Любимая мартышка дома Тан Чэнь Мастер

ГЛАВА 12

НЕЖНАЯ ОСЕНЬ ЧАНЪАНИ

Толстая дама катила мне навстречу в подпрыгивающей коляске в сопровождении двух скромных, как мышки, служанок на осликах. Округлые щеки превращали глазки дамы в щелки, а лицо лишено было какого-либо выражения, — но уложенная тремя валиками прическа ее сияла узорными серебряными шпильками с проблесками зеленого нефрита, а от розово-сине-желтых шелков широких одеяний рябило в глазах. Так что дама в целом выглядела очень респектабельно; ну а притороченные к седлам осликов разнообразные полезные предметы делали мое уважение к ней попросту безграничным: несколько бамбуковых коробок для еды, веер и мухобойка на длинной ручке, скатанный в трубочку коврик… в общем, дама очевидно следовала из столицы в юго-восточный пригородный парк, известный крытым переходом из башни Хуаэлоу в громадный лотосовый сад. В то время как я, покрытый пылью, ехал ей навстречу, приближаясь к укрепленным кирпичом и камнем земляным стенам столицы высотой в два человеческих роста.

С Чанъанью что-то произошло за время моего отсутствия — она как будто проснулась после удушливой летней жары и с радостью обнаружила, что скоро наступит — да что там, уже наступила, — нежная осень с ее стоящими гроши золотыми плодами.

Площадь у ворот на востоке столицы гудела от веселого народа, по внешним признакам не имеющего никаких особых занятий, но не испытывающего от этого ни малейших затруднений. Все колесили куда-то или ехали верхом, в золотом воздухе над ароматными дамскими прическами кружились одинокие веселые пчелы, а в квартале гастрономических удовольствий Чанлэ стало, на первый взгляд, вдвое больше уличных кухонь. И вчетверо больше толстых чиновников и просто гуляк, готовых схватить с лотка палочку, унизанную какими-нибудь глазированными райскими яблочками, чтобы слегка размяться перед дневной трапезой.

Я погладил Мышку по теплой бархатной щеке, и мы с ней, вынырнув из темной прохлады ворот под башней, начали неторопливо продвигаться по относительно тихой, обсаженной тополями улочке среди паривших на уровне моего пояса разноцветных зонтиков с бамбуковыми перепонками и черных мужских шапок самых причудливых фасонов. Я украдкой заглядывал в прятавшиеся под зонтиками напудренные лица с озорными глазами и не мог сдержать счастливой улыбки. Некоторые улыбались мне в ответ и даже чуть поворачивались в мою сторону.

Весь мир уже много десятилетий смотрел в сторону Чанъани, но сама Чанъань смотрела разве чтона новые чудеса Запада — еще более острые блюда из Фарханы, еще более звонкие цимбалы или скрипки из Кучи. Империя жила безмятежной жизнью. Лишь легкий ветерок шевелил серо-зеленоватые конские хвосты ив, стороживших неторопливые буро-зеленые воды канала вокруг стены чиновничьего Императорского города.

Город, откуда страной управляли уже почти двадцать столетий, был городом двух миллионов добрых людей. Они с искренним восхищением рассказывали друг другу о чудесной «садовой повозке» красавца премьер-министра Ян Гочжуна, представлявшей собой многоэтажную горку, каждый ярус которой был усажен цветами и маленькими деревцами. Повозка ехала по улицам ради увеселения публики и медленно вращалась, а чанъаньцы, завидев ее, вытягивали шеи и улыбались.

С такой же улыбкой они рассказывали о новой выходке одной из двух сестер драгоценной наложницы Ян — не помню, которой; эта экстравагантная дама сверх оговоренной платы плотникам за возведение ее нового дворца в столице отдала им чашу, доверху наполненную драгоценной тохаристанской ляпис-лазурью.

