Эрикс Шекли Роберт

Роберт Шекли

ЭРИКС

Я проснулся и посмотрел вокруг. Все вроде оставалось таким же, как всегда.

— Эй, Джули, — сказал я. — Ты встала?

Джули не ответила. Не могла. Она была моей воображаемой подружкой. Может, я и свихнулся, но во всяком случае я знал, что Джули я придумал.

Я слез с постели, принял душ, оделся. Точно так же, как всегда. И все-таки меня не оставляло ощущение, будто что-то изменилось.

Не знаю, что меня раздражало больше всего. С раздражением я покончил. У меня была одна комната с ванной. К комнате примыкала застекленная веранда. Я мог выходить на веранду и нежиться на солнце. Солнце у них светило вроде бы весь день и каждый день. Непонятно, куда девались дождливые дни, которые я знавал в моей юности. Но, может быть, случались и дождливые дни, а я просто их не замечал. Я давно подозревал, что моя комната с застекленной верандой помещается внутри какого-то здания, огромного здания, где они регулируют свет и климат по своему вкусу. А по вкусу им был рассеянный солнечный свет весь день напролет. Солнца я не видел, даже когда выходил на веранду. Только белесое небо и льющийся с него слепящий свет. Не исключено, что светили солнечные прожектора, изобретенные для киносъемок. Они не позволяли мне видеть так уж много.

Но вот камеры я углядел. Маленькие, думаю, как «Сони», и их крохотные черные матовые головки все время вращаются, не выпуская меня из виду. Камеры в моей единственной комнате расположены высоко по углам за стальной сеткой, которую я не сумел бы сорвать, если бы и захотел. Но я не хотел. Камеры даже в ванной. Вот их я ненавидел. В мои первые дни здесь я кричал стенам: «Да что с вами такое, ребята? Почему вы всюду суете свои носы? Человеку даже испражниться нельзя без того, чтобы вы на него не пялились?» Но никто ни разу не отозвался. Никто ни разу со мной не поговорил. Я пробыл здесь семьдесят три дня — делал зарубки на пластиковом столе, чтобы не сбиться со счета. Но иногда я забывал, и не удивлюсь, если окажется, что я нахожусь здесь много дольше. Они снабдили меня письменными принадлежностями, но компьютера не дали. Боялись, как бы я чего-нибудь не натворил с компьютером? Понятия не имею. И материалом для чтения они меня тоже снабдили. Всяким старьем: «Молль Флендерс», «Королевские идиллии», «Илиада» и «Одиссея». И прочее в том же роде. Очень даже неплоxoe чтиво, но не то чтобы такое уж современное. И они ни разу мне не показались.

Почему бы? Найти объяснения мне не удавалось. Я даже не знал, как они выглядят. Они меня сцапали семьдесят три дня назад. Тогда что-то еще происходило. Я был у себя дома. Получил срочный факс. Управление президента. «Вы нам срочно нужны». И я прибыл сюда. Собственно, они отправили за мной людей, чтобы меня сюда доставили. Людей, которые не ответили ни на один из моих вопросов. Я пытался выяснить. В чем, собственно, дело? «Вам внутри скажут», — вот и все, что они мне ответили.

И я очутился внутри. Меня проводили в номер из нескольких комнат, сказали, чтобы я отдохнул пока, а вскоре меня пригласят на встречу. В ту первую ночь я уснул, и меня разбудили выстрелы. Я бросился к двери. Она оказалась запертой. Я слышал крики, звуки борьбы в вестибюле. А затем наступила тишина. И тишина все длилась, длилась.

Сначала я думал, что мне очень повезло. Всех тех, я подозревал, поубивали. Этих мужчин с пустыми лицами, которые привезли меня сюда. Все убиты, в этом я не сомневался. Я был единственным, кто остался жив. Но почему? Зачем я им нужен?

Снаружи до меня доносились звуки. Будто кто-то что-то строил. А они меня замуровывали. Из трех комнат оставили одну, а еще ванную и застекленную веранду. Почему? Что, собственно, происходит?

Самое скверное заключалось в ощущении, что я знаю ответ на этот вопрос. Я думал, что знаю. Но не хотел в этом себе признаваться.

Подошло время тестирования. Несколько недель назад. Они просунули инструменты сквозь потолок. Штуки, которые смотрели на меня, штуки на конце шнуров, которые меня записывали. Я тогда слегка помешался. Я знаю, пару раз они меня загазировали. Очнувшись, я обнаружил на моем теле порезы и следы уколов. Синяки. Они ставили на мне эксперименты. Пытались выяснить что-то. Использовали меня в качестве морской свинки. Но что? Только потому, что начало всему положил я? Несправедливо! У них не было на это права. Это же не моя вина.

Через какое-то время я придумал воображаемую подружку. Кого-то, с кем можно поговорить. Наверное, они решили, что я свихнулся. Но мне требовался собеседник. Я просто не мог и дальше вести разговоры в уме.

— Ну так слушай, Джули: насколько я вычислил, все началось тогда, когда мы с Гомесом отправились в Алькемар. По-моему, я тебе про Алькемар еще не рассказывал, верно?

Рассказывать я, конечно, рассказывал. Но Джули готова слушать снова и снова.

— Нет, ты никогда Алькемара не упоминал. А что это такое?

— Планета. На очень порядочном расстоянии от Земли. Долгий путь. Но я отправился туда. То есть мы с Гомесом. И там мы нашли… И в результате все изменилось.

— А что вы нашли? — спросила Джули.

— Ну, давай вернемся к тем давним дням.

Я болтался в баре в Таосе, когда познакомился с Гомесом над миской крутых яиц. Мы разговорились, как случается с незнакомыми людьми в сонное утро в сонном городишке Нью-Мексико, когда впереди длинный день, который нечем занять. Только попивать пиво да мечтать о том о сем.

Гомес был из Санта-Фе. Такой коротышка с грудью колесом. Художник. Приехал в Таос рисовать портреты туристов, подзаработать баксов. Он получил степень в штатном университете Нью-Мексико по истории искусства. Однако интересовали его инопланетянские артефакты.

— Да неужели? — сказал я. — Меня эти штуки тоже интересуют.

Надо помнить, как это было в те дни. Исследования космоса были последней новинкой, Начало им положил Двигатель Дикстры, обеспечивающий сверхсветовую скорость и позволяющий изучать космос. Дикстру использовали только в межзвездных пространствах. А приближаясь к планете, вы включали ионные двигатели для маневрирования. Вот тут-то вы и жгли топливо. А топливо стоит денег.

И поиски продолжались. Поиски разумной жизни. Да, великая задача! Но на уровень выше той, которой занимался я. То есть хотел заниматься. Я хотел зарабатывать деньжата на артефактах. Спрос на них был огромный. Особенно в первые лет десять после того, как мы ринулись в космос, и все на стенку лезли, лишь бы обзавестись куском дерьма с дальней планеты. И водворить на каминную полку. «Видите эту тру-лю-лю? Она с Арктура V. У меня есть сертификат». Земляне с ума сходят от возможности пустить пыль в глаза. Некоторое время спустя мода погасла, но спрос все-таки остался. Только к тому времени, когда я занялся этим делом, коллекционеры стали куда разборчивее. Товар должен был иметь художественную ценность, как они выражались. А как определить художественную ценность? Мне это неизвестно. Вот почему я прихватил с собою Гомеса. Если Гомес с его дипломом скажет, что это искусство, перекупщики ему поверят.

Я тоже имел квалификацию. Пару лет гонял космолеты для НАСА, пока не разошелся во мнении с начальством и не остался без работы. И теперь искал способ вернуться к ней. Гомес был года на два меня помоложе, но хотел примерно того же.

Гомес был молод, мечтал попутешествовать и был готов продать свои услуги всего лишь за привилегию приобщиться к глубокому космосу. Оценщик — необходимый участник любой экспедиции для сбора внеземных раритетов. Требуется кто-то, кто имеет представление о ситуации на рынке и о том, сколько перекупщики дадут за «подлинные инопланетянские артефакты». Нужен кто-то, чтобы составить и подписать сертификат, содержащий все известные сведения о происхождении товара. Несмотря на его молодость, репутация у Гомеса в этой области была безупречной. Если Гомес клялся, что предмет подлинно инопланетянский, скупщики знали, что не покупают изделия мастерской Калькутты или Нью-Джерси.

Это одна сторона раздобывания артефактов. Естественно, главным смаком было бы найти тех, от кого они остались. Но эти ребята все словно куда-то запропастились. Что случилось с исчезнувшими цивилизациями галактики? Вопрос этот интересовал многих и многих людей. Вы же знаете, как здесь, на Земле увлекаются исчезнувшими народами. Ты не знаешь, Джули? Ну так поверь мне на слово. Люди находят их такими романтичными!

Да, первый лихорадочный ажиотаж спал, но инопланетянские артефакты оставались на повестке дня. Хотя по развалинам, разбросанным по всей галактике, и рыскало много землян, они еще далеко не были полностью опустошены. Слишком уж много планет, слишком уж много развалин. И слишком мало космолетов.

Вот мы с Гомесом и потолковали обо всем этом в сизом тумане сигаретного дыма и пивного запаха среди индейцев, туристов и фермеров. А потом Гомес сказал:

— Знаешь, Далтон, из нас вышла бы неплохая упряжка. Ты, космический жокей, плюс моя сноровка в оценке.

— Согласен, — сказал я ему. — И нам не хватает только одного. Космолета.

В те дни было выгодно вложить деньги в космолет и отправиться рыскать по руинам. Ты не поверишь, какое число людей умудрялось обзаводиться космическими кораблями. Было время, когда количество космолетов превышало число специалистов, умеющих ими управлять. Я имел все необходимые знания, и подход у меня был правильный. То есть я не был психом, помешанным на чистой науке. Мне нравилось получать прибыль.

— Может, мне удастся подыскать нам что-нибудь, — сказал Гомес. — Я знаком кое с какими людьми. Год назад производил для них оценку. Они остались довольны результатами. Я слышал, как они взвешивали, не отправиться ли им самим в глубокий космос.

— Вроде бы самое оно, — кивнул я. — Пятьдесят на пятьдесят между нами. Где мы найдем этих ребят?

— Дай-ка я позвоню, — сказал Гомес, ушел и вернулся через пару минут. — Я поговорил с мистером Рахманом из Хьюстона. Он заинтересовался. Послезавтра у нас с ним встреча.

— Рахман? Что это за фамилия? Арабская?

— Он индонезиец.

Рахман проживал в люксе «Звезды Техаса». Вел переговоры о нефти с какими-то техасскими дельцами. Был он тощенький, коричневатый, чуть потемнее Гомеса, и национальной одежды не носил. Его шелковый итальянский костюм, наверное, стоил тысячи. Он был мусульманином, но без глупостей насчет запрета алкогольных напитков. Налил нам кентуккийского бурбона и себя не забыл.

Некоторое время мы беседовали о том о сем и ни о чем, и у меня сложилось твердое впечатление, что этот Рахман и его товарищи не знают толком, куда девать деньги. Птичка мне начирикала, что эти деньги заработаны на наркотиках. Не то чтобы я счел Рахмана прямым наркодельцом. Однако он возглавлял группу индонезийских предпринимателей, искавших, во что бы вложить свои капиталы, и трудно было списать их денежные обороты только на нефтяные сделки. Но что я знаю? Просто впечатление да еще его готовность иметь дело со мной и Гомесом, парой неизвестных.

Сначала он изучил мои документы. Очень даже впечатляющие, пусть это я сам говорю. Пару лет я водил космолеты для НАСА, пока не ввязался в спор с моим начальником и не вылетел с работы. Потом работал в частной компании, водил грузовик между Землей и колонией L-5. И все шло прекрасно, пока L-5 не лопнула, и я снова не остался безработным. У меня имелись документы и газетные выдержки, подтверждавшие все это.

— Ваши данные представляются отличными, мистер Далтон, — сказал Рахман. — С работой мистера Гомеса я уже знаком. И мы охотно с вами договоримся. Жалование плюс десять процентов прибыли со всего, что вы найдете, пополам с мистером Гомесом. Что скажете?

— Мне бы понравилось куда больше, если бы вы предложили десять процентов каждому из нас. Это, конечно, никакой не ультиматум, но так было бы гораздо приятнее.

Рахман задумался. Полагаю, он думал, что для него вся затея нужна главным образом для пристройки части горячих денег. А прибыль занимала второе место. Ее компания Рахмана получала тут, на Земле.

— Пожалуй, мы можем вам помочь, — согласился Рахман. — Поедемте со мной в Джакарту, и вы поглядите на наш корабль. Если одобрите его, мы составим необходимые документы. Как скоро вы сможете начать приготовления?

— Да прямо сейчас, — ответил я, глядя на Гомеса. Он кивнул.

«Город Джакарта» был очень даже неплохим корабликом. Немецкая постройка, индонезийская приписка. В те дни немчура строила космолеты что надо. Мы подписали контракт, погрузили все необходимое, я позвонил туда-сюда, собрал кое-какую информацию, и через месяц мы уже полетели.

Первая намеченная нами планета, Алькемар IV в Волопасе, обращается вокруг звезды класса 0 в скоплении Бородина, включающего пару тысяч звезд, две трети которых имеют планеты. За эту информацию я уплатил большие деньги. Получил ее от техника в штате английской звездно-картографической экспедиции. Он был не прочь подзаработать на стороне. Существуют каналы, по которым можно получать сведения такого рода. Космолетами я управляю хорошо, но еще лучше умею находить нужные каналы и заключать сделки. Эта информация обошлась дорого, но было похоже, что она того стоила. Мой техник сказал, что на Алькемаре IV вроде бы есть развалины, хотя и не был вполне уверен, так как его экопедиция там не высаживалась. Когда мы с Гомесом добрались туда, то сразу пришли к выводу, что напали на богатейшую жилу. Оставалось только высадиться, и Гомесу взяться за дело.

Когда я произвел наружную проверку, выяснилось, что кислорода в атмосфере Алькемара IV вполне достаточно, а сила тяжести равна девяти десятым земной. И мы спустились, надеясь, что нам подфартит, как Лефтковицу, когда он нашел фризы Манупта не Элгине XII и продал их за кругленькую сумму нью-йоркскому музею современного искусства. То есть я знал, что промашки быть не должно, не то у меня будут большие неприятности. Я потратил много топлива: маневрирование на субсветовых скоростях в зоне притяжения планет — удовольствие очень дорогое.

Эта планета выглядела желтовато-бурой с несколькими зелеными пятнами. Пятна эти свидетельствовали, что там есть вода и растительность. Мы произвели разведку самых крупных пятен и нашли место, по виду достаточно заманчивое, чтобы пойти на расходы, в которые обходится посадка космолета. Куда экономичнее оставить корабль на орбите и сновать туда-сюда на челноке. Но это требует дополнительного оборудования, не говоря уж о стоимости самого челнока. Ведь у нас его не было. Мы намеревались, найдя что-то симпатичное, посадить корабль с нами внутри.

Да, развалины там имелись. Занимали несколько сотен акров, кольцевые развалины в джунглях, окруженные тем, что когда-то было стеной. Атмосфера в норме, без ядовитых примесей, так что мы распаковали наши сухоциклы и въехали в джунгли. Первые два дня ушли на общую разведку.

Прошла почти неделя, прежде чем мы обнаружили развалины, которые выглядели многообещающе. В самой глубине джунглей что-то вроде круглого здания. Возможно, храма. Во всяком случае так мы назвали бы его в нашем сообщении. Мы вошли, не торопясь, снимая все подряд, потому что фильмы о таких экспедициях тоже можно продать не без выгоды. Мы высматривали хотя бы что-нибудь. Домашние вещи всегда находят сбыт. Мебель, утварь, чаши, миски, доспехи, оружие — ну, словом, все, что может украсить стену, музейную витрину или столик в доме толстосума. Беда в том, что отыскать что-либо такое практически невозможно. Исчезнувшие инопланетяне оставили после себя всего ничего. Это великая тайна. Черт, а что не тайна?

Мы вышли к разбитым ступеням, уводившим вниз, под землю. Отличное предзнаменование. В большинстве развалин даже такая находка — редкость. Я подмигнул Гомесу:

— На этом мы разбогатеем, амиго.

Гомес пожал плечами.

— Не строй надежд. Исследователи обжигались несчитанное число раз.

— А у меня предчувствие, — ответил я.

Лестница оказалась очень длинной и привела нас в подземный зал. Жутковатое оказалось местечко — низкий сводчатый потолок, торчащие камни, отбрасывающие прихотливые тени. На полу кое-где валялись какие-то металлические предметы. Я подобрал парочку и показал Гомесу. Он мотнул головой.

— Эти штучки выглядят недостаточно инопланетянскими.

Вот в чем беда таких поисков. Любой человек твердо знает, как именно должны выглядеть предметы, которые он признает инопланетянскими. Раз инопланетянское, значит, не похоже ни на что землянское. Это нечто такое, чего на Земле не найдешь. Такое, что никому в голову не приходило сделать что-то похожее. Что-то, излучающее таинственность. Ни горшок, ни стул такого критерия не выдержат. Практически все, что исследователи находили на любой иной планете, было инопланетянским чисто формально. Немногочисленные обнаруженные горшки и чашки с тем же успехом могли быть сделаны на Земле. Даже гарантийное письмо, указывающее, где и когда был найден данный предмет, не обеспечивало приличной цены. То, за что люди платили деньги, должно было выглядеть инопланетянским, а не просто быть им. Оно должно отвечать представлению покупателей об инопланетности. Вот где была зарыта собака.

За первым залом оказался второй. Мы вошли в него, и наши прожекторчики залили его белым светом. И вот там-то мы и увидели его. Предмет, который потом получил название «Эрикс».

Послушай, Джули, не переигрывай. Все это очень мило, но на Земле каждый слышал про Эрикса. Значит, и ты тоже. Может, в твоих кругах его называли космической штучкой.

Он лежал на сверкающей ткани с узорами. Покоился на невысоком каменном столпе с каннелюрами. Он казался сделанным из сверкающего металла, хотя никто еще не установил, что это за материал. Размером он с голову ребенка. И не то вычеканен, не то отлит, не то вырезан в форме, какой я еще никогда не видел. Как и Гомес. Слагаемые этой формы, на первый взгляд, казались случайными и хаотичными, но если сесть и вглядеться хорошенько, за ними начинала выявляться логика.

Предмет светился. Блестел. Его стороны и углы выглядели округлыми, но вот выпуклыми или вогнутыми — решить было трудно. Одну минуту казалось, что так, а другую — совсем наоборот. И симметрия то возникала, то исчезала. Оптический эффект, обман зрения. Глядеть на него было, словно всматриваться в кубистскую свечу: все поверхности и грани незнакомы, но притягательны, приковывают взгляд, втягивают его все глубже.

— О, черт, вот оно! — охнул Гомес. — По высшему счету. Находка века. Но провалиться мне, если я могу определить, искусственный он, или наращенный, или же это естественная форма.

Мы долго молчали, Гомес и я. Но мысли у нас были одинаковые. То есть так мне кажется. Я думал: вот он! По высшему счету! Клад у конца радуги! Царь всех инопланетных находок! И никто никогда ничего похожего не видел. Причем размеры позволяли установить его на каминной полке самого богатого человека в мире. Предел всех мечтаний. Лучше не придумать.

Вдоволь наглядевшись, мы пошли назад к космолету и вернулись со всем необходимым, чтобы унести его. Руками мы к нему не прикасались, а подняли с помощью общеповерхностного манипулятора и бережно уложили в контейнер с мягкой обивкой. Мы не знали, хрупок ли он и насколько. От нас требовалось одно: сберечь наше яичко и не разбить его по пути на рынок. Гомес даже пошутил на эту тему.

— Мы складываем все наши яйца в одну корзинку, — сказал он, когда мы вернулись с нашей ношей к кораблю и спрятали ее в грузовом трюме. А потом долго Гомесу было не до шуток.

Мы решили не тратить больше времени на Алькемаре. Одна эта находка обещала превратить нас в богачей, и нам не хотелось тянуть время. Я включил корабельный двигатель, и вот тут-то мы и получили первое предупреждение, что все не пройдет так гладко, как мы ожидали.

Двигатель молчал.

Положись на мое слово, Джули: когда двигатель твоего корабля не заводится, тут заменой свечей и добавлением бензина не обойдешься. Эти машины не рассчитаны на то, чтобы их ремонтировали такие, как мы с Гомесом. Тут требуется бригада специалистов на заводской площадке, ну и так далее. А мы только одно могли: провести диагностику. И узнали, что двигатель не работает. А это мы и так знали. А не знали мы, в чем причина и что нам делать дальше.

Ну, конечно, мы так просто не сдались. Я провел проверки на полную катушку. Повторил диагностику. Подверг диагностику диагностике. Попытался послать сигнал на Землю. Естественно, без всякого толка. Полеты на современных космических кораблях позволяют вам добраться до вашей цели быстрее света и куда быстрее любого сигнала в какой бы то ни было форме. Было похоже, что мы застряли. И, черт подери, некому было явиться проверить, что с нами приключилось. Мы были, как первые переселенцы, добиравшиеся в Калифорнию через Скалистые горы. Или, как Кортес и его конкистадоры, рыскающие по неизвестному краю в поисках сокровищ ацтеков. Если лошадь конкистадора издыхала, Испания не отправляла экспедицию на его поиски. Его просто сбрасывали со счетов. И это должно было произойти с нами. Никто не просил нас лететь сюда. Нашим индонезийским спонсорам было абсолютно наплевать, вернемся мы или нет. При условии, что им выплатят страховку.

Мы не запаниковали. И Гомес, и я с самого начала знали, что такой риск существует. Мы сидели-посиживали в надежде, что двигатель заработает сам собой. Такое случалось. Мы играли в шахматы, мы читали книги, мы подъедали наши запасы, и наконец, мы решили достать Эрикс из трюма и еще раз на него посмотреть. Если уж погибать, так погибать эстетически, как выразился Гомес.

Да! Я вроде бы забыл сказать тебе, почему мы назвали его Эриксом. А из-за того куска ткани под этой штуковиной. Она была вся в значках и завитках. Мы подумали, это просто узор, а оказалось, что это самый первый образчик инопланетянского письма, кем-либо найденный. И он оставался единственным образчиком, пока года через полтора Клейтон Росс во время экспедиции на Змееносца II не наткнулся на обломок с надписями, который окрестили Розеттским камнем космической эры. Одна надпись была вариантом древнего санскрита, а остальные — на трех разных инопланетянских языках, и одна соответствовала значкам на ткани Эрикса. Гомес и я самыми первыми увидели надпись на инопланетянском языке.

Но тогда мы этого не знали. Нужны были эксперты, чтобы указать, что хитрый, как мы думали, узор — на самом деле письмена. Ну, а почему мы назвали штуковину Эриксом, слушай внимательно, Джули. У верхнего края ткани — ну, мы решили, что он верхний — было пять заковык покрупнее остальных в том, что потом оказалось строчкой. Прочесть их мы, конечно, не могли. Но пять крупных смахивали на буквы Э-Р-И-К-С. Вот мы и назвали нашу штуковину Эриксом. И название прилипло. С самого начала его только так и называли.

Как ты, конечно, поняла, умница ты моя, на Алькемаре мы не погибли. Выбрались оттуда. Понимаешь, мы забрали Эрикса из трюма в салон. Чтобы еще раз посмотреть на то, что могло стоить нам жизни. А в результате он оказался не только рядом с нами, но и поближе к двигателям. И когда мы снова попробовали их запустить, что-то случилось. Мы так и не поняли, что именно и почему, только все вдруг пришло в порядок и заработало.

Совпадение? Ну, может быть. Однако страсть к научным экспериментам не подтолкнула нас снова убрать Эрикса в трюм, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. И у страсти к экспериментам есть предел. Мы поторопились убраться с Алькемара, пока могли. И вернуться на Землю.

Рахман встретился с нами в отеле Диснейленда в Джакарте. Он назвал Эрикса прелестной вещицей. Но было видно, что особого впечатления наша находка на него не произвела. А может, дело было в том, что у него хватало других забот. Я только позднее узнал, что ЦРУ и местное агентство по борьбе с наркотиками очень заинтересовались Рахманом и его подручными. Думаю, Рахман уже чуял неладное. Потому что он сказал:

— Не сомневаюсь, что мы могли бы продать этот артефакт с большой прибылью. Но у меня есть план получше. Я уже посоветовался с моими партнерами. Мы намерены передать этот предмет какой-нибудь крупной американской научной лаборатории для исследования на благо всего человечества.

— Очень благородно с вашей стороны, — сказал я. — Только зачем вам это?

— Мы хотим быть на хорошем счету у американцев, — ответил Рахман. — На всякий случай.

— Но так вы ничего не заработаете.

— Иногда добрая воля бывает дороже денег.

— Только не для нас!

Рахман улыбнулся и буркнул что-то на местном наречии. Наверное, что-нибудь вроде «дерьмово!» по-ихнему.

Однако я не собирался сдаваться.

— Но мы же договорились продать любой найденный нами артефакт, а выручку поделить.

— Не совсем так, — сказал Рахман несколько отчужденно. — Если вы внимательно прочтете контракт, то убедитесь, что вы участвуете в продаже артефакта только в том случае, если мы решаем его продать. Но решение принадлежит нам одним.

Да, в контракте значилось именно так. Но кто бы подумал, что они не станут продавать?

Я понял, насколько мудр был этот ход Рахмана (то есть с его точки зрения), примерно год спустя, когда ЦРУ в сотрудничестве с индонезийскими властями застукало его на международных перевозках наркотиков, но он отделался только штрафом.

Мыс Гомесом подчинились и доставили Эрикса в «Майкрософт» в Сиэтле, крупнейшую частную лабораторию такого рода в США. Мы рассказали им про двигатель, указав, что эта штука, если наши выводы верны, действительно на него воздействовала.

Ребятишки в белых халатах в «Майкрософт» экспериментировали с этой штуковиной до потемнения в глазах и с каждыми новыми результатами приходили во все больший раж. И они созвали на конференцию крупнейших университетских умников со всего мира, и «Майкрософт» с радостью ее курировала, потому что такая реклама им и не снилась, а кроме того, правительство вскоре начало их финансировать.

Мы с Гомесом оказались лишними. Они получили наш отчет, и ничего больше никому от нас не требовалось. Индонезийская группа с полетами в космос покончила. Пришло время поджать хвосты, и у них хватало других дел. Впрочем, они выдали нам вполне приличные премиальные. А я уже вел переговоры с новыми спонсорами о новом кораблике и более выгодных условиях. Наших общих денег как раз должно было хватить, чтобы провернуть эту сделку.

И тут Гомес погиб в автокатастрофе в Гэллапе в Нью-Мексико — нашел место! Наследниками были признаны его родственники, и я оказался по уши в юридическом дерьме. Суд не признал, что Гомес устно завещал свою долю мне. Я потратил целое состояние на адвокатов, только все напрасно. В результате половина того, что должно было стать нашим первоначальным капиталом, отошла какому-то дяде, проживающему в мексиканском городе Оахаке. Гомес при жизни никогда его в глаза не видел.

Так что я очутился в одиночестве и в том, что называется стесненными обстоятельствами. Мне удалось заключить контракт с южноафриканскими торговцами алмазами, и я опять отправился на новом космолете «Уитуотерстренд» на Алькемар. Вот тогда Стеббинс, представитель компании, которого мне навязали южноафриканцы, и погиб при обвале в пещере, а вину свалили на меня. Что ни в какие ворота не лезло. Я сидел в космолете, раскладывал пасьянс, когда он самовольно отправился в пещеру, уж конечно, решив найти что-нибудь для себя. Однако в Иоганнесбурге против меня состряпали обвинение в халатности, и я лишился прав на вождение космолетов.

Вот так я опять остался с носом, и уже никто больше не хотел меня нанимать — ни для чего. Вот потому-то меня не оказалось под рукой, когда белые халаты сделали самые главные открытия относительно Эрикса. Я как раз отбывал шесть месяцев в Луна-сити за приписанную мне растрату. Вот мне и хватало моих забот, когда в Сорбонне Гильо, работая с Новым Розеттским камнем Клейтона, сумел сделать перевод надписи на ткани из-под Эрикса. И тут же постановлением суда ему было запрещено публиковать свои результаты, пока ребята из «Майкрософт» искали подтверждение. На Земле про это слышали все (кроме тебя, моя обворожительная Джули, размечтавшаяся о выгодных аферах).

Меня выпустили досрочно за примерное поведение, и я некоторое время болтался в Луна-сити, моя посуду в ресторанах. Моя карьера космолетчика, казалось, завершилась навсегда. Ни прав, ни желающих меня нанять, даже будь у меня права.

Но хорошему человеку удержу нет. Смена администрации на Луне открыла мне возможность вернуть себе права, ограниченные пределами внутренней части Солнечной системы. Устроил это мой тогдашний наниматель Эдгар Дуарте, владелец «Лунных туров», который решил использовать мою славу — ну, ладно, пусть сомнительную известность — для рекламы своего турбюро. Вот я и получил работу: возить туристов на дневные экскурсии до астероидов — унизительнейшее падение для первооткрывателя Эрикса.

Впрочем, я принял это с полным хладнокровием, так как давно убедился, что фортуна — последняя шлюшка, да и сама жизнь — порядочный бардак. Я человек не религиозный. Совсем нет. Уж если я во что-то и верю, так в то (вместе вроде бы с гностиками), что Сатана одержал победу над Богом, а не наоборот. И князь тьмы правит миром жестоко и губительно в полном соответствии со своей природой. Я знал, что нам нечего ждать, кроме случайностей и невезения во Вселенной, где все подтасовано против нас, и даже играющее нами божество нас ненавидит.

Однако, раз все подчинено случаю, время от времени происходит и что-нибудь хорошее, и тут вроде бы подфартило мне. Я возил своих туристов на дурацкие астероиды, спал в ночлежке, так как Дуарте платил мне гроши, не знал, куда деваться от скуки, и вот однажды получил письмо с Земли.

Письмо было написано на настоящей бумаге, не на тонюсенькой почти прозрачной дряни для факсов, а на плотной, матовой. Письмо послала организация, именовавшая себя «Первой Церковью Эрикса, Вселенского Понтифика Всего и Вся».

Грамота оказалась не шуткой, как я было подумал, но серьезным посланием группы, создавшей культ поклонения Эриксу.

Эрикс, извещали они меня, — это сверхчеловеческий принцип, который открыл себя тем, кто способен узреть внеземную божественность его формы и сути, и его явление было предсказано давным-давно на основании самоочевидной природы павшей души человеческой.

Они сообщили, что Эрикс теперь помещен в цитадели в сиэтлской Космической Игле, купленной для него «Майкрософт». И тысячи людей ныне ежедневно проходят перед ним в чаянии исцеления от своих недугов. И Эрикс помог многим. На счету Эрикса уже буквально тысячи чудес. В его присутствии все становилось лучше, начиная от машин (как первым обнаружил я) до человеческого разума (примером чему, я полагаю, служил сам автор письма).

После нескольких случаев такой же лабуды автор письма, некий мистер Чарлз Эренцвейг, наконец перешел к делу. Недавно до сведения Церкви дошло (он не упомянул, каким образом), что я — тот, кто нашел Тело Божества и доставил его человечеству. И за это мне будет воздана честь. Я уже несколько лет лишен соприкосновения с Источником. Мне отказали в славе, отвергли, когда мне следовало вознести хвалу (и я был того же мнения), и вынудили жить далеко от Земли, тогда как я должен был бы занять свое надлежащее место — Первооткрывателя Эрикса. Письмо вдобавок намекало, что я через первое соприкосновение обрел некоторую святость и как бы первородство.

Эренцвейг в заключение сообщил, что они купили для меня билет до Земли. Он ждет меня в «Америкен экспресс» в Луна-сити. Они будут крайне рады, если я прибуду в Сиэтл, как их гость, и все расходы берут на себя. Они обещали щедро вознаградить меня, если я приеду и поведаю им об обстоятельствах моей экспедиции на Алькемар, моего обретения Эрикса, о моих чувствах в дни моей близости к нему, и так далее, и тому подобное.

Приеду ли я? А как же! Луна-сити уже давно сидел у меня в печенках, а туристами и астероидами я был сыт по горло. Я с наслаждением сообщил Дуарте, куда он может засунуть свой космолет вместе с пассажирами, и вскоре отбыл на мою родную планету.

Через пару недель я уже был там.

Джули, не стану надоедать тебе своими впечатлениями от Земли после почти десятилетнего отсутствия. Все это и еще очень многое составляет часть моей стандартной лекции. Ее можно приобрести в форме книги и кассеты. Если хочешь, можешь ознакомиться с ней сама. (Но я знаю тебя, сокровище мое. Тебя же никто не интересует, кроме тебя самой, ведь правда?)

— Далтон! Как замечательно, что вы смогли приехать!

Эренцвейг, широкоплечий корпулентный мужчина, встретил меня буквально с распростертыми объятиями. С ним были еще двое. Одетые, как и он, в одно белое. Как я позднее узнал, белая одежда была одним из символов их культа.

В лимузине меня привезли в Обитель Эрикса — их храм и резиденцию на частном островке в Пюджет-Саунде. Мне устроили роскошный прием. Со мной носились. Это было очень приятно. Но только во всем, что говорил Эренцвейг и остальные, ощущались какие-то странные обертоны. То, что психологи называют подтекстом. Они знали что-то не известное мне и всему роду человеческому и просто лучились самодовольством.

На следующий день они привезли меня к Космической Игле для Обозрения, как это именовалось. Будто простые смертные, они приобрели билет (оплачиваемый фондом Эрикса, но иметь его было необходимо), затем были обысканы на предмет оружия, потом получили разрешение встать в очередь, которая тянулась вверх до помещения, где происходило обозрение. Они называли его Цитаделью. Меня могли бы провести и без очереди, но Эренцвейг решил, что мне будет интересно узнать, как это происходит.

Меня более чем удивило число калек в очереди. Слепые, больные раком и чем только еще. И все надеялись на чудесное исцеление. И многие, заверил меня Эренцвейг, сподобятся его.

Вероятно, выражение у меня было скептическое, так как Эренцвейг сказал:

— Это именно так. И вера здесь роли не играет. Свершается — и все. Другие религии все еще не могут решить, как относиться к нам. Эрикс бесспорно творит чудеса. Непрерывно. Ежедневно. Это ступень, которую описали наши пророки. Мы называем ее Милостью Последних Дней.

— Последних Дней? Что это должно означать? — спросил я.

— Боюсь, я не могу обсуждать с вами сокровенную доктрину, — сказал он с загадочным выражением лица.

— А почему? Я думал, вы считаете меня в числе основателей.

— Основателем, да, но не приобщенным к нашей религии. Вы открыли Эрикса, мистер Далтон, и за это мы будем вас всегда почитать. Но вы не верите в его сверхъестественную весть. И поэтому мы не открываем вам наши сердца и мысли.

Я пожал плечами. Что можно сказать, когда люди несут такую чушь? Ну и Эренцвейгу я ничего подобного говорить не стал. Он был ключом ко всяким благам для меня, и я не хотел его раздражать. Во всяком случае, пока. Во всяком случае, пока я не подыщу для себя чего-нибудь более подходящего.

Видишь ли, Джули, и думаю, ты это оценишь, я получил бесплатный билет на Землю, а теперь проживал в первоклассном курортном отеле. Но вот ни слова не было сказано про деньги… башли. Капусту. Презренный металл, вокруг которого весь мир вертится.

Я, однако, про него не заговаривал. То есть тогда. Я вроде как был уверен, что Эренцвейг и его товарищи намерены мне что-то предложить. В конце-то концов, без меня у них не было бы религии.

Я довольно много времени оставался в небольшом помещении, разглядывая Эрикса сквозь стекло. Они водрузили его на каменный цилиндр, тот самый, с которого я его снял. Тогда я не стал возиться с цилиндром и не захватил его с собой на Землю. Ну, и они отправили за ним на Алькемар специальную экспедицию. Помещение было оформлено под пещеру, в которой мы с Гомесом нашли его. Даже освещение было точно таким же. И они подстелили под него ткань, на которой он лежал там. И теперь Эрикс снова покоился на ней, красивый, как картинка, самый последний писк среди инопланетянских артефактов.

Я спросил у них:

— А кто же занимается исследованием ткани?

— Гильо. Да-да. Но наш фонд сумел воспрепятствовать разглашению его перевода и вернуть ткань. Она, как вы понимаете, принадлежит Эриксу. Она — часть его субстанции.

— Вам известно, что на ней написано?

— У нас есть на этот счет свои соображения.

— Ну, и?

— Если вы думаете, мистер Далтон, что я вам отвечу, то вы заблуждаетесь. Перевод будет предан гласности, когда настанет время.

— А когда оно настанет?

— Нам сообщит это сам Эрикс.

Ну, мы стояли там и смотрели, как одни бросают костыли, а другие вопят: «Я вижу!» — и всякую такую чушь. После чего они отвезли меня назад в Обитель Эрикса на действительно первоклассный банкет в мою честь. И вот после банкета Эренцвейг сделал мне предложение, как я того и ждал.

Мы расположились с сигарами и коньяком в сверхроскошном салоне. Сначала мы сидели там целой компанией — я, и Эренцвейг, и еще с десяток других, видимо, важных шишек в их организации. Затем все они ушли, будто по сигналу, и Эренцвейг начал:

— Вероятно, вы недоумеваете, мистер Далтон, какое все это может иметь отношение к вам.

— Да, этот вопрос мелькнул у меня в голове.

— Если я верно понял ваш характер, — продолжал Эренцвейг, — вы, я полагаю, будете не прочь получить деньги. Достаточно большую сумму. Или я слишком прямолинеен?

— Вовсе нет. Я всецело за прямые разговоры и веселое житье.

— Превосходно. Мы можем предложить вам и то, и другое.

— Веселое житье, — произнес я задумчиво. — Означает ли это наличные денежные знаки или мне заплатят религиозной монетой?

Эренцвейг улыбнулся.

— Мы прекрасно знаем, что вы неверующий. И отлично. От вас этого не требуется. Вас не смутит, если мы используем вас, как провокатора?

— Нисколько. За хорошие деньги — пожалуйста!

— Превосходно. Я ценю вашу откровенность.

— В таком случае вас не заденет, если я скажу, что считаю вашу веру в Эрикса собачьей чушью, раз уж на то пошло.

— Нисколько не заденет. Мы живем в новое время, мистер Далтон, и современная религия проверяется ее действенностью, а не тем, что она сулит. А религии вроде нашей обходятся без морали или этики. К божеству, подобному нашему, это не имеет никакого касательства. Эрикс, которого некоторые называют Великим Сатаной, более чем равнодушен к добру и злу, праведности и греховности. Он здесь ради одной цели. И только одной.

— И цель эта?

— Она станет всем ясна в свое время, — пообещал Эренцвейг. — Я предсказываю, что вы уверуете. И очень жаль, потому что мы потеряем жизнерадостного и циничного плута.

— Лестью вы ничего не добьетесь, — парировал я. — Если только не сопроводите ее кругленькой суммой. И не заботьтесь о девочках для меня. Такими частностями я займусь сам.

— Ах да, деньги! — воскликнул Эренцвейг. — Как вы восхитительно прямолинейны. Но я был к этому готов.

Он достал из внутреннего кармана бумажник, вынул пачку стодолларовых купюр и отдал мне.

— И это вся моя плата?

— Разумеется, нет. Мелочь на карманные расходы. Мы намерены заплатить вам гораздо больше, мистер Далтон.

— И что я должен делать?

— Просто беседовать с людьми.

— Лекции читать?

— Называйте это, как вам угодно.

— И что же вы хотите, чтобы я им говорил?

— Что пожелаете. Можете рассказывать, как вы нашли Эрикса. Но ограничиваться этим не обязательно. Расскажите им о себе. О вашей жизни. Поделитесь с ними вашим мнением.

— Да кому интересна моя жизнь?

— Интересным будет все, что вы скажете. В нашей религии, мистер Далтон, вы занимаете важное место.

— Я же говорил вам, что не религиозен.

— Это не редкость среди культовых фигур. Веровать люди начинают позднее. Но первые, те, кто стоял у истоков, вовсе не обязательно привержены вере. Очень часто бывает как раз наоборот.

— У меня есть место в вашей религии? Иуды, может быть?

— Не менее важное, но иное. Мы называем вас, мистер Далтон, Последним Адамом.

Что-что, а трепаться я всегда умел, и мне плевать было, называют они меня Последним Адамом или Первым Прохиндеем. Или Шестнадцатым Ллевелином, если на то пошло. Имя ведь просто еще одно вместилище для ходячей кучи дерьма, называемой человеком, ты уж извини. Но ведь ты всю жизнь слушала выражения и покрепче, а, Джули? Так говорили твой отец, твоя мать и все твои друзья. Сплошь богохульники, верно, куколка? И ты с самого начала знала, с самого что ни на есть начала, что в этом мире только одно имеет смысл: грести под себя, жить всласть и оставить напоследок благообразный труп. Мы же с тобой похожи, как две капли воды, Джули. Вот почему ты так меня любишь.

Ну, и когда я начал свои выступления в Сиэтле, то больше говорил про тебя, Джули. И начали меня спрашивать, кто такая эта Джули, по которой вы с ума сходите? А я всегда отвечал, что она девушка моей мечты, и она знает, как все обстоит на самом деле. То же самое я говорил девочкам и дамочкам, помогавшим мне коротать это время, а их хватало с избытком. Я же был знаменитостью, понимаешь. Я был Далтон, тот, который нашел Эрикса.

Благодаря Эренцвейгу и его компашке другие тоже начали сознавать всю мою важность. И платили мне много, и воздавали мне дань уважения.

— Мы намерены перекрыть все рекорды, поставленные вашей алчностью, Джон, — как-то сказал мне Эренцвейг. В шутку, я думаю. Но он это осуществил. Продолжал осыпать меня деньгами, а я продолжал покупать всякую всячину, и людей, и снова всякую всячину. Отводил душу, позволь сказать тебе. И до того все было у меня хорошо, что я довольно долго не замечал: все больше людей умирает.

Когда тебе хорошо, как было мне, то вроде и не видишь, что там происходит с другими. То есть поглядим правде в глаза: кто думает о других людях, когда надо кормить и ублажать себя? И как бы тебе ни было хорошо, всегда ищешь чего-нибудь получше, верно? Ну, я и не обращал внимания, что там творится вокруг. Я про нарастающую смертность. Конечно, огромная трагедия и все такое. Но я не мог не думать, что оно по-своему, по-жуткому, было к лучшему, потому что недвижимость дешевела. И, конечно, меня не слишком интересовало, отчего это происходило.

Очень многие винили Эрикса. Вот тебе люди в полный рост. Всегда винят кого-нибудь или что-нибудь. И даже ученые из тех, которые жаждут увидеть свою фамилию в газетах, утверждали, что Эрикс — живой организм неизвестного прежде типа. Долго пребывавший в анабиозе. А теперь активизирующийся. Послушать их, так Эрикс выделял вирусы с того самого дня, как я его нашел. Вирусы эти распространялись по миру, внедрялись в тела людей, не причиняя никакого вреда, не привлекая к себе внимания, хитрые такие паршивцы. Но не по доброте сердечной. А потому что этот эриксовский вирус выжидал — выжидал, пока не расползется по всей Земле, не перезаразит всех. А потом дал о себе знать, как бомба с часовым механизмом.

Она вовсю разыгралась, смертность эта. И, думается, я вовсю старался ее не замечать. Ведь если ты все равно умрешь, зачем заранее терзаться из-за этого? И вообще, я считал, что ученых ведь столько развелось: они что-нибудь да придумают. А нет!

В конце концов Эренцвейг втолковал мне, что происходит. И к чему это ведет. Навестил меня как-то утром. Откровенно говоря, выглядел он жутко — глаза налиты кровью, руки трясутся. Тут я подумал, что он заразился, и мне стало немножко не по себе. Если уж он заболел — такая шишка в Церкви Эрикса — значит, и я могу.

— Ну и видок у вас! Как у подогретого покойника, — сказал я ему. Какой смысл ходить вокруг да около?

— Да. Она меня поразила. Лихорадка Эрикса. И мне уже недолго остается.

— А ваш бог разве не сообщил вам, как исцеляться?

Эренцвейг покачал головой.

— Это не его путь.

— Так какой толк принадлежать к его церкви?

— Некоторые из нас считают, что знания дороже всего.

— Только не я, — сообщил я ему.

Тут Эренцвейг закашлялся. Жалко было смотреть. А потом снова заговорил:

— Я пришел сообщить вам перевод надписи на ткани, найденной с Эриксом.

— Весь внимание.

— Это предостережение. Написанное одним из последних живых существ, соприкоснувшихся с Эриксом.

— Давайте ближе к делу.

— В ней говорится: «Эрикс ненавидит человеческую жизнь. Он ненавидит всякую жизнь, чуждую ему. И не терпит другой жизни, кроме своей. Когда вы найдете Эрикса, это станет началом конца вашей расы». Я перевожу весьма вольно, вы понимаете.

— А чего тут понимать? — сказал я. — Похоже на одно из египетских проклятий.

— Да, несомненно. Но в данном случае — это чистая правда.

— Чудненько, — сказал я саркастически, так как Эренцвейг зачитал смертный приговор не только себе, но и мне. Но, черт, я же никогда не рассчитывал, что буду жить вечно. — Так что теперь? Маска Красной Смерти. Только во всемирном масштабе?

— Примерно так, — сказал Эренцвейг.

— И давно вы это знали?

— Довольно давно. Все исповедующие веру в Эрикса знали. Нам сказал сам Эрикс.

— И каким образом? Передача мыслей на расстоянии?

— Сны. Пророческие сны. И мы приняли то, что он сказал нам, и нашли, что это хорошо. Видите ли, только справедливо, что Эрикс не терпит иной жизни, кроме своей.

— Ну, это понятно, — согласился я. — Мне и самому нравится, когда есть, где развернуться.

Эренцвейг наклонил голову и ничего не сказал. Наконец я спросил его:

— Ну, и что дальше?