В толще воды

7

На углу с улицей Ригнвэген автобус-гармошка сложился почти пополам, потом распрямился и медленно пополз вверх к больнице. Этим серым декабрьским утром автобус подъехал, как всегда, прямо к главному входу в больницу Седер. На этой остановке вышла целая толпа пассажиров.

Среди них – неприметная женщина средних лет. Именно такое отражение мелькнуло на стеклянной входной двери. Ди уже успела войти внутрь, когда вдруг поняла, что отражение было ее собственным.

Поблуждав немного по бесконечным больничным коридорам, Ди оказалась в одном лифте с трупом. Хотя труп прибыл на нужный этаж, двое санитаров, которые его везли, были настолько поглощены разговором, что спохватились, лишь когда лифт снова закрыл двери. Ди пришлось прижаться к стене, пока санитары довольно небрежно выпихивали каталку из лифта. Одна рука выпросталась из-под простыни, мертвые пальцы коснулись ее живота. Тело Ди сковало страшным холодом.

Лифт достиг нужного этажа, температура тела пришла в норму, и по мере того, как Ди шла по коридору, она все дальше пробиралась в глубину своей души. Дойдя до определенного уровня, она позволила себе признать, что возвращается в больницу Седер каждый день не только из сострадания; она надеялась также быть первой, кого увидит Молли, когда очнется. Оставалось еще много вопросов, и если кто-то и мог на них ответить, так это Молли Блум.

Чем они с Бергером на самом деле занимались там, в глуши?

У входа в отделение Ди позвонила в звонок. Охранник, сидевший прямо возле двери, неторопливо поднялся и посмотрел на нее в окошечко.

Всего несколько лет назад на его месте сидел бы полицейский, который следил бы за тем, чтобы никто посторонний не проник к Молли Блум и чтобы она сама не сбежала. «Неужели дремлющий охранник обходится намного дешевле?» – подумала Ди.

Открыв наконец, охранник принялся внимательно изучать ее полицейское удостоверение.

– Все в порядке? – спросила Ди.

Охранник пожал плечами, что-то записал в журнал, висящий позади него на стене, потом снова уселся и уткнулся в телефон. Ди решила запомнить его, и пошла дальше по пустому коридору. Остановилась у двери в палату Молли Блум. Дверь была закрыта. Ди потянула за ручку.

В кровати Молли не оказалось.

Первой реакцией Ди была спонтанная радость. Молли встала, она снова может двигаться, кома осталась позади.

На смену восторгу пришел скепсис. Ощущение, будто что-то не так. Которое с каждой секундой усиливалось.

Ди огляделась. Кроме кровати, респиратора, ночного столика и окон, здесь стояла еще капельница. Ди осмотрела шланг, по которому лекарство шло к канюле. Ее смутила длинная игла, которая лежала на пятнышке крови прямо на простыне, а вокруг этого пятнышка растекалось более крупное пятно бесцветной жидкости. При ближайшем рассмотрении оказалось, что кровь осталась в виде брызг, а на игле виднелись остатки оторванного хирургического скотча. Ди сомневалась, что персонал мог оставить кровать в таком состоянии – если, конечно, не произошло нечто экстраординарное, если речь не шла о спасении жизни.

Без сомнений, иглу выдернули из руки Молли.

Имелось в палате и еще кое-что. А именно дверь. Ди подошла к ней, медленно потянула за ручку и вошла в туалет. Из темноты доносился резкий запах антисептика, и пока зажигалась лампа, медленно, с миганием, Ди успела различить фигуру человека. Это была женщина, чей образ постепенно проступал в мигающем свете.

Женщина сидела на унитазе. Одета в обычную больничную сорочку, голова наклонена вперед, каштановые волосы водопадом струятся по лицу. Руки, обнаженные ниже локтя, висят по бокам. В локтевом сгибе левой руки виднелось большое синее пятно от иглы. Но никаких следов крови.

Ди подошла ближе, не смея выдохнуть. Что-то странное было в этой фигуре. Лишь стоя совсем близко к женщине, Ди поняла, что именно.

Руки были белее одежды.

Они были совсем белые.

– Молли, – прошептала Ди.

С трудом сглотнула. Опустилась на колени. Проследила, как ее собственная рука, словно самостоятельное существо, потянулась к голове женщины.

К голове мертвой женщины.

Ди бесконечно медленно убрала с лица отросшую челку. Встретилась с женщиной взглядом. Хотя это был взгляд, который невозможно встретить. Его можно было увидеть, заглянуть в голубые глаза, но по ту сторону ничего не было.

