Человек за бортом Шекли Роберт

Проклятое солнце! Есть люди, к которым загар пристает сразу, они никогда не обгорают на солнце. Но для Деннисона это было самой настоящей пыткой – солнце обожгло его точно так же, как если бы он облился кипятком или поджарился на раскаленной докрасна сковородке. Ему приходилось видеть, как люди теряли сознание от солнечных ожогов. Это, как правило, сопровождалось обезвоживанием организма и потерей жизненно важных солей. От сильного солнечного ожога запросто можно умереть, если поражена большая поверхность кожи. Да, от этого можно умереть – точно так же, как от любого другого ожога!

Годы, проведенные в тропиках, не прошли даром, и Деннисон знал, сколько ему надо, чтобы обгореть. И, надо же – днем он замечал все опасные признаки – головную боль, озноб, да и само по себе покраснение кожи. Замечал, но не внял предупреждению и ничего не сделал, чтобы как-то с этим справиться. Он ничего не сделал, боясь уйти со своего наблюдательного поста, и тем самым навлек на себя еще большую опасность.

Страшно хотелось пить.

А внизу, в каюте, был полный бак прохладной питьевой воды. И баночка с кремом, приятным мягким кремом, которым можно смазать горящее лицо, обожженные чуть ли не до волдырей плечи, руки, шею...

Но Деннисон не мог сходить за кремом. Только не сейчас, когда совсем рядом с яхтой болтается на воде капитан Джеймс, выжидая своего часа, готовый в любую минуту попытаться отвоевать корабль. И как бы плохо ни было Деннисону, Джеймс вряд ли чувствует себя лучше, проплавав пять часов в воде. Когда Джеймс умрет, его яхта и две с половиной тысячи долларов достанутся Деннисону. И бак с водой тоже будет его, и баночка с кремом от ожогов. Он сможет вволю выспаться, и весь этот жуткий кошмар закончится, развеется, как дым.

С заходом солнца подул легкий бриз, по волнам пошла рябь. Бриз дул с кормы, и Деннисон вытравил шкот так, чтобы грот-рей был почти под прямым углом к корпусу яхты. Парус тихо зашелестел и наполнился ветром.

Джеймс подплыл к грот-рею, который нависал почти над самой водой, и ухватился за него одной рукой. Под весом капитана кеч накренился, и Джеймс смог дотянуться до рея и второй рукой.

Деннисон оторопел. Конец грот-рея был теперь в воде, сам рей изогнулся дугой у самой мачты и затрещал. Джеймс пытался перекинуть ногу через рей, извиваясь под ним, словно гигантская медуза.

Встряхнувшись, Деннисон открепил грот и потянул рей на себя, с повисшим на конце капитаном. В другой руке Деннисон сжимал верное копье-багор. Но как только он изготовился для удара, Джеймс соскользнул с грот-рея и шлепнулся в воду.

Проклятье! Реи слишком близко от воды. Придется их подтянуть... Но так кеч сможет идти только в крутой бейдевинд.

Паруса затрепетали под легким ветерком. Деннисон установил их круто к ветру и закрепил. Кеч резко дернулся и двинулся с места. Наконец он пошел! Но где же этот чертов Джеймс?

Капитана не было видно ни справа, ни слева, ни за кормой. Деннисон побежал к носу корабля, прислушиваясь, как позади сердито хлопает парусина. «Канопус» шел в крутой бейдевинд. Добежав до носа кеча, Деннисон перегнулся через поручень. Никого. Куда же подевался Джеймс?

Тут послышался глухой удар о нос кеча с подветренной стороны. Перегнувшись посильнее, Деннисон увидел, что учинил капитан.

Бушприт яхты был почти шести футов длиной. Чтобы противодействовать натяжению парусов, бушприт с обеих сторон удерживали толстые просмоленные тросы – ватер-бакштаги, которые тянулись от конца бушприта до металлических колец, закрепленных на бортах у самой ватерлинии. Эти тросы можно было подтягивать сильнее или ослаблять с помощью раксов – особых передвижных железных скобок. Ватерштаг, прочный металлический трос, скреплял бушприт с форштевнем – передней частью киля, выступающей в носовой оконечности судна. В поперечном направлении ватер-бакштаги были растянуты под углом на длинной металлической балке, балансире, которая таким образом перераспределяла натяжение тросов.

Все вместе это образовывало некую полую пирамиду. Так вот, Джеймс ухитрился забраться внутрь этой пирамиды. Он протиснулся в треугольное пространство между балансиром, правым бортом и ватер-бакштагами. Левой рукой капитан обхватил балансир, правой уцепился за тросы. Таким образом, он надежно устроился в самом основании полой пирамиды. Голова и плечи капитана оказались над водой.

Деннисон грязно выругался, ухватился левой рукой за поручень и перегнулся вниз через борт, с багром, зажатым в правой. Не дотянуться! Крутые обводы бортов надежно защищали капитана. Деннисон перегнулся еще ниже и сделал выпад своим «копьем».

Джеймс быстро подтянулся на тросах и сумел схватить багор, который Деннисон ткнул вниз слишком уж неловко. Деннисон попытался вырвать свое оружие, но он тянул вверх, а капитан – вниз, и сил у Джеймса было поболе. Капитан резко дернул багор на себя, чуть не стянув Деннисона за борт.

Но капитан, подвешенный между тросами и балкой, не мог вытянуть багор далеко, негде было развернуться. И Деннисон, который по-прежнему сжимал конец багра, поудобнее перехватил поручень и снова потянул на себя. И тут капитан выпустил свой конец багра, и даже подтолкнул его.

Рукоятка багра ударила Деннисона в живот. Деннисон не удержал равновесия и откинулся назад, зацепился за брашпиль и упал на палубу, стукнувшись при этом головой. Все исчезло, погрузилось во тьму. Уши наполнил высокий, тонкий звон. Деннисон боролся изо всех сил, не позволяя себе потерять сознание. Он тряс головой, как раненое животное, а часы где-то в голове неумолимо отсчитывали секунды.

Наконец, ему удалось кое-как подняться на четвереньки. Багор лежал поперек брашпиля. Деннисон дотянулся до багра и, опираясь на него, поднялся на колени, потом встал. Ноги подгибались, его трясло.

Почему капитан до сих пор не забрался на судно?

Перегнувшись через поручень, Деннисон понял, в чем дело. Крутой изгиб бортов яхты, который защитил капитана от ударов багра, теперь обернулся против него. Джеймс пытался пробраться наверх по промежутку между балансиром и ватер-бакштагами штирборта, но у него мало что получалось. Увидев Деннисона, капитан оставил свои старания и устроился на прежнем месте – внизу, между бакштагами и балансирами.

Деннисон примерился, сделал ложный выпад, потом ударил сильно и точно, целясь капитану в голову. Джеймс нырнул, и подобрался поближе к борту, где багор был ему не страшен. Деннисон перегнулся сильнее и снова ткнул багром. А капитан еще сильнее прижался к борту.

Наконец, Деннисон понял, что так он капитана не достанет, и оставил эти попытки. Все равно, Джеймс никуда не сможет деться, пока висит там, у самого борта. Чтобы выбраться оттуда наверх, ему пришлось бы немало попотеть, и это заняло бы какое-то время. И если он выпустит из рук тросы, за которые держится, то рискует остаться позади яхты – ветер пока дует, и кеч не стоит на месте.

Снова тупик.

На западе солнечный диск коснулся линии горизонта. Облака сгустились, восточная половина неба погрузилась в сумерки. Пять тридцать пять. Закат.

5.

Деннисон смотрел, как солнце погружается в море. «Я должен думать, – внушал он себе. – Я должен, действительно должен! Черт бы побрал эту жажду, ожоги, горячку, головную боль, слабость и все остальное. Я должен думать, невзирая ни на что. Я должен думать, или мне конец!»

Но думать было трудно. Выбраться из сложившейся ситуации будет нелегко, это он понимал. Джеймс вцепился в яхту мертвой хваткой и сдаваться не собирался. Но капитан торчал в воде больше шести часов. Его силы уходят. Он не сможет взобраться на палубу, пока Деннисон следит за ним и не теряет головы.

«Но, – подумал Деннисон, – мне, наверное, стоит перейти к более активным действиям. Покончить с Джеймсом раз и навсегда. Он никуда не может деться из-под носа яхты. Одной рукой капитан держится за трос, другой за балансир. Он практически не может сопротивляться. Следует учесть и тот факт, что у него есть нож, подвешенный на ремешке к поясу. Коротком ремешке. Неудобно в драке.

Да ведь я могу обвязаться веревкой, прикрепив ее к бушприту, и подплыть к нему с моим собственным ножом! Боже, надо было так и сделать с самого начала! Неожиданно прыгнуть ему на голову, и искромсать на куски. Наверняка Джеймс не успел бы даже достать свой нож. А даже если бы и достал, перед ним встал бы выбор: держаться за балансир или драться. Пара взмахов – и ему конец. Может, и мне немного достанется, какая разница?»

Деннисон кивнул своим мыслям. Чертовски хороший план. Но нет смысла приступать к нему немедленно. Обдумывая все детали, Деннисон обнаружил, что ему не обязательно вступать в рукопашную с капитаном. Есть более безопасный способ.

Если он повернет яхту на сто восемьдесят градусов и пойдет навстречу ветру, неважно в каком направлении, лишь бы она продолжала двигаться, Джеймс окажется прикован к своему убежищу, распластанный на носу, а передвигаться сможет только с большим трудом. Ослабевший и усталый, вымотанный до предела, капитан вынужден будет бороться только за то, чтобы удержаться на плаву, чтобы не дать захлестывающим волнам укрыть его с головой. Усилия, направленные на то, чтобы держаться и дышать, ослабят его еще больше. И возможность вскарабкаться на палубу отпадет сама собой.

Через час остатки сил покинут Джеймса. Его хватка ослабнет, волны сомкнутся над его головой. Возможно, он решится на последнюю отчаянную попытку поднятся на борт. Потом конец.

Несомненно, это лучше, чем бросаться в воду и вступать в драку с отчаявшимся человеком.

Только бы ветер не утих!

Деннисон встал и повернул кливер. Кеч навалился на левый борт. Деннисон побежал на кокпит и вытравил несколько футов грота-шкота и фока-шкота. Повернул штурвал направо и поспешил обратно.

Сработало! Грот натянулся и заставил кеч пойти навстречу ветру. Закрепленный стаксель не позволял носу яхты подниматься или уклоняться от прямого ветра. Кеч плыл сам, безо всякого управления. Конечно, далеко не на полной скорости, но без остановок.

Деннисон сел на крышу рубки, лицом к носу. С наступлением вечера ему полегчало. Он смотрел на закат, наблюдая, как ярко-алые и пурпурные облака постепенно бледнеют, окрашиваясь в оранжевый, а потом и в серый цвет. Чувство покоя снизошло на него, покоя и безмятежности.

Внезапно он вздрогнул и посмотрел на восток. Небо было темно-синим, а у горизонта почти черным. Когда он повернул голову на запад, последние яркие краски гасли на вечерних облаках. Верхний краешек солнца погрузился в море. В небе воцарились сумерки, показались первые звезды.

Наступает ночь! Всю безмятежность Деннисона как рукой сняло. Одинокий, дрожащий от ночной прохлады, он осознавал, что дело не сделано. Он прохлопал, проворонил, забросил дело, которое нужно было завершить за день. Теперь уже ночь.

Боже, как он мог докатиться до такого? Какому самообману он поддался? Как он мог упустить дневное время, пока светло? Растратить на ерунду?

Весь день, с обеда до заката, он держал в руках свой единственный шанс. Теперь настала ночь. И тьма, понял Деннисон, станет союзницей капитану.

6.

В шесть пятьдесят пять сумерки уступили место ночной тьме. Небо было черным, звезд не видать. А луна? Где же луна?

Деннисон вспомнил, что прошлой ночью луна была полной. Но он не знал, какая из фаз луны будет следующей. Три четверти? Или вообще никакой луны?

Если луна ему не поможет...

Тут он увидел луну, в фазе на три четверти, вынырнувшую из-за пелены облаков. Ее холодный свет коснулся невысоких волн, и до самого горизонта, на восток, пролегла по океану лунная дорожка. В тусклом лунном свете Деннисон смог разглядеть детали палубы и рубки, мачты, черные на фоне пасмурного неба, окинуть взглядом замысловатую паутину фалов и вант. Он обозрел всю яхту в мертвенном, пугающем свете луны, но не увидел ни руки, ухватившейся за поручень, ни темной массы тела за бортом.

Луна была союзницей Деннисона.

Но сила и верность этой союзницы представлялись сомнительными. Время от времени рваные облака закрывали лик луны, тогда кеч погружался во тьму, а Деннисон – в пучину тревоги. Далеко на юге сплошным покрывалом громоздились тяжелые облака. Они уже накрыли треть неба, закрыв собой звезды, и теперь грозили погасить луну.

«Мне нужен фонарик! Но для этого придется спуститься в каюту.

Ну и что? Нечего увиливать! Раз начав, я не отступаю, я уверен и спокоен. В трудной ситуации я быстрее соображаю. Сейчас я спущусь в каюту, найду фонарик и напьюсь воды».

Деннисон не двинулся с места. Он думал о человеке под яхтой, распластанном на корпусе судна. Джеймс наверняка услышит, как он будет спускаться в каюту. Возможно ли рисковать ради такой безделицы, как фонарик?

Лучше уж выждать. Пусть он первый совершит ошибку.

Полно, да человек ли цепляется за яхту?

Конечно, человек, успокоил себя Деннисон. Не время бросаться в мистику.

Его пробирала дрожь от ночной прохлады, хотя все лицо просто пылало. Жар и озноб, перегрелся на солнце. Только горячки ему и не хватало. Он должен думать, и думать быстро. Не забывай, что капитан Джеймс торчит под кечем, цепляясь одной рукой за трос, другой за балансир, в ледяной воде, полумертвый от усталости, жажды, голода и отчаяния...

Этот ублюдок, должно быть, еле жив. А может, он уже умер!

Деннисон с минуту рассматривал этот вариант, но потом отбросил. Джеймс продемонстрировал неистовую волю к жизни. Он до сих пор жив, жив и готов к борьбе. Капитан был настоящим зверем, способным пройти огонь, воду и медные трубы, и остаться в живых.

И я такой же, – сказал себе Деннисон. Вся моя жизнь служит тому доказательством. Я успел побывать в жутких переделках. Просто жутких. Любой другой на моем месте уже откинул бы копыта. Но не я.

Просто я не придавал этому особого значения. Джеймс, наверное, считает меня неудачником. Я прямо слышу, как он думает: «Этот болван провалил простенькое убийство, так же, как все в своей жизни».

Нет, ты ошибаешься, Джеймс! Что ты знаешь о моей жизни? Ты ничего не понял в моей жизни, а уже успел составить мнение – за каких-то два дня. Ты должен хорошенько узнать человека прежде, чем выносить окончательное суждение о его характере и возможностях. Но даже тогда можно ошибиться.

Ты видел меня в определенных обстоятельствах на Сент-Томасе, и решил, что такой я и есть. Чепуха! Иногда обстоятельства сбивают человека с ног, это правда. Я сам был разбит вдребезги на Сент-Томасе. Ты увидел лишь часть меня – грязного, небритого, хитрого и лживого бродягу. И ты решил, что это – весь я: вечный бродяга, неизменно безденежный, возможно, озлобленный жизнью. Простой бродяга, всего-навсего. Ныне и присно. И во веки веков.

Ты не прав, и твоя ошибка вышла тебе боком. Где ты сейчас? В воде. Люди не похожи на глыбы мертвого гранита, Джеймс. Они как вулканическая лава, они изменяются, всегда в движении. Обстоятельства и стремления формируют их, и опять сминают, снова и снова. Ты меня совсем не знаешь, Джеймс! Но ты узнаешь.

Ты думаешь, это мое первое убийство? Свое первое убийство я совершил в Корее...

7.

...в 1946 году. Я был в роте «Лисы» тридцать второго пехотного полка. Наша рота занимала небольшую высоту, защищая город Кейсонг. Может, ты помнишь Кейсонг? Он располагался на одном из путей наступления на Южную Корею, и в 1950-ом году северокорейская армия ворвалась в город за несколько часов и через день-два пошла дальше, на Сеул.

Но это произошло много раньше. В 1946 году, через год после второй мировой. Наша наполовину поредевшая рота защищала ключевой отрезок тридцать восьмой параллели. У нас было две сторожевых заставы и три дорожных контрольно-пропускных пункта. Мы удерживали железнодорожную станцию и территорию размещения нашей роты. И охраняли домик офицеров и сортир.

Я всегда был человеком сдержанным, молчаливым, и некоторые – такие, как Эррера, – считали это трусостью. Но вскоре они узнали разницу. Я неплохо разбирался в боксе. И в те дни я весил на двадцать фунтов больше. Ты бы не узнал меня тогда. Лишний вес шел за счет мускулов, накачанной груди и рук. И мускулы были еще те. Эти ротные болваны вскоре научились держаться от меня подальше.

Ты хочешь знать, что формирует и определяет человека? Стресс, вот что. Стресс, и давление, и высокая температура. Эти силы закаляют мужчину, словно кусок металла. Возможно, наследственность и окружение и определяют, из какого металла ты сделан, но то, что придает тебе форму, придает тебе индивидуальность и глубину – это горн, в котором жизнь плавит тебя и выковывает твою суть. Подобный опыт приходит рано или поздно, но приходит непременно.

Это я понял в Корее. Она была гигантской шлифовальной машиной. Те, кто посильней, обрели там форму и твердость характера. Кто послабей, неудачники и отбросы, одним словом, фуфло, были разнесены в пух и прах.

Выдержи или сломайся. И сломавшихся было немало. Я до сих пор помню Эдди Трента, который продавал все свое казенное барахло на крытом рынке Кейсонга, чтобы купить яйца, орехи, яблоки, или несколько баночек консервированной солонины из Австралии. Он был из тех, кто сломался. Еще был один, бывший десантник, по имени Доджельд. Он влюбился в местную шлюху, которую все звали Чернушка, и которая оказывала услуги всей роте. Она ничем не отличалась от остальных корейских шлюх, но Доджельд захотел жениться именно на ней. Одним прекрасным утром он привел ее, держа за руку, к старшему офицеру и сказал: «Сэр, мы с этой девушкой решили пожениться». Его отправили первым же кораблем домой по состоянию здоровья, и последнее, что я о нем слышал – что его заперли в психушке. Он оказался слабаком.

Я могу рассказать еще кучу таких историй. О Моргане, который умудрился подцепить новую и неизлечимую форму сифилиса, невзирая на все предосторожности, от девчонки, которая, как он клялся, была девственницей. Или о Беркенхорсте, который задрых на страже, на заставе. Красные нашли его и убили. Потом они кастрировали его и засунули яйца ему в рот. Или о Муччио, который всегда курил, когда дежурил у порохового склада, и однажды взлетел на воздух.

Все они оказались слабыми. Они не сумели выплыть и утонули. Потерянные люди, потерянные возможности. Корея делает из тебя человека, или ломает тебя.

Но вернемся к истории, как я совершил свое первое убийство. Это случилось ночью, в середине февраля, когда стоял зверский мороз. Я охранял контрольно-пропускной пункт номер двенадцать, сидел в маленьком домике возле грязной дороги. В пятидесяти ярдах впереди находился разрушенный мост, который отмечал нашу границу на тридцать восьмой параллели. Мы должны были проверять шныряющих туда-сюда фермеров и допрашивать немногочисленных японских эмигрантов, которые пробирались на юг из Манчжурии и Северной Кореи.

В ту ночь со мной на посту был Томми Гаррисон. Мы сидели на деревянных скамьях, нос к носу, а между нами теплилась печурка. Томми писал письмо своей девушке, а я листал юмористическую книжку. Все было спокойно. Красные не казали носа со своей стороны уже две недели.

Внезапно послышался ружейный огонь. Пуля пробила стену нашего домика в двух футах надо мной и просвистела в нескольких дюймах от головы Томми.

Я сразу же упал на пол. Томми глядел на меня, открыв рот.

– Ложись! – заорал я.

Он рухнул на пол. Еще пара пуль пронизала наше укрытие. Я схватил винтовку и разбил лампу.

– Господи, – сказал Томми, – Господи, Боже мой! Деннисон, что это? Началась война? Что нам теперь делать?

– Спокойно, – ответил я. Растянувшись на полу, я подтащил полевой телефон. Глухо! Позже я обнаружил, что линию перерезали.

– Что нам теперь делать? – спросил Томми.

– Выбираться из этой развалюхи, – сказал я. Кто-то начал стрелять из автомата и выстрелы слышались все ближе.

Я выполз из домика, сжимая свою М-один, Томми за мной.

– Давай налево, – сказал я. – Вокруг дома. Не поднимайся и целься по вспышкам выстрелов.

– А ты?

– А я поползу направо, вокруг цистерны из-под солярки.

Томми исчез в темноте. Я передернул затвор и снял винтовку с предохранителя. Укрывшись за цистерной, я принялся всматриваться в темный склон холма, за которым начиналась Северная Корея. Время от времени там вспыхивали огоньки выстрелов. Похоже, оттуда стреляли три-четыре винтовки и один автомат.

По прикидкам, они стреляли ярдов со ста. Горло у меня пересохло, глаза прямо-таки лезли из орбит, пытаясь разглядеть во тьме какую-нибудь цель. Может, я и испугался, но тогда мне некогда было задумываться над такими вещами.

Красные попадали в цистерну довольно часто. Я отполз оттуда и двинулся к пню от какого-то большого дерева. Начал выцеливать по вспышкам одного из красных, потом решил не спешить. Томми открыл пальбу.

Он выпустил всю обойму, целясь в темноту, и, конечно, ни в кого не попал.

Я выбрал себе целью один из ближайших огоньков и выстрелил два раза.

Я попал, потому что услышал, как он закричал. Он кричал, наверное, секунд пять, потом захрипел и стих. Я знал, что он мертв.

Я выпустил оставшиеся патроны, стараясь попасть в автоматчика. Вряд ли я попал – наверное, он сидел в укрытии. Я вставил еще одну обойму в мою М-один, но выстрелы с той стороны утихли. Красные прекратили огонь и отошли.

Все закончилось. Рядом застонал Томми, и я сперва решил, что он ранен. Но он просто испугался до посинения. На мгновение его перестало трясти, и он спросил:

– Они ушли?

– Думаю, да.

– Господи!

– Перезаряди, – посоветовал я. – На всякий случай.

Я поставил винтовку на предохранитель, а сам анализировал свои ощущения, ведь я только что убил человека.

Такие дни либо делали из тебя мужчину, либо ломали...

8

Деннисон размышлял, сидя на крыше рубки. Кеч мягко покачивался на волнах. Воспоминания о Корее потускнели, на смену пришли головокружение и тошнота. Он вцепился в багор и не выпускал его, пока приступ не миновал. Потом Деннисон потрогал пояс, чтобы убедиться, что нож на месте. Человек за бортом не подавал признаков жизни.

Сколько же времени он просидел на крыше рубки, вспоминая о Корее?

Часы показывали две минуты восьмого. Прошло уже полчаса с той минуты, как он решил спуститься в каюту и попить воды.

Но он чувствовал, что время было потрачено не зря. Он оживил другую часть себя – солдата, который прошел Корею и умеет действовать, не раздумывая. Именно таким он и был – и тогда, и теперь. Тот бродяга с Сент-Томаса семь часов волынил, не решаясь что-либо предпринять. Настало время дать стрелку из Кейсонга завершить начатое дело и избавиться от Джеймса раз и навсегда.

Это же проще простого, он весь день это знал. Стоит только спуститься вниз и завести мотор, и он может плыть со скоростью шесть узлов. Кеч поднимет волны выше ватерлинии, где болтается сейчас Джеймс, и тот захлебнется или его смоет волной к чертовой бабушке.

Вся загвоздка в том, чтобы запустить мотор.

Деннисон снова припомнил все необходимые шаги. Вниз по трапу, отцепить сходни, подключить аккумулятор, открыть бензиновый и водяной вентили, отыскать заводную ручку и выбраться наверх, чтобы запустить двигатель. Итого, он провозится внизу пять минут. Джеймсу представится прекрасная возможность выбраться на палубу и всадить нож ему в спину, пока он возится с мотором. Риск велик. А если немного подождать...

Нет! Черт, больше никаких проволочек. Вспоминая Корею, Деннисон ощутил прилив мужества и уверенности в себе. Он ведь тогда сумел нажать на курок, пойти на риск! Разве он изменился? И тогда и сейчас он вполне способен собраться, выработать план и придерживаться его, сражаясь не на жизнь, а на смерть. Такой уж он человек.

Внезапно ему стало легко. Несмотря на жар и озноб, Деннисон знал, что именно ради таких минут стоит жить. Эта опасная неопределенность и есть приключение. Для такого дела нужны люди определенного склада. Как он мог позабыть, что он как раз такой человек? Как он позволил себе скатиться до уровня болтливого бродяги?

Он сейчас же отправится заводить мотор!

Но сперва он обезопасит себя от всяческих сюрпризов, насколько это возможно.

– Джеймс? – тихо позвал он, перегнувшись через борт.

Никакого ответа.

– Капитан Джеймс?

На этот раз в ответ слегка хрюкнули. Деннисон нагнулся чуть пониже и разглядел бледное пятно лица.

– Джеймс, – сказал Деннисон, – ты можешь отцепиться и покончить с мучениями. Я сижу здесь, на носу. И буду сидеть. И не уйду, пока ты не потонешь.

Тишина.

– Я только надеюсь, – продолжал Деннисон, – я действительно надеюсь, что ты высунешь свою башку над бортом. Потому что, кэп, я сразу же ее отрежу.

Никакой реакции. Деннисон присел на крышу рубки, прислушиваясь. Ничего не произошло. Он тихонько встал и двинулся к каюте. Затем внезапно остановился.

А если Джеймс заговорит с ним, что-нибудь предложит, а я не отвечу? Тогда капитан приподнимет осторожно голову, увидет, что меня нет, и вылезет на палубу!

А может, вообще не стоит с ним болтать? Молчание значительнее любых слов.

Деннисон постарался обезопаситься:

– Это мое последнее слово, кэп. Мне плевать, что ты скажешь, плевать, что ты спросишь. Я не намерен отвечать. Точка, кэп.

Ни ответа, ни привета. Не слишком ли он разболтался? Не догадался ли капитан о его плане? Может, он зря говорил все это?

«Наверное, – подумал Деннисон, – лучше посидеть немного, не двигаясь, и последить за бортом. Не стоит оставлять открытой спину. Этому меня научила армия.

Сейчас семь восемнадцать. Я подожду до семи тридцати».

Подняв глаза, он увидел, что луна стоит почти у него над головой. Ветер снова утих.

До часа «Х» осталось двенадцать минут. Ожидать всегда тяжело, но я знаю, что такое ждать, и что такое действовать. Всего несколько минут, чтобы быть уверенным, а затем я спущусь вниз и заведу мотор. Ожидание перед делом – самая трудная на свете штука, но я справлюсь. Как когда-то. Тогда, на Туамото, было еще хуже. Я...

9.

...сидел у себя в хижине и читал книгу, когда они пришли за мной. Я увидел страх на их лицах. Старый Оено, вождь, был с ними. Значит, что-то стряслось.

Это было на острове Йа-Хики, на юго-восточных Туамото. Небольшой клочок земли, окруженный коралловыми рифами. Население около семидесяти пяти человек. Ресурсы – кокосовые пальмы, хлебные деревья, овощи, рыба и жемчуг. На архипелаге Туамото искали именно жемчуг. Некоторые жемчужины вполне ничего, хотя, конечно, не сравнить с теми, которые вытаскивали со дна Персидского залива.

Но я оказался там не из-за жемчуга. Собственно, я совсем не собирался туда заходить. Я вел свой тендер из Вальпараисо на Таити, и наскочил на рифы. Лично для меня Опасный архипелаг вполне оправдал свое название. Течение занесло меня на кораллы так быстро, что я и опомниться не успел. А могло быть и хуже. Я все-таки снял свой тендер с рифов, но в днище зияла приличная дыра. Я откачал воду и продолжал плыть, пока, наконец, не добрался, полузатопленный, до первого же острова. Это был Йа-Хики.

Я вытащил тендер на берег, заштопал его, но плыть дальше мне расхотелось. Остров был небольшой, но прекрасный, и практически не испорченный цивилизацией. Полинезийцы оказались людьми милыми, простыми и великодушными. На борту у меня была небольшая библиотека – Шопенгауэр, Ницше, Толстой и всякое такое. Эти книги утоляли все мои интеллектуальные потребности. Я работал кем-то вроде кузнеца, ковал крючья для рыбной ловли и ножи из разных обломков железа, какие только были на острове. У меня не было постоянной женщины, как-то сердце ни к кому не лежало после Джейни. Но вокруг меня постоянно вилась стайка любопытных полинезиек. Туземки в этих вопросах так милы, и ведут себя так непосредственно...

В местном обществе я занимал весьма почтенное положение. Туземцы считали, что у меня есть «мана» – что-то вроде колдовской силы. Это их заблуждение обычно здорово мне помогало, но на этот раз едва не стоило жизни.

Старик-вождь рассказал, какая беда у них стряслась. Похоже на то, что в прибрежных водах завелась акула и стала пристально интересоваться ныряльщиками – ловцами жемчуга. Такое не раз случалось и прежде, и туземцы придумали надежный способ борьбы с этим. Но на этот раз акула была не простая, не такая, как остальные акулы – так сказал мне вождь. Эта акула не кружила вокруг человека, примериваясь, а сразу нападала. Это – акула-людоед. Хуже того, на голове у этой акулы виднелись три белых отметины. Никто и никогда не встречал раньше акулы, похожей на эту. А значит, это – акула-призрак.

Я попытался было объяснить, что существуют сотни вполне естественных способов, какими акула могла заработать эти белые отметины, но туземцы и слушать не хотели. Это акула-призрак, и все тут. И ни один обычный человек не сможет ее убить. И либо им придется прекратить ловлю жемчуга, пока акула снует поблизости – и нападает на ныряльщиков, либо кто-то должен выследить и убить эту акулу.

Но акулу-призрак способен убить только человек, у которого очень сильная «мана». А на всем острове достаточно сильная «мана» только у старика-вождя и у меня.

Вождю было уже за шестьдесят, у него отросло огромное жирное пузо, и времена, когда он нырял за жемчугом, давным-давно миновали. А вот я как раз прекрасно годился для этой опасной работенки. Туземцы свято верили, что я, безусловно, сумею ее проделать, и моя «мана» от этого вырастет вообще дальше некуда. Ну, если, конечно, я не захочу, то придется попробовать старому вождю.

Так что, на самом-то деле, выбирать мне не приходилось. Этот пузатый старик здорово выручил меня, когда я вел свой продырявленный тендер среди рифов. И я готов был скорее умереть, чем послать его на растерзание к этой чертовой акуле. И я сказал, что согласен.

Они обрадовались, как дети малые. А мне было о чем задуматься, когда я пристроил нож за набедренной повязкой и надел маску ныряльщика. Об акулах написано много всякого – они-де и чудовища, и грязные трупоеды, и до смешного трусливы, и – королевы глубин. Как говорится, выбирай на вкус. Неважно, какими там на самом деле бывают эти акулы, но вряд ли кому понравится идея порадовать закоснелую акулу-людоеда наживкой из самого себя. Может, вы и представляете, теоретически, какими должны быть акулы. Но теория и практика – совершенно разные вещи. Я знал одного охотника, который вышел против тигра-людоеда с одним только копьем. Это было в джунглях Непала. Ему казалось, что это будет неплохое развлечение, он подробно описывал нам, как именно и что за чем следует в таких случаях делать. Жаль, бедняга не дожил, чтобы рассказать, что же у него пошло не так, как должно бы. Сейчас я почувствовал себя в его шкуре.

Мы проплыли на каноэ до внешнего круга рифов, за нашими спинами ветер шелестел листами пальм. Перебросили через борт кусок свинины и принялись ждать. Гребцы удерживали каноэ на одном месте и следили за водой. Я смотрел на небо. Никогда еще оно не казалось мне таким прекрасным, а чистый воздух – таким пьянящим. Мне хотелось вобрать все это в себя прежде, чем я погружусь в пучину моря.

Сначала я даже обрадовался, что акулы нет не месте. Потом ожидание превратилось в сущее мучение. Мне представлялось, что я ожидаю, когда меня поведут на казнь. Вы радуетесь, что палачи еще не пришли. Потом вы начинаете волноваться. Наконец, вы не находите себе места, мечтая, чтобы все поскорее закончилось.

Акулы все еще не было. Солнце садилось, и туземцы совсем уже собрались перенести сражение на следующий день.

И тут мы ее увидели! Около двенадцати футов длиной, с тремя белыми отметинами на торпедоподобной голове, она скользила под водой, бесшумная, как смерть. Акула-призрак!

Я проветрил легкие, поплевал в маску, протер ее и надел. Сжимая в руке нож, я прыгнул в воду.

Акула понеслась ко мне, двенадцать футов плавающей смерти. Я ждал. Она описала круг, я постепенно поворачивался, держа нож направленным на нее. Я начал медленно погружаться, акула за мной, кружась на уровне моей головы.

Сегодня она была осторожной. Противостояние продолжалось секунд тридцать. У меня уже заканчивался воздух. Я понимал, что вскоре придется всплывать, чтобы отдышаться. Когда я это сделаю, акула откусит мне ноги. Мне надо прикончить ее сейчас.

С разрывающимися легкими я ринулся к ней. Она отплыла подальше. Оставаться под водой дольше я не мог, мне нужен был хотя бы глоток воздуха. Я начал подниматься. И тогда она бросилась на меня.

Пузырьки воздуха вырвались из моего рта, когда эта черно-серая убийца перевернулась кверху брюхом и двинулась ко мне. Я отчаянно забил руками по воде, и она проплыла мимо, сдирая с меня кожу своей шкурой, похожей на наждак. Когда рядом со мной возникло ее незащищенное брюхо, я всадил в него нож и распорол его почти до хвоста.

Это все, что я запомнил. Пришел в себя, когда гребцы втаскивали меня в каноэ. Я лежал на носу, а за кормой волочился труп акулы-призрака. Островитяне вопили, как сумасшедшие, и хлопали меня по спине. Я знал, что вечером они устроят грандиозное празднество...

10.

Деннисон размышлял, сидя на крыше рубки. Кеч мягко покачивался на волнах.

Он поднял голову и посмотрел на часы. Двенадцать минут девятого! Боже, он проторчал здесь сорок пять минут! Точно, у него горячка. Он сидит и бредит о Йа-Хики и далеких Туамото.

«Забавно, – подумал Деннисон, – я так часто рассказывал эту историю, что и сам почти поверил в нее. Я сижу здесь и мечтаю о местах, где никогда не бывал! Южные моря. Я бы отдал душу и правую руку впридачу, чтобы оказаться сейчас там.

Но я не там. Я здесь, на этой проклятущей заштилевшей яхте, у меня горячка, и мне чертовски важно помнить, что со мной происходило на самом деле, а что нет. Не важно, из-за горячки, или случайно, но я утратил чувство реальности.

Я никогда не был на Йа-Хики. Это не более, чем воображаемые приключения. Это относится к разряду вещей, которые я бы совершил, если бы судьба повернулась так, а не иначе. Но на самом деле этого не было.

Корея была. Я был в роте «Лисы», тридцать второго пехотного полка, седьмой дивизии. Я был в Корее, я охранял дорожно-пропусной пункт и дрался с Эррерой. Это было на самом деле.

Так, уяснили. Пора приниматься за дело. Я собирался запустить мотор».

Деннисон, пошатываясь, поднялся. Пора! Джеймс не издавал ни звука, пока сорок пять минут висел под яхтой. Настало время Деннисона проявить мужество, доказать, что он достоин реальных похождений в Корее и вымышленных – на Йа-Хики.

Крадучись, он тихо двинулся вниз. Спускаясь по трапу, предусмотрительно не наступил на скрипучую третью ступеньку.

«Теперь, – думал он, – я докажу, кто я на самом деле. Я бросил все на чашу весов. Пан или пропал, вот так!»

В трюме было темно, хоть глаз выколи. Деннисон на ощупь отсоединил трап, осторожно перенес его и положил на койку. За трапом находился холодный и неподвижный кожух мотора.

Сперва – подача топлива.

Он присел на кожух и нащупал карбюратор. Пальцы сразу нашли бензопровод и, скользнув вдоль него, наткнулись на первый вентиль. Открыл его. Потом Деннисон перегнулся через двигатель и вел рукой вдоль трубки, пока не отыскал второй вентиль, у самого бака. Открыл и этот.

Все идет как надо. Теперь водяной клапан.

Он размещался где-то справа по борту, позади мотора, и рядом с водяным насосом. В темноте пальцы Деннисона шарили по внутренности мотора настороженным тарантулом – вниз, по свечам зажигания, по генератору, к маслосборнику. Он потянулся дальше. Его пальцы наткнулись на водяной насос и пробежались по трубке до самого водяного клапана. Деннисон попытался открыть и его.

Заело!

Ощутив нахлынувшую волну паники, он резко дернул маленький железный вентиль. Ни с места. Может, его удастся отвинтить с помощью отвертки, но в этом случае он рискует сорвать резьбу. Сколько протянет мотор без воды?

Тут ему пришло в голову, что, возможно, он просто вращает вентиль не в ту сторону. Деннисон попробовал провернуть кран в другом направлении. Через минуту у него получилось.

Все идет, как надо. Главное – не терять головы.

Какой-то звук?

Всего лишь скрип судна. Успокойся. Запускай мотор.

Он стиснул зубы и постарался припомнить, что следует делать дальше. Аккумулятор, вот что! Деннисон обнаружил его слева и включил. В этот момент его пальцы наткнулись на что-то длинное, с гладкой кожей. Это нечто свисало сверху и на ощупь походило на змею.

Он отшатнулся, крепко приложившись локтем о маховик. Змея?! Черт, откуда на судне могла появиться змея? Мыши, крысы и тараканы на корабле привычное дело, но змея?

Впрочем, чего только не бывает. Он как-то слыхал о мокасиновой змее, которая проскользнула на судно через незарешеченный водозаборник. А что здесь?

Нет, здесь с решеткой все в порядке; он сам проверял. Но змея могла пролезть и по вентиляционным отверстиям!

Денисон вынул нож и осторожно потыкал им в темноту, туда, где приблизительно находилась гадина. Лезвие коснулось чего-то гладкого, что сразу же скользнуло вбок.

Змея!

Надо уносить ноги.

Но змея находилась на пути к трапу. Он мог бы выбраться через один из люков, но вдруг эта тварь уже подбирается к нему? Нужно посмотреть.

Деннисон вынул из кармана спички и зажег. Вот она, рядом с двигателем! Ее плоская лоснящаяся голова возвышается над черным телом, она готовится к атаке...

Но это была не змея. Всего лишь один из толстых электрокабелей, которые тянулись от аккумулятора к двигателю. Клемма вышла из гнезда. Изогнутый черный кабель был подсоединен лишь к двигателю, а другой конец висел в воздухе. Должно быть, отсоединился во время одного из разворотов судна.

Деннисон потыкал клеммой в гнездо. Не удержится, слишком свободно – нужен гаечный ключ или плоскогубцы, чтобы закрепить зажим. Но он не знал, где их можно найти. Будет ли мотор работать, если одна из клемм аккумулятора неисправна?

Наверное, нет. Только спокойствие! Плоскогубцы наверняка лежат где-то здесь.

Спичка догорела, и он снова услышал непонятный звук.

«Это всего лишь мое воображение», – сказал он себе, обливаясь потом в темном и душном трюме. В довершение всего, из-за этой несуществующей змеи у него снова разболелась голова. У основания черепа резко запульсировала боль.

Он услышал, как захлопал фал на грот-мачте.

Не беспокойся. Капитан по-прежнему в воде. Он думает, что я сижу на носу и караулю. Он не слышал, как я спустился вниз. Он не станет пытаться влезть на палубу. Только не сейчас.

Что-то тихо прошуршало по палубе.

Деннисон повернулся к трапу. Отсюда были видны звезды. Никакая тень не нависала над ним. Он пошарил вокруг и наткнулся на ручки плоскогубцев. Инструмент заржавел, но его челюсти еще могли открываться и закрываться.

Деннисон яростно набросился на клемму. Готово!

Над ним снова заскрипели блоки и защелкал фал на мачте. Что делает Джеймс? Наверное, он взобрался на яхту и, конечно, нашел багор. Нож против багра – не оружие. Деннисон представил, как железный наконечник и деревянная рукоять пригвождают его к палубе...

Паруса сердито хлопнули, и судно повернулось под внезапно налетевшим порывом ветра. Блоки снова заскрипели и Деннисон услышал, как кливер пришел в движение и скользнул по носу яхты.

Нет, это совсем не капитан!

Мотор уже можно было запускать. Деннисон решил не возиться с трапом, а вскарабкаться на палубу, встав на кожух двигателя. Скорее...

Боже, он забыл о заводной ручке!

Он ясно видел ее перед собой – бронзовый рычаг трех футов в длину, двух дюймов в ширину и с полдюйма в диаметре. Ее вставляют в паз, который находится в палубе рубки. Без ручки у него нет ни малейшего шанса запустить уснувший двигатель.