Гонконг Задорнов Николай

Глава 7. Старообрядцы

Двойка врезалась килем в берег. Ульян перескочил борт, прошел несколько шагов по отмели в ракушках и звездах, упал ничком и лег лицом в сухие водоросли, как в ворох сена. Не ждал, что останется живой, готов был к уходу из мирской жизни. Сейчас силы покинули его. Сознание невыносимо тяжелых испытаний, предстоящих еще, не пришло к нему. Он, как малый ребенок, припал на грудь земли.

Боцман Шабалин вылез следом, разулся, пососал пустую трубку и подошел к Ульяну. Тот дышал ровно.

По названию «старообрядцы» – это значит старые, как старый хлам людской, бесы щуплые и верткие. Невельской выбрал из них трех братьев и парня – их племянника. Подобрались удалые, свежие – кровь с молоком. Ульян широк в костях, ладони большие, пальцы толстые, хваткие. Фал или шкот потянет в любой ветер легко. Какое дело ему ни поручалось – выполнял старательно, обучался с усердием. Староверы все делали на судне хорошо. Пропойц среди них незаметно. Чарку не ждали…

Все погибли, кроме Ульяна. Двух братьев сразу убило бомбой. Видно, Ульян не мог и сейчас опомниться. У них семьи крепкие, за своих стоят, а тут никого у него не осталось.

Шабалин сел на корточки. Курить хотелось до смерти. В мокрой одежде без работы зябнешь.

После того как вражескими ядрами бот был разбит и сразу стал тонуть, оставшиеся в живых кинулись в воду, и тут же волны разъединили всех. Страшно стало море, когда берег далеко. Шабалин успел ящик с инструментами забросить в шлюпку. Плавали вокруг нее с Ульяном долго, не могли перекинуться через борт из-за зыби.

Там, где кончался песок, смываемый волнами, росли хвощи. Дальше зеленел кустарник, а за ним здешний богатый, цветущий лес. Туда волна не достигала никогда.

За сопкой тут, неподалеку, бухты, живут удэ. У них остался погостить наш проводник Кя.

Из бухты Уня[25] вышли вчера, чтобы идти в бухту Посьета. Тунсянка Кя остался в стойбище Вайдя.

Вчера не могли выйти из пролива, заштилели и пристали к огромному острову в больших горах, который закрывал вход в бухту Уня. Сегодня боцман Шабалин решил продолжать плавание. Попутный ветер вынес бот из пролива и помчал через перемежавшиеся полосы тумана. Шабалин смело забирал мористей, чтобы пересечь большой залив. Сразу встретились, но не с китобоем, как бывало, а с неприятельским «конвертом».

Теперь нечего и думать возвращаться в Уня сушей.

В бухте Безымянной придется ночевать. Но как? Заедят комары и мокрец.

Сушились. Ловили рыбу, избивая ее в речке палками. Кремень и огниво Ульян сберег на груди в кожаном мешке. На суше Ульян – как Иван на море.

Ульян долго молился вечером о спасении душ братьев своих Андрея и Иоанна и племянника Иосифа.

Улеглись между костров из гнилушек.

Шабалин не уверен, что завтра по сухому пути удастся добраться до бухты Уня. Подумал: «А что, если погибнем? Крест можно заготовить самим, еще пока живые».

«Здесь погибли за Русь и царя смолоду

Военного флота моряк и товарищ его кержак с голоду.

Боцман с медалью Шабалин

и старообрядец Ульян Басаргин».

Он хотел бы мысленно продолжать надпись на кресте, думал, как вырезать, что по-разному верили в высшее божество, но примирились в ничтожестве… Шабалин решил, что надо спать и вообще лучше не умирать, чем сочинять стихи на свой памятник, тем более что рифма не подбиралась.

Мокрец кусает так, что спасу нет… Где моряк не пропадал! И чего только не слыхал! Моряка ничем не удивишь.

«Tell it to sailors!»[26] – говорят джеки.

У боцмана Ивана Шабалина кортик, а у Ульяна нож забайкальский, точен с обеих сторон, как кинжал, можно отрубить барану голову.

…К вечеру на другой день на плоту перебрались через залив и поднялись на гору. Внизу, как в пропасти, открылась между гор огромная бухта Уня, окруженная дубовыми лесами. Бухта с изгибом. Похожа на полусогнутый указательный палец… Но палец этот шириной с Амур. Удэгейцы так бухту и называют: Уня – значит «палец». Указывает в глубь гор, а корнем выходит из пролива между материком и становым островом в горах.

Навстречу по тропе шел Кя с собаками.

– Кирилл! – воскликнул боцман.

– Ты живой, Иван? – тихо спросил удэ.

На Шабалине и Басаргине одежда изорвана, а сапоги, видно, когда были мокрые, растоптались и разбухли, потом ссохлись, показали зубы и стали белы от соли. Сапоги – неудобные обутки, это знает каждый таежник. Нога в них преет и болеет.

– И ты живой, Улька?

Тунсянка Кя, он же Кирилл, позвал в фанзу. Там было много народу, но все поспешно расступились, и Ульян увидел, что на кане[27] сидит белокурый живой и здоровый племянник его, чистый и прекрасный, как ангел. Юное лицо Иосифа нежно зарделось при виде вошедшего Ульяна. Казалось, он смутился перед дядей, что так все случилось, что он посмел спастись и принял спасение от чужих людей и по их милости живет.

Иосиф грамотный, подростком ездил на ярмарки в Кяхту и Маймачен, там научился говорить по-китайски.

Еще сильнее смутился сам Ульян. Ему стыдно стало, что он в душе уже похоронил братьев и любимого племянника своего Иосифа, расстался с ними и смирился навсегда с их гибелью.

В Забайкалье старообрядцы живут, не зная притеснений, как всюду в Сибири. Муравьев считает их лучшими сынами России. «Пока я губернатор, волоса не упадет с вашей головы» – так в старообрядческом селе Тарбагатае говорил Николай Николаевич. Он призывал самых удалых крестьян переселяться на Зеленый клин в Приморье, обещал покровительство. Уверял, что там нечего бояться придирок от Святейшего Синода и попов-никониан. А на старых местах старообрядцев теснят, оскорбляют, называют раскольниками, попы у них отнимают детей, матери кончают из-за этого жизнь самоубийством.

При виде доброго, сильного и светлого лица живого, словно восставшего из мертвых, Иосифа душа Ульяна озарилась светом счастья, не закрытого и для старообрядцев. Иосифа спасли! Оказывается, что не только горе приносила чуждая жизнь и чужие люди. «Прости меня, Иосиф!» – подумал Ульян с потаенной горячей радостью, обнимая кровь свою, как спасенного родного сына.

Удэгеец Кя поставил на кан перед Иваном коробку с листьями табака, а жена его родича – хозяина фанзы – принесла огромный арбуз с огорода.

Тунсянка хотел бы рассказать, почему родня его живет в Вайдя, а сам он с большей частью рода – на речке Хоре, далеко отсюда.

Когда-то весь род Кя жил в бухтах вокруг Уня и в тайге. Но потом начались набеги маньчжур. Пришельцы никого не жалели. Удэгейцев рода Кя обращали в рабов. А удэгейцы рода Кя не желали порабощаться, убивали маньчжур. А те приводили с собой рабов – китайцев. «Китаец» по-гольдски «нека». «Раб» по-удэгейски и по-гольдски тоже «нека». Тогда впервые старики увидели китайцев. Они штаны подвязывали по-своему, не так, как маньчжуры. Тунсянке все это вспомнилось вчера, когда китайская шаланда ловцов трепангов подобрала молодого русского в море.

Вечером Тунсянка рассказывал ночевавшим в фанзе китайским ловцам трепангов и удэгейцам. Шабалин узнал, что не все жители здешних мест удэгейцы – вернее, все не настоящие удэгейцы, что китайцы зовут их да-дзы, то есть тазы, – смесь удэгейцев с китайцами. Сначала маньчжуры прогнали часть удэгейцев, а оставшихся притесняли. Удэгейцы в неволе мерли. Потом маньчжуры привозили рабов на промыслы. Рабы жили в фанзах с удэгейцами, отбирали у них жен. Рождались дети, похожие на китайцев, говорящие по-удэгейски и по-китайски, но презираемые и пренебреженные своими отцами. Теперь уже нет больше рабов, вымерли, а приходят китайские ловцы на добычу трепангов.

Предки Тунсянки рода Кя ушли из Вайдя на далекую речку Хор и стали называться Кялундзюга… Всего не запомнишь. Тунсянка сейчас говорил по-своему и несколько раз упомянул Муравьева. Что-то спрашивали, поминая Муравьева, ловцы трепангов и тазы.

«Далеко же слышно его имя! – подумал Иосиф. – Спасибо Муравьеву, – на него зла не было, – он хотел и себе и нам как лучше!»

Невельской доложил губернатору Муравьеву, что, снаряжая на юг края, в Приморье, бот с матросами под командованием грамотного боцмана Шабалина, узнал при этом, что старообрядцы, переселенцы из Забайкалья братья Басаргины и племянник их Иосиф Силин, знающий по-китайски, просятся в плавание, хотят видеть необитаемые бухты, узнать, правда ли все, что про те места толкуют.

Первая цель, как пояснил адмирал отплывающим, искать места, удобные для земледелия. «Землю будем давать бесплатно, кто сколько может обработать. Вторая цель: всем судам дружественных держав показывать объявления на иностранных языках, что край наш, всем побережьем владеет Россия, и не сметь никого трогать без позволения. Третье: врагам стараться доказать, что в тех водах плавают и на тех берегах живут русские, – показывать наше знамя. Не бояться врага, стараться погибнуть, если надо, как наши братья умирали и умирать нам завещали». Так складно сказал, не хуже стихов, что сочиняет Иван Шабалин. Мол, пусть враги увидят, и все такое… Велел погибнуть за родину. И присовокупил, что еще не может сказать по-другому, что еще не догадался никто приказывать: не умирать, а жить во славу родины-матушки и оградить детей и родню и доход, «чтобы ни один враг, видя нашу силу и твердость, не сунулся».

Невельской выдал боцману судовой журнал, четверых крестьян зачислил во флот матросами, дал документы, но в салоне дозволил повесить пудовые медные складни. Дал объявления на иностранных языках, что заливы Ольга, Посьет и Владивосток вечно принадлежали Российской империи.

Назначил шкипером своего лучшего моряка, боцмана, как бы в залог, что посылает не на гибель и что дело исполнимо. Выдал харчи: сухари, бочку солонины, уксус, ром и водку. Запасные паруса. Два якоря, канаты. Определил плату и выдал за год деньги вперед и еще двести рублей серебром боцману, чтобы купил быков, если останется на зимовку, и сам начертил карту…

Так старообрядцы сами попросились в плавание, когда узнали, что бот пойдет на юг, где на берегах раскинулся таинственный и благодатный Зеленый клин, о котором многие толкуют и по Сибири слухи идут…

Грести все умели, парусом управлялись, зверя и рыбу били, умели плавать, голодать, терпеть. Кроме Шабалина и Басаргиных с племянником на боте пошли двое штрафованных матросов, еще один герой-марсовый с медалью и украинский казак. Снаряжение и припасы даны были лучшие. Железные вещи и красное сукно на обмен. Мы цель достигли и приказание Невельского исполнили: все умерли за родину, кроме трех!

Глава 8. Таинственный полуостров

Адмирал Стирлинг долго стоял в Хакодате.

Хакодате и Нагасаки – порты, открытые для флота Англии по договору, который адмирал сэр Джеймс Стирлинг заключил в прошлом году. Теперь срок действия начался.

По договору, заключенному Путятиным, порт Хакодате открыт и для русских. «Посол и адмирал Путятин захочет в этом году проверить действие договора?» – «Да, да!» – отвечали японцы. Стирлинг все лето ждал, что адмирал Путятин прибудет в Хакодате. В северных морях кампания этого года подходила к концу. «Путятин прибудет в Японию?» – «Да, да!» – с улыбками отвечали почтительные японские чиновники, радуя гостей.

…Япония – идеальная страна для старых адмиралов. Их огромные парусные корабли нигде в мире не производят больше такого впечатления, как в Японии. Старомодная отделка адмиральских кают, в бархате и позолоте, вызывает восхищение японских чиновников. В Японии вся эта отсталая роскошь считается открытием, слывет новинкой из Европы.

Черный, тяжкий век! Отвратительная промышленная революция лезет на корабли, разрушает флотский аристократизм.

Адмирал Джеймс Стирлинг слывет взбалмошным. Он известен своими причудами. В Шанхае бывает в китайских кварталах и ест там палочками пельмени из свинины с чесноком, на корабле надевает штатский костюм, а вечером китайский халат. К подъему флага является во всей форме.

Ради оригинальности мог бы поднять свой флаг на быстроходном пароходе. Но на «Барракуту» назначен капитаном его сын Артур и делает на ней кампанию. Этим назначением сэр Джеймс отдает должное изобретениям и моде века. Свой флаг, как почти все адмиралы его возраста, держит на старом стопушечном корабле. Старосветские громадины, несущие облака парусины, сохраняют внешний белоснежный аристократизм без угольных бункеров, без труб и без кочегаров.

Да, он мог бы поднять флаг на коптилке, где нет роскоши, где машины требуют места и теснят комфорт аристократов, где меньше людей и услуг, а механикам и кочегарам надо предоставить удобный отдых и сытную пищу, иначе не смогут работать в жаре, без воздуха; это не служба «перед мачтами».

Стирлинг полагает, что он все же не так оригинален, чтобы поступиться ради скорости и престижа британской промышленности традиционными вековыми удобствами в угоду машине и дыму. А жилое помещение, как известно всем, оказывает сильное влияние на мышление и характер обитателей.

Внезапно Стирлинг ушел из Хакодате. Он переплыл моря и прибыл на своем линейном корабле, как в плавучем особняке, в цветущий порт Нагасаки, где в прошлом году подписывал договор. Очень долго шел из Хакодате в Нагасаки. Явился в порт назначения, когда там уже стоял вышедший после него из Хакодате отряд судов коммодора Эллиота с новостями о сожжении портов Сибири: Петропавловска, Охотска и Де-Кастри – и об уходе «Авроры» в Амур.

Артур Стирлинг желал бы знать, где отец был так долго. Почему французский адмирал на таком же старомодном линейном корабле сопровождал его в плавании? Подобные секреты долго не сохраняются. Сэр Джеймс пригласил сына к позднему завтраку.

– Я уверен, что пленные офицеры надоели вам, – сказал адмирал сыну. – Я освобожу от них пароход, они жили слишком хорошо.

– По прибытии на мой пароход… они…

– Кинулись? – вскричал отец. – На еду?

– Нет!.. На английский язык. Один из офицеров сразу же, как только вступил на палубу, стал записывать в карманный словарик выражения. Мы предоставили им каюты и стол в кают-компании. Пленные матросы – сто человек, все хорошего физического сложения и довольно рослые – походят на отборных солдат. Наша морская пехота ушла с коммодором на Сахалин. Часть команды с лейтенантом Гибсоном отрядил на «Грету». К подавлению мятежа мы были готовы все время. С их офицерами мы проводили время вместе. Пленную команду свои же офицеры держали в повиновении. Матросы помогали нам, исполняя все работы, и заслужили уважение экипажа.

Отец для Артура подобрал на «Барракуту» хороших молодых офицеров. У себя на корабле оставил пожилых лейтенантов. Старик капитан ходит с бородой, как Санта-Клаус, и в цилиндре, как швейцар. Один из офицеров, младший лейтенант, служит сорок лет в одном чине. Эти люди не удовлетворены своей карьерой и далеко не уйдут. Но им придется смириться.

Сын сказал, что пленные матросы голодны и что это всех заботит.

– Чего же они хотят?

– Они не получают табака и мыла.

– Тут я ничего не могу поделать!

– Они исполняют все работы наравне с нашими матросами и заслужили их расположение… Команда попросила позволения собрать митинг и подала петицию…

Ах, петиция матросов! Адмирал задумался. Это важно. Адмирал, как и король, все же зависел от своего народа, которым строго управлял.

– Какой их рацион?

– По уставу, половина порции матроса. Но без табака и без мыла, в чем пленные крайне нуждаются.

Артур спросил наконец о таинственном плавании адмиралов.

– Хотя это открытие французов, – оживившись, заговорил сэр Джеймс, – но…

Он сказал, что пришел с описи странного полуострова, который имеет характер горного Приморья.

…В эту кампанию корабли союзных эскадр бороздили Японское море в поисках противника, и адмирал Стирлинг не раз получал рапорты командиров своих судов о том, что побережье, которое тянется от устья Амура до корейской границы, изобилует гаванями. Некоторые из них, как Де-Кастри, заняты противником и известны нам. О других есть сведения от китобоев. Они якобы удобнее и чем дальше к югу, тем глубже, а климат мягче – возможно, там есть незамерзающие заливы!

– Мой консорт в Хакодате получил с посыльным бригом донесение капитана корвета «Кольбер». При осмотре побережья севернее корейской границы корвет обогнул скалистый мыс, у которого направление берега меняется. Неожиданно нашел густой туман, плотно закрывший берег. Убрали паруса и отдали якорь при полном безветрии. На другой день подуло от норда. Подняли якорь, чтобы уйти в море. Туман внезапно снесло, словно материк всасывал его. При ярком солнце открылся живописный берег в горах с цветущими лесами.

– Вы говорите о плаванье на линейном корабле «Президент»? – спросил Артур, зная, что отец иногда заговаривается. Его не увольняют. С войной, как известно, открылось так много новых вакансий, что адмиралов не хватает. Должности замещаются старыми, но известными преданностью моряками.

– Нет! Шел не я! Шли наши галантные союзники! Перед носом их корвета «Кольбер», следом за остатками быстро несущегося тумана, мчался по волнам палубный шлюп под русским флагом, вооруженный двумя пушками… Его косые паруса были наполнены, и гнулись мачты. Встреча лицом к лицу! – воскликнул адмирал Стирлинг. – Враг находился так близко, что галантные союзники рванулись к орудиям! Признаюсь тебе в величайшей тайне! Прозвучали выстрелы – и открылся целый мир! – выкатив глаза и выскакивая из-за стола, закричал сэр Джеймс. – Шлюп был разбит и пошел ко дну! Двое из команды спаслись в чудом уцелевшей шлюпке. Следуя за ней, два французских гребных судна увидели, как беглецы, имевшие преимущества в скорости, скрылись. Казалось, что они ударились в отвес берега и исчезли в нем. Конечно, это была игра теней, как на сеансах с волшебным фонарем! На самом деле шлюпка с погибшего бота вошла в пролив… Галантным союзникам показалось, что на входном мысу могут оказаться батареи. Французы не решились войти! «Там бухта!» – решил я, узнав обо всем этом. Отлично закрытая лесистыми горами от всех ветров! Осмотр потребовал бы подготовки и времени. Сведения, собранные французами: на потопленном боте шли русские квакеры под командой боцмана императорской службы.

…В Хакодате, получив эти сведения, оба адмирала осмотрели карты описей берегов к северу от Кореи. Стирлинг сам решил идти туда. Француз последовал за ним. Поэтому в Хакодате «Барракута» не застала адмирала. Пришлось идти в Нагасаки, куда ушел Стирлинг. Но в Нагасаки «Барракута» пришла раньше, чем корабли командующих.

Теперь Артур все понял. Ясно, чего хотел отец. На переходе в Нагасаки вместе с французским адмиралом он побывал у берегов загадочного Приморья, которое на картах изображено в виде гигантского выступа материка.

– На больших, неповоротливых кораблях, мой дорогой, нельзя приблизиться, чтобы искать входы в гавани. Баркасы и шлюпки, посылаемые на осмотр и описи, заливало при непрерывных свежих ветрах. Каменистые островки и рифы одевались туманами. Неисследованная полоса берега оказывалась слишком извилистой и протяженной. Ее меридиальное направление в самом деле сменялось на широтное: и вот тут-то начинается от поворота берега на вест. Там, видимо, гнездятся многочисленные бухты. Об этих берегах ходили легенды. Если судить по архитектонике, то прекрасные бухты и заливы, пока не виданные и не описанные, не могли не образоваться там, где параллельные хребты материка, тянущиеся в меридиальном направлении, были после сотворения мира обрублены и измыты океанскими волнами.

– С вами был паровой корвет?

– Нет!

– Небольшой пароход?

– У французов не было даже паровой шлюпки! Берег опять изменил направление! Оказалось, что чем дальше к югу, тем теплее и ярче море и тем больше рифов и скалистых островов. Страна показывала нам по временам прекрасные ландшафты в глубине гигантских заливов, которые мы увидели. Киты, морские звери и множество птиц, необычайное изобилие рыбы… Ах, мой дорогой, я долгом своим счел погасить проблески интереса у моего коллеги! Это было нетрудно. Даже при виде роскошных стран он целыми часами может говорить о парижских интригах. Люди будущего: интриганство – превыше всего! Никто не поверит, но мне кажется, что это было открытие нового мира! Там целый таинственный материк. Я видел его сам! Иногда казалось, что мой консорт о чем-то догадывается! Мы с ним, старые баловни и болтуны, привыкшие к собственной свирепости, стоя рядом, глядели и шамкали, как дикари при виде человеческого мяса: «Ньям-ньям!» Рыхлый, блудливый старичок с вишнево-черными глазками в туманах! «Какой гигантский полуостров!» – «Где же он, где же?» – «Дайте мне его!»

Артур знал, что его отец неуравновешенный человек.

– Карту! – закричал Стирлинг.

Сэр Джеймс признался, что сам возбужден не менее француза.

– Но что же это? – продолжал он, склоняясь над столом, над принесенной картой. – Что? Подайте мне, мой дорогой, сведения. Пока их нет! Масса камней, зверей, птиц, бухт… Бухт! Я сам все видел – бухт нет! Сплошной берег. Нужны исследования, мой дорогой! Не мог же я лезть в бухты на «Президенте». Большим кораблям не втиснуться! На таком гигантском парусном корабле не въедешь в рай грядущего! Величье плавучих особняков! Коллега был во власти парижских интриг и ничего не заметил у себя под носом! Все было бы терпимо, и дело могло бы ждать! Если бы не потопленный бот! Железный бот, железный берег! Маленькая посудина среди гор, бухт, островов. Чья? Чей этот материк будущего? Вам, мой дорогой, идти! Может быть, в будущем году? Но удастся ли? – Тут на память сэру Джеймсу приходили ужасные, отвратительные гонконгские интриги. Интриги гонконгских англичан.

– Придется посылать гидрографическую экспедицию! Описывать, мой дорогой сын! – заключил свой рассказ Стирлинг. – Но сначала я должен поразить своего злейшего врага – губернатора Гонконга.

Сэру Джеймсу нравилось все китайское. Стирлинг в восторге от китайцев, от их гармонической и яркой беспорядочности, пропитанной практицизмом, от множества их твердых и консервативных условностей и философских понятий, которые никогда не отомрут… При жизнеспособности, жизнедеятельности, плодовитости… При внешней нечистоте у черного народа большие силы… Изысканная опрятность аристократии. Стирлинг полагал, что его дружественность к китайскому обществу может служить образцом для консервативных англичан. Со временем, однако, Англия не подпадет под влияние Китая, так как находится на острове. Может быть, что в будущем китайцы в наказание заставят англичан курить свой опиум…

Артур вернулся на «Барракуту» поздно вечером. Русские офицеры ждали его, оставаясь в полутемной кают-компании.

– Адмирал затрудняется послать суда на север для вашего возвращения в столь позднее время года, – сказал капитан.

Глава 9. Подвешивай гамаки!

Коммодор Эллиот прибыл на пароход «Барракута» в сопровождении капитана Никольсена и командира корвета «Стикс» капитана Келлога. Русских офицеров опять пригласили на квартердек. Явились Мусин-Пушкин, Шиллинг, Сибирцев и Гошкевич.

Загорелые моряки в белых костюмах, белые паруса, увязанные на реях, и белые бухты канатов, добела выдраенная палуба, а вокруг на берегах дворцы и храмы Нагасаки и зонтичные сосны на холмах и островках – и все это сквозь ванты множества мачт. Красиво, ничего не скажешь! Славный денек!

– Адмирал Стирлинг из сочувствия к нам решает взять ответственность на себя, – торжественно объявляет Эллиот. – Его превосходительство готов освободить вас!

Коммодор и оба капитана взглянули на своих пленников с ободряющей добротой. Эллиот ждал отклика. Но объявленная новость была столь ошеломляющей и неожиданной, что пленные офицеры молчали, опасаясь подвоха.

– Я иду со своими кораблями к берегам Сибири и беру с собой всех вас, чтобы сдать на русские корабли, – продолжал Эллиот.

– Вот так бы и говорил! – вздрогнул Пушкин и свел свои густые брови.

– Согласны ли вы принять мое предложение?

– Но где вы найдете русские корабли? Вы все лето искали их и не нашли.

– Мы пойдем туда, где они есть. Мы прекрасно знаем, где находится фрегат «Аврора».

– Позвольте вас спросить, – заговорил Шиллинг, – при подобной встрече не произойдет ли сражения между вашими и нашими кораблями?..

Барон для Эллиота – как для быка красное.

– Да, произойдет! – заносчиво ответил усатый загорелый англичанин.

– Когда же вы сдадите нас на наши суда? До битвы или после?

– После.

– Кто же кого победит?

– Победим мы! – в запале коммодор как бы закусил удила.

– Кому же тогда нас сдадите?

– А черт их побери! – пробормотал Эллиот, отводя своих капитанов. – Я ведь так и говорил адмиралу, что это не довод и ничего не получится! – Эллиот тупел и терялся в таких случаях.

– Адмирал пошлет вас в шлюпках под парламентерским флагом мира, – поспешно объявил коммодор, не давая открыть рот Шиллингу. – Дайте расписку, что по флагу не будут стрелять!

– Мы готовы дать расписку, но не согласны вести вас в Амур, – ответил Пушкин, – просим высадить нас в известной вам гавани Де-Кастри.

– В Де-Кастри никого нет, и вы перемрете от голода. Я могу вас доставить только в Амур.

– Они хотят, чтобы мы показали им вход в реку, – сказал Пушкин по-русски.

– Дайте нам продовольствия на десять дней и высадите нас в Де-Кастри. Мы сами дойдем.

– Нет, я не могу подвергать вас риску голодной смерти!

– Мы отказываемся идти в Амур!

– В таком случае останетесь в плену.

– Объясните ему все сами, Николай Александрович, – сказал Пушкин.

– Я надеюсь, что вы не откажете, коммодор, в таком случае, – заговорил Шиллинг, – мне в личной просьбе.

– Да, пожалуйста!

– Передайте вашему адмиралу, что он далеко не джентльмен.

– Да как вы смеете? Вы… вы… Кто и чем обидел вас?

– Каждый честный офицер вашего флота обиделся бы, если б ему предложили за свободу стать изменником.

– Никто вам этого не предлагал!

– Неужели вы думаете, что мы из первых ваших слов не поняли, куда вы клоните?

– Вы надеялись, что мы укажем вам пребывание наших судов? – сказал Пушкин.

– Вы смеете предлагать нам освободиться в обмен на сведения о фарватере Амура!

– Не забывайтесь! – закричал Эллиот. – Могу отдать приказание заковать вас в кандалы!

– Заковать меня можете… Но вот ваш адмирал все-таки не джентльмен! Да и вам, господа, не следовало бы передавать такие унизительные предложения!

– Остаетесь в плену! – сказал Эллиот. – Вы будете переведены на другие суда! Порция не будет увеличена вашим матросам.

– Кто это решил?

– Приказание адмирала!

– Когда он отдал его?

– Это не ваше дело!

– Ах, вот как! Так не забудьте, пожалуйста…

Эллиот и капитан сошли по бронзовому парадному трапу в вельбот…

– Хорошо. Теперь мы имеем полное право держать их в плену, – сказал на флагманском корабле в своей каюте прибывшим офицерам адмирал Стирлинг. – Мы предлагали им освобождение – они сами отказались. Из страха перед своим правительством! Ну, так им и надо! Но только убрать их с парохода! Всех их разделить, не оставлять вместе. Офицерам не давать кают! Пусть ночуют в палубах. Днем могут проводить время в кают-компаниях… На ночь подвешивать койки в жилых палубах вместе с матросами. Не хотят стать изменниками? Так они заявили? Вы пообещали надеть на него кандалы? Они всего боятся! Приказываю порции их матросам не увеличивать… Табаку и мыла не давать!

– Ваше превосходительство! – заговорил Эллиот. – Их люди честно работают, и наши команды настоятельно просят… на кораблях петиции подписаны всеми, пленные заслужили уважение… «синих жакетов»!

Адмирал был так возмущен, что не хотел больше слушать.

– Петиция не имеет никакого значения, если пленные офицеры дерзят мне! Никому не будет снисхождения!

Коммодору Эллиоту предложено готовить отряд к плаванию обратно на север. Но без русских пленных. Их доставим в Гонконг. Искать вход в реку Амур, попытаться сделать все, что удастся! Бомбардировать Де-Кастри. Отряд Эллиота будет усилен винтовыми судами и фрегатами. Стараться войти в реку и проникнуть на рейд нового порта. Найти «Аврору». Потопить ее… Уничтожить город и порт!

– Взять «Аврору» и привести ее в Гонконг!

«Будет ли Эллиот адмиралом?» – закручивая ус, подумал боевой коммодор. Такой вопрос мог бы подразумеваться!

– Как и решили, пленных офицеров, знающих по-английски, переведите на мой корабль, – приказал командующий. – Я хочу видеть их сам! Держать их перед глазами. Пушкина оставить без переводчика. Натуралиста отделить от офицеров. Перетасовать пленных. Все время переводить их с судна на судно, чтобы больше они не заслуживали симпатий наших «синих жакетов». При первых же попытках неповиновения прибегнуть к наказаниям пленных.

– Я прошу вас, мой сын, – сказал сэр Джеймс, оставаясь в салоне с Артуром, – пренебрегите своими дружескими отношениями с офицерами посольства Путятина. Подайте списки пленных. Я приказываю убрать всех с «Барракуты» и перевести на другие суда! Я не рекомендую вам сохранять какие-либо отношения! Я уверен в вас! Они не джентльмены и более для вас не существуют!

– Может быть, необходимо освободить Гошкевича? В одном из китайских портов он мог бы сойти как лицо гражданское, мог бы отправиться в Центральную Европу на пакетботе…

– Гошкевича ни в коем случае! Он же был секретарем Путятина… Держать его дольше, чем военных! А то явится в Петербург, тогда будет считаться, что они заключили договор с Японией.

– Но Путятин уже в Петербурге!

– Путятин? Что он значит, если все его посольство в плену! Просто он бежал, бросил всех на произвол судьбы. Наши газеты напишут об этом! Никто не признает, что он, а не я заключил договор!

Алексей смотрел через порт, в который выставлено на Нагасаки дуло морского орудия, и думал об Оюки. Он надеялся, что в Нагасаки хоть что-нибудь узнает о ее судьбе. Поэтому возвращение в Японию не было для него таким ужасным и невыносимым путешествием, как для его товарищей. Но вот эскадра уходит. Уж вымпелы вьются… Напрасно ждал, что удастся побывать на берегу. Нас переводят, и сегодня уйдем!

В Хакодате встретился знакомый переводчик Сьоза, сказал Алексею, что в Нагасаки в этом году по совету посла Путятина открывается первая японская высшая военная морская школа голландского кораблестроения и плавания и что один из самых знатных молодых рыцарей уже отправился туда из окрестностей деревни Хэда и что он теперь в Нагасаки и, возможно, что-то знает о судьбе Оюки. Как всегда, у них ребусы! Понимай как хочешь! Мол, он знаком с красивой молодой японкой из деревни Хэда – дочерью банкира и купца.

Баркас с пленными готовился к отвалу. Стивенсон, тряся руку Васильева, объяснял ему, что на фрегате «Пик», на «Президенте», на «Винчестере» и на всех кораблях, куда переводят пленных, командами также будут приняты резолюции в защиту прав русских матросов курить табак и съедать полную порцию.

– На всех кораблях Ее Величества эскадры Китайского моря движение охватывает все экипажи.

– Мы об этом позаботились! В добрый путь! – подтвердил Тэд.

– See you again![28]

Алексей Сибирцев, японец Точибан Коосай и сорок матросов поднялись на парусный адмиральский корабль «Президент». Как для экзекуции, на палубе выстроены две длинные шеренги моряков. Адмирал Стирлинг в торжественной тишине прошел между рядов гулкими шагами и быстро кинулся к Сибирцеву.

– Пойдете в Австралию! – закричал он на остолбеневшего Алексея. – В колониях нужны рабочие. Объясните, кто этот офицер, который передал мне оскорбление? На рудники! Вы не сдержали честного слова! Вы не джентльмен! Будете спать у меня не в каюте, а в подвесной койке. Целый день слоняться без места и без дела! Я не позволю вашим людям помогать моим морякам! Пусть сидят и скучают, как пленным полагается! Всех вас я буду время от времени переводить в плаванье с судна на судно. Я вам покажу права погибших при кораблекрушении!

Японец Точибан удивился, слыша все, что говорил английский морской генерал. Не понимая его речи, он понимал смысл и обиделся за Сибирцева. Это очень невежливо и постыдно. В княжестве Какегава даже дети не простили бы отцу такую брань. Так не говорят с рыцарем. Его можно убить, но это надо сделать благородно, нельзя оскорблять. А тут крик, как на допросе воришек или мелких шпионов эдосской полицией у моста Симбаши…

…Кроме князя в школу западного кораблестроения из Хэда, рассказал Сьоза, посылаются для дальнейшего обучения несколько бывших плотников, возведенных еще во время пребывания посла Путятина в рыцарское достоинство… А деревня Хэда теперь закрыта как для иностранцев, так и для японцев, и ничего о жизни там никому узнать невозможно. Все переводчики оттуда отправлены в порты. Под страхом казни им запрещено рассказывать обо всем, что было в деревне Хэда. Голландцы начинают японцев всему снова обучать в новой морской школе в Нагасаки…

«Вот и я, офицер, сижу, как и все мои товарищи, в жилых палубах и жду команды: трайс хэммокс – подвешивай гамак! Что ж, поспим и в гамаке! Спят же матросы! И я спал. Как смею я предполагать, что чем-то отличаюсь от них! Устаревшие, глупые понятия! Не за горами реформы в России! Черт их побери! – подумал Алексей, дождавшись команды и прикрепляя свою койку к крюку. – Чем все закончилось! Впрочем, теперь на душе легче, не стыдно людям в глаза смотреть, вокруг все свои, койки Маслова и Берзиня подвешены рядом. Дальше Сидоров, Васильев, Мартыньш, Маточкин. Так же и на других судах вместе с матросами все наши господа офицеры».

Глава 10. Сюрприз

В плавании невыносимо скучно. Погода прекрасная, дует ровный попутный ветер, гонит корабль все дальше от России. Ветер не разводит волнения. Можно развлекаться мыслями, что где-то близко берега Китая. В чистом море видны, похожие на веера, красные, оранжевые и желтые паруса на лодках китайских рыбаков. Но самого Китая еще нет. А приближение к этой великой стране очень волнует. Уже идем водами, где плавают китайцы! Веками из Китая в Японию, как объясняет Гошкевич, доходили знания. Философские книги, религиозные учения, великие истины, манеры писать картины, сочинять стихи и думать. Японцы пишут китайскими иероглифами, хотя есть две своих слоговых азбуки. Китайцы полагают, по словам Осипа Антоновича, что японцы – легкомысленные люди. Но тут на ум Алексею невольно приходит, мол, если японцы легкомысленные, то какие же китайцы!

Тоскливо и Точибану. «Я не могу среди русских и англичан жить без Гошкевича! В моем положении Осип Гошкевич-сан нужней мне всего остального. Хотя я шпион и должен выведывать все в его стране, что может стать полезным для Японии, то есть я его противник! Но это совсем не так! Я теперь понял, что шпион может очень любить тех, против кого шпионит. Пока я японский шпион в России, у меня нет лучшего друга, чем Гошкевич-сан, он русский патриот и служитель своей веры! Поэтому я не могу не любить его и мне очень больно расстаться с ним. Англичане очень гордые, но я лучше умру на их виселице, чем подчинюсь им! Расстаться с Гошкевичем-сан вдали от княжества Какегава – это значит совсем расстаться с мыслями о родине, совсем засохнуть, не слыша японских слов: молчать невыносимо, когда вокруг все говорят на своих языках, и это их облегчает. Я лишен этого. Поэтому лучше идти на какой-то риск, чтобы убили».

Точибан наблюдал за всем, что делается на английском корабле. Когда морской генерал кричит, то его голова властно приподнята, глаза округлены и выкачены, глядят куда-то в пространство, не на окружающих.

Точибан заметил, что иногда офицеры бьют матросов по морде, совершенно как полицейские в Японии. Особо провинившихся наказывают веревками. Имеются также бамбуки. Когда матроса бьют по лицу, он не кланяется, соблюдает прямизну, принимает мордобой с достоинством.