Молли Блум была мертва.

По-настоящему мертва.

Мир вокруг застыл. Слишком надолго. Но потом какая-то клеточка мозга все же пришла в движение. Ди даже не была уверена, что это происходит в ее мозгу, однако эта клеточка активировала другие, и все вместе они начали анализировать форму лица. Что-то не сходилось.

Ди пересилила себя, еще раз откинула все волосы с лица женщины, приподняла ее голову – труп еще не успел окоченеть – и вгляделась в ее черты.

Конечно, Ди повидала слишком много покойников за свою жизнь, и, естественно, знала, как смерть меняет внешность, как лица приобретают совсем другие очертания. Но все-таки…

Нет, это была не Молли Блум. Точно не она.

Ди снова опустила голову женщины на грудь, стараясь действовать осторожно, чтобы покойная не упала с унитаза. Потом поднялась и задумалась.

Глубоко задумалась.

Вернулась в палату. Еще раз осмотрела кровать с иглой и брызгами крови. Потом вышла в коридор. Подбежала к стойке медсестры. Никого из персонала не было видно. На секунду ей показалось, что весь мир опустел. Ди принялась открывать одну дверь за другой, и только за четвертой дверью, ведущей в большую шестиместную палату, обнаружилась медсестра, перестилавшая пустую постель. Ди открыла рот, чтобы заорать на нее, но сдержалась. Осмотрела пустую только что застеленную кровать.

– Кто там лежал? – вырвалось у нее.

– А кто спрашивает? – задала встречный вопрос медсестра.

Ди достала полицейское удостоверение, протянула его и сказала:

– Я из полиции. Меня интересует Молли Блум из четвертой палаты. Она пропала.

– Пропала? – скептически переспросила медсестра.

– А вместо нее в туалете сидит мертвая женщина. Поэтому я повторяю: кто лежал в той кровати?

Медсестра встретилась с ней взглядом, полным язвительно-вежливого скептицизма, столь характерного для медперсонала.

– Ханна, – произнесла она наконец. – Ханна Дунберг.

– Она умерла? Когда? Как она выглядит?

– Как все покойники.

– Давайте без лирики, – сказала Ди холодно. – Только факты.

Медсестра положила пододеяльник на кровать, скрестила руки на груди и начала рассказывать:

– Ханна умерла час назад, ничего неожиданного, рак груди последней стадии. Приходил врач, констатировал смерть, мы положили ее на каталку в коридоре. Через некоторое время пришли ребята из морга и увезли ее.

Ди быстро переварила информацию и уставилась в потолок.

По ее телу разлился странный холодок.

– Черт возьми! – заорала она и выбежала в коридор. Пронеслась мимо охранника, который едва поднял глаза от своего телефона, отыскала лестницу рядом с лифтом. Бросилась вниз по ступенькам, выбежала в коридор первого этажа и заорала мужчине в белом халате, проходившему мимо:

– Где тут у вас морг?

– Четвертый корпус, – ответил доктор с олимпийским спокойствием, указывая пальцем.

Ди проследила за направлением пальца и побежала дальше, все глубже по больничным лабиринтам. Нашла указатель с надписью «корпус 4», понеслась туда. Заплутала. Отыскала морг, дверь туда была приоткрыта. В коридоре стояла пустая каталка, рядом валялась простыня. Из какой-то двери вышел одетый в белое мужчина, остановился, почесал голову; Ди узнала одного из тех санитаров из лифта. Второй такой же мужчина вышел из другой комнаты, и Ди заметила, как они обменялись взглядами.

– Просто невероятно, – произнес один из них.

Ди подбежала к ним и крикнула:

– Где ближайший выход?

Какое-то время они таращились на нее, словно на инопланетянку. Наконец первый санитар махнул рукой в сторону коридора и произнес:

– Там в самом конце есть запасной выход, но…

Не дослушав его, Ди кинулась туда, добежала до конца коридора, нашла запасной выход. Дверь была приоткрыта. Ди вышла из помещения, оказалась на заднем дворе рядом с лестницей, которую преодолела в несколько прыжков, очутилась на том самом месте, где улица делала крюк. От главного входа отъезжал автобус номер три. Ди побежала, быстрее, еще быстрее. Почти поравнялась с автобусом, но тут он начал ускоряться. Ди заорала ему вслед, но водитель продолжал нажимать на газ. Последнее, что увидела Ди перед тем, как остановиться, был взгляд в заднем окне автобуса. Не совсем ясный взгляд голубых глаз из-под отросших светлых волос, с которых почти полностью сошла коричневая краска.

