Трансчеловек Никитин Юрий

2007-й, 15 декабря

Прекрасная новость под конец этого года, 2007-го: начались работы над новым типом диска, который будет вмещать по меньшей мере полтора терабайта. Это даже не хард, а обычная лазерка! Народ только начал переходить с сюдюков на дивидюки, а на лазерных дисках, которые поступят в продажу уже в 2010-м, будет помещаться по 300—500 нынешних дивидишек. Про сидюки к тому времени вообще забудут, как про каменные топоры.

И еще одна многозначащая деталь: в Intel оптимистически заявили, что в 2010-м они создадут настолько производительный процессор, который будет эквивалентен быстродействию мозга шмеля!

Все лекарства и окололекарства делятся на четыре группы, A, B, C, D. В первую входят все те, что проверены во всех странах и ведущих клиниках, везде получены точные результаты, что позволяют с уверенностью рекомендовать к применению. Во вторую входят лекарства, апробированные в одной стране, но пока не проверенные в других. В третью входят те, что получены в какой-то лаборатории и прошли испытания в небольшой клинике на небольшой группе пациентов, но данных по которым еще нет. Ну, а в четвертую группу входят все непроверенное, но в принципе могущее как-то, возможно, в какие-то случаях помочь при определенных обстоятельствах, однако данные клинических испытаний отсутствуют абсолютно.

Так вот БАДы принадлежат именно к четвертой группе.

2007 год, 20 декабря

В вагоне метро, стоя, рассматриваю с насмешкой всех, кто бросается к освобождающемуся месту и поспешно всаживает задницу в щель между такими же задницами. Почему? Неужели изнемогают от усталости? Нет, парни молодые. Но свободное место на лавке – это же возможность «занять место» и не дать его занять другому. Да, соль именно в этом. Не дать другому. Опередить. Это как будто успеть раньше занять какую-то важную вакансию.

Я уступил место женщине, достаточно еще молодой, чему она несказанно удивилась. И все время посматривала на меня в нетерпеливом ожидании, когда же начну клеиться, не мог же я уступить место «за так».

По эскалатору бежал вниз, а вверх поднимался быстрым шагом, в то же время молодые парни, едва ступив на эскалатор, застывали, чтобы не сделать лишнего усилия, не шагнуть, ведь лента все равно принесет их к месту.

Это как раз те, которым всю жизнь копаться в дерьме. Сейчас это подростки и молодые мужчины, но пройдут годы, и они, вот эти берегущие усилия, страшащиеся, чтобы не переработаться, так и будут копаться в дерьме до старости. Именно потому, что страшатся переработаться. Именно потому, что боятся сделать лишнее усилие.

Да, им копаться в дерьме, и умрут в дерьме… те, кто еще раньше не сопьется, не умрет от передозировки, кого не убьют собутыльники за стакан водки. Вот они и не входят в «золотой миллиард». Именно потому и не входят, что страшатся перетрудиться.

И, честно говоря, вот такое я чудовище, мне ничуть не жалко будет оставить их в прошлом. Оставить умирать. Правда, не от чумы или оспы, а от старости.

2008 год

Сегодня снова был на медобследовании. Врач с ленивым любопытством выслушал о биодобавках, поинтересовался, а на кой хрен мне все это надо. Сравнительно здоров, а чего еще, вот вся Россия больная – и ничего, пьет, гуляет, в ус не дует. Я заискивающе пояснил, что в моем роду все вообще-то постоянно болели и рано умирали, потому мне хотелось бы, как бы сказать, пожить хотя бы чуточку дольше родителей… и не начинать страдать от всяких артритов и воспалений желчных пузырей, начиная с сорока, а то и тридцати лет.

Он пожал плечами, послал на анализы. Пришлось приходить рано утром натощак, крови нацедили столько, что ощутил легкость в голове, как у Хлестакова. Когда через три дня пришел за результатом, оказалось, что не сделали самый главный, на онкологию. Медсестра обиженно пожала плечами: на онкологию, оказывается, сдают в отдельную пробирку, которую отправляют совсем в другую клинику, а здесь на месте такие анализы не проводят. Да и на каждый вид рака – отдельный анализ, а их столько – вы разоритесь, да и зачем вам это…

Злой, я же именно за этим анализом и пришел, я дал нацедить из себя снова крови, прошла еще неделя, а когда наконец пришел к терапевту, он долго рассматривал снимки, листки с анализами.

– В целом, – проговорил задумчиво, – очень даже хорошо… Вот только это затемнение в печени… гм… лучше все-таки пройти повторные анализы…

Я воскликнул:

– Повторные? Да я от этих едва не загнулся!

Он сказал успокаивающе:

– Да теперь все будет просто. Нужно посмотреть только вот это место повнимательнее. Это не займет времени. И кровь из вас цедить не будут.

Все еще сомневаясь, я пошел на повторный. Анализы, просвечивание, глотал всякую гадость и снова становился, ложился, принимал разные позы перед просвечивающими меня насквозь аппаратами.

Врачи совещались, на меня поглядывали осторожно, говорили шепотом. Наконец вынесли вердикт, что в моем организме пока еще нет злокачественных образований, но слишком много опухолей, которых просто не должно быть у двадцатишестилетнего парня.

Дескать, чем я загнал свой организм, как безжалостный всадник лошадь. И если так буду продолжать, то…

2009 год

Чуть ли не каждый день просыпаюсь со страшной мыслью, что у меня рак. Хуже всего то, что он у меня в самом деле. Помню, еще тогда, в ту страшную ночь, читал, что рак почти у каждого взрослого человека, но сейчас пока что раковые клетки только группируются, образовывают крохотные узлы, которые через несколько лет дадут метастазы, и тогда уже не спастись никакими силами.

У стариков рак развивается настолько медленно, что врачи практически никогда не принимают мер, ибо человек раньше умрет от старости, чем задушит рак, но чем моложе, тем рак идет быстрее, а в юности вообще стремительно: человек сгорает за несколько недель, в то время как в сорок лет – за два года, а в шестьдесят – уже за десять. Цифры, понятно, усредненные, но все равно мне хреново: мне всего тридцать, а раковые клетки во мне уже есть, уже собрались в узлы, уже растут.

Одна надежда на медицину: изо всех лабораторий сообщают о победных опытах, о благополучных экспериментах. Везде обещают, что через пять-семь лет рак будет окончательно побежден.

Вот только протянуть бы эти пять-семь лет без метастаз. Уцелеть бы в этот период, а потом…

Природа отчаянно сопротивляется слишком долгой жизни. Любой созданный ею организм должен выполнить главную задачу: дать потомство, а потом сдохнуть, чтобы освободить ареал, где кормился. Иначе не останется места для прокорма потомству. Но только у одних это происходит сразу же после спаривания, как у пауков или богомолов, когда оплодотворенная самка съедает «ненужного» больше самца, или у лососевых, которые умирают, выметав икру, но у млекопитающих младенцы рождаются такими беспомощными, что старшее поколение должно некоторое время кормить, учить охотиться или, напротив, прятаться от хищников и уже потом строго по плану откинет копыта.

Дольше всего взрослеет детеныш человека, его нужно научить не просто самостоятельно есть, пить и ходить, но еще и помочь пройти сложнейшую систему обучения в детском саду, школе, вузе… но потом родители становятся обузой, младшее поколение само их отторгает, старается жить отдельно, как происходит в популяции любых животных. У людей продолжительность жизни увеличилась за счет того, что на них зачастую ложится еще и забота о внуках, но это уже весьма слабая привязка к жизни и ее оправдание.

Таким образом для природы нет никаких обоснований в долгой жизни человека. Ученые наивно полагали, что если суметь выключить «механизм старения» тем или иным способом, то человек будет жить вечно. Ну, разве что метеорит упадет на голову, так как в страхе за жизнь будет ездить по дорогам в танках. Увы, вот сейчас в лабораториях ученых начинаются первые, пока еще робкие, шажки по продлению жизни, по отдалению старости…

Я потер ладонями лицо, задумался. Как не понимают, что пока мы – люди, этот механизм не отключить. Вернее, пока мы – животные. Ведь на самом деле что такое люди, как не животные, научившиеся говорить, читать и писать, а также пользоваться столовыми приборами? В остальном мы ничуть не отличаемся от животных: все стремления и цели абсолютно одинаковые. Да и генетический код с обезьянами в нас настолько один в один, совпадает на все сто процентов, что специалисты ошарашены: а почему же они – обезьяны, а мы – люди?

Страшноватый выход только один… Да, слишком страшноватый. Хотя я сам себя и называю самым крайним экстремистом в этой области, однако даже для меня это страшно, жутко. Если суметь отказаться от биологической составляющей, то что станет с нами? Захотим ли жить вообще? Ведь стремление жить – это самый мощный инстинкт, заложенный столь глубоко, что даже в самой примитивной амебе он есть.

Жаль, правда, что начиная с той же амебы заложен и приказ умирать: та же амеба, давая жизнь двум другим, сама умирает, исчезает. Можно ли отключить только второй механизм, если они с первым одно целое?

Звонок в прихожей, на большом экране улыбающаяся физиономия Коли, он прикладывает палец к сенсорной пластине входной двери в подъезд.

– Привет! – сказал он. – Это я, ликуй!

– Ликую, – буркнул я и дал сигнал двери впустить. – Прям в пляс пойду.

Пока Коля проходил через холл, где его просматривают автоматы на предмет взрывчатки, химии или наркотиков, я пытался сообразить, что ему надо, и лишь когда он вошел в лифт и тот устремился вверх, я подумал о молчаливом сговоре компашки Аркадия: все видели, как тяжко я принял уход Каролины, как-то договорились не выпускать меня из виду, заботиться, присматривать, помогать. В первый год раздражало, на второй начало смешить, потом сообразил, что это им самим нужно больше, чем мне: общая забота объединяет, потому лишь и не рассыпалась компания, как рассыпаются со временем, живут общей заботой: как бы удержать этого слесаря от пьянства, наркотиков, самоубийства, вообще от всего плохого, чего так много на их слесарином дне.

Коля явился веселый, шумный, размашистый, облапил меня, принюхался, скривился.

– Опять трезвый!.. Ну ты даешь! То не просыхал, а теперь засох, как дождевой червячок на солнце!.. Да и ликования что-то не зрю на твоем обезображенном интеллектом лице.

– В самом деле? – удивился я. – Я вообще-то все тот же ремонтник. Разве что уже повыше рангом…

– Ну да, рассказывай!

Он прошелся, как обычно, перед полкой с добавками, их стало еще больше, присматривался критически, морщился с неудовольствием, словно я вот прямо перед ним облажался, как никогда, наконец спросил напрямик:

– Делаешь ставку на то, что будешь жить вечно?

– Да, – ответил я так же прямо. – Делаю.

– Володька, чудак, а ты хоть понимаешь, что шансов у тебя нет? Как и у никого из нас?

– Почти, – сказал я.

– Что «почти»?

– Почти нет шансов, – пояснил я. – Почти.

– Все равно!

Я покачал головой.

– Для меня – не все. Какая-то доля процента все же есть. Понятно, если все карты лягут в самой выигрышной комбинации. Не будет войн, а технический прогресс будет переть по нарастающей, вовремя откроют средства для продления жизни еще на десять лет… еще на двадцать… а потом, когда буду на краю могилы, но еще живой, сумеют отключить «ген смерти».

Коля фыркнул.

– Уже подсчитано, что простейшая операция на генах будет равна стоимости трех авианосцев. Что-то около трехсот миллиардов долларов.

– Цены упадут, – сказал я.

– Но не настолько же, – сказал он твердо, – чтобы могли воспользоваться и мы.

Я развел руками.

– Как знать, насколько упадут. Ты знаешь, что цена транзистора упала в… миллиард раз? Во всяком случае, если окажусь прав, то выигрыш будет просто неимоверным. Так что я продолжу, если ты не против.

– Да кто против, – ответил он благодушно. – Если тебя это отвлекает, дает силы, то всегда пожалуйста! Просто когда-то нужно начинать и жить. Понятно, годы идут, поневоле и сам начинаешь думать о всяком разном. О жизни и смерти, о поисках эликсира бессмертия. Но все-таки я, покопавшись в памяти, вспомнил, что умерли и Аристотель, и Ньютон, и Гаусс, и любимый мною Маяковский… так чем я лучше?

Он смотрел непривычно серьезно и пытливо, словно в ожидании ответа или опровержений, но если человек решил, то решил, переубеждать глупо, да и надо ли оно мне, я лишь развел руками.

– Времена были другие. Не думаю, что Аристотель, Ньютон или даже Маяковский отказались бы от бессмертия. Тем более что Маяковский прямо писал: «Воскреси! Свое дожить хочу!»

– Но только дожить, – напомнил он. – Он хотел лишь прожить полноценную жизнь, оборванную его пулей в молодости.

– Я тоже хочу прожить полноценную, – пояснил я. – Только моя полноценная должна прекратиться тогда, когда сочту, что пора прекратить. А не тогда, когда в разгар бурной деятельности сработает ген смерти.

Он вытащил меня из квартиры почти силой, машина припаркована там же, где когда-то приткнул Аркадий, но Коле повезло меньше: за это время успели слегка поцарапать бок. Он разразился таким отборнейшим матом, что попрятались даже наши любители футбола, а когда вырулил на шоссе, еще некоторое время отводил душу, проклиная дороги, дураков на дорогах и дураков, что строят дороги.

У Аркадия собрался весь цвет нашей тусовки, меня поприветствовали как самого дорогого гостя. Впрочем, как иначе: на мне многое держится, было время, когда здесь только и говорили, как меня вытянуть из бездны, строили планы по спасению и даже расписывали деловито дежурства, чтобы постоянно держать меня под контролем.

Трудно найти лучшее средство объединить людей, чем дать им ощутить свое превосходство и позволить участвовать в спасательных работах. Хотя, если честно, они в самом деле спасли и держали меня на первом этапе, а потом я уже делал вид, что все еще держится на них и что без них мне снова кранты.

Коля принес коньяк и шампанское.

Я пить отказался, Коля наябедничал, что у меня биодобавок даже прибавилось, пришлось некоторое время выслушивать со всех сторон, какое это грандиозное жульничество, что на самом деле эти порошки и пилюли только вредят, а если и не вредят, но и пользы не дают, а платить приходится дорого, и что вообще это какое-то помешательство…

В этом месте начали переглядываться, умолкать смущенно, только Аркадий продолжал картинно бушевать в праведном гневе, глаза сверкают, даже волосы вспушились, я не поверил глазам: там начали проскакивать мощные электрические разряды.

В прихожей раздался звонок, я вздохнул с облегчением, Светлана всегда опаздывает и всегда спасает меня от поучений и указаний, как жить, что делать и каким нормам следовать. Правда, сама…

Пока я вылезал из-за стола, Аркадий и Жанна уже поцеловались со Светланой, выскочил из комнаты и Коля, шутовски приложился к ручке, потом поцеловал дальше, дальше, а когда добрался до локтя и начал жадно посматривать на ее вызывающую грудь, Светлана расхохоталась:

– Коля, Коля!.. Я же знаю, что в подметки не гожусь тем виртуальным красоткам, которых ты творишь!

– Светочка, – воскликнул он, – ты бы знала, с кого я их делаю!

Они похохатывали, перешучивались, я подумал, что сперва люди перестали стесняться вставных зубов, перестали скрывать, что прибегают к услугам пластической хирургии, а теперь и последняя твердыня пала. И мужчины, и женщины без смущения рассказывают о занятиях виртуальным сексом с голографическими персонажами, только что не вдаются в подробности. Пока что. Как только инженерам удалось наладить передачу тактильных ощущений, сразу же армия любителей виртуальных радостей возросла во сто крат. Социологи говорят, что абсолютно все мужчины сразу же попробовали заниматься сексом с виртуальными персонажами, большинство с первого дня предпочло их женщинам, и лишь немногие придерживаются старых правил, однако даже эти пережитки прошлого время от времени оттягиваются в виртуале.

Причем, как утверждают многие исследователи, именно эти ригористы чаще всего прибегают к нестандартным вариантам: совокупляются с инопланетными тварями, гномами, эльфами, гигантскими пауками или ящерами…

Коля подхватил Светлану под руку, пытаясь увести на балкон, она со смехом высвободилась и подошла ко мне, одновременно спортивной и в то же время дразнящей походкой, истолковывай как хочешь, преподает и стрип-пластику, основу танцевального стриптиза, так что умеет двигаться и улыбаться обворожительнее Колиных персонажей.

– Володя, прекрасно выглядишь!

– Спасибо, – ответил я, – а о тебе даже боюсь сказать…

– Так ужасно?

– Нет, просто слов не подберу.

Она засмеялась, довольная, поцеловала в щеку, задержав губы чуть дольше обычного, чтобы я оценил и прочувствовал прикосновение ее горячей зовущей груди.

Вообще-то они гордятся не так уж и зря: все их общество выше меня, так сказать, по классу. Аркадий – доцент, Михаил – кандидат наук, и Леонид – доктор наук, у всех остальных – высшее образование, да не простое, а полученное в элитных вузах, Настена даже закончила Сорбоннский универ. Только я единственный с незаконченным, в свое время учился в Бауманке, но бросил из-за финансовых трудностей.

Это Каролина, у нее тоже высшее, меня туда ввела, ремонтник всякой бытовой техники, а теперь вот я с их настойчивой помощью, как они полагают, поднялся до главного компьютерщика фирмы, правда, фирма далеко не гигант, но все же стал им, так сказать, вровень. Не в смысле образования, а по занимаемой должности. По должности я сейчас, пожалуй, выше даже доцента Аркадия. У меня и народу в подчинении больше, и оклад втрое выше. Если не впятеро.

– Ты совсем не пьешь? – спросил Коля с подозрением. – Может, тебе ампулу вшили?

– Да вроде нет, – ответил я.

– Вроде – это как?

– Не пью, но все еще удивляюсь, что не пью.

– Значит, можешь?

– Но не хочу.

Он взял бутылку и посмотрел на свет.

– Как можно не хотеть такое пить? Не понимаю. Вот до чего доводит праведная жизнь. Зачем такая жизнь? Все равно умрем, так чего же всего беречься?

Аркадий услышал, повернулся к нам.

– Володя, ты все еще потребляешь эти подделки?

– Почему же подделки, – пробормотал я, – если бы только подделки, кто бы их брал? А так производство растет, растет… Люди ощутили вкус к здоровью.

Коля сказал с азартом:

– Неужели все? Неужели поддельные? А расскажи!

Он явно провоцировал, я сделал вид, что занят салатом из капусты и не слушаю.

– Все! – заявил Аркадий победно с видом христианского мученика, абсолютно уверовавшего в собственную правоту. – Вчера показывали по жвачнику, как еще одну банду накрыли! Какой склад у них, какой склад… Там самолеты можно ставить! И все это заполнено ящиками с поддельными… этими самыми биодобавками.

Коля спросил громко:

– Значит, ты, Аркадий, вроде бы не самый дурной на свете, покупать такое не станешь?

– Ну нет, – отрезал Аркадий с неподдельным возмущением. – Ни за что! Чтоб я кормил этих жуликов, покупая их… безобразия? Да ни за что!.. Ну ни за что!

Леонид прислушался, на лице явное сомнение, заговорил с некоторой нерешительностью:

– В свое время я специализировался по Гете… Так вот он, написавший на старости лет «Фауста», на самом деле в молодости много лет потратил на поиски эликсира бессмертия. Даже собственную алхимическую мастерскую создал!.. И тоже полагал, что осталось вот-вот, но не больше чем десять лет, и бессмертие с вечной молодостью будет получено. Увы, эту мечту пришлось воплотить в поэме… Но бессмертие искал не только Гильгамеш. Его на полном серьезе искали и Гален, и Ко Хуан, и Авиценна, и Роджер Бэкон. Самое интересное, что все они, опираясь на достижения своей эпохи, отвечали уверенно: «Через десять лет найдем рецепт бессмертия!»

Он говорил уверенно, но глаза грустные, мерзкий холод пробежал по моей спине. Леонид умен, знает, что говорит. Вполне возможно, что бессмертие хранится у природы в той же коробочке, где и термоядерный синтез. Сколько я себя помню, о нем говорят, что вот-вот будет достигнут. Да что там я, отец мой с детства слышал заверения, что термоядерные станции пустят вслед за атомными. И что термоядерные будут намного экономичнее, так что сразу вытеснят атомные.

Коля сказал с гусарским смешком:

– У Гете была последняя надежда продлить жизнь, как он считал, когда в возрасте восьмидесяти двух посватался к восемнадцатилетней девице…

Леонид кивнул.

– Да, тогда считалось, что молодая девушка способна разогревать застывающую кровь старцев. Но у Гете вышел облом, он был безобразно тучен, и девица не решилась… Да и не помогло бы, как не помогут все эти современные средства. Надо не тешить себя беспочвенными надеждами, а принять свой жребий. И постараться пройти жизненный путь достойно.

Лицо скорбное, даже торжественное, словно обращался к вечности и то ли укорял ее, то ли бахвалился, что вот, дескать, как мужественно по-керкегоровски и даже а-ля Камю смотрит в лицо беспощадному небытию.

Жанна сказала мягко:

– Вы слишком всерьез это принимаете. У Володи это вызвано… ну, вы же знаете, особыми причинами.

– Его потряс, – поддакнул Аркадий, – сам факт, что мы – смертны. Обычно об этом не думаем. Мы все живем, как будто мы бессмертны. А тут вдруг пришлось взглянуть в лицо беспощадной реальности.

Я помалкивал, обо мне говорят, как о свихнувшемся, ну да ладно, пусть говорят. Так они самоутверждаются, так они выше, умнее и вообще. Но когда я смотрю на них, то приходит в голову дикая мысль, что как раз их знания и усвоенный пласт многовековой культуры и является тормозом на пути понимания новых реалий.

У меня, к примеру, нет этой высокой культуры, потому легко усваиваю все новое, даже если это новое подобрал на помойке. А вот они хорошо и твердо знают, что возможно, а что невозможно, что противоречит высшим ценностям, а что в струю, они видят плавное течение жизни, а я вижу впереди, вот прямо на следующем шаге, период сокрушающей переоценки ценности жизни. Все века и тысячелетия человек мечтал просто выжить, уцелеть. Кроме того, еще важнее было выжить клану, общине, племени, ведь там дети, кровь, ростки, и человек все века воспитывался в убеждении, что жизнь клана важнее жизни индивидуума. И потому самоотверженно жертвовал жизнью ради процветания племени: бросался в разлом на римском форуме, клал руку в огонь, ложился на амбразуру.

Сейчас же, когда исчезают не только кланы и племена, но и народы стремительно сливаются в человечество, отпадает необходимость жертвовать жизнью ради победы «синих» над «оранжевыми». Сейчас границы почти открыты, миллионные стада туристов туды-сюды, как тараканы, и видят, что и те и другие вообще-то одинаковы и вообще воевать не за что.

В этих условиях ценность человеческой жизни неизмеримо выросла сама по себе. Или сама собой.

Аркадий сказал участливо:

– Володя, а может быть, в самом деле… вам стоит заглянуть к психоаналитику? Я могу порекомендовать одного, прекрасный специалист. И все те тайны, которые вы ему скажете, умрут вместе с ним…

Я сказал устало:

– Аркадий, это вам всем нужно к психоаналитику. Стремление избежать смерти – самое естественное и здоровое желание. Любой зверь убегает от опасности! Это инстинкт. Только зверь еще не знает, что помимо смерти в когтях хищника есть еще смерть от старости, а человек вот знает. И тоже старается избежать. Пока только здоровым образом жизни да пластическими операциями, но когда-то…

– Ну-ну, – сказал Аркадий поощряюще.

Я ответил, хотя и понимал, что им как о стенку горохом, а я только выгляжу дураком:

– Когда-то человек добьется того, что люди перестанут умирать. Мне кажется, сейчас все выступают против бессмертия по принципу «зелен виноград». Горько допустить мысль, что бессмертие все-таки будет достигнуто через три-четыре поколения, но мы не доживем!.. Вот и начинаем придумывать оправдания, почему нужно умирать. А если предположить, что бессмертие открыли сегодня и уже сегодня мы можем жить столько, сколько хотим… как бы вы поступили?

Аркадий сказал поспешно:

– Взгляды от материальных выгод не меняют!

– А почему? – спросил я. – Ну наивный я такой вот, не понимаю: почему на самом деле должны отказываться? А от долгой жизни вижу только выгоды. Не говоря уже о самом главном доводе…

Все замолчали, Аркадий спросил осторожно:

– Каком?

– Просто жить хочется, – ответил я.

Даже Коля наконец уяснил, что я не пью, а если пью, то фруктовые соки, мне наливать не стал, зато остальные пили, как мальчишки, которым нужно обязательно «перепить» один другого, потому ревниво следили друг за другом, чтобы не пропускал, а то я пью, а он – нет, как можно, нечестно, неспортивно.

Я по настойчивой просьбе Леонида и Михаила начал довольно нехотя рассказывать, каким будет мир, по моему мнению, через пару десятков лет, а лучше – лет через пятьдесят, когда жизнь человеческую начнут продлевать и продлевать до тех пор, пока смогут открыть или изобрести бессмертие.

Слушали не только они двое, даже их жены притихли и ловили каждое слово. Я сообразил наконец, что в самом деле для них эксперт: постоянно слежу за этими новостями, которые никогда не бывают на первых страницах газет или на телевидении. Даже утонченный Аркадий и то гораздо лучше знает, с кем очередной шоумен поссорился, помирился или вступил в однополый брак, чем ответит насчет марсохода или космического аппарата «Кассини».

И все-таки это он, выслушав достаточно внимательно, вскричал патетически:

– Володя, какой-то уж совсем жуткий мир ты нарисовал! Я не хотел бы в нем жить!

И огляделся горделиво, как дуче на трибуне, полагая, что это и есть самый весомый довод. Вот он, такой замечательный, не восхочет жить в том мире, значит – тому миру сгинуть, как же он, этот мир, обойдется без него, уникального?

Я сжал челюсти, этих уникальных столько, что хоть дороги асфальтируй. Прошлое столетие простому человечку постоянно льстили, что каждый человек – уникален, самобытен и вообще – целая вселенная! Это как доски в заборе, к ним если очень долго присматриваться, тоже можно заметить уникальность: в одной сучок в одном месте, в другой – в другом, а третья так и вовсе треснутая…

Вежливый я донельзя, а то бы прямо в лоб закатал, что, дескать, обойдутся… вернее, обойдемся, в своем жутком мире без него. Никто его и не приглашает в общество, которое я нарисовал. Даже будет проситься – не пустим. Когда-то неумелых и криворуких охотников вообще изгоняли из племени, потом пришел гуманизм, ни к чему не годных начали кормить бесплатно, а они в ответ до сих пор пытаются совершать революции, чтобы изменить такое общество, создают молодежные банды, пингвинозащитничество, а также все виды андеграунда. Сейчас эта лафа кончилась.

Не по нашей воле кончилась: барьер для перехода из личиночного стаза «человек» в более высокий, трансчеловечество, настолько высок, что большинство из этих простых никогда не перешагнет. Для них это «перешагнуть через морально-этические установки», хотя все, что мы делаем, напрямую вытекает из базовых установок развития человечества и полностью соответствует самым что ни есть морально-этическим.

Коля спросил с интересом:

– Володька, а почему же остальной народ не ломанулся, подобно тебе, к этому… бессмертию? Они все, все дураки?

Аркадий предостерегающе покашлял, намекая, что я пережил тяжелую душевную травму и на этой почве сдвинулся. Теперь у меня мозги малость иначе повернуты, потому я все понимаю не как все нормальные люди. С такими мягше надо, мягше, еще мягше!

Я перевел дыхание, сказал ровным голосом, без всякой горячности, чтобы не выглядеть этим самым сдвинутым:

– Из-за того, что жизнь коротка, настолько коротка, что нет смысла пытаться продлить ее праведной жизнью: ну какая разница, если при разгульной и несдерживаемой проживешь до семидесяти, а если на диете, да еще откажешься от алкоголя, курения, обильной пищи, крепкого кофе, доступных женщин – то жизнь продлится аж на два-три года? А человек, который не гусарствует, видит все несколько иначе. К примеру, идет по улице, видит – огромная куча дерьма…

– Фу, – сказала Жанна и скривилась.

– Кто-то из бомжей нафекалил, – продолжил я с той невозмутимостью, под которой кроется злость, – прямо посреди тротуара! Да столько, что ой-ой!.. Можно, конечно, обойти, но вот мы видим, как вполне приличный человек с удовольствием вступает в это дерьмо…

– Фу, – сказала Жанна громче, – Володя, как ты можешь?

– Вступает новенькими ботинками, – злорадно продолжил я, – затем вообще брякается туда и возится задом, перекатывается с боку на бок, а в довершение всего зачерпывает остатки обеими пригоршнями и размазывает по своему лицу…

Альбина встала и с достоинством удалилась на кухню. Спина прямая, ноги хоть и полные, но сохранили форму, а задница ну просто огромная. Коля с удовольствием проводил ее взглядом.

– Ну ты даешь, – возмутился он, – с чего бы он стал в дерьме валяться? Да еще с боку на бок?

Света с дивана смотрела на меня с беспокойством.

– Да, Володя, – заговорила она, – ты что-то завернул уж очень сложное. Наверное, компьютерное?

– Да, – сказал и Михаил, – какой-то слишком сложный образ.

– Да? – спросил я. – А вот наш Коля подтвердит, что бывает. И часто. Так проделывает кое-кто из наших друзей…

– Ну-ну?

– Да вот Коля сам вчера рассказывал, как он ужрался в их компашке? Не помнит, кто и домой привел! А как рассказывал, как они жрали, как свиньи, как кто кого перепил и как начальник отдела первым отрубился, его повели было спать в другую комнату, но уронили, потеряли, квартира ведь ого-го, трехкомнатная, заблудиться легко!.. Так и проспал он до утра на полу на собачьем коврике…

Коля гордо ухмыльнулся, Светлана хихикнула, я развел руками.

– Видите, вам смешно! И весело. И ничего не видите в том, что эти люди добровольно довели себя до состояния свиней… да при чем тут свиньи? Это даже весело. Поощряется нами, то есть обществом, общественным мнением! Разве мы не общественное мнение? Для меня пьяный – то же самое, что вывозившийся в дерьме! К тому же сам, добровольно. Шел себе, увидел дерьмо, мог бы обойти, так нет же, дай вымажусь… вот такой я герой. А потом с гордостью буду рассказывать друзьям и коллегам, как ужрался, обблевался. Ну прямо всего вывернуло… вон Настенька в прошлый раз рассказывала, как в обнимку с унитазом всю ночь простояла на коленях…

Настена сказала возмущенно:

– Неправда!

– Что, не стояла?

– Я жаловалась, а не хвасталась!

Все посматривали понимающе, каждый тоже преувеличивает свои подвиги в этой области, я чувствовал, что пора бы остановиться, я же рублю основной столб нашей цивилизации, но нечто изнутри меня продолжало говорить:

– Но ведь о таком стыдном поступке… все-таки пьянство нехорошо, правда?.. О таком стыдном можно бы и промолчать? Даже лучше помолчать? Но не промолчала же, верно?.. Рассказывала долго, с подробностями, похохатывала, и все вокруг похохатывали одобрительно. Это все от нашего осознания, что жизнь коротка, что все равно помрем. А раз так, то какой смысл вести себя чисто и праведно, Бога ж все равно нет, так гуляй, Вася… ну пусть Коля, извини, это поговорка такая, а так вообще ты гуляешь так, что любой Вася позавидует…

Коля гордо приосанился, но Аркадий смолчал, да и Михаил с Леонидом смотрят как-то странно. Жанна опомнилась первой, защебетала, оглянулась в сторону кухни, оттуда плывут мощные запахи крепкого кофе.

– Ой, Альбиночка уже сварила! Какая умница, всегда вовремя…

– Это Анатолий варил, – наябедничал Коля. – У нее бы сбежал и все плиту бы тебе залил!

– Типун тебе на твой великий и могучий!

Весело, с шуточками и приколами отправились пить кофе, но какой-то осадок остался, зря я так резко. Вообще от меня никто подобного не ожидал. Обычно я отсиживался рядом с Каролиной, которая брала на себя все светские разговоры, а я только улыбался и кивал, счастливый, что попал в такое высокое общество. Их не изменить, это мне можно меняться: я – внизу, мне нужно карабкаться вверх в «приличное общество», я могу и должен воспринимать что-то новое, а они уже достигли благополучного культурного уровня.