И все с живым интересом пересказывали слухи о новых рецептах пилюль бессмертия, которые волшебники — даосы привозили Светлому императору. То, что человек семидесяти с лишним лет до сих пор отлично себя чувствует, развлекается с ветреной и прекрасной гуйфэй Ян и отлично играет на лакированном кучанском барабанчике — туки-туки-тук пальцами среди сладких вздохов десятков лютен и скрипок — это всем казалось нормой. Бессмертие? Почему бы и нет. Кожа лица у пациента, принявшего одну из пилюль, становится как у новорожденного младенца, и после этого у тысяч и тысяч людей появляется надежда тоже жить вечно. В наш прекрасный век возможно все.

Я придержал Мышку, размышляя: не прогуляться ли среди задумчивых ив у берега канала в веселом квартале Пинкан? Или попросту поехать домой, в тишину и лень, и проваляться в постели весь день и еще ночь?

Странно, но впервые за многие месяцы я подумал о том, что мой дом — здесь и что я искренне к нему привязался.

Однако стены Восточного рынка уже маячили за кронами деревьев.

Еще у порога, еще в седле, когда с меня только пытались стряхивать пыль, мне начали сообщать счастливую весть: вскоре после моего отъезда к нам въехала буквально повозка денег под конной охраной. А потом, вьюк за вьюком, подчиняясь моему заранее отданному приказу, надоевший всем войлок начал покидать склад и отправляться на северо-восточную границу, с ее голыми равнинами и угрюмыми воинами.

Торговый дом неожиданно стал еще богаче.

Встречать меня сбежались все. Сангаковы люди с почтением приняли у меня уздечку Мышки, сообщили, что красавец ферганец уже не первый день ждет меня для парадного въезда домой. Мышке льстиво пообещали выдать порцию изюма с миндалем, якобы любимого угощения коней персидских правителей прежних эпох. Курьер на ослике немедленно был отправлен к моему дому, чтобы там ждали меня к вечеру.

Ханьцы — письмоводители, руководимые Маленьким Ваном, предприняли неудачную попытку провести меня на почетное место в «Золотом зерне» под руки, как будто я был императором или прародителем семейства. Я кланялся им, прижав руку к сердцу, но локти свои держал от них подальше.

Начиналось время обеда, и каждая лежанка была уже полна народу: под цветными тканями прятались от солнца согдийцы в колпаках, персы в темно-зеленых одеждах, столичные чиновники и просто рыночные бездельники в шелках разного качества и цены. Пряные запахи начинали просачиваться из кухонь, кружа собравшимся (в том числе и мне) голову.

Главным встречающим, конечно, был Сангак, повелитель «Золотого зерна» (плюс еще нескольких ресторанчиков самаркандской и — как выяснилось к моему немалому удивлению, — уже и кашмирской кухни Восточного рынка).

Он встречал меня, торжественно держа на вытянутой — целой, правой-руке невиданную и странную штуку: не миску-касу, а нечто почти плоское, снабженное снизу двумя керамическими подставочками. По краям этой почти-миски шершавилась неровная серо-зеленоватая кромка обожженной глины, а чуть выгнутая внутренняя часть странного столового прибора была абсолютно гладкой, матово-черной, и по этой черноте разбегался узор из еле заметных трещинок.

Одинокий самаркандский абрикос, лежавший на этом черном ложе, казалось, светился изнутри теплым золотым огнем.

К Сангаку рысью подбежал служитель и пальцами, окутанными тончайшим белоснежным батистом, почтительно разломил абрикос на две половинки, снова уложил его на черное донышко и скрылся в глубинах кухни.

Косточка внутри этого чуда была сухой, а на сахарном изломе полупрозрачной медовой половинки на моих глазах вспухла крошечная капелька сока.

Я положил одну половинку на язык и почувствовал медовую прохладу — Сангак держал абрикос на льду.

— Посмотрите на эти плоские мисочки, хозяин,- я заказал их у гончара специально для «Золотого зерна». В общем-то это такие подносики для маленьких кусочков без соуса, на черном еда смотрится невероятно! И для каждого из наших ресторанов я придумал свой цвет донышка: есть золотистый, есть нежно-синий. Но внешне все похожи друг на друга. Расходы, кстати, окупились за два дня. Вы не представляете, хозяин, как хорошо идут клиенты сейчас, когда спала жара! Они едят и едят, и остановить их нельзя! — развлекал меня тем временем разговорами счастливый хозяин котлов, жаровен и лежанок.

И это говорит бывший воин и мой начальник охраны, подумалось мне. Многие из моих предков, столетиями выстраивавших торговый дом, отправили бы такого человека домой следующим же караваном без объяснения причин. И это — в лучшем случае. Но я, боровшийся со струйкой сока на подбородке (служитель уже нес мне кусочек белой ткани), лишь кивал, пытался сдержать блаженную улыбку и думал: «Бог Небесный добр к этому человеку, но обязательно ли было терять руку, чтобы найти новую жизнь и новую, более чем мирную профессию?»

Застенчиво подошла Меванча, склонила в поклоне свой острый носик и сверкнула на меня миндалевидными синими глазами.

— Я бы станцевала для вас прямо сейчас, господин, но у меня выступление в цирке на Западном рынке. Вы как раз отдохнете, и стоит вам только пожелать — и я станцую для вас перед закатом, — сказала она.

И, повинуясь моему благосклонному кивку, понеслась к ждавшему ее у выхода ослику. Свита с гонгами, барабанами и прочими инструментами стояла там же в нетерпении.

Потом настала очередь Маленького Вана. Его письмоводители провели меня к столику, где Ван ждал, кланяясь. На столике были разложены кисти, маслянисто отсвечивала лужица туши в углублении плоского камня, и был уже раскручен и прижат к столу каменными резными фигурками девственно чистый свиток бамбуковой бумаги.

— В честь вашего долгожданного приезда, хозяин, позвольте мне поднести вам эти двадцать иероглифов, — сказал талантливый юноша, не без хорошо скрытого ехидства поглядывая на меня веселыми глазами.

Я не опозорился — сказав Вану несколько ласковых слов, принял серьезный вид и замер, сложив руки на груди.

Мертвое молчание установилось в радиусе нескольких шагов — другое дело, что вокруг этого почтительного круга из разных точек двора раздавалось счастливое «о-о-о» и «а-ах»: служители вынесли снятое с углей нежнейшее баранье мясо на ребрышках и поливали его на глазах у всех гранатовым соком. Ну, а за пределами Сангакова царства рыночная толпа и вовсе гудела, как в разгар битвы.

Маленький Ван стоял, зажмурившись, с лицом, как у бодисатвы или самого Учителя Фо. Потом он сделал глубокий вдох, выдох — и взял в руку большую кисть, и еще придержал правую руку левой для прочности.

Стояло завороженное молчание. Мой письмоводитель окунул кисть в черноту туши, подержал ее там, чуть повернул и медленными и уверенными, как ход каравана, движениями начал покрывать свиток простыми черными иероглифами квадратного уставного письма.

На лицах грамотных ханьцев, глядевших на свиток, забрезжило понимание, но они сдерживались, ожидая моей реакции. Мне, по сути, была оказана действительно большая честь — красивый жест Вана означал, кроме прочего, что местные работники моего торгового дома знают о моей невиданной, с их точки зрения, способности читать здешнюю письменность, и ненавязчиво показывают мне это, делая таким образом комплимент. Хотя я не сомневался, что надпись будет несложной.

Я мог бы вежливо принять подарок, попросив отнести его ко мне в дом для более серьезного изучения.

Но в этот прекрасный день я как будто летел на мощных крыльях-мне казалось, что я могу все. И когда Ван со вздохом закончил священнодействие — на его остром носике повисла капелька пота, — я подошел и стал с ним рядом, набрал в грудь побольше воздуха и попытался погрузиться в мир этих знаков.

— Четыре строчки,- сказал я как бы сам себе, и все замерли и вытянули носы, улавливая мои слова.- Каждый день… плыву… цветы… лотосы. Маленькая лодка — большой остров… Поздно, не хочется возвращаться. А это что?

— Отталкиваюсь шестом, — шепотом подсказал Ван.

— Ну, конечно, я же в лодке… Не поднимаю брызг, потому что боюсь… Боюсь забрызгать… Красную одежду… нет, цветы… одежду цветов? Какую одежду? Боюсь забрызгать водой цветы?

Ван смотрел на меня с искренним любопытством, думая, что я об этом не догадываюсь. Потом склонился в поклоне:

— Абсолютно правильно, хозяин. Человек боится уронить каплю воды на лепестки лотоса, чтобы не спугнуть их красоту. А теперь, если я осмелюсь — то же самое на языке вашей родины.

И уже другой, маленькой острой кисточкой этот растущий талант написал, без единой ошибки, согдийскими буквами ниже и левее свой перевод:

Юноша угадал. Именно в этот день я был распахнут настежь тихой красоте этой земли и чтил ее трепетных поклонников, которые боятся даже уронить каплю на лепесток растущего в воде розового лотоса, поскольку красоту его можно лишь испортить.

— Я подумал, что после трудного пути ваша душа поймет глубинный смысл этого стиха, совпадающий с нашим общим желанием: отдохните, господин, — возгласил счастливый каллиграф.

— Неужели это ваш стих, уважаемый Ван? — чуть склонился я в его сторону.

— Я бы не осмелился, — очень серьезно ответствовал он. — Это новый стих нашего великого Ван Вэя, который переписывает вся столица.

— Когда тушь просохнет, отнесите ко мне домой, — вполголоса приказал я, и просветленная этой сценой толпа людей народа хань с поклонами пошла на рабочие места.

А я повернулся и увидел стоящего под стенкой Юкука.

Он выглядел не очень хорошо — казался маленьким, неожиданно старым, кожа его лица была сероватой, а водянистые глаза слезились.

— Я тоже неплохо поработал, — сказал я ему в виде утешения. — И прямо сейчас нам будет о чем поговорить. А тебе, мой друг, следовало бы отдохнуть не меньше, чем мне. И для начала — куда за эти полтора месяца ушли цены на шелк, и особенно шелковую пряжу?

— Растут как сумасшедшие, — хриплым сипом отозвался Юкук.

— Торговый дом прекращает закупки шелка, — так же еле слышно сообщил я, глядя в его расширившиеся глаза. — Потому что в империи возможны большие неприятности. Впрочем, может быть, нам и удастся без них обойтись. А цены на наших лошадей?

— Они, наоборот, очень плохие, — доложил он. — А вот лошади при худшем повороте событий как раз могут подняться в цене. Потому что… ну, скоро мы поговорим обо всем поподробнее. Сангак, у нас ведь есть еще полстражи до обеда?

— Я принесу вам обед в любое время, — сказал он, и голос его чуть дрогнул. Он очень хорошо меня знал и уже чувствовал: что-то надвигается именно на него.

— Нет уж, — сказал я, глядя ему в глаза. — Сначала мы кое-что сделаем. И уже потом и я, и ты — да, да, обещаю тебе, — сможем пообедать спокойно.

Я повернулся и пошел в дом, наверх, на галерею. Мои друзья тронулись за мной.

— Меванча точно уехала? — поинтересовался я на ходу.

Сангак молча кивнул и проглотил слюну.

— Охрану на все входы и выходы, — сквозь зубы скомандовал я ему. И добавил: — Я прошу у тебя разрешения войти в ее комнаты.

Пауза длилась буквально мгновение.

— Конечно, господин, — мертво отозвался он. Краем глаза увидев, что охрана уже занимает свои места, а Юкук, чуть задыхаясь, поднимается за нами, я сделал еще несколько шагов к раздвижной двери.

— Сангак, ты ведь хорошо знаешь эти комнаты, — сказал я. — И знаешь, где она хранит оружие. Да, да, именно оружие. Ну, палки для упражнений, что ли.

Сангак этого, однако, не знал и растерянно молчал.

Под множеством платьев и костюмов я искать не стал. Мои глаза сразу же начали шарить по балкам потолка.

— Подсади, дорогой мой друг, — сочувственно сказал я Сангаку, — и почти взлетел к потолку, отталкиваясь от его сложенных локтей.

Не так уж много в любом доме мест, где можно что-то спрятать. Достаточно найти пару кусков дерева, которые вынимаются. А дальше следует взять кое-что пальцами не дыша и запомнить, как оно было сложено.

У меня в руках были длинный седой парик, а также темная маска, изображавшая черное старческое лицо. Дальше в темноте углубления были серые тряпки и виднелись очертания небольшого складного арбалета.

— Позвольте вам представить ведьму Чжао, — сказал я, примериваясь, как бы поаккуратнее положить мои находки на место. — Где-то здесь должно быть что-то вроде люка, через который эта дама выползает на крышу…

И вползает обратно, мог бы добавить я.

Потому что именно через крышу женщина-воин, ставшая танцовщицей, вернулась в свою комнату после того, как спасла мне жизнь своим выстрелом. Кроме нее, с ее сверхъестественным умением двигаться ловко и бесшумно, просто никто не мог видеть буквально все, что происходило со мной в ту ночь, шаг за шагом. А в сторону подворья, обогнав меня, она двигалась по крышам по одной простой причине — она жила там. И продолжает жить, наблюдая в том числе и за нашим торговым домом и рассказывая в том числе и о наших делах своему господину в Фэньяне.

Сангак пока не понимал ровным счетом ничего — но какое-то облегчение на его лице читалось. Быть ведьмой Чжао, на его взгляд, вряд ли могло считаться преступлением само по себе. Хотя продолжения он все же страшился.

— Вы вернулись от Ань Лушаня, — прошептал Юкук. — Значит, ведьма Чжао…

— Костюм лучшего из его шпионов, -закончил я. И Сангак снова опечалился.

— Некроманты? — как бы между прочим спросил мой мудрый друг.

— Нет, нет, — покачал я головой и оперся на железные плечи Сайгака, спускаясь.

— Может быть, все вообще было наоборот — наша умная танцовщица первой придумала свой костюм злобного ночного духа, а уже потом некроманты, услышав разговоры о ведьме, использовали их в своих целях и начали показывать своим рекрутам всякие там кости. Вспомни сроки, Юкук, — разговорам о ведьме уже года два-три, а некроманты, как ты помнишь, начали свои забавы гораздо позже.

— Мало нам… у нас тут еще, оказывается, квартируют шпионы Ань Лушаня, — мрачно пробормотал Юкук.

Я перевел взгляд на Сангака. Он все еще нависал надо мной всей тушей, но успел во время этого разговора стать ниже ростом. Он хорошо знал, что дальше неизбежно последует приказ — уничтожить врага собственноручно, чтобы хотя бы частично искупить свою вину.

— Сангак, — сказал я резко, и он вздрогнул. — Женщина-воин, служащая своему соотечественнику, — это не позор для нее. Слушай мое приказание: ты не дашь ни одной пылинке коснуться Меванчи. Она нам сейчас очень понадобится. А ты не покажешь и виду, что что-то изменилось, хотя это будет трудно. И даже потом, когда она уже будет не так нужна, ты будешь по-прежнему беречь ее от всяких бед. Потому что она великая танцовщица нашей родины. И еще потому, — я двинулся к выходу, — что она спасла мне жизнь. Ты видел, как я только что держал в руке ее арбалет? Ты же не думаешь, что в ту ночь я отдыхал перед сном с арбалетом в руке? А потом застрелил гнавшегося за мной карлика — в спину, а не в грудь? Она стреляла через двор, с дальней крыши — отличный был выстрел. А теперь обедать, Сангак. Поедим вместе, и ты расскажешь нам, какие новые блюда ты придумал… И еще, — тут я обернулся уже к Юкуку, — надо бы посмотреть, как ей больше нравится подслушивать наши разговоры — в комнате-душегубке, или нам лучше вести их под стеночкой, прямо под ее окнами, чтобы ей лучше было слышно.

Почти беззубый рот Юкука начал раздвигаться в улыбке.

— То есть Ань Лушань хочет получать от вас какие-то новости, хозяин?

— Ну, конечно, — кивнул я благодарно. — Вообще-то мы будем писать ему письма. А братец Ань не будет верить ни единому слову из них. Но будут такие новости, которые я буду сообщать своим друзьям по секрету, якобы не догадываясь, что некая дама станет передавать их тому же Ань Лушаню. Надо, словом, помочь великому полководцу империи.

Я щелкнул пальцами и, почти пританцовывая, тронулся вниз.

А у долгожданного дома меня ждал сюрприз. Когда моя торжественная кавалькада — ферганец, в придачу к нему я сам и два головореза верхом — приблизилась к увенчанным высокой серой крышей каменным квартальным воротам, с другой стороны проспекта ровно на такое же расстояние к ним, шаг в шаг, придвинулась другая кавалькада. Это была прекрасная Ян в сопровождении Лю (и еще трех придворных девушек), поражавших народ экзотическими, якобы западными костюмами — высокие остроконечные шляпы с полями, с краев которых свисали полупрозрачные вуали, спускавшиеся до самых седел.

— Дочь императора обязана выезжать в сопровождении воинов в броне и со знаменами, — сказала мне раскрасневшаяся и счастливая, как ребенок, Ян после первых приветствий. — Мне, к счастью, можно обходиться без этого — да, кстати, и дочери императора на самом деле… молчу, молчу, молчу. А то — представляешь, ты выходишь к воротам — а тут целая армия!

— Да как же вы, уважаемая госпожа, узнали, что я приезжаю именно сегодня? — почтительно спросил я, раздвигая ловившую каждое наше слово толпу и ведя ее коня под уздцы по главной улице квартала.

— У меня есть шпионы! — драматичным шепотом сообщила она, склоняясь ко мне. — Знаешь, что это такое?

Я честно потряс головой.

— Уже неделю как один такой шпион… хорошенькая девушка, между прочим… сидел у тебя там, на рынке… О, небо, почти два месяца без вашего массажа — у меня болит все внутри! — возгласила она погромче, увидев, что уличные зеваки оказались уж совсем близко.

А в доме две счастливые дамы отогнали моих слуг, не дав им поприветствовать меня. Усадили на галерее на почетном месте. Затем вытащили из седельной сумки что-то здоровенное, почти в рост человека, и начали суетиться, загораживая эту штуку от меня спинами.

«И-эр!» — скомандовал, наконец, голос моей возлюбленной, и обе двинулись ко мне по дорожке в ногу, клоунскими шагами, конвоируя нечто зажатое между ними и заливаясь диким хихиканьем.

— Это же ты! Ты! — раздался голос Ян.

Ко мне несли громадных размеров раскрашенную полупрозрачную марионетку из промасленной кожи — для театра теней. Она изображала типичного согдийского купца в высоком, загнутом вперед колпаке, с громадным горбатым носом, агрессивно торчащей вперед бородкой, окаймлявшей всю челюсть. А также с красной рожей и вообще, без всяких сомнений, пьяного.

— Подарок! — заливалась смехом Ян. — Я давно хотела подарить тебе что-нибудь, а когда в день прощания ты сделал это… эту ужасную вещь… у-у-у, я подумала, что подарков у тебя должно быть много! Очень много!

В тот день мне достался от нее еще один подарок, стоивший целое состояние,- несколько источавших очень знакомый аромат фигурок из камфарного дерева. («Камфара — это мой запах, — сообщила мне Ян. — А тот запах, от которого я просила тебя меня избавить,- он ведь действительно почти ушел! Потому что ты целитель и волшебник».)

Передо мной были фигурки тончайшей резьбы: погонщик верблюдов на своем двугорбом бактрийце, конный охранник, дама в повозке, похожая на ту, что я видел сегодня утром, и прочие путешествующие персонажи.

Дорога, подумал я. Путь от оазиса к оазису. Детский вопль ветра среди камней.

— Ими обычно прижимают свитки на столе, чтобы не сворачивались,- подсказала теревшаяся о мое ухо напудренной щекой Ян. После чего она завопила прямо в это ухо: — Баня! Баня! Тебе надо помыться с дороги! Тебя помоют две прекрасные женщины! А я — я просто умираю без… массажа!

Был и настоящий массаж. И слова, совершенно неожиданно прозвучавшие во время этой лечебной процедуры.

— Мальчишка задумал очень опасное дело, все пытаюсь его отговорить, — сказала она в ответ на мое замечание о напряженных мышцах шеи. — Ну, если очень коротко, он задумал собрать всех своих многочисленных врагов в одну… скажем так, кучу… и послать их… — тут она покосилась на меня, — ну, в очень опасное место, где они все должны будут потерпеть неудачу и опозориться, а то и вообще сгинуть. Штука в том, что враги не так глупы, как мальчишке кажется, они будут сопротивляться его идее, и возможны неприятности. Вот спорю с ним, уже надоело. Прости, что отвлекаю тебя глупыми разговорами… Продолжай, продолжай…

Мои пальцы не остановились ни на мгновение, хотя ценнее этих слов я не слышал ничего вот уже которую неделю.

Мальчишкой, как я уже знал, Ян называла своего брата.

Который был премьер-министром империи Ян Гочжуном

И теперь у меня буквально в руках оказалась, наконец, разгадка авантюры с Западным походом.

Может быть, в случае удачи этот поход и отодвинул бы границы империи далеко на запад — и повысил бы ее доходы от обложения наших караванов на Великом Пути.

Но, оказывается, главный организатор этой авантюры хотел чего-то совсем иного. Вовсе не военной удачи. А наоборот.

Вытащить своего главного врага из находящихся под его командой трех военных округов. И отправить его далеко на запад.

Оставить у него в тылу второго великого полководца империи — ненавидящего Ань Лушаня генерала Гэшу Ханя. И дать Гэшу возможность не пропускать караваны с припасами, и этим поставить Ань Лушаня на грань катастрофы.

И, по сути, уничтожить свою же, имперскую армию — и репутацию неустрашимого Аня. И не только его. Потому что Ян упомянула «всех многочисленных врагов».

Как бы посмотреть на списки генералов и военных чиновников будущей армии, составляемых канцелярией самого премьера. Которым предназначались позор или смерть.

Даже в худшем для Ян Гочжуна случае, если поход окажется успешным, он все равно продлится несколько лет, и ровно столько же лет славного полководца и прочих недругов премьера не будет в столице. И это тоже поможет премьеру решить многие проблемы.

Только этот любитель риска и бешеных скачек на злобных конях мог придумать такое. Новая военная авантюра после кровавого позора войны с Наньчжао, после поражения при Таласе, после поражения самого Ань Лушаня в очередной войне с киданями? Новые десятки тысяч погибших?

Я вздохнул и костяшками согнутых пальцев прошелся по двум мягким, скользким от меда ложбинкам вдоль позвоночника Ян.

ГЛАВА 13

А ЧТО ТАМ — ДАЛЬШЕ, ЧЕМ ЗАПАД?!

Сангак волновался, как актер перед выходом на сцену. В отличие от Юкука, который не волновался никогда. Я же в те дни, помнится, все еще пребывал в эйфории от того, как красиво выстраиваются комбинации на доске для игры в го, доске размером с целый мир: вот подвластная Светлому императору громадная империя и сорок с лишним миллионов ее жителей. Вот еще одна громадная империя, подвластная халифу, раскинувшаяся от Согда до закатных стран. Вот Великая Степь. Вот полководцы. Премьеры. Придворные дамы. Шпионы. И моя рука движет их по доске. Вот я делаю несколько первых очевидных ходов — и вижу такие же очевидные ходы в ответ. Игра продолжается! Все идет отлично!

Все мы трое, сидевшие под вечер в комнате-душегубке, уже знали, что в данный момент Меванча беззвучно пробирается по балкам над потолком, как летучая мышь, чтобы занять место практически над нашими головами. Сигнал о том, что танцовщица, находившаяся в своей комнате, карабкается наверх, был подан нам мальчиком с хорошим зрением из числа Сангаковых людей, сидевшим на чердаке