Взгляд Молли Блум.

Автобус свернул на Рингвэген и исчез из виду.

8

Возникновение мира. Как это удивительно.

Кусочки мозаики постепенно складывались в единое целое. Бесформенные соединения нервных клеток выстраивались в нужном порядке, восстанавливались прежние связи. Потерянный мир вновь обретал очертания, кирпичик за кирпичиком, фрагмент за фрагментом.

Вначале был хаос. Внезапное пробуждение. Разрозненные впечатления пробудили профессиональный инстинкт, остальное пришло позже. Понимание, причинно-следственные связи, воспоминания – все подчинялось инстинкту. Даже самосознание вернулось не сразу.

Оно проснулось в ней через несколько остановок. Именно тогда она осознала, что начинает привлекать к себе внимание. Она подождала еще немного, пока восстановленные клетки оживляли в памяти карту Стокгольма и пытались составить план действий. Все это время вокруг нее то усиливались, то стихали голоса. К этому моменту автобус забился почти под завязку, но рядом с ней было пусто. Поскольку Молли удалось уловить обрывки разговоров, она сделала вывод, что восприятие речи также вернулось к ней. Люди говорили о том, что она может представлять опасность – наверное, сбежала из психушки, может быть, стоит ее схватить. Времени на размышления почти не оставалось.

Автобус остановился. Она протиснулась сквозь толпу взволнованных пассажиров, вышла и тут же почувствовала, как холод поднимается вверх от ступней. Молли свернула на боковую улочку, где было значительно меньше народу, бросила взгляд на витрину и остановилась. Она увидела свое отражение и не могла сдвинуться с места.

Молли Блум – падший ангел.

Развевающаяся на ветру белая больничная рубаха, босые ноги, перебинтованные руки, мертвенно-бледный цвет лица, волосы какого-то чужого цвета. К тому же начался снег. Какой-то перевернутый с ног на голову вертеп. Трансвестит в роли архангела Гавриила.

Все это никуда не годится. Надо что-то с этим делать. Она надеялась, что мысленная карта Стокгольма ее не подведет.

Одно из главных модных кафе города действительно располагалось на этой улице, как она и помнила. Молли заглянула внутрь. Там царил легкий хаос, время было обеденное, столиков не хватало, люди занимали места и шли набирать себе еду. Никто не обратил на нее внимания, когда Молли прокралась внутрь и запустила руку в карман оставленного кем-то дорогого фирменного пальто. Она выскользнула на улицу и, прижавшись к стене, чтобы никто не мог ее заметить изнутри, вынула из кошелька толстую пачку купюр. Потом бросила кошелек перед самым входом в кафе и поспешила уйти.

До магазина готической одежды надо было пройти пару кварталов. Пару холодных кварталов. Главным преимуществом магазина было то, что никто не обратил на нее особого внимания; по меньшей мере трое из посетителей были одеты еще более странно, чем она. Молли выбрала несколько вещей, которые выглядели наименее вызывающе, включая пару ботинок на чересчур высокой платформе, проскользнула в примерочную, переоделась, подала скучающей кассирше оторванные ценники, заплатила, вышла на улицу, выбросила больничную одежду в урну и направилась к магазину мобильных телефонов.

Там она купила два дешевых телефона, синий и красный. Включила красный, набрала короткое сообщение и получила на удивление быстрый ответ:

«Очнулась. Какие будут указания? М.Б.»

«Чрезвычайно радостная новость. План снова в силе. Держи телефон под рукой».

Молли криво улыбнулась; может быть, у нее и сотрясение мозга, но она ведь не ребенок.

Она включила синий телефон и набрала номер.

Назначила время и место.

Выбросила телефон в мусорный контейнер, а растоптанную сим-карту засунула поглубже в выхлопную трубу случайного автомобиля.

Теперь ее ждут важные дела.

План снова в силе.

Обратная реакция.

Она все время ждала обратной реакции. Ее должно было накрыть. Ведь она очнулась так резко и действовала настолько стремительно, причем весь день без остановки. Она понятия не имела, насколько повреждены капилляры ее мозга и что пришлось пережить сердцу. Только сейчас она дала себе время, чтобы вспомнить, вспомнить, что на самом деле происходило в те судьбоносные дни в глуши.

Сидя теперь в кромешной тьме, она вспомнила другую такую же тьму. Залив Риддарфьерден время от времени освещался огнями проходивших по нему судов, а в остальном царила полная темнота.

Вспомнить бы только, что за ранение ей нанесли. Чисто с рациональной точки зрения, чтобы по возможности предотвратить обратную реакцию.

Проблема заключалась в том, что каждая попытка вспомнить вызывала совершенно другой ряд воспоминаний. Из сумрака вырисовывался металлический стул, бетонный пол, холодная заплесневелая сырость, кислый подвальный запах, веревки на руках и ногах. Обтянутый пластиком диван, две фигуры, едва различимые в темноте, словно участники какой-то странной пантомимы. И руки.

Нет, необходимо все это прервать, отключить сознание. Молли проверила время на красном телефоне. Минуты еле тянулись.

Руки.

Нет, нет. Не руки.

А почему нет? Ну все же. Это вполне рационально. Может служить рациональным объяснением. Удары по рукам, какими бы сильными они ни были, вряд ли могут привести к коме. А вот нож. Нож, который медленно проникает сквозь кожу, надрезает ее. Кровь брызжет, течет рекой.

Обескровленное тело.

Нет. Достаточно. Но так оно, скорее всего, и было. Сильная кровопотеря, кислородное голодание мозга, непредсказуемые последствия. Даже с респиратором.

И вот он уже рядом, и Молли не успела отреагировать. А должна была успеть, отругала она себя. Нельзя быть такой слабой.

Никогда.

Мужчина стоял за дверью и наблюдал за ней. Мимо проплыл корабль, осветил, словно вспышкой, его лицо – выражение внимательное и любопытное, – но она не успела заметить, есть ли у него оружие.

Когда он понял, что она его заметила, черты его лица смягчились, и он сказал, кивая:

– Классная одежда.

– У тебя? – спросила она, почувствовав, что сердце стало биться чаще.

– Ну что у тебя для меня, Молли? – произнес он, утрированно жестикулируя.

– А тебе как кажется, что у меня?

Он кивнул, в медленно наползающем свете от корабля его тень кивнула на фоне шкафа. Неужели может быть такая задержка? Разве скорость света не самая высокая из известных?

– Было бы интересно услышать объяснения, – сказал он.

– Всему свое время, – ответила она.

Повисла пауза. В комнате было совершенно темно, и она не могла видеть, как он снова кивнул. И все-таки не сомневалась в том, что он это сделал. С совсем другим чувством.

– Подумать только, эта квартира по-прежнему твоя, – произнес он. – Все монологи, которые я тут слышал…

– Это было прекрасно, – ответила она. – Недолго, но прекрасно.

– Я понятия не имел, что она все еще существует. Мне следовало бы об этом знать.

– Это временное прибежище.

– А раньше это разве было не так? В наше время?

– Это последний аванпост.

– В таком случае, где же оружие? – спросил он, с виду равнодушно.

– Не такой аванпост, – попыталась объяснить она. – Скорее, наоборот.

Она слышала, как он засмеялся, без всякой иронии. Повисла пауза, связанная лишь с тем, что он не знал, как лучше сформулировать свои мысли. Она терпеливо ждала.

Наконец он произнес:

– Я страшно рад, что ты жива, Молли. Причем во всех смыслах. Ты себе даже не представляешь.

– Что тебе об этом известно? – спросила она.

– Ты знаешь, где я работаю, – ответил он, и, как ей показалось, пожал плечами.

Она посмотрела на едва заметную тень и произнесла:

– Ну, к этому делу ты вряд ли имел какое-то отношение.

– Ты знаешь, что я работаю на Августа Стена. Что еще тебе известно?

– Что я очнулась сегодня утром. Что до этого лежала в коме. Что меня похитили и пытали. Это все, что я знаю. А ты что хотел?

Мужчина покачал головой. Потом вышел из тени и направил пистолет прямо в грудь Молли Блум. С щелчком развернул его и подал ей.

– Спасибо, – поблагодарила она, принимая оружие.

Он медленно подтянул тонкую кожаную перчатку и отступил обратно в тень.

По заливу скользило очередное судно, его огни на долю секунды отразились в толстых линзах очков мужчины.

– Как со зрением? – спросила она.

– Надеюсь, с этим мне скоро помогут, – ответил Карстен и исчез.

9

Расщелина в скале была ненамного шире самой лодки; и хотя он едва различал ее сквозь мглу, эта расщелина казалась специально вытесанной по размеру. Карстен завел туда лодку. Камуфляж уже висел наготове на ветках деревьев; легкое движение руки – и все накрыто.

