Поймать балерину Зайцева Мария
– Анни, мышка моя… Просто я тебя люблю. Ты хотела этим заниматься, а я хотел быть к тебе ближе… Только и всего. К тому же… Только так я мог завоевать тебя. Думаешь, твой отец подпустил бы меня близко к тебе? А теперь у него выбора нет…
Последнее его предложение добило меня.
Я вырвала ладони из его рук, встала, стыдливо кутаясь в простыню, и приказала Артуру убираться.
И не думать ни о какой женитьбе.
Артур долго не верил, кричал, ругался, даже в гневе опрокинул маленькую прикроватную тумбочку.
Но я не собиралась с ним даже разговаривать.
Тогда он пригрозил, что меня вышвырнут из труппы и ушел, хлопнув дверью.
А я села на кровать, растерянно провела дрожащей ладонью по сбитой за ночь простыне… И заплакала.
Больно было везде. И даже не телесно, нет.
Больно было обманываться, ведь я ему верила, я ему… Доверилась полностью. А он… Оказывается, все эти годы он хотел от меня только одного. Хорошей жизни, которую мог устроить мой отец.
Я была единственной наследницей, приданое имелось солидное… Конечно, теперь отец вряд ли за мной его даст, но, видимо, Артур надеялся на возвращение блудной дочери и смягчение отца.
Тут меня осенило, что, возможно, все было еще проще!
И Артур специально утроился в закрытый пансион для богатых девушек! Лишь для того, чтоб подобрать себе подходящую партию!
Мы встретились, когда мне было двенадцать, неужели он уже тогда?..
Меня затошнило от одной только мысли об этом, и я постаралась тут же забыть про свои догадки.
В любом случае, что бы он ни замышлял… Теперь этому не бывать.
Я начала собираться на репетицию, и, уже придя в Оперу, поняла, что Артур успел сдержать свое слово.
На меня косо смотрели, постановщик кричал всю репетицию, доведя до слез.
Самого Артура не было видно, но мне и без того хватило унижений.
Крик, оскорбления, постоянные указывания на недостатки…
То, что у меня всегда получалось идеально, за что меня всегда хвалили, в одно мгновение превратилось в «корягу деревянную, на которую невозможно смотреть».
Девочки их труппы хихикали, радуясь моему несчастью, поддержки не было ни от кого.
Я закусывала губу, чтоб не опозориться еще и слезами, а после выступления осталась в полупустой Опере, чтоб спокойно порепетировать на сцене в одиночестве.
Отвлечься.
Я летала в полной тишине, едва касаясь ногами деревянного настила, и чувствовала, как весь ужас этого безумного дня испаряется.
С каждым движением мне становилось легче, свободней. Тело стало настолько воздушным, что, кажется еще одно па – и взлечу! Не ощущалось ни усталости, ни гнева, душившего меня весь день, ни злости, ни обиды.
В конце концов, это все настолько преходяще!
А главное – вот оно, здесь! В музыке, торжественно и одновременно лирично звучащей в моей голове, в певучей легкости рук и ног, в улыбке, не сходящей с лица…
Когда из зала раздались аплодисменты, я сбилась с ритма и чуть не упала от неожиданности.
Остановилась, тревожно вглядываясь в темень зрительских рядов.
– Мадмуазель! Как вас зовут?
– Простите?
Голос был мужской, немного хрипловатый и с еле уловимым акцентом.
– Это Аннет Вьен, месье Дягилев, – ответили за меня из темноты. Я узнала голос своего импресарио, Сола Ёрока.
– Ведущая балерина?
– Нет, но подает надежды…
– Да, определенно подает… Приятно познакомиться, мадмуазель Вьен, – обратился ко мне Дягилев (Матерь Божья, Дягилев!!!), – до скорой встречи.
– До скорой… встречи… – едва прошелестела я, все еще находясь в состоянии, близком к панике.
Мужчины развернулись и пошли к выходу из зала.
Сол что-то тихо уточнил у Дягилева, затем резко зашагал в мою сторону.
Подошел в краю сцены, поманил меня пальцем:
– Тебе повезло, Анни, – быстро заговорил он, – завтра приходи пораньше, еще раз покажешь месье Дягилеву то, что ты здесь танцевала.
– Но как же…
– Забудь! Это твой шанс! Не упусти его!
Он уже давно ушел, а я все стояла на сцене и пыталась унять бешено бьющееся сердце.
День, так ужасно начавшийся, завершился невероятно.
«Не упустить шанс, не упустить шанс, не упустить шанс», – билось у меня в голове.
И я знала, что не упущу.
Что станцую завтра так, будто всю свою жизнь стояла на пуантах! Лучше всех! Легче всех! Техничней всех!
И никто и ничто мне не помешает!!!
Так и случилось.
Говорят, если закрывается одна дверь, непременно открывается другая.
В тот день я закрыла дверь в возможные счастливые и безбедные отношения с Артуром и открыла в свое будущее.
Тогда оно мне казалось предрешенным.
Сейчас смешно вспоминать…
Говорят, хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах… Я рассказала.
И меня услышали. И посмеялись.
– Милая Аннет, а вы поете? – влезла в мои воспоминания неугомонная мадам Дин, и я отрицательно покачала головой.
– Ах, как жаль… Молодые девушки обычно так красиво поют… Вот я в годы молодости…
Она принялась пространно погружаться в воспоминания, а я с готовностью кивать головой в нужных местах.
Поймала на себе взгляд бравого офицера, кажется, второго помощника капитана, улыбнулась вежливо.
И отвернулась.
Не надо мне лишнего внимания.
Дикий Даниэль смотрел так, словно в своей голове уже делал со мной невозможно пошлые вещи, и я не могла укрыться от его взгляда. Даже при посторонних он позволял себе такое.
А наедине… Наедине – воплощал.
Артур смотрел по-доброму, внимательно и страстно. И до определенного времени скрывал свое тяжелое вожделение ко мне.
Мужчины умеют скрывать свои эмоции, если в этом есть необходимость.
У первого моего мужчины эта необходимость была.
У второго – не было.
И теперь мне сложно сказать, что хуже: скрытое или демонстрируемое.
Что менее подло?
Краем глаза уловила опять взгляд офицера, но не стала поворачиваться. Не стоит провоцировать зверей на открытую демонстрацию…
Не надо мне этого, хватило.
По закону природы, за мной уже закрылась эта дверь. Дверь в мое жуткое прошлое.
И теперь должна открыться новая.
Главное, ее не упустить.
Упорхнувшая бабочка
– Дикий, послушай меня, послушай!
Голос толстяка-банкира, обычно спокойный, полный достоинства и собственной значимости, неожиданно стал тонким и невероятно визгливым.
Даниэль даже не моргнул. Он и не такое слышал.
Люди забавные бывают, когда понимают, что стоят на краю.
Этот вот толстяк стоял на краю в буквальном смысле слова.
Позади него синело озеро и сыпались с высокого обрыва камни. Когда они долетали до воды, раздавался громкий всплеск, и по вечерней глади расходились круги.
Даниэль отвлекся от красного лица банкира и посмотрел на такой же красный горизонт. Он в этот момент не подозревал, что огненные блики умирающего солнца отражаются в его пустых мертвых глазах, придавая худощавому жесткому лицу еще большей инфернальности.
Красный закат… Мать говорила, что это к завтрашней суши. И плакала. Для них сушь в начале лета означала смерть посевам. А, значит, еще чью-то смерть.
Например, младшего братика Даниэля, Жюля. Или сестры, Моник. Или…
Руки сами потянулись к пачке, от этого жеста судорожно дёрнулся всем телом толстяк, наблюдающий за Диким Даниэлем расширенными от ужаса глазами.
Но Легран даже не обратил внимания на него.
Выдохнул задумчиво дым.
Горизонт был настолько кровавым, что казалось там, вдалеке, кто-то кого-то тоже убивает. Убил уже.
Еще красный горизонт к переменам в судьбе. Это уже бабка говорила.
Интересно, к чьим переменам?
В его судьбе в последнее время только плохие повороты.
Может, это знак?
Будет, все же, что-то хорошее?
Например, он найдет свою бабочку…
При одной этой мысли внутри все сжалось и полыхнуло красной яростью. Такой же, как и этот проклятый горизонт.
Прошло уже больше недели с того момента, как он вернулся домой, в свой особняк, грязный, вымотанный и даже немного побитый. Совсем флики[8] осатанели…
Зашел, надеясь наконец-то выдохнуть, прийти в себя… И утащить свою бабочку в кровать.
Только она могла его успокоить, утихомирить желание немедленно разобраться с теми, кто его сдал, сделать горячую, дикую голову ясной и чистой.
Но бабочка улетела.
Он сразу понял, когда не нашел ее в спальне.
Обычно она сидела там, часто просто смотрела в окно, забравшись с ногами на кушетку, и в такие моменты Даниэль замирал в дверях, в который раз пораженный ее немыслимой хрупкой красотой.
Ее тонкий силуэт, обрамленный оконной рамой, виделся изысканной картиной, какие он видел в Лувре.
Даниэль всего один раз туда попал, еще в щенячьем возрасте, когда поспорил с такими же, как он, клошарами, что стащит оттуда картину.
Он зашел, пролетел взъерошенным грязным парижским воробьем несколько залов, где выставлялись предметы старины, на которые он вообще не обратил внимания, и замер в зале с висевшими на стенах картинами в шикарных рамах.
Причем, почему-то в глаза бросилась только одна. Она скромно висела немного сбоку, и рама ее не отличалась особым шиком.
Но фигуры женщин в голубых нарядах, плавно извивающихся в такт слышимой только ими музыке, заворожили настолько, что Даниэль не мог оторвать от них взгляда. Смотрел и смотрел, не мигая, жадно и сухо сглатывая, скользя глазами с расширенными зрачками по тонким изгибам белых плеч, склоненным в танце головам, рукам, вытянутым в танцевальных жестах…
Это невозможно отличалось от всего, виденного им ранее, словно нечаянно угодил в другой мир, в сказку, которые иногда рассказывала им, маленьким совсем, бабка. Там было что-то про дверь, за которой все лучше и красивее, чем в нашем мире, и на деревьях там огромные яблоки, а в лесах полно ягод… И там гуляют загадочные лесные красавицы, они водят хороводы и приманивают неосторожных путников своим чудесным пением.
Бойся, путник, их голосов! Страшись смотреть на их танцы! Заворожат, обманут, уведут в лесную чащу и оставят там погибать…
В тот раз грязного мальчишку поймали смотрители зала, выволокли за шкирку прочь из Лувра и дали пинка для ускорения и памятливости.
Надо сказать, что пинок оказался живительным.
И ускорения придал. И в памяти сохранился. Когда Легран подрос, он вернулся в этот музей…
Но это уже был другой Лувр, и да сам Легран был другим. Танцовщиц в голубом он не увидел, а все остальное его мало интересовало.
Его бабочка очень сильно напоминала ту картину, особенно, когда сидела у окна, склонив светлую голову и смотря на улицу. Грустная, красивая до боли в глазах, до зубовного скрежета.
Обычно Даниэля не хватало на долгое созерцание чуда природы, доставшегося ему.
Он подходил, подхватывал ее, испуганно вздрагивавшую, на руки и нес в кровать.
Укладывал на спину и зарывался лицом в вольно раскинувшиеся по покрывалу золотые кудри.
Чистый свежий запах дурманил голову, руки сами тянулись, раздевали, разворачивали свой самый главный, самый нужный подарок в жизни. Пальцы подрагивали, касаясь тонкой нежной кожи, сжимались, мало контролируя силу, потому что, несмотря на то, что прошло уже два месяца, как он взял ее себе, но до сих пор не верилось. Даже на телесном, животном уровне не верилось, что она – его. Эта тонкая статуэтка, нежная, печальная, невозможно красивая. С плавными изгибами танцующих рук, с блестящими от упоения музыкой глазами…
Как она тогда оказалась в этом вертепе?
Удивительно просто.
Случайное совпадение, провидение, не иначе.
Он и сам-то там случайно оказался.
Просто один из должников не явился к нему вовремя, и Мартин выяснил, что тот часто любит бывать в низкопробном кафешантане, дыре, пригодной только для парижских крыс и деляг низкого пошиба.
Раньше Даниэль тоже в таких бывал, но в последние два года, превратившись из обычного апаша в главу одной из самых крупных банд Парижа, заимев вес не только среди своих, но и среди серьезных теневых дельцов города, он, конечно же, даже не планировал попадать в подобные места.
Но должник вел себя нагло, и, похоже, кое-кто позабыл, за что Дикий Даниэль получил свою кличку…
Настало время напомнить.
Звери чувствуют слабину. Никому не позволено перепрыгивать через вожака. Даниэль усвоил это золотое правило на парижских улицах, впитал с кровью, щедро оросившей мостовую не один и не два раза.
Детские банды жестоки, у них строгая иерархия и волчьи законы. У них нет поблажек к оступившимся и проявившим слабину.
Даниэль вырос во всем этом. И, уже добившись того, о чем и подумать не мог, будучи обычным парижским бездельником и вором, действовал по-прежнему, жестоко и кроваво.
Ему боялись переходить дорогу. И не переходили.
И в тот раз кретин, так опрометчиво решивший, что он может заставить Дикого Даниэля ждать, очень крупно просчитался.
Даниэль взял с собой всего троих парней, своего заместителя Мартина, и пожаловал в этот вертеп лично. Настроение его было самым кровожадным, голова холодной…
Ровно до тех пор, пока не увидел… Бабочку.
Она танцевала этот пошлый, глупый танец апашей, который в последние два года стал неожиданно моден, выполз из подворотен и завоевал сцены небольших кафешантанов.
История девки и ее парня, вполне знакомая всем присутствующим, выглядела в танце подчеркнуто жестокой и даже смешной…
Но в этот раз все было по-другому.
Светловолосая богиня, танцовщица в голубом платье. Она изломанной куклой летала в руках своего партнера, вздрагивала от грубых прикосновений, резко вырывалась и падала к нему в объятия.
Во всем ее облике было что-то настолько нездешнее, настолько далекое, что Даниэль в первое мгновение даже глазам не поверил.
Так и застыл в дверном проеме, неотрывно глядя на нее.
Танцовщица билась в грубых лапах своего партнера, выглядя беззащитно и хрупко, и, наверно, должна была бы вызывать жалость… Но вызвала совсем другое.
что-то черное, страшное поднималось из глубин души Даниэля Леграна, Дикого Даниэля, когда он наблюдал за танцем. Молча, замерев, закаменев лицом. И только глаза с расширенными зрачками, неотрывно следящие за каждым движением изломанной красивой бабочки, выдавали его напряжение. Его желание.
В тот момент он забыл обо всем, вообще обо всем.
где-то далеко остались должник и его нахальное поведение, еще дальше ушло понимание неуместности всего происходящего… И еще дальше – осознание себя человеком. Не был Дикий Даниэль человеком в тот момент.
Парень в очередной раз бросил свою партнершу на пол… Она вскрикнула, жалобно и тихо, лицо исказилось гримасой боли…
И дальше Легран уже не помнил ничего.
Словно во сне, в той страшной сказке про волшебных танцовщиц, пошел он к голубокрылой бабочке, подхватил ее на руки, вдохнул свежий нежный аромат волос… И мгновенно потерял последний рассудок.
Она смотрела на него испуганными огромными глазами, упиралась беспомощно ладонями в грудь. Губы шевелились, она, кажется, что-то говорила…
Он не слышал ее, не понимал.
За спиной его решали насущные вопросы его люди, слышались вопли, сухие щелчки затворов, смех и ругань.
Ему было плевать.
Он нес на руках свое сокровище и не мог остановиться.
Словно в бреду, промелькнула дверь, комната для переодевания артистов, кушетка.
Бабочка не сопротивлялась.
Испуганная происходящим, она позволяла себя раздевать, дрожала от грубых прикосновений, потому что он не мог сдерживать силу своих рук, не мог поверить, что она – настоящая. Живая. И постоянно хотел дополнительных доказательств этому.
Кажется, Даниэль что-то шептал, утешающее, когда целовал ее, упиваясь вкусом кожи, сладким подрагиванием нежного тела под собой. Кажется, он даже пытался сдержаться, не делать больно. Легран не хотел делать ей больно…
Но остановиться не смог.
Разве можно остановиться, не забрать себе такое чудо, неизвестно как оказавшееся в этой дыре?
Нельзя.
кто-то другой, наверно, смог бы. Перед кем-то другим были бы миллионы «нет». Она замужем, она принадлежит другому. Она не хочет.
Перед Диким Даниэлем не стояло ни одного из этих «нет».
Он всегда брал то, что хотел, никого не спрашивая.
Иначе его бы не назвали так, как назвали.
В тот вечер он увел свою добычу, свою голубую бабочку за собой. Сразу в особняк, чтоб наверняка. Чтоб никто не посмел смотреть, даже думать про нее.
Мнение самой Аннет по этому вопросу его не волновало. Женщина рождена, чтоб подчиняться мужчине, своему мужчине, а не танцевать в низкосортных кабаках. Его женщина будет танцевать только для него.
Его бабочка будет радовать только его.
Все остальное – несущественно.
Конечно, она была не особенно довольна, и даже пару раз попыталась убежать… Но потом быстро смирилась.
Даниэль знал, что так и будет. Надо было только чуть-чуть подождать.
Скоро его бабочка должна была забеременеть, родить ему детей. И тогда ни о каких побегах бы речи уже не шло. Он серьезно работал над этой задачей.
По ночам, лежа с ней в постели, обнимая ее, все еще вздрагивавшую от недавнего удовольствия, он думал о том, что пора уже завязывать с кровавым промыслом, что он уже целый год занимается правильным вложением средств, и скоро совсем перестанет быть Диким Даниэлем. А станет почтенным буржуа, Даниэлем Леграном, совладельцем нескольких банков, больших магазинов, автомобильного завода. У него будут наемные служащие, контора в центре Парижа… И у него будет особняк, тоже в центре, например, на Елисейских полях… И его бабочка будет выходить в свет в самых шикарных платьях. А его дети будут учиться в лучших школах…
Мог ли об этом мечтать тот оборванец, умиравший от голода на парижской мостовой?
Или тот мальчик, напуганный страшными рассказами бабки?
У него, нынешнего Даниэля Леграна, все складывалось, как в той сказке. Вот только конец у нее счастливый.
Наивный недоумок…
Те лесные волшебницы тоже манили путников в лес своими чарами, усыпляли их бдительность…
А затем оставляли умирать…
И только потеряв свою бабочку, Легран понял, отчего на самом деле умирали путники.
От тоски.
Найти бабочку
– Дикий, мы можем все решить… – толстяк неожиданно напомнил о себе недостойным для человека его положения визгом. Хотя, мало бы кто не визжал в его нынешнем положении…
Легран отвлекся от изучения кровавого горизонта и перевел взгляд на банкира.
Тот тут же замолчал, осознав, что зря открыл рот.
– Мы все решим, Вонючка, – кивнул Даниэль, рассматривая красную рожу толстяка привычно холодно. Страшно. – Конечно, решим. Мы же для того сюда и приехали, не так ли?
– Дикий…
– Месье Легран, – поправил его Даниэль невозмутимо, – кажется, именно так ты меня называл, когда брал деньги. В долг.
– Да-да, конечно, месье Легран… Произошло недопонимание…
– Верно, у тебя произошло недопонимание, – кивнул Даниэль, – ты недопонял мои слова. А еще сроки возврата и гарантии. И почему-то недопонял предупреждения. Наверно, потому что неверно меня называл изначально. Если бы ты брал деньги у Дикого Даниэля, то тебе бы в голову не пришло попытаться их не вернуть. Но месье Леграна можно возить мордой по булыжникам, так?
– Нет! Нет! Месье… То есть Дикий… Я же…
– Ты совершил ошибку. Непростительную. И, знаешь, Дикий Даниэль тебя бы давно уже скинул с этого обрыва…
– Нет!
– Но месье Легран, у которого ты брал деньги, все же более… человечен. Потому…
Даниэль опять перевел взгляд на красный закат, сжал губы.
Может, она тоже сейчас смотрит на горизонт? Может, думает о нем? Может…
Он выкинул окурок, проследил, как тот красной звездой падает вниз, разбиваясь о камни на искры, покосился на своих людей, молчаливо стоящих чуть поодаль, чтоб не мешать деловым переговорам, кивнул одному из них.
Тот немедленно подошел, держа в руках массивную папку с документами.
– Сейчас ты поставишь подписи там, где тебе укажут. После этого можешь быть свободен. Месье Легран забудет про твой долг и про твое неуважение.
Даниэль развернулся, плотнее запахнул полы пальто и пошел к машине. Двое охранников двинулись за ним, остальные остались с банкиром, который дрожащими руками принял папку, раскрыл ее и принялся изучать документы.
– Но это же… Даниэль… Месье Легран… – долетел до Даниэля испуганный умоляющий голос толстяка, – здесь же все мое… Но это же больше, чем я занимал!
– Это проценты за потраченное время, когда пришлось тебя искать, и за твое неуважение, – не поворачиваясь и не останавливаясь, ответил Легран.
Читать бесплатно другие книги:
