Дежавю с того света Соболева Лариса

2

Открыв дверь ключом, Павел Рогозин еще с порога крикнул:

– Жена, муж пришел!

Алисия не появилась с привычной приветливой улыбкой, не чмокнула его в щеку и не забрала кейс, чтобы отнести в кабинет, не принялась расспрашивать о новостях, которых в его работе хватает. Переобувшись, Павел прошел в комнату, там и увидел жену, лежащую на диване, и переполошился:

– Тебе плохо? Я вызову «скорую»…

– Нет-нет, я… спала…

Она с трудом села, и хотя после глубокого сна человек не сразу становится деятельным, тем не менее Павел не успокоился:

– Ты бледная, я все же вызову…

– Не надо, я в норме, – сказала она твердо и в то же время холодно, а холодность не вязалась с мягкой и предельно щепетильной Алисией, трепещущей от одной мысли, что она кого-то может невзначай обидеть.

По традиции она отправилась готовить ужин, Павел, проследив за женой и удостоверившись, что походка у нее ровная и бодрая, признаков недомогания не видно, ушел на балкон курить, прихватив документы. Как все загруженные люди, он продолжал работать и дома, ведь необходимо контролировать подчиненных, учитывая не только разгильдяйство людей, но и нечестность, нередко жена помогала ему разобраться в финансовых дебрях. Он любил работать дома, притом не запирался в кабинете, напротив, совмещал просмотр телевизора с изучением кипы бумаг, точнее, в «ящик» практически не смотрел, потому его внимание не рассеивалось. Алисии было приятно, когда он находится рядом, ей нужны положительные эмоции, к тому же дома есть все удобства: халат, диван, ароматный чай и забота жены.

Он пришел на кухню с документами, машинально сел, но Алисия не забрала у него бумаги, как часто делала, а поставила тарелки и с осторожностью опустилась на стул. Как она садилась, а это был маленький прокол, он не увидел, иначе схватился бы за телефон. Учуяв запахи мяса и специй, ударившие в нос, Павел искал, куда бы деть бумаги, и жена подсказала:

– Положи на барную стойку.

Сказано – сделано, хотя он привык, что Алисия сама находит место документам, а также сует вилку с ножом ему в руки, кладет на колени салфетку, короче, ритуал был нарушен. Это лишь подтверждало, что сегодня жена не такая, явно что-то случилось, хотя это наверняка пустяк. Алисия склонна преувеличивать всякие мелочи, она же полностью отрезана от мира, любая ерунда ей кажется громадным событием. Но пока он начал с избитого вопроса, жена ведь после мелких неприятностей теряет аппетит:

– Почему ты не ешь?

– Не хочется.

В уме Алисия выстроила фразы задолго до его прихода, но не думала, что так нелегко будет их произнести. Глядя на Павла, как ни в чем не бывало поедающего ужин, не скажешь, что он вынашивает далекоидущие планы, которые осуществить проще простого, но он не отваживается, значит, это сделать должна она, и сейчас. После паузы, во время которой Алисия подавляла дрожь и собирала всю свою решительность, она, кусая губы, выдавила:

– Павлик, сегодня приходила Елена…

– Ленка? – пережевывая горячую отбивную, хмыкнул он. – Денег клянчила? Я же сказал, без меня ничего не давать.

– Не племянница. А Елена… твоя Елена.

– Моя? – не придал он значения намеку, ну, не расшифровал, что означает «твоя Елена». – Как фамилия? У нас много Елен работает.

– Она не из фирмы, как я поняла, она… В общем, Павлик, я не буду препятствовать… тебе следовало об этом сказать мне раньше.

Павел уставился на жену, будто не понимал, о чем она сконфуженно и тихо лепечет, и с недоумением произнес:

– Препятствовать? В каком смысле? И что мне следовало тебе сказать?

Не сразу, через преодоление внутреннего барьера, набирая воздух после каждых двух-трех слов, она торопливо выпалила:

– Ты не решаешься… объявить мне о разводе, потому что жалеешь меня… я могу сама подать… и теперь уж подам, но напрасно… напрасно пришла она, а не ты сам…

– Что?!! – Он выкатил глаза, но Алисия разволновалась, покрылась пятнами и тяжело задышала, Павел поспешно подскочил к ней. – Тихо, тихо, только не волнуйся, тебя кто-то развел… Алиса, ты как? Лекарство принести или «скорую»?..

– Ни то ни другое.

Она жестом отстранила мужа, но он и не подумал уйти, а присел на корточки, взял ее руки в свои ладони и не позволил их вырвать:

– Чш-ш, успокойся. Какой развод, что за бред? Теперь спокойно расскажи, кто сюда приходил и что тебе навесил?

– Приходила твоя любовница Елена…

– Алиса, у меня нет любовницы!

Это сейчас главное, но чтобы дошло до ушей жены, пришлось повысить тон, правда, Павел тут же испугался своего громкого голоса и гневной вспышки, гнев, разумеется, предназначался сплетнице Елене. А больше всего он испугался слова «любовница», оно, как бритвой, подрезало нити, на которых держится душа, стоило только представить, что пережила Алисия до его прихода. Как же теперь убедить жену? Какие найти слова, чтобы стереть даже память о негодяйке?

– И никогда у меня не было любовниц с тех пор, как мы поженились, – заверил он. – Поверь мне, мне, а не какой-то там… Когда она приходила?

– Еще днем.

– Днем?! И ты не вызвала меня?! Полдня жила с этой сплетней?! Алиса, тебе же нельзя волноваться…

– Я знаю, ты бережешь меня, жалеешь, мучаешься со мной – она так и сказала. Зачем же мучиться? Она просила проявить инициативу… Она такая красивая, что меня взяла зависть. И я понимаю, Елена подходит тебе.

Как всякая женщина, Алисия была эмоциональной натурой, она с трудом говорила; при всех ее стараниях сдержать слезы они оказались непослушными и покатились по щекам. Некстати, ах как некстати все эти потрясения, теперь нужно действовать, и срочно. Павел подхватил рыдающую жену на руки, понес в гостиную, одновременно целуя ее куда придется и говоря:

– Алиса, почему ты меня не слышишь? Нет никакой Елены, глупенькая. Она солгала тебе. Не знаю, зачем, но солгала. Нельзя же верить первой встречной, а не мужу. Ну, успокойся, родная моя… сейчас я вызову врачей…

А родная с каждой секундой заметно слабела, тем не менее у нее были контрдоводы, казавшиеся ей более правдивыми.

– Она перечислила приметы на твоем теле… даже шрам от операции… и три белых пятна. И кольцо показала… Зачем… зачем ты обманывал меня?

– Алиса… – укладывая ее на диван, с нервным смешком произнес Павел, понимая, что дело плохо: у нее посинели губы, но разуверить-то ее надо! И немедленно. – Мои пятна и шрам видели все, кто ходит в бассейн. С таким же успехом можно рассказать, какие на твоем теле есть приметы, а серьезные доказательства – фотографии, записи… Как же ты так купилась? Я обязательно найду ее, приведу, и ты посмотришь, что эта стерва запоет. Алиса, ну, посмотри на меня… Неужели я не заслужил, чтобы ты верила мне?

Разумеется, ей очень хотелось ему верить, хотя не верилось – злое зерно пускает корни молниеносно и укрепляется настолько сильно, что вырвать их потом нелегко. Тем не менее в темных, как ночь, глазах Алисии появился живой огонек, а посиневшие губы тронула слабая улыбка.

– Ты… правду говоришь?

– Конечно. Мне никто не нужен, кроме тебя. Эта гадина вымогала что-нибудь?

– Нет… – еле слышно вымолвила Алисия. – Больно…

– Потерпи, я принесу лекарство.

Павел сбегал в спальню, основная часть лекарств лежала в плетеной корзинке, но когда вернулся вместе с корзиной, Алисия уже была без сознания. Стараясь не паниковать, что в принципе было невозможно, он судорожно вытряс на ладонь таблетки и сунул ей в рот одну.

– Ну же, Алиса… Сейчас будет легче…

Его колотило от сознания, что какая-то тварь все его усилия оградить жену от стрессов свела на нет. Павел рванул за телефоном, вернулся с трубкой, одной рукой приподнял голову Алисии, чтобы случайно таблетка не попала в дыхательные пути, к счастью, ему ответили после третьего гудка.

– Пожалуйста, срочно… я заплачу любые деньги!.. Срочно нужен врач… Сердечный приступ, жена без сознания… Тридцать три года, есть сердечное заболевание, через две недели должна была состояться операция… – Назвав адрес и услышав, что «скорая» выезжает, он закричал в трубку: – А мне что делать?! Как помочь ей?

– Ждите, – был дан сухой ответ.

– Черт! – в сердцах он закинул трубку в кресло.

Пощупал пульс на шее жены – и не уловил пальцами ударов, хотя он не медик, может, не туда нажимал. Есть же другой способ – Павел приложил ухо к груди Алисии… Но стук собственного сердца оказался намного громче, он бил по вискам, отдавался во всех частях тела, включая кончики пальцев, отчего те стали малоподвижными. Внезапно его ударило: она же не дышит! Павел мысли не допускал, что наступила смерть, это блузка виновата, из-за нее не слышно ударов сердца и дыхания. Рванув ее в разные стороны, он снова приложил ухо к груди Алисии – пульса не было, жена не дышала.

– Алиса! – взвыл Павел. – Этого не должно было случиться!

Еще молниеносный маневр – в прихожую, он открыл настежь дверь, дабы не тратить времени, когда приедут врачи, может, те секунды окажутся решающими. Вернувшись к жене, он еще раз послушал пульс… Тишина в ее теле отсекала всяческую надежду, но Павел не из тех, кто опускает руки. Что остается? Искусственное дыхание… массаж сердца… А вдруг в данном случае эти меры противопоказаны? Но не сидеть же сложа руки, не ждать же, когда она умрет!

Павел быстро переложил Алисию на пол, развел ее руки в стороны, потом свел, развел… Теперь массаж… Только бы заставить сердце работать, дышать, жить. Только бы продержать ее до приезда врачей. Никогда раньше он не боролся за чужую жизнь, толком не знал, как это делается, лишь видел по телевизору, но отчаяние заставляет верить в свои сверхсилы.

Руки… Массаж… Руки… Пот капал с его лба на Алисию, во рту пересохло.

Массаж… Знать бы точно, сколько делать толчков, Павел остановился на счете: три на три. Ему показалось, три толчка и три серии искусственного дыхания будут правильными при реанимации.

Еще складывал и разводил руки, да хоть до завтрашнего утра он готов был стать медиком, лишь бы Алисия выжила.

Она вдруг вдохнула, широко распахнув глаза.

– Алиса… – вымученно и хрипло рассмеялся Павел. – Алиса, ты… ты молодец… Не пугай меня больше, ладно? – Она зашевелила губами, Павел наклонился, подставив ухо. – Что? Нет, лучше молчи, береги силы.

Алисия не послушалась, хотя строптивость не ее черта, и повторила беспокойным шепотом:

– Павлик, не вини себя… это я глупая…

– «Скорую» вызывали? – раздался долгожданный голос, вселивший реальную надежду.

Сквозь белесую пелену, вероятно, это пот заливал глаза, Павел увидел людей, но сил у него хватило только махнуть рукой, мол, сюда идите. Подняться он был не в состоянии, отполз на четвереньках от жены, уступив место профессионалам. У кресла Павел сел и запрокинул голову, уложив ее на сиденье, теперь ему надо было успокоиться, унять дрожь в теле, но вдруг услышал:

– Не дышит… Пульса нет… Зрачки не реагируют…

– Как – нет?! – простонал Павел, вернув голову в вертикальное положение. – Был! Пульс был, она дышала… только что говорила со мной…

Но кто бы его услышал в этой суматохе?

Арсений Александрович тронул дочь за руку:

– Софи, вернись на землю.

Папа произносил ее имя на французский манер, так он же аристократ в тридцать втором колене, а София в себе аристократизма не ощущала, потому предпочитала о великих предках помалкивать. Она вернулась, но к помидорам:

– М-м, томатики… улетные! Скажи своей ухажерке, что она волшебница. И попроси еще.

– Откуда ты знаешь, что банку презентовала моя приятельница?

– Ха! Никому не придет в голову представить тебя у плиты консервирующим помидоры. Кстати, верхняя или нижняя подкормила?

– Нижняя.

Доедая помидор и кусок курицы, София повела бровями:

– М-м-м, нижняя мне больше нравится, у нее хоть фигура.

– Прошлый раз ты отдала предпочтение верхней как раз из-за фигуры.

– Да? Наверное, мое предпочтение зависит от конкретного блюда, которое я поедаю у тебя. Но губа у них не дура, ты же у меня красавец, хоть и седой… Ой, извини, мне звонят!

Телефон лежал в сумочке, а сумочка – в прихожей, каким образом София услышала мелодию звонка, если Арсений Александрович не слышал? А со слухом у него полный порядок, скорей всего, дочь обладает уникальными способностями улавливать колебания воздуха. Полагая, что со звонком свидание с Софией закончится, если судить по тому, в каком темпе она умчалась в прихожую, отец побрел за ней, встал у дверного проема, опершись плечом о стену и сунув руки в карманы брюк.

– Да, Артем? – щебетала дочь, стоя к отцу спиной. – Отвезешь? Замечательно! Приезжай к дому папы… Ты у подъезда? Все, бегу, бегу… Па!

Она думала, отец на кухне, обернулась и встретилась с ним взглядом – понимающим, не осуждающим, добрейшим. Найдется ли в мире еще такой отец, как у нее? К сожалению, земля ограничивает появление на свет идеально прекрасных людей как внешне, так и духовно, и делается это для того, по-видимому, чтобы было на кого равняться, к кому тянуться. Но большинство устраивает животно-плебейский уровень жизни, а люди высшей пробы вызывают даже не зависть – агрессию. Должно быть, в тех, кто выгодно отличается от безликой массы, они видят, словно в зеркале, собственное ничто. Впрочем, если бы вокруг все были подобны отцу Софии, наступила бы скука, ведь одинаковость и есть безликость, значит, идеальный мир все равно страдал бы от несовершенства.

Она запретила отцу задавать вопросы, запрет, конечно, не носил категоричного характера, тем не менее Арсений Александрович никогда не переступит черту, которую провела дочь. Софии хотелось бы поделиться с ним, но, к сожалению, ее мудрый и великодушный папа многого не поймет и не примет, а углубится в переживания, что не прибавит ему здоровья. Остается попрощаться извиняющимся тоном:

– Па, мне пора…

– Я слышал. Ну, беги к своему Артему. – Дочь порывисто обняла отца за шею и, поднявшись на цыпочки (он был много выше), поцеловала его в щеку. Все-таки он не удержался: – Софи, неужели твой Борька не догадывается? Учти, он коварный.

– Коварней мужчин, папа, бывают только женщины. Пока.

Сунув ему отпечатанные листы, София застучала каблуками вниз по лестнице, Арсений же Александрович поспешил в комнату, к окну. Чуть отодвинув занавеску, чтобы дочь не заметила, как он подглядывает за ней, посмотрел – это нехорошо, но он просто жаждал увидеть того, кто сумел вылечить Софию от Борьки, законного зятя Арсений Александрович терпеть не мог.

Заметила? О чем речь! София не взглянула вверх, а кинулась к молодому, крупному и чернявому мужчине в джинсовом костюме, стоявшему возле отечественного авто, растворившись в его руках, и одновременно растопилось сердце отца. Не будет он постукивать пальцем по столу: ай-ай-ай, нельзя иметь мужа и упоительно целоваться с другим. Отцу хотелось бы видеть единственную дочь такой счастливой, как сейчас, с Борисом это уже невозможно, значит, надо определиться, а не урывать тайком порционное счастье – такова его позиция.

Он отошел от окна, опустил глаза на листы бумаги, а что они способны разглядеть без очков? Но неотъемлемая часть зрения в пожилом возрасте имеет привычку прятаться от владельца, и когда лопается терпение, когда готов признать наличие склероза, очки вдруг находятся в неожиданном месте, например, на кухонном подоконнике под салфеткой. Зато в результате поисков наведен порядок, теперь можно поставить чайник на плиту и, пока он не закипел, почитать ее новый детектив.

Суров не разрешил Марго прикасаться к девушке, напомнив ей, как однажды она забрала пуговицу из руки мертвого доктора. «Да-да, графиня – и украла (напрямую этого, конечно, он не сказал), решив, что пристав дурак набитый и улики ему ничего не скажут». Справедливости ради надо признать, что правда оказалась на ее стороне – пристав был человеком небольшого ума, зато с огромным самомнением.

– Вы злопамятны, – упрекнула подполковника Марго и зашагала к поляне.

– Помилуйте, Маргарита Аристарховна, – последовал он за ней, – я не хотел вас обидеть, но предостеречь…

– Вы только и делаете, что предостерегаете меня, – завелась она, а это грозило ссорой. – Будто я девчонка, будто у меня ум отсутствует…

Суров опередил ее, встав на пути с заверениями:

– Присутствует. Ум. Я имел счастье убедиться в этом неоднократно, а также, что вы женщина, во всех отношениях исключительная…

– Вдобавок вы льстец.

– Нет. И вам это известно.

Глядя на улыбающегося подполковника исподлобья, Марго сменила гнев на милость, на него невозможно было долго сердиться.

– Хорошо, мир. Но должна сказать, я ничего не собиралась забирать, даже если бы нашла. Виссарион Фомич поистине велик в следственном деле, утаивать от него улики – грех, это я вам говорю.

– Вы так цените его?

– Им можно только восхищаться!

– Неужели? – вдруг потух Суров. – Помнится, вы мне писали, как помогали следствию, так это тот самый Зыбин?

А Марго почувствовала торжество, но этого же мало, почему бы не подразнить незрячего подполковника, который иногда ее просто бесил?

– Да, тот самый, но в письмах всего не напишешь, – с экзальтированным восторгом сказала она. – Он глубокий и умнейший человек, безумно талантлив. Меня, признаться, удивляет, почему его до сих пор не оценили по достоинству. А достоин он Петербурга! Возглавлять полицейское ведомство!

– И что же, Зыбин хорош собой?

– Видите ли, «хорош собой» – относительное понятие. Иной раз общепризнанная красота отталкивает, будто проказа, коль человек недобр, самовлюблен и глуп. Особенно это касается мужчин, ведь женщин вы оцениваете по-другому. А в случае Виссариона Фомича «хорош собой» неуместная оценка, ибо он стоит над нашими представлениями о красоте. Да, Зыбин бывает резок, неучтив, но ему прощаешь абсолютно все.

– Вы… любите его, – по-своему понял ее Суров.

– А вы как думаете! Эдакую глыбу нельзя не любить. Да вы сами увидите и, полагаю, тоже полюбите его.

– Ну уж, извините, – набычился Суров. – Вашего Зыбина… хм!

Это ли не маленькая месть Марго за… Да ни за что, а просто так. Впрочем, без причин ничего не бывает, и она прекрасно знала их. За то, что Суров в своей робости, которая не должна быть основополагающей чертой блестящего офицера, похож на инока, отрешенного от мирских забот! За то, что она засыпает и видит его лицо, просыпается и думает о нем вот уже год; за то, что ни разу даже не намекнул о своих чувствах к ней. Комплименты изредка говорит, которые ни к чему не обязывают. А ей нужно знать, слышать, а не догадываться по его глазам, знать даже при полной невозможности когда-либо соединить их судьбы или пойти на близость. Любовники – слишком заурядное слово, пошлое, имеющее противоположный смысл слову «любовь», поэтому в отношении Сурова и Марго оно неприменимо. Да и не решится она на этот вольный шаг не в пример некоторым светским дамам, но знать, слышать, а потом жить с этим… да, хотелось бы, и очень-очень.

Ждали долго, Марго присела на пенек и тайком наблюдала за Суровым, не скрывая коварно-ликующей улыбки. Он же бесцельно гулял по ландышевой поляне, надутый как индюк, не проронив больше ни слова. Поделом ему!

Но вот раздался стук копыт, фырканье лошадей и треск прошлогодних сухих веток, успевших высохнуть за солнечные дни. Марго вскочила и, увидев, как из зарослей вышел Зыбин с анатомом Чиркуном, а также с двумя полицейскими, которые вели лошадей под уздцы, в сопровождении брата и Степана верхом, бросилась им навстречу:

– Слава богу, я уж думала, Мишель не нашел вас.

– Погодите, ваше сиятельство, отдышусь, – пропыхтел Зыбин. – Уф, упарился. Коляску у леса оставили, а пешком трудненько идти в моем-то возрасте.

– Да вы присядьте на пенек, – указала она стеком. – Передохните, а уж потом поглядите на девицу, что мы случайно нашли. Она теперь уж не убежит.

– И то верно, посижу малость.

Зыбин уселся на пень, поглаживая колени, осматривался, выпятив толстую нижнюю губу и опустив уголки рта: вид у него был крайне недовольный. «Но может, – думал Суров, – он ворчун и брюзга по сути, что и отразилось на его физиономии, стало быть, дело в нраве». Тем временем Федор Ильич Чиркун, чмокнув даме ручку, переключился на красоты вокруг и, как человек с поэтическим началом, не мог не поделиться впечатлениями:

– Нынче весна баловница, господа. Уж и надежду потеряли на тепло, а она вон как разошлась. Щедро, не правда ли? Что за дивное чудо кругом! М-м-м, аромат-то какой!

– Было бы чудо, кабы трупа тут не имелось, – проворчал Зыбин, человек не поэтический. – И где же он, труп девицы, господа? Ведите к нему-с.

Суров был шокирован, его воображение рисовало совершенно противоположный образ гения, чему способствовала Марго. А на поверку что? Безмерно толстый Зыбин с редкими бакенбардами до плеч, мясистым носом невероятных размеров, толстыми губами и густыми бровями, похожий на старую жабу, не мог соперничать за расположение графини абсолютно ни с кем ввиду почтенного возраста. Помогая Марго перейти с кочки на кочку, Суров не преминул весело шепнуть ей:

– Каюсь, я был не прав, Маргарита Аристарховна. Кажется, я уже начинаю любить вашего Зыбина.

«Болван, – досадливо подумала она, послав ему кислую-прекислую улыбку. – Лучше бы, Саша, ты это сказал про меня».

Мадам Беата часто оставляла магазин и уходила к клиенткам на дом или к мастерицам, которые шили вещицы под заказ, убедившись, что Настасья достойна доверия и девушка порядочная. Завоевав популярность, мадам намеревалась открыть при магазине мастерскую, соответственно расширить ассортимент дамского белья. Пока же выписывала из-за границы те же корсеты, чулки, подвязки, панталоны, нижние юбки, что удорожало изделия. Мелкие вещицы она покупала у здешних мастериц, а ведь большую часть можно изготавливать собственными силами. Ее магазин предназначался для богатых дам, но она собиралась охватить горожанок с меньшим достатком, а также мужчин. Мадам Беата, женщина с изысканным вкусом, учила Настеньку премудростям шитья, развеяв миф о белошвейках как о девицах легкого поведения. Такие встречаются среди всех сословий, а чаще – в светском обществе.

– Да и можно пунять паненок, что идут на связ с мужчинами. – Она приехала из Варшавы, по-русски говорила сносно, но с большим акцентом, смешно выделяя букву «ч», а часто и «г». – Осуждения имеют только ханжовые и старые бабы, а что за чэсть, коли нечего есть? Коль у паненки краса, отчего ж не прудать ее богатому пану? Он даст ей любоф и деньги, неплухий обмен, но этому не надо делать афиша. Люди злы, хотят видеть в дрэгих то, чего нет у них.

Наставления Настенька вежливо слушала, но продавать себя – нет, такой поворот она исключала с категоричностью воспитанной в строгости девушки. Покупателей не было, она сидела за прилавком и набивала руку на швах, как вдруг звякнул колокольчик. Девушка поспешно отложила шитье и поднялась со стула, готовясь встретить покупательницу, а вошел… сосед Иллариона.

– День добрый, – широко улыбаясь, поприветствовал ее Сергей, бросив на прилавок картуз.

Настенька кивнула и потупилась, напрочь забыв, что нужно говорить клиентам. Сергей обвел оценивающим взглядом небольшой магазинчик – м-да, не мануфактурная лавка, забитая рулонами тканей от низа до потолка, есть чему поучиться. Опрятно, красиво, но сколько же здесь всего, что недоступно глазу, потому как носится под платьем!

Стены оклеены обоями темно-малинового оттенка, который предпочитали знатные дамы в будуарах, полки за прилавком разной величины и высоты, что само по себе притягивало глаз. На этом фоне выделялись женские штучки пастельных тонов от корсетов с бесчисленным количеством застежек (неудобное изобретение, по мнению Сергея, знакомого и с туалетами благородных дам) до панталон с чулками и изысканными подвязками, а также в ассортименте имелись подтяжки, при помощи которых чулки крепились к поясу, который надевался поверх корсета. В углу каскадом свисали нижние юбки с вышивкой, кружевами, оборками разной величины – понизу или по всему подолу от бедер до стоп. Юбки белые и цветные, короткие и длинные, широкие и узкие. Особо подавались ночные платья с рукавами и без, кружевные подолы которых будто подхватили невидимые руки и показывали их покупателям. У окна-витрины был скромно выставлен товар для рукоделия – забавы светских дам, а также изделия белошвеек, в противоположной стороне, ближе к входу, висели турнюры в виде специальных подушечек, сборчатых накладок и каркасов из китового уса, формировавшие выпуклый силуэт сзади. Пеньюары, робы, лифы-чехлы, чепчики… Саму витрину украшали те же причудливые изделия, предназначенные разбудить мужскую фантазию, не иначе. М-да, под платье благородные дамы надевали значительно больше одежды, которая и весила-то немало.

Сергей не стал дальше разглядывать товар, а остановил взгляд на девушке, невольно представив ее во всем этом многообразном великолепии. Она все ниже опускала голову, а он облокотился о прилавок и, заглянув ей в лицо, хитро прищурился. Настенька смущалась, это было очевидно и забавляло Сергея, на самом деле она находилась в отчаянном поиске, каким образом выпроводить его и не обидеть, он же не за покупками пришел. Ах, как кстати вспомнила про покупки…

– Что угодно, сударь? – пролепетала она с тем же отчаянием, с каким только что искала выход из положения. – Вам помочь… в выборе?..

– А я на тебя пришел поглядеть при свете дня.

Нескромное признание, да что там – наглое, и вел себя Сергей так, будто купить собрался Настеньку. Набравшись смелости, краснея и бледнея, она все же решилась обидеть его и – будь что будет, пускай жалуется мадам:

– В таком случае, сударь, вам лучше покинуть магазин…

– Чего это ради? – развеселился Сергей.

– Наш магазин женский… и… и… сюда могут войти!

– А ежели ты мне понравилась?

Покойная бабушка твердила, что мужчинам верят только глупые девицы, а потом горько рыдают, если же намерения кавалера серьезны, то и ведет он себя подобающе, со всем уважением. Как раз уважения Настенька не увидела, разволновалась, впервые столкнувшись с подобным напором и не зная, что с этим делать. Если Сергей солжет мадам, будто она отказалась его обслужить, страшно подумать, что будет. У хозяйки заповедь: ни одного клиента не упускать, на этот счет она строга, а к ним захаживали и мужчины, многие неплохо разбирались в женском белье.

– Прошу вас, сударь… – начала было Настенька срывающимся голосом, но вдруг его ладонь накрыла ее кисть, лежавшую на прилавке.

Слыханное ли дело: взять незнакомую девушку за руку без ее позволения на то! Настенька испуганно выдернула руку, отпрянув назад, к счастью, их разделял прилавок, на нем не только удобно раскладывать изделия, показывая их покупателю, он еще служил и заграждением от таких вот наглецов.

– Вы испортите мою репутацию, – выпалила она. – Ежели сделаете скандал, меня уволят, а я дорожу местом. Мой дедушка… он болен, мне нужна эта работа… Прошу вас, сударь…

Сергей выпрямился, раскатисто рассмеявшись. Для белошвейки Настенька слишком неподатлива, а всем известно: яблоко слаще то, что висит высоко, в этом смысле недотрога только разжигает кровь, она еще желанней. С другой стороны, непонятно, чего она кочевряжится? Молодец он удалой, сам из себя хорош, девки его любят, а тут отпор дали. С чего это вдруг? Цену себе набивает?

– Уходите, – выдавила девушка и убежала в угол к юбкам и ночным одеяниям, раззадорив парня.

Он перепрыгнул через прилавок, хотя можно было обойти, и не успела Настенька глазом моргнуть, как очутилась в его руках, задрожав от ужаса.

– Неужто я так страшен, что ты трепещешь?

Да припечатал ее поцелуем прямо в красные губы, одной рукой прижимая к себе, другой держа за подбородок, чтобы не вырвалась. Девушка лишь глухо вскрикнула, упершись в его грудь ладонями, потом разом обмякла, значит, растаяла, не устояла. Сергею понравилось целовать недотрогу, он и выдерживал паузу в поцелуе как можно дольше, чтобы Настенька запомнила силу и сладость его губ. Оторвавшись, он удовлетворенно заулыбался, глядя на лицо девушки в расслабленном покое, закрытые глаза, полоску белых зубов между губами – хороша, ничего не скажешь, но бледновата. Сергей погладил ее по щеке и тихо позвал:

– Настенька…

А она – ни гугу. Он чуть встряхнул ее, повторив имя, но девушка была как мертвая, что и подтвердила ее рука, упавшая вниз, словно плеть. Тут-то Сергей и всполошился, не понимая, что стряслось. Подхватив ее на руки, поискал, куда бы уложить, да не нашел. Вышел с ней за прилавок, вертелся, окончательно растерявшись и бормоча:

– Что же это?.. Настя… Вот так дикарка. И куда мне теперь ее?..

– А! – вскрикнула женщина, войдя в магазин.

– Спокойно, мадам, спокойно! – прорычал он, боясь, что та поднимет вой, потом разбирайся ему с полицией.

Но мадам – стройная блондинка средних лет и по одежде аристократка – оказалась не из робких. Она направила в Сергея дуло крошечного пистолета, заговорив с иностранным акцентом:

– Пан бандит?

– Да какай я бандит, госпожа хорошая! Зашел, спросил эту… – Сергей приподнял выше девушку. – А она… она упала! Уберите пистолет, не ровен час – выстрелит.

– У меня есть умение в стрельбе. Хотите вороват мою Анастаси?

– Воровать? А, не-ет! Бог с вами. Да поглядите же, что с ней!

– Вон стул, несите ее туда. Но смотрите, пан, коль дурно сделать захотите, башку вам снесу, клянусь Езусом Христосом.

Действительно, возле окна-витрины стоял круглый стол и три стула, Сергей усадил девушку и не отходил от нее, иначе бедняжка упала бы. Мадам Беата осматривала Настеньку с докторской педантичностью, поворачивая лицо девушки, приподнимая веки. Сергей не выдержал:

– Живая хоть?

– Пан сомневаться будет? – усмехнулась она. – Анастаси лишенная чувств, не страшно. Держите ей голову, я принесу соль.

Вот так попал! Сергей вытер пот со лба рукавом и едва не уронил девушку, поспешно прижал ее к себе, чувствуя, что сам сейчас будет «лишенным чувств». На его счастье, прибежала мадам, сунула Настеньке под нос флакон, та вздрогнула, беспомощно захлопала глазами, ничего не понимая.

– Пан, несите ее на кушетка, – указывая на дверь, велела мадам Беата. Сергей тотчас поднял девушку, которая слабо запротестовала:

– Нет-нет, я сама… могу…

– Что ты кричишь, будто тебя горят на костре инквизиции? – мурлыкала хозяйка, идя впереди. – Пан не ест тебя. Ложите сюда…

Она заботливо укрыла клетчатым пледом Настеньку и приказала ей спать, не принимая возражений, после указала Сергею на дверь, а он и рад был удрать. Но когда выходил из магазина весь в липком поту, его остановил голос мадам Беаты:

– А что пан хотел у нас?

– Да так… потом как-нибудь… – буркнул он смущенно и выбежал.

– Бедный, – глядя вслед ему, произнесла мадам Беата со вздохом. – Он так напуган, а это всего лишь обморок.

Зыбин стоял над трупом не шевелясь и будто принюхивался, затем умостил толстый зад на поваленное дерево, уступив место Чиркуну. Тот осматривал труп, сокрушаясь, что столь молодая и прелестная особа так рано ушла из жизни. Выводов он не делал, поэтому Марго то и дело ерзала от нетерпения на том же бревне, где сидел гений сыска, ее любопытство требовало немедленного удовлетворения: что же случилось с девушкой, почему она оказалась в этом месте, сама или с чьей-то помощью ушла в загробный мир?

А Зыбин проявлял абсолютную незаинтересованность к находке, как показалось подполковнику. Он подставлял круглое лицо солнечному лучу, прорывавшемуся сквозь густые кроны, щурился и чмокал губами, словно луч ему вливал по каплям небесный нектар. Или смотрел налево, потом направо, опустив одну бровь, вторую подняв, а то и попросту дремал! Суров засомневался в его способностях, не может же квашня и сонная рохля в одном обличье шевелить мозгами!

– А ведь прохладно-с, господа, – наконец изрек гений сыска, поправляя шинель и ежась. – Кажись, я замерз.

– Это потому, что вы сидите, – сказала Марго, не отрывая глаз от анатома, который ее интересовал в данную минуту больше.

– Да я не к тому, – лениво промямлил Зыбин. – Девица-то легко одетая, в одном платьице-с.

– И что? – повернулась к нему теперь уже заинтересованная Марго. – Ну, Виссарион Фомич! Отчего вы молчите?

– Рассуждаю, ваше сиятельство. Про себя.

– Вы лучше рассуждайте вслух, – потребовала она.

– Да вот я и думаю, место сие далече от города, а коли девица сюда шла, то что ж она не одета в теплую одежку? Ни шарфика, ни платочка, ни шляпки…

– Ни телогрейки, ни салопа, – перебила Марго, дополнив список вещей, которые должны бы быть на девице. – Дальше-то что?

Но тут Чиркун подозвал полицейских, те взяли труп за ноги-плечи и переместили на другое место. Федор Ильич осмотрел примятую траву и с недоумением сообщил:

– Орудия убийства нет. Любезные, – обратился он к полицейским, – поищите-ка здесь, в траве.

– Убийства? – переспросила Марго. – Полагаете, девушку убили здесь?

– Самоубийство я исключаю, прекраснейшая, по причине того, что нет ни ножа, ни бритвы, коими эта особа могла разрезать себе руку. Но и когда бы мы нашли орудие, я бы настаивал на убийстве. Однако, ежели бы ее убили здесь, вы повсюду видели бы кровь, а крови-то нет.

– Да, крови нет, мы тоже заметили, – проговорила Марго.

– А кровоподтеки на руке есть, будто ее держали крепко. Точнее скажу, когда осмотрю тело.

Зыбин с трудом поднялся, заодно высказав мысли вслух, как немногим ранее требовала ее сиятельство:

– Потому и одета она легко, что девицу привезли мертвой и бросили тут, надеясь, что зверь подберет. Зверье опосля зимы изголодалось, но труп не тронуло. Почему-с?

– Девушку перевезли сегодняшней ночью, – догадался Мишель. – А то и под утро, когда город спит. Она же из города, не так ли?

– Все так, крестьянки иначе одеты, – закивал Зыбин. – На утренней зорьке зверь бежит подальше в лес, это ведь зимой мало кто в чащобы заглядывает, а весной люди зверя прогоняют. Потому и не добрались клыки до девицы.

Труп завернули в полотно – его привезли полицейские, – обвязали веревкой, потом погрузили на лошадь и отправились туда, где оставили коляску с кучером, а также телегу, которую захватили благодаря Мишелю, толково объяснившему о находке.

Зыбин и Чиркун ехали в коляске, остальные верхом. Виссарион Фомич, казалось, вновь дремал, несмотря на неудобства бездорожья, из-за чего коляска подпрыгивала и сотрясалась, издавая жалобное скрипение. Как она не развалилась на ухабах под тяжестью трех человек, включая кучера? Но личная безопасность в ветхой коляске не волновала ни Зыбина, ни Чиркуна, похожего на мясника сложением и на мечтателя лицом; он набивал в курительную трубку табак и вдруг легонько ткнул ею в выступающий живот Зыбина:

– Такой же случай у нас уже был: тоже девица, найденная на прошлой неделе, тоже юная и тоже резаная вена. Помните, Виссарион Фомич?

– Помню, помню.

– Как! – вмешалась в диалог Марго, ведя свою Ласточку вровень с коляской. – Еще одна девушка? С такой же раной? И вы молчали?

Тот, кто умолчал о предыдущей несчастной, понял, к кому обращается ее сиятельство, посему приоткрыл один глаз и скосил его на наездницу, промямлив:

– Недосуг было, сударыня, мы занимались живыми покойниками с чародеями – весьма занимательными историями, вам, как никому, это известно.

Его совиное веко опустилось, Зыбин снова впал в дрему, изредка шевеля и причмокивая толстыми губами. Чиркун раскурил трубку и, устроившись поудобней, несколько минут любовался пейзажами, тем не менее мысли его крутились вокруг находки, о чем он задумчиво проговорился:

– Сдается мне, и та девица, и эта – одних лихих рук дело.

– Одних, батенька, одних, – согласился с ним Зыбин, на этот раз не соизволив приоткрыть хотя бы один глаз.