Он постоял, осматриваясь. Увидел. Увидел достаточно хорошо. Впервые смог оценить, что ничего не видит. Лодка как сквозь землю провалилась. Он зашагал прочь.

Это было путешествие сквозь другое, более непорочное время. Когда тебе двадцать шесть, и ты понимаешь: то самое мгновение прошло. Оно было здесь, но исчезло вновь. Просто растворилось.

Вспышка растраченного смысла жизни.

Молли.

Здесь. Эти шаги. Совершенно такие же шаги, ровно на этом же месте. Но в другой жизни. В жизни, которая была несравненно лучше.

Они вдвоем.

Плавность шагов. Он чувствовал силу и гибкость в ногах. Он весь – сама гибкость, годы тренировок не прошли даром, сказывалась программа акробатики и жонглирования из цирковой школы. Но тело должно работать целиком. Полностью. В том числе глаза.

В каждой цепи есть слабое звено. Его цепь была такой прочной, а слабое звено таким непропорционально слабым. Сейчас он его укреплял, именно этим он и занимался, работал не покладая рук над укреплением цепи. Ибо цепь необходимо спасти. Прочную цепь его жизни.

Имелся и еще один неприятный момент. Правда, на данном этапе уже искорененный. По крайней мере, он на это надеялся. Но даже у самых точных и скрупулезных планов есть фактор риска, и в данном случае он был необычайно высок. Этот гад Август Стен наверняка притащит в Тенсту; он прямо упивается чувством полной власти над своими подчиненными. Спасать беглых сотрудников – его конек. Сам-то Стен сидит где-нибудь в безопасном месте и только рассылает повсюду своих безмозглых рыцарей, типа Роя или Кента.

Если Карстен и правда знает Стена, то должен был стать третьим. А значит, дорогие пчелки уже завершили свою работу. Домик на крыше должен быть пуст. Час расплаты вот-вот пробьет.

Расплаты за все, что случилось. За то, что отнял .

Вот он и на месте. Моря не видно за каменной грядой. Редкие отблески света – единственное, что отличает море от бескрайнего темного неба. Скользя вниз по скале, он уловил изменения в воздухе, какое-то уплотнение в атмосфере. Надвигалась непогода. Где-то над открытым морем сгущалось ненастье, это чувствовалось отчетливо.

Оказавшись рядом с домиком, Карстен сдвинул очки на лоб и вошел.

Темнота. Домик. Дыхание, такое беспокойное. Все еще беспокойное, хотя прошло два с половиной года. Он подошел к камину, поправил висевший на нем двойной портрет и повернулся в сторону завораживающего закатного света. И вновь оказался там, на склоне. Точь-в-точь как тогда, когда он был на больничном. Три года конспирации, очень тяжелые годы. Внедренный агент в кругу албанской мафии, занимался делами сексуальных рабов, был вынужден принимать наркотики, чтобы выжить. Мощный рейд, исключительно успешный. Если не считать, что у него случился срыв. Тяжелое восстановление. Настоящий отходняк. Было все равно, куда лететь. Лишь бы куда-нибудь, где тепло.

И вот он оказался там. На холме. Вот он идет, молодой человек, прошедший ад. Как будто только что родившийся там, на холме. Пуповина еще не перерезана, на голове остатки плодной оболочки. Холм утопает в солнечном свете, вокруг растут кипарисы и сосны, кое-где виднеются белые домишки, ослы со склоненными головами, ряд ульев вдоль спуска, океан желтых цветов, раскинувшийся до самого берега. А где-то вдалеке возвышается Гибралтарская скала.

Ульи. Табличка Se vende[1]. Жужжание. Приблизиться к пчелам, понять их, выяснить, как устроено их общество. Он купил пасеку, поставил палатку поблизости, жил с ними. Посматривал на виллу на вершине холма: две террасы, одна из них – огромная и выходит на море. Как небо, недостижимая мечта. Иногда он видел людей на большой террасе, они пили белое вино из запотевших бокалов. Смеялись и выглядели счастливыми.

Влюбленные люди. Любящие люди.

А он жил в своей палатке среди пчел, и с каждым днем здоровье и силы возвращались к нему. Вернулся. Продолжил работу, но уже безо всякой внедренной агентуры. Август Стен снова впустил его в теплое гнездышко СЭПО.

Каждый год ездил к пчелам. Жил среди них. Все отчетливее вспоминал смысл. Смысл жизни. И то, что этот смысл остался в прошлом.

Вернулся к книгам, к литературному идолу их молодости. Это она научила его читать, только она и никто другой. Теперь он читал все больше, увлекся Шекспиром. Все читал и читал, в отсутствие другой жизни. Понял, что испортил зрение.

Стал хуже видеть. Махнул рукой, ничего страшного. Наконец дошел до клиники. Ему поставили диагноз. Окулист нахмурился, последовала вся эта профессиональная болтовня, а потом неожиданный совет: «Старайтесь жить сегодняшним днем».

Именно эта фраза застряла в голове. Не сам диагноз – пигментный ретинит – не сухие факты. Только это:

«Старайтесь жить сегодняшним днем».

Легче сказать, чем сделать. Он понимал, что его дни в СЭПО сочтены. Подслеповатый агент – это отставной агент.

Он вернулся на свой холм. К своим пчелам. Оставалось только лечь на спину кверху лапками и принять смертный приговор. Будет сидеть тут со своими пчелами, отдаст им свою душу, с ними и улетит.

Постепенно примирится с неизбежностью судьбы.

Перед глазами картинка. Как отголоски прошлого.

Снова табличка Se vende. Хотя на этот раз выше на холме. Рядом с виллой. Теперь уже никто не сидел на большой террасе. Ни влюбленные, ни любящие. Только табличка раскачивалась на морском ветру.

Se vende. Продается.

По-прежнему недостижимо. Но теперь забрезжила надежда. Возможность дотянуться до небес. Если правильно выбрать средства.

Если собрать достаточно средств.

И кто же научил его видеть? Здесь, именно здесь, на этом острове, в этом домике? Кто сказал: «I don’t know what kind of drawers he likes»[2], после чего он ответил: «none I think»[3]? Способность видеть именно в тот момент, когда они оба вдруг поняли, что на них нет даже нижнего белья. Именно это зрелище. Именно здесь.

Когда он так отчетливо увидел родимое пятно в форме звездочки прямо под правой грудью.

Которое наверняка видел и .

Но мертв, а значит, он не видел родинки в форме звездочки под правой грудью.

Контакт. Действие, которое выглядело, как размышление. Он не в первый раз становился мишенью, но впервые ему было обещано будущее. В котором он будет сидеть на недостижимой террасе, смотреть на море, слепой, но зрячий. Смотреть глазами кого-то другого.

Ее глазами, которые научили его видеть.

Карстен отвел взгляд от яркого пейзажа. Пейзажа, в котором заключался смысл жизни. Взгляд упал на следующую фотографию. Свадебный снимок, сияющая молодая пара. Он снял фото с камина, внимательно рассмотрел. Потом взял фломастер, толстый оранжевый фломастер. Аккуратно обвел один из четырех глаз. Полюбовался результатом. Затем обвел следующий, еще один, и еще. Наконец вокруг всех четырех глаз появились ярко-желтые круги.

Они – одно целое. Все четыре.

Он поставил фотографию обратно на камин и посмотрел на нее с расстояния. Своеобразное впечатление.

Эти четыре глаза. Никого больше.

Любой, кто пытается вмешаться, умирает.

Их застреливают где-то в глубинке. Или заманивают на крышу и выпускают на них пчел. Или отстреливают пенис.

Все так просто. Карстен уже опустил руки. И тут увидел табличку – и все вдруг стало возможным. Больше он никогда не опустит руки. Теперь он победит.

Карстен победит.

Никто не встанет у него на пути. Уж точно не встанет. Сэм Бергер. Воплощение ничтожества.

Кастрированный Сэм Бергер.

без мужского достоинства.

Карстен сделал несколько шагов, следуя за беспокойным дыханием. Таким беспокойным, хотя прошло уже два с половиной года. Открыл дверь в спальню.

Первое, что он увидел, – плюшевый медвежонок. Потертый пыльный медвежонок, чьего имени он не знал. Видимо, выскользнул и лежал теперь у самого края кровати, готовый в любую секунду упасть. Карстен вошел, прислушиваясь к дыханию, взял медвежонка и положил его у самой щеки Аиши.

Потом сел и принялся ее рассматривать.

Настоящего контакта у них не получалось. Иногда ему казалось, что годы в неволе полностью вышибли Аише мозг. Что невозможно остаться в своем уме после столь длительной изоляции. А в какие-то моменты, наоборот, он был уверен, что она тайком наблюдает за ним, когда он разговаривает.

Он достал свой большой нож. Поднес его к щеке Аиши. Несмотря на крепкий сон, она все же ощутила холод лезвия. Как будто отпрянула.