Политика (сборник) Козлов Владимир
Мы с Ленкой сидели за одной партой больше года – с начала первого класса. Оба отличники, оба примерные – нас всегда тыкали другим: смотрите, мол, как надо. А во втором, когда рассадили к двоечникам, чтобы мы на них положительно влияли, мы даже обиделись на учительницу, и по классу пошли слухи, что это, типа, любовь, и нас потом постоянно подкалывали. А Шеремет из четвертого класса – он рядом с Ленкой жил и бегал за ней, а сейчас уже полгода, как в спецучилище по хулиганке – поймал меня после уроков и бил по яйцам, и в «солнышко» и в нос, и я потом долго лежал на куче сухих листьев и не мог подняться. Но я про это никому не рассказал, потому что из-за Ленки.
У Ленки была родинка возле уголка рта – маленькая, почти незаметная. А еще она зимой в первом классе, когда все остальные девки надевали под платье уродливые шерстяные штаны, всегда приходила в класс в колготках. Я еще думал: неужели ей не холодно? А потом заметил случайно, что она снимает свои шерстяные штаны в гардеробе и кладет в сумку со «сменкой».
Ленка ушла от нас во втором классе, после второй четверти – родители получили квартиру на микрорайоне, и она перешла в тридцать вторую. Здесь у Ленки осталась баба, и она к ней иногда приезжает, но я ее редко вижу – последний раз, может, года два назад видел, но мы даже не поздоровались – типа не узнали друг друга.
Второго утром Ленка заходит в класс. Я бы ее никогда не узнал, если б не Кузя. Мелирование, в левом ухе три сережки, платье короткое – почти мини. У нас в классе никто так не ходит.
Смотрит на всех, кивает – типа, здравствуйте, – и идет ко мне: я сижу один.
– Привет. Ты меня помнишь?
– Ага.
– У тебя свободно?
– Да.
Она садится.
– Ну как твои дела? Все еще отличник?
– Да, почти. В той четверти одна четверка была – по физкультуре.
– А я давно уже не отличница. – Улыбается. – Надоело.
Заходит химица, начинается урок.
От Ленки пахнет не так, как от других наших баб – какими-то особыми духами. И вообще она не такая, как другие наши девки. Классная баба – красивая и вообще. Лучше, чем Зданович из девятого или Опанюк из десятого «б». Наверное, у нее есть пацан – ну и ладно.
На русском задают сочинение по Онегину.
– Вова, а ты мне поможешь написать? – спрашивает Ленка. – А то я сочинения писать ненавижу. Ну, поможешь, да ведь?
– Ладно, хорошо. А когда?
– Сдавать надо в пятницу. Вот давай в четверг после уроков останемся, и ты поможешь. Я сама напишу, что смогу, а ты мне только подскажешь, как это все вместе соединить, чтоб красиво было, ладно?
– Хорошо. А почему у тебя три сережки в ухе?
– Ну как почему? Так модно. Это здесь так еще никто не носит, потому что здесь – деревня. А в центре уже давно все носят по много сережек. А ты знаешь, как я вторую дырку проколола? Сама, иголкой. Выпила две рюмки водки, чтоб не больно было, и проколола. Потом вырубилась и обрыгалась вся. Мама меня чуть не убила, когда пришла с работы. А третью уже потом в поликлинике прокололи – там, где и первую.
Ленка проколола уши в первом классе, раньше, чем все другие девки. Учительница на нее тогда косо смотрела: типа, отличница, лучше бы про учебу думала, а ей – сережки.
Четверг. Сидим с Ленкой после уроков в «химии». Дежурные уже убрали класс и свалили. На всех столах, кроме нашего, стоят стулья. Ленка ничего не написала сама, и я диктую ей сочинение от начала до конца. Я свое написал еще вчера и пересказываю его ей, немного изменяя. Через окно видно, как в другом крыле, в спортзале, какой-то класс играет в волейбол. Мы сидим здесь уже два часа. Я голодный, даже голова начинает болеть.
– Ну вот, все, – говорю я.
– Спасибо, Вова. Ты меня просто спас. Не представляешь, как я ненавижу писать эти сочинения. Я их давным-давно сама не писала. Мне всегда или кто-нибудь помогал или я все из книжки сдувала.
Спускаемся в гардероб, одеваемся и вместе выходим на улицу. Там серо и холодно.
– Ну пока, я на остановку, – говорит Ленка.
– А ты разве не у бабы живешь?
– Я то там, то здесь. Пока.
– Пока.
– А ты знаешь, что Ленка блядует? – говорит мне Кузя после географии. – Мне пацаны на районе говорили, что она уже давно не целка, еще с седьмого класса. У нее был пацан – там, на микрорайоне, и он ей целку сломал, короче, а потом она и с другими начала. Но ты не сцы, она тебе не даст, потому что ты дохлый, ясно?
Перед русским Ленка стоит в коридоре и болтает с Загорским из девятого. Он ей что-то такое говорит, что она хохочет. Загорский – здоровый пацан, один из самых «основных» в школе. Ленка тоже что-то говорит ему, наверное, подкалывает, и он хватает ее сзади за шею и заламывает руку назад – мучает, а она только хохочет, типа ей приятно.
Мы вдвоем с Ленкой идем к остановке. Ей – на троллейбус, а мне – в магазин за хлебом.
– Вов, а Вов? А ты мне новое сочинение поможешь написать – про перестройку?
– Не-а.
– Почему?
– Не хочу.
– Ну, давай я тебя как-нибудь отблагодарю. Ты ведь писал в пятом и шестом классе пацанам контрольные за солдатиков пластмассовых и за наклейки с машинками?
– Откуда ты знаешь?
– Кузя рассказал.
– А-а.
Да, писал – это правда. Но до дома солдатиков и наклейки донести успевал не всегда: пацаны ловили меня и отбирали все, что давали перед контрольной. Иногда я от них убегал. А классе в седьмом солдатики стали мне до лампочки, – меня тогда, кроме дрочки, ничего уже не интересовало, – и я перестал решать за них контрольные. Пацаны повыступали немного, поклеили разборки, а потом успокоились.
– Ну что? Хочешь, я тебе что-нибудь принесу за это?
– Нет, не хочу.
– Или как-нибудь отблагодарю?
– Как?
– Ну, я не знаю. – Она смотрит мне прямо в глаза и чуть-чуть улыбается.
– Ты не сделаешь того, что я бы хотел, – говорю я и краснею, как рак.
– А вдруг? – Ленка опять улыбается. – Ты скажи сначала, а то как я могу догадаться сама?
– Ты знаешь.
– Ничего я не знаю. Ладно, вот троллейбус. Я поехала. Давай в четверг опять останемся после уроков, может, что-нибудь придумаем, а?
– Ладно.
– Ну, так что ты там такое хочешь, а сказать боишься, а? – спрашивает Ленка.
Мы опять сидим на последней парте в «химии». Дежурные ушли, классная и лаборантка – тоже. Они нам оставили ключ, чтоб мы закрыли кабинет и отдали потом ключ уборщицам. Пока дежурные подметали и мыли пол, я делал домашнюю по химии на завтра, а Ленка что-то писала в своей тетради. Я думал, она пишет черновик сочинения.
– Ты все сама знаешь, – говорю я и краснею.
– А вот и не знаю. Ты скажи.
– Все ты знаешь, ты просто издеваешься.
– Да не издеваюсь я, кинься ты. – Она не улыбается, смотрит серьезно.
– Ну, я хочу, чтобы ты мне дала.
Она улыбается и сразу же морщится.
– И тебе не стыдно о таком думать, а? Ты же отличник все-таки, хороший мальчик?
Ленка хохочет, я молчу.
– А если я про это классной расскажу? Или пацанам нашим? Они тебе темную на физкультуре сделают. Ладно, не бойся. Не скажу.
Она берет мою ладонь и подносит к своим грудям.
– Хочешь потрогать?
Я киваю.
– Ну так дотронься, чего ты боишься? Я разрешаю.
На черном кружевном фартуке – комсомольский значок с мордой Ленина. Я сую руку немножко пониже значка и нащупываю Ленкину грудь. Она маленькая и мягкая. У меня встает, и я кладу другую руку на колено, чтобы она не заметила.
– А теперь сочинение, да?
На химии классная читает нам морали.
– …И в который раз прошу вас обратить внимание на внешний вид. Мне уже Николай Николаевич сделал замечание по поводу Кокориной. Мало того, что платье укоротила – еле попу прикрывает – и мелирование это дурацкое, так еще и три сережки в ухо вставила. Нашлась мне здесь неформалка. Чтоб завтра же две сережки сняла. По одной в каждом ухе еще ладно, но чтоб три…
Пока классная все это говорит, я рисую карандашом на листке в клеточку голую бабу. Получается довольно похоже на Ленку. Я пририсовываю ей в одном ухе три сережки и показываю рисунок Ленке.
– Ты что, хочешь сказать, что это я? А ты меня что, видел? И не увидишь, можешь не надеяться, ясно?
– Кокорина, тише! – орет классная. – Только про нее говорили, и опять она – сидит, болтает на уроке.
Ленка берет листок и комкает его.
– Ты слишком много на себя берешь, понял? – говорит она шепотом. – Думаешь, если сочинение помог написать, то я теперь под тебя должна ложиться, да? А ты знаешь, что ты на своем районе – ноль, никто. Ты водку хоть раз пробовал, а? А курил? А в «трест» хоть раз ездил на дискотеку? А за свой район хоть раз лазил? Ты лох самый настоящий, вот ты кто. Ты дохлый, тебя все шпыняют. Да с тобой ни одна баба никогда ходить не будет, ты это знаешь? А если я своему пацану скажу, про что ты меня просил, то он знаешь, что с тобой сделает?
Я заперся в туалете и дрочу. Думаю про Ленку, представляю себе, как она приходит ко мне, и я один, мамы нет, и я ставлю музыку, и мы пьем коньяк, который стоит в баре уже, наверное, года два, и едим шоколадные конфеты с ликером, которые маме подарили на день рождения, и она сказала, чтобы я их не смел трогать. А потом мы раздеваемся и ложимся на диван…
– Ты еще долго там будешь сидеть? – спрашивает мама.
– Да нет, сейчас, выхожу.
Последние движения – и малофья брызгает вверх, потом падает на коврик. Я растираю ее носком, чтобы мама не заметила.
Мы с Ленкой дежурим после уроков – убираем «химию». Я ставлю стулья на столы, а она подметает пол.
– Слушай, Ленка, ты за то не обижайся, ладно?
– На обиженных воду возят, понял?
– Значит, не обижаешься?
– Нет, конечно.
– Слушай, а у тебя сейчас время есть? Может, пойдем ко мне, музыку послушаем? У меня темы классные есть: «Модерн токинг» – третий альбом, «Джой»…
Ленка швыряет веник в сторону.
– Как вы меня все заебали – это просто пиздец какой-то.
Она сталкивает стулья со столов на пол – они с грохотом падают, – потом подходит ко мне и заглядывает в глаза.
– Что тебе от меня надо, а? Что ты хочешь? Я тебе русским языком говорю: я не люблю ебаться, мне это не нравится, ты понял? Хули вы все ко мне лезете, а?
Она сбрасывает со столов еще несколько стульев, потом садится на пол и плачет. Я не знаю, что делать – подойти ближе или нет. Платье у нее задралось, еще чуть-чуть – и были бы видны трусы. Она замечает, куда я смотрю и рукой сама задирает платье – открываются трусы под черными капроновыми колготками.
– Видел? Больше не увидишь. – Она резко поправляет платье. – Ну что стоишь? Давай убирать дальше, а?
Pulp Fiction[14]
Она появилась в фирме обычным безрадостным осенним днем. Алексей поднял глаза от компьютера и отметил, что в бухгалтерии новая сотрудница. По работе он никак не сталкивался с бухгалтерией, заходя туда раз в месяц – получить зарплату у Веры Ивановны – средних лет полной тетки с крашеными волосами и множеством золотых колец и сережек. Там работали еще две или три тетки подобного вида. Ушла ли одна из них или начальство решило расширить штат, он не знал, да особенно этим и не интересовался.
Она стала мелькать в офисе, проходя иногда через комнату, в которой сидел Алексей. Он обратил внимание на то, что у нее много шмоток, не то, чтобы дорогих, но и не дешевого вида. Он подумал, что, наверное, она немалую часть своей зарплаты тратит на одежду, хотя это его, конечно, никак не касалось.
Скоро Алексей заметил, что рассматривает ее всякий раз, когда она проходит мимо. Здороваться они не здоровались, порядка такого не было: фирма большая, и не все друг друга знали или как-то пересекались. До этого он ни на кого из офисных девушек внимания не обращал.
На работе все общались, в основном, внутри узких группок, интересы которых не пересекались, и контакта с ней возникнуть у него не могло. А подойти и познакомиться было бы все равно, что подойти и познакомится на улице.
Существовали, конечно, варианты. Например, можно было случайно оказаться в одном вагоне метро по дороге на работу и пройти вместе пять минут до офиса и о чем-то поговорить, «лучше узнать друг друга», и это было бы вовсе не «знакомство», а так, общение двух, можно сказать, коллег.
Но такой возможности не предоставлялось, приходили и уходили они в разное время. А просто подойти и заговорить о чем-нибудь, показать свой интерес, Алексей не хотел, но не потому, что боялся слухов и сплетен, – на это было наплевать, – а потому, что не знал, что дальше. Вдруг у них не окажется ничего общего, и, значит, все надежды сразу разрушатся?
Наблюдая за ней, Алексей понимал, что она не такая уж красивая, хотя, пожалуй, и привлекательная. Многие девушки, на которых он обращал внимание в метро, были красивее и ярче, но не запоминались, не привлекали и не притягивали его. Алексей понимал, что все происходящее – случайность, что на ее месте могла оказаться другая девушка, и она так же заинтересовала бы его, причем без каких-либо оснований, просто из-за того, что попадала бы в поле зрения слишком часто. Девушки из метро мелькали и исчезали, и каждая была нереализованным шансом, уникальным, но ничем не примечательным, и он упускал их без сожаления.
А потом она исчезла. И он, получая зарплату, спросил у Веры Ивановны:
– Что, поредели ваши ряды?
– Да, ушла Оля, предложили в полтора раза большую зарплату, и к дому ближе. Молодые – у них как-то проще получается. Пришла, два месяца поработала – и на новое место. Это нам, старикам, трудно так вот все бросить и уйти…
Через неделю Алексей про нее забыл. «Странно, неужели она мне нравилась?» – думал он. – «А вот нет ее – и все: «out of sight, out of mind», как пели Shocking Blue. А странно вышло – я так ничего про нее не узнал. Если бы познакомился, могло оказаться, что она – хорошая девчонка, вдруг и получилось бы чего. Или наоборот. А теперь вот никогда уже не узнаю. Прикольно.»
Прошло полгода, и я увидел ее в метро. Два месяца перед этим я встречался с Илоной, а потом мы разругались, обозвали друг друга всякими последними словами и чуть не подрались. Мне потом стыдно было – цивилизованные люди так не поступают, только алкаши какие-нибудь или бомжи.
– Привет. Ты меня не помнишь? Ты ведь работала прошлой осенью в «СТМ»?
– Да, работала. И тебя припоминаю. Ты все там же?
– Там, где мне еще быть? А ты?
– Пока нигде. Временно не работаю. Отдыхаю от трудовой жизни.
На ней было светлое коротенькое платье и босоножки-шлепанцы. На плече – миниатюрная сумка.
– Как насчет того, чтобы пойти поесть мороженого?
– Можно, вообще. А где?
– Сейчас будет Павелецкая, там есть Баскин и Робинс.
– Окей, пошли. Люблю Баскин энд Робинс.
В кафе было почти пусто, сидела только семья: мама, папа и двое детей, все жевали мороженое. Мы ели молча.
– Поехали ко мне, – вдруг сказала она.
– Поехали.
Внезапность приглашения меня не смутила. К ней, так к ней. Это еще ничего не значит, хотя всякое может быть.
По дороге Оля рассказывала о себе. Любит фильмы «Pulp Fiction» и «Кислотный дом», музыку Guano Apes и Verve и последний альбом Red Hot Chili Peppers. В прошлом году читала «Поколение П» Пелевина и «Голубое сало» Сорокина, а в этом году не прочла еще не одной книжки. Живет в Алтуфьево и ни разу не выезжала из Москвы за все 23 года жизни.
Возле ее дома зашли в палатку и купили бутылку «Арбатского» и торт.
Она открыла ключом дверь. Квартира выглядела обычно: две комнаты, общая и ее.
– А где родители?
– На даче.
Выпили вино, съели полторта. Пришла подруга-соседка, Верка, принесла бутылку шампанского – ее тут же выпили и начали мазать друг друга остатками торта. Я подумал, что скоро начнется оргия, только вот придется еще сходить в магазин за алкоголем.
Потом мы сидели с Олей на диване, почти обнявшись, а Верка вышла из комнаты, вернулась, что-то ударило меня по голове, и я вырубился.
Я очнулся привязанным к стулу. Дико болела голова. На диване сидели и смотрели на меня Оля и Верка.
– Вы что, ебанулись? Что вам от меня надо?
– А тебе что от меня было надо? На фига поехал домой к не знакомой практически девушке? Потрахаться на халяву захотелось? Готовься, сейчас все наоборот будет. Теперь мы тебя трахнем.
Верка захохотала.
– Нет, вы что – серьезно? – Мои слова прозвучали по-дурацки и испуганно, как будто я говорил со здоровыми парнями в темном переулке.
– Серьезнее некуда, – сказала Оля. – Ты ведь любишь Тарантино?
– Люблю.
– А как ты думаешь, что я Верке сказала по телефону, когда приглашала ее?
– Я не слышал, как ты ее приглашала. Я думал, она сама пришла.
– Правильно, не слышал, ты был в туалете, дрочил, наверное, готовился к оргии. А я сказала ей, что поймала муху. А теперь мы с тобой поиграем в «Бешенных псов». Как насчет отрезать ухо? И она взяла со стола нож, вымазанный кремом с торта.
– Нет, девчонки, вы что?
– А что?
– Нет, ну я же вас знаю, ну, тебя, по крайней мере. Работали когда-то вместе.
– Ну и что, что работали? Мы даже не разговаривали ни разу.
– Но ты мне все равно нравилась.
– Неужели?
– Ладно, пора затыкать ему рот – надоел уже, – сказала Верка.
– Ну, вот ты и заткни.
– И заткну.
Она, не задирая платья, сняла трусы, скомкала и засунула мне в рот, вытащила из кармана носовой платок и затянула вокруг головы, чтобы я не выплюнул кляп. Потом Верка посмотрела на меня, улыбнулась и ударила кулаком в нос. Потекла кровь. Она повернулась к Оле.
– Ну, что? Теперь самое время для «Криминального чтива». Чем мы его трахнем? Бутылкой из-под шампанского или бутылкой из-под вина?
– Ты шутишь?
– Да нет, серьезно. Ты ж сама предложила.
– Да, но как-то…
Я подумал, что это какой-то сумасшедший сон. Болела голова, кровь из носа текла по подбородку, от трусов во рту хотелось блевать.
– Ну что, будем отрезать чуваку ухо? – спросила Верка.
– Нет, ты, что? Он же нас сдаст потом.
– Не сдаст. Мы ему сначала ухо, а потом и самого – на кусочки. И выкинем на помойку.
– Ты что, с ума сошла? У меня в квартире?
– Не ссы, шучу. Мы его только немного поучим. Покажем кое-что. А то думает, что познакомился с девушкой – и сразу в постель. Нет, парень. Ничего подобного.
Она опять ударила меня кулаком в нос. Я вместе со стулом полетел на пол, но, падая, успел втянуть голову в плечи.
Оля и Верка подскочили и начали бить ногами. Я мычал и ныл.
– Теперь поссы на него, Верка, – сказала Оля.
Верка встала надо мной, расставив ноги. Я закрыл глаза. Моча полилась на волосы, защипала разбитую губу и нос.
– Ну что, вкусно? – комментировала Оля. – Ну, наверное, хватит с него. А что теперь?
– Убьем, – весело ответила Верка.
– Ладно, давай серьезно.
– А что тут серьезно? Отпустим – и все, – Верка содрала с меня платок, вытащила изо рта мокрые от слюны трусы и бросила на пол.
– Нет, отпускать так просто нельзя, – сказала Оля. – Он на нас тут же кинется. Давай лучше его вырубим сначала, а потом вынесем из квартиры.
– Нет, девчонки, вы что? Не надо. Я сам уйду, обещаю, не трону.
– Не базарь.
Оля взяла бутылку из-под вина. Подошла, примерилась. Я уклонился, вывернув шею. Попало по ключице.
– Ай, блядь, ты мне ключицу сломала! Блядь, сука.
– Дай я.
Верка выхватила у нее бутылку и замахнулась. Мне смертельно хотелось ссать. Ключица горела, болели почки и разбитая голова.
– Отпустите, – сказал я негромко.
Оля села на диван напротив меня.
– Ты понимаешь, что мы могли бы с тобой сделать? Мы могли бы тебя трахнуть бутылкой из-под вина. Или ухо отрезать. А потом убить…
– И расчленить, – вставила Верка.
– … Но мы этого не сделали. Хотя могли. И у нас есть друзья. Много друзей. И я тебе обещаю, что если ты сделаешь глупость, тебе потом будет очень плохо, в сто раз хуже, чем было сейчас… Ты понял?
– Понял.
– И тебе надо забыть номер этого дома и этой квартиры и как мы выглядим. Мы никогда не встречались с того времени, как я ушла из фирмы. Понял?
– Понял.
Они вместе со стулом выволокли меня в прихожую. Оля открыла дверь и выбросила на лестничную площадку мои кроссовки. Я заметил, что обе держат в руках по ножу.
– Короче, мы сейчас разрезаем веревки, ты встаешь и без шуток выходишь и исчезаешь. Понял?
– Понял.
Оля разрезала веревки и сказала:
– Пошел.
Я встал, переступил порог, резко развернулся и сунул ступню в дверь, прежде чем они успели ее закрыть. Ногу прищемило, я взвыл.
– Режь ему палец! – закричала Оля.
Я вырвал ногу, дверь тут же захлопнулась. Я сел на ступеньку, обул кроссовки, зашнуровал и начал спускаться по лестнице.
Оля[15]
Первый день осенних каникул у нас подло украли – заставили «мыть школу»: тереть корявые стены с отслоившейся краской, драить парты, обрисованные фломастером и делать прочую подобную ерунду, которая никому не нужна: через неделю каникулы кончатся, и все опять будет засрано.
Я бы с радостью не пошел на эту уборку, но тогда поставят «неуд» за поведение. Знают, как шантажировать, суки. Знают, что выпускной класс, и мне нужно хорошее поведение.
Несколько человек все равно не пришли: нашли отмазки или просто забили. Раза два в класс заглядывал идиот-директор. Проработав двадцать лет в школе, он совсем одурел и даже не умеет разговаривать по-нормальному, всегда только кричит.
К середине дня уборка закончилась. Классной не понравилось, она забухтела, что плохо – и насрать, пусть сама убирает. Дома я включил телевизор – там была одна лажа. Я валялся на диване, смотрел, как синеет небо в окне, слушал «Группу крови», курил на балконе, потом просто плевал на прохожих, пока не замерз.
Оля училась на класс старше меня, тоже была отличницей. Мы вместе участвовали в придурочных мероприятиях – седьмое ноября, первое мая, первое сентября. Мы не здоровались – это было не принято. Классе в седьмом узнал, что Оля «ебется». Это сказал мне Гудрон из нашего класса. Я не поверил, потому что она была не такая, как другие, про кого говорили такое же. Те были вульгарные двоечницы, в мятых передниках и спортивных штанах под платьями.
Тогда в нашей школе как раз разразился «трипперный скандал»: две девчонки из параллельного класса загуляли и не пришли в школу три дня подряд. Их «классная» решила сходить к той, которая ближе живет – в доме рядом со школой, – и оказалось, что обе все эти три дня трахались с какими-то бывшими зэками, которые только откинулись. Зэков посадили за совращение малолетних, а девчонок отправили в КВД на анализы. У обеих обнаружили триппер.
Я в первый раз увидел Олю с пацаном, когда учился в восьмом. Это было на школьной дискотеке. На дискотеки ходили начиная с восьмого, и это была одна из первых моих дискотек. Я жутко стеснялся, потому что не умел танцевать и стоял всю дискотеку у стенки, наблюдая, как танцуют другие.
На дискотеке было много чужих, хотя говорили, что никого не пускают, только с восьмого по десятый классы. В середине дискотеки Горбатый, «основа» всего района, подскочил к «старому» – лет двадцать пять – мужику, который неизвестно, как здесь оказался, и раза четыре ударил по морде. Мужик упал, и на него накинулись пацаны помладше. Кто-то из учителей включил свет, и тогда я увидел Олю. Она была в длинной узкой юбке, танцевала с пацаном лет восемнадцати – я его знал наглядно, много раз видел у нас на районе.
Музыка остановилась. Оля и пацан, который был с ней, вышли из актового зала. Я тоже вышел и пошел прогуляться по этажам. Света не было. В коридоре на втором этаже, за штабелем старых поломанных парт, целовались Оля и ее пацан, и он лез рукой ей под кофточку.
Пацан заметил меня.
– Что ты, малый, здесь делаешь? Ну-ка вали отсюда. А то счас…
Я повернул обратно.
Говорили, что после десятого, Оля ездила поступать в Москву, но не поступила. Она готовилась поступать еще раз, а пока работала продавцом в книжном магазине. Я случайно увидел ее в троллейбусе и заговорил. Раньше не решился бы никогда, но что-то изменилось после последних каникул в школе – Наташа, наша детская с ней любовь, скамейки, подъезды, звезды на небе, кино, кафе-бар, поздно домой, по ушам от родителей.
Читать бесплатно другие книги:
