармана эти ключи.
Но когда Скок наставляет брелок на машину, та не отзывается. Я тоже пытаюсь – ничего. Наконец до нас доходит: это не от “лексуса” ключи. Ну конечно, никто не собирался оставлять Скоку такой подарок. Это от Рутиной “хонды-джаз”, припаркованной сбоку. Скоку хоть бы хны.
– Можем быстренько сгонять в Ати, глянем на ту группу, – он мне, пока сам откатывает назад водительское кресло в лошняцкой вырвиглазно-зеленой тачке и поправляет зеркало.
Чего б и нет? Берни небось остаток вечера просидит дома, закисая у себя в комнате. Мне его жалко, но он последнее время какой-то сложный. В прошлом году перестал тусить с нами, ни на какие вечеринки в колледже меня даже не зовет. Видать, решил, что я его позорить буду перед новыми чуваками. С тех пор, как выпал из обоймы, со мной почти не разговаривает. Просто какой-то клубок скорбей по дому катается. Если не считать его вылазок с ночевкой в Килкенни или Дублин – оттуда он возвращается весь распушенный. Не хочу сказать, что я по нему не скучал поначалу, но сейчас уж как есть.
Наверняка уже вылез в Сеть и всем рассказал, до чего хреновая у него жизнь, и город этот – помойка, а братец его… ну, что уж он там про меня говорит, наплевать. А если Скок поведет бодренько, вернемся задолго до того, как проявится Матерь.
– Ну давай, чего.
До Ати мы добираемся за двадцать минут. Мне ссыкотно, что нас полиция прижмет, но Скок не парится, как ветер, и даже лопает шоколадные эклеры, которые я нашел у Рут в бардачке.
Бросаем машину за церковью и топаем в “Фицпатрик”. Там почти пусто, никакой движней не пахнет. Все равно быстренько решаем по одной и, по совету бармена, пробуем заглянуть в “Эсквайр”. Не прикольно. Двигаем дальше и в итоге оказываемся в “Наследии вдовы”. Там в одном углу дуются в карты, а в другом вроде как женский кружок вязанья и трепа. Из этих подходит одна, заказывает водку с колой. У нее за ухом вязальная спица, сама смазливая, но ей точно за тридцатник. Скок предпочитает женщин постарше. Уж не знаю, насколько постарше, но знаю точно, что с той, которая рулит “Ювелирами Дуэйна” в торговом центре “Брукфилд”, он домой ходил. Эта смотрится классно, но она того же года выпуска, что и Сенан, а значит, ей даже за сорок, железно.
Скок принимается обсуждать с этой всякие тонкости вязанья. Потом идет глянуть, что они там за свитеры и пинетки вяжут. Он-то не пьет, а я всасываю пинту за пинтой. Все думаю о тех козлах с молоком. Надо было, может, за ними проследить. Встает заказать еще одна из вязального кружка, улыбается мне. Сережки у ней – здоровенные такие кольца. Помню, у Джун были сережки, и еще одна сверху на правом ухе. Помню ее – золотой шип, – а вот остальные какие были, хоть убей, вспомнить не могу. Все думаю о ее ушах.
По пути домой я, кажись, уснул. Дальше помню только, что сижу на крыльце у себя дома. Встаю, вынужден сесть обратно. Опять ключи потерял. Скок кидает камешки в окно Берниной спальни.
– Ё-моё, тише ты, Скок. Матерь меня уроет, если ее разбудим.
Надо думать, мы устроили нехилый шум, потому что через выпас топает Эйтне Эгар, дочка Сисси.
– Эйтнеприветдобрыйвечер.
На меня она внимания не обращает, шепчется со Скоком. Улавливаю несколько слов: “скорая”, “драка” или что-то в этом роде.
Оказывается, Берни увезли в Святого Луку на “скорой”, в полуобмороке. После того, как мы с ним расстались, он пошел выпить. В “Старую Вик”, самую большую распивочную в городе, ввязался в ссору с какими-то пацанами. Может, ввалили ему на улице, а может, сам упал, когда домой шел. Крови было сколько-то, и с запястьем что-то.
– Мать ваша по потолку бегает, – говорит она мне.
– А чего мне не написала?
– Пыталась.
Смотрю в телефон. Сел в ноль. Блядство.
Скок разворачивает машину, сует меня на заднее сиденье, мы катим в больницу в Килкенни. Останавливается на заправке, добывает крепкий чай и какую-то черствую булку, чтоб я сколько-то протрезвел.
– Порядок, Фрэнк?
– Ага. Не то чтоб Берни в первый раз что-то откалывал.
Первый раз Берни оказался по “скорой” в “травме” почти два года назад. Мы были в Ньюбридже – мы с Матерью. После того, как Бати не стало, она вдарилась больше в общение с духами, нежели в гадание на чае: каталась по всему графству и даже в Уиклоу и Килдэр, везде. Репутацию себе заработала будь здоров, пока фортели Берни не начали на ней сказываться.
В ту ночь он мотался по городу и искал себе на задницу неприятностей, каких можно было б избежать. Те ребята насовали ему в живот так, что порвали селезенку. Я когда в больнице его во всех этих трубках увидел, чуть не скончался. Думал, у меня сердце встанет, так перепугался за него. Но диву даешься, к чему только ни привыкаешь.
Без обману
– Ты чего тут? Где Матерь? – Первое, что Берни говорит мне, лежа на каталке в “травме”.
– Ее Скок домой повез. Пока ты спал.
Я не рассказываю ему, на каких херах Матерь таскала меня в коридоре за то, что я ушел пить свои пинты, а Берни оставил дома одного.
– От тебя несет, как от пивной бочки, – он мне.
– На себя посмотри. Медсестра сказала, тебя отпустят после утреннего обхода. Чего ты домой не пошел? Нарваться хотел, раз пошел в “Старую Вик”. Даешь веселуху, хоть в чем-то будешь первым.
– В чем? – Берни мне, а сам отвертывается от меня на койке так, что едва не скатывается на ручки какой-то бабке – та вся трусится, будто одержимая.
– Первым из братьев, кто шесть футов вниз осилит. – Я просто пытаюсь как-то разрядить все, но получается криво.
– Я всегда буду первым, – он мне. – Из нас двоих.
– На четыре минуты, – говорю. – Что, если учесть разницу между шестым и седьмым, – небо и земля. – Такое обычно ему фитилек прикручивает. Рождение паровозиком за ним следом означает, что дар наследую я. – Берни, возьми уже себя в руки.
Он молчит намертво.
– Тебе ж не обязательно оставаться в Карлоу. Да и в Ирландии, – говорю. – Чего б тебе не податься к нашим в Австралию? Тебе там самое оно будет. Сенан тебе работу легко найдет.
– На стройке?
– Устроишься в ресторан, или парикмахером, или как-то.
– Это жуть какой стереотип. В любом случае я нужен Матери тут.
– Если вот так будешь ей лет добавлять своими выкрутасами, то нет. Тебя ж мотает во все стороны.
Судя по тому, как он заскреб пятками по простыне, я его достал.
– Доктор Эванс, он специалист, он сказал… списки…
– Погоди-ка, – говорю. – Какой специалист? В каком это ты списке? – Ни шиша не понимал я, про что он толкует.
– Мне надо тебе сказать.
– Ты, блин, о чем вообще? Сказали, у тебя вывих запястья и ушиб головы. И все.
– Нет, доктор Эванс в Дублине. Он… и оценка… – И тут он отключается.
Чудно это – смотреть, как он спит. Стараюсь не обращать внимания на всякое, что происходит в “травме”, особенно на телесные звуки из соседнего отсека. Видать, я сам задремал, потому что открываю глаза – а он на меня смотрит. По виду, он в несколько более своем уме, и я его спрашиваю, что случилось. Оказывается, он увидал ту машину возле “Старой Вик”, узнал ее и решил зайти. Садится такой к стойке в своей рубашке, от которой молоком несет. И прям рядом мразота эта, дикари, которые в него пакетом бросили. Заказал себе водку с “Ред Буллом”, выпил и вышел. По его прикидкам, они за ним проследили и напрыгнули.
Не врубаюсь. Ну чего он вечно высовывается. Чего не позвонил нам со Скоком, мы б ему подсобили. Или вынули бы оттуда.
– Тут больше, чем кажется, – говорит Берни. – Я не… потому что я уже… – Язык у него заплетается. Берни закрывает глаза, и мне кажется, что он вроде как опять засыпает.
– Я женщина, – говорит он, глаза все еще закрыты. – Внутри.
Я не уверен, что расслышал.
– Что? Да из тебя, блин, такая же женщина, как из Ковбоя Мальборо.
Он тыщу лет не говорит ничего. Потом шепчет:
– Ковбой Мальборо был геем.
– Заткнись, – говорю и толкаю его в руку. Он обдолбан вдребезги – уж какие они ему там обезболивающие вкатили. Говорю, чтоб попытался уснуть, а сам иду курить.
Он знал, что я это погуглю, и действительно – как только выхожу из палаты, сразу смотрю, что там про Ковбоя Мальборо. Их прорва была, в основном поумирали от рака. Один, может, двое были геями.
Из автомата в приемном покое беру бутылку колы. Ужасно скрутило на стуле какую-то деваху, она держится за живот и с содроганиями стонет. Пара стариков ждет очень тихо, не разговаривает, оба смотрят прямо перед собой. У него лицо серое, руки вцепились в колени. У нее безостановочно движутся губы. До меня доходит: она молится. Дичь херовая тут происходит у людей, а этот идиот, братец мой, просто лезет в неприятности, как в горячую ванну.
Возвращаюсь к нему, стою рядом, пока он не просыпается.
– Слушай. – Я перехожу на шепот, чтоб отвадить бабку с соседней каталки. С трясучкой своей она совладала и теперь чуть ли не валится с койки, уши развесив. Тут оно куда интересней, чем сидеть дома с кошкой и смотреть “Улицу Коронации”[23]. – У тебя выдалась дурная ночь. Тебе надо остыть, собраться с мыслями.
– Я знаю, где взять гормоны, – шепчет он. – В интернете.
– Что за херня, – говорю. – Они тебе любое говно сраное могут продать. Не знаю, чего тебя носило в Дублин. Тебя это выводит из равновесия.
– Равновесие надо держать тебе, а не мне, – говорит и отворачивается. – Знаешь, земля под тобой вертится постоянно. – Меньше минуты проходит, и его вырубает.
Выписывают его часов в восемь утра. Пара швов и паршивый вывих запястья. Всю ночь мы оба задремывали и просыпались, что, конечно, облегчение, потому что я не знаю, что ему говорить. Я, правда, сказал, что это он сам нарвался, полез к этим пацанам. И намекнул, что у Матери сердце поэтому в узел, может, он помалкивает из-за этого. Ни я, ни он о том остальном, что он там мне грузил, не заикаемся.
Скок позвонил спросить, не надо ли нас забрать, но я договорился, чтоб после своей ночной смены в столовке нас подбросила Ма Бирн. Ей до смерти хочется послушать из первых уст, что произошло, но Берни у нее на заднем сиденье делает вид, что спит, а я не рассказываю ничего. Дома он сразу топает к себе. Матерь на меня ноль внимания, уходит наверх вслед за Берни.
Покемарить удается пару часов, а когда просыпаюсь, голова у меня та еще. На работу опять опоздаю дико. Две кружки чаю, крепкого, как мазут, кусок тоста, но я все еще не в себе. Матерь спускается и забирает кусок, который я только что намазал. Со мной ледяная, будто это я Берни отделал.
– Собираюсь взять отгул по болезни, – говорю.
– Да ладно? И это при том, что в доме есть по-настоящему нездоровые. – Кивает на чайник.
Встаю, завариваю ей свежего.
– Ни к чему тебе здесь, – говорит. – Я сегодня свободна по-любому, так и побуду с ним.
Можно подумать, я дома из-за этого собирался остаться. Я, блин, вымотан. Но нет моих сил сидеть и слушать весь день, как она о нем кудахчет, а меня шпыняет почем зря.
– До скорого, сын. – Больше ничего не говорит, а когда я двигаю на выход – даже не смотрит на меня.
Выволочку я получаю еще и на работе – от босса за опоздание. Выкладывать, почему я опоздал, не хочу. Но Скок, похоже, что-то сказал, потому что погодя Деннис подходит ко мне в столовке, пробует заговорить о каком-то там футбольном матче сегодня по ящику. Ну нахер.
Вой циркулярок выпиливает мне мозг по кускам. Как ни подумаю, что там Берни задвигал ночью, оно у меня не стыкуется. Вот буквально не складывается одно с другим. Мы все подозревали, что Берни гей, еще до того, как он нам сообщил, так что сюрприз был невеликий. Он вечно залипал на другие темы, не как я или остальные наши братья: случился у него полный загон по эмо, ногти красил и вся прочая хрень. Дофига таких парней. На втором году[24] он даже изображал Бейнсе на школьном концерте. И довольно неплохо вышло; не РуПол, но чем бы дитя ни тешилось.
Но вот эта тема с женщиной – совсем не вид сбоку. Не знаю, что и думать. Говорил мне, что ездил несколько раз к консультанту из колледжа, но что там за врач в Дублине?
Понятное дело, это его жизнь и все такое, но чего ему теперь-то неймется? Адриан Келли из обрубочного – гей, но он же никого в это носом не тыкает. Даже играет полузащитником за “Эйре Ог”[25].
Разворачиваю погрузчик и чуть не сношу угол бытовки, где у нас контора. Младший Хеннесси дрыхнет за распилочной, меняюсь с ним. Он в восторге – как вышел на работу в прошлом месяце, так до смерти хотел покататься на погрузчике. Немного прибираюсь, после чего сачкую за цехом. До зарезу покемарить надо, и я где-то в полчетвертого потихоньку сваливаю.
Матерь в кухне, принарядилась, собирает сумочку.
– Где Берни? – я ей.
– Попробовал немножко поесть в обед. Ушел в постель, очень взбаламученный.
Заглядываю в холодильник, вытаскиваю кусок сыра и помидор.
– Может, тоже прилягу ненадолго.
– Ты дома будешь? – она мне.
– Ага. Я никакущий.
– Пригляди за ним. Мне надо по делам.
– Сквозь дверь его спальни я видеть не могу.
– Не умничай, Фрэнк, – говорит она, – тебе не к лицу. Не бросай его в этот раз.
Она все еще на меня дуется. Сама-то никакой ответственности за то, что просидела у Сисси допоздна, пока волчьи уши эти дебильные пришивала да лясы точила, не берет.
– Что на ужин?
Ужин нам с Берни она уже сунула в духовку – на потом.
– Не таскай картошку у него из тарелки. Он только что смерти в лицо глянул.
– По собственному желанию. – Как вместе с духами учить уму-разуму горюющих вдов или уповающих девиц, так она молоток, а когда дело касается Берни, так из Матери веревки вить можно. Пора ей уже разуть глаза на его выкрутасы.
– Он не виноват, – она мне. – Мне кажется, он в какой-то предыдущей жизни был Кеннетом Уильямзом[26].
– Господи ты боже мой, эк он быстро обернулся-то, – говорю, прикидывая в уме арифметику.
– Аура у того человека была сопрелая, – гнет свое Матерь, – его поэтому в рождественские серии “Так держать”[27] не брали.
– Мама, отстань ты нахер со своими аурами.
Это просто ревность из нее прет. Помимо того, что она чуть ли не полностью не различает цвета, по аурам у нас в основном сестры из Грегнаманаха[28], они этим уже много лет занимаются. В прошлом году, когда Берни приуныл, ей пришлось отменить сеанс, который она должна была провести в Тинриленде[29], и его в итоге провели сестры “Красота ауры в глазах смотрящего”. С тех пор ее больше не приглашали.
– Тебе не видно, Фрэнк, но Берни очень уязвим. Его сбил с панталыку этот врач из Дублина.
– И что там за врач?
– Я толком не смогла разобрать. Думаю, это его консультант из колледжа отправил. Чтоб привел себя в порядок, а потом вернулся учиться. Что б там ни происходило, он сам не свой.
Она и половины не знает. Копаюсь в жестянке с лекарствами, ищу обезболивающие.
– Нурофен-плюс нужен? – она мне. – За жидкостью для мытья, под мойкой. Мне страшно, куда голова Берни может его увлечь. Лучше перебдеть.
Вообще не врубается.
Смотрит на часы.
– Может, чаю быстренько успею хлебнуть.
В знак примирения мне позволяется заварить для нее чай. Матери до зарезу охота рассказать мне, куда она собралась. Выясняется, что Лена вернулась домой вчера, но оставила кой-какой багаж на станции. Матерь едет с Муртом забрать его – лишь бы нос свой сунуть.
– Чего он ее не выпрет на все четыре стороны?
– Все не так-то просто, Фрэнк. Кровь – не водица. Она по Уилановской родне очень творческая натура. Полдела в этом.
Наливаю себе здоровенную кружку чаю.
– У меня голова чугунная. Пойду наверх.
Прохожу мимо ее стула, она меня берет за руку.
– Люблю тебя, сын.
– Я в курсе.
Стучу в дверь к Берни. На голове у него наушники, завернулся в одеяло на кровати, будто сейчас разгар зимы, а не солнечный денек.
– Порядок?
– Шикарно, – говорит. – Пока ты не начал, я тебе сразу скажу: я не жалею. Буду пить в любом пабе, где захочу. Не стану я прогибаться перед вахлаками из этих едреней под Тимахо[30]. Это мой город.
Я все пялюсь на повязку у него на лбу, зная, что под ней у него пять швов. Он говорит, один из тех парней пытался сунуть одежные плечики ему в ухо. Что-то сомневаюсь, что на дороге у паба нашлись бы плечики. Хотя всякое, наверно, может быть. Пакет молока ж нашелся у них в машине, так что поди знай.
Понимаю, что мне полагается гнать на тех пацанов, что так обошлись с Берни, и я гоню. Но вот гляжу я на него – лежит в постели, перелистывает сообщения в телефоне, и смотрится все это так, будто у него обычная похмелюга. Злюсь я на него – что он нам все это устроил. В последние несколько лет одно и то же: то на драку нарвется, то желудок ему промывают. Тусуется с шизиками, которые из дурки почти не вылезают.
– Если ты просто выпить хотел, поехал бы с нами, – говорю.
– Мне надо куда больше, чем просто выпить. Не помнишь, что я тебе ночью говорил?
Отвечаю ему, что в больнице был совсем набекрень, а уж Берни и вообще не в себе. Надеюсь, на этом он разговор и бросит. Я весь замордованный. Но какое там. Он, типа, считает, что у нас в больнице состоялся какой-то великий разговор, так что я теперь целиком прогружен и все зашибись. Начинает мне объяснять, как он ничего не знал, но в то же время всегда знал, и что он ходил в эту группу в колледже, гей-группу, и знал, что такое возможно – то, что ему нужно проделать. Ему неймется вывалить, каково ему было в детстве, будто меня тогда рядом не существовало. Говорит, какое это облегчение – все рассказать. Задвигает про эту группу, куда он ездит в Килкенни, и про женщину, она трансгендер, он у нее иногда ночует в Дублине, у нее что-то типа хостела, или ночлежки, или что-то такое.
– Я тебя знаю, Берни, – говорю, – и ты гей, и я не против. И никто не против. Может, просто… ты сам не свой.
– Именно, – говорит и палец на меня наставляет. – Не свой.
Вечно он мои слова мне же в споре и возвращает.
– Это ж муть какая-то. Может, с психическим здоровьем что-то, – говорю. – Чего б тебе не оставить все это в покое на сколько-то?
– Не могу.
– Почему?
– Время. Вот почему. Хочу начать свою настоящую жизнь сейчас же. Я знаю, кто я. Не хочу обернуться однажды и выяснить, что провел лучшие годы в этой скорлупе себя. – Слова прут из него, плывут мимо моей головы. Все, о чем он толкует, – это как из телевизора кто-то, а не мой брат-близнец Берни. Не стыкуется оно с нашей жизнью.
А потом он садится на постели и говорит, что ему надо кое о чем меня впрямую попросить.
– Фрэнк, – говорит и глядит на меня в упор. – Мне надо знать, что ты за меня.
Я всегда был за него – как и он за меня. Но я не догоняю, во что влезаю со всем этим. Он даже не ждет, пока я отвечу, и начинает вываливать про других людей, до чего они охренеть какие потрясные, и все его, избитого, поддерживают. Это совсем не то же самое, что номера для концерта ставить или изгаляться в Материном халатике, распевая под Бейонсе. Все думаю о программе, которую в прошлом году видел, кажется, даже вместе с ним, – про мужиков, которые были женщинами, там были и геи, и натуралы. У некоторых дети. Он, что ли, сидел рядом со мной и думал, что он такой же, как они? У некоторых даже операция была. Про это он не говорит, но зайдет ли так далеко, чтоб перестать вообще быть самим собой?
Он замолкает, а потом говорит, что я ему так и не ответил.
– Конечно, – говорю, лишь бы заткнулся. – Я за тебя.
– Как бы ни сложилось?
– Как бы ни сложилось.
Это, похоже, его удовлетворило.
– За вычетом того, когда ты лезешь драки с тупыми амбалами, – говорю, собираясь на выход. – В таких раскладах ты сам по себе.
Задергиваю шторы у себя в комнате, падаю на кровать. Мысли копошатся у меня в голове, как черные пауки. Но я хотя б один тут, покемарю в своей комнате, а Берни по-прежнему сопит у себя. Как так получается, что у него вечно все по полочкам? А если и я железно убежден в том, во что сам верю? Берни, ты мой брат, и точка. Как тогда?
Бати не стало так быстро – вышел с Мосси через двор, сел в машину и не вернулся. Чистый несчастный случай, все так говорили. Лопнула покрышка, машину развернуло, и парапет у моста не выдержал. Был – да сплыл. Я всегда представлял, как мы будем с ним бок о бок исцелять людей, как он мне все объясняет, может, я б его возил, когда состарится. А дальше взял бы дело в свои руки. Целого такого будущего тоже не стало.
Через четыре месяца после того Мосси исчезает бесследно – как раз когда нам бы чуток его безумия не повредил. Сказал Матери, что не может жить в доме с муками совести. Когда кто-то уходит вот так, на ровном месте, догоняешь, что такое может случиться еще раз – в любой миг. Если Берни действительно полезет в эту херню, у меня поверх всего еще и брата-близнеца не станет. Это для кого угодно ни в какие ворота.
Излечение пацана
Жужжит телефон. Скок: Все путем? Отвечаю: ага потом поговорим. Видать, уснул, потому что дальше прихожу в себя, когда прилетает сообщение от Матери: ужин в духовке глянь берни лишай 6.
Который час-то? 5:45. Ё-моё. Джун и пацан, к шести. Надо привести себя в порядок. Сдираю с себя футболку, натягиваю чистую. Снимаю обратно и надеваю рубашку с коротким рукавом. Блин. Придется и треники снять, раз я в рубашке. Стук в дверь доносится, аккурат когда я без штанов. В тубзик хочу сил нет. Замечаю стопку чистого белья – вот спасибо, Матерь, – хватаю свежую футболку, натягиваю обратно треники.
Ополаскиваю руки и тут слышу еще один стук. Уму непостижимо, я забыл, что Джун уже пришла. Или не Джун. Может, хиппушка.
Открываю, стоит пацан. Рядом Джун.
– Вид у вас удивленный, – говорит.
– Занят был кой-чем, – говорю.
Она одуреть какая чумовая. Пацан тащит на себя цветок из Материной шпалеры, которая возле двери.
– Хочешь ей цветочек подарить? – И ухмыляется такой.
– Конор, не трогай, – говорит она.
Проходят в дом, а я пытаюсь сосредоточиться, но я никакущий, ни отнять, ни прибавить.
– Босой, – говорит пацан.
– Ага, переобувался. Недавно с работы.
Читать бесплатно другие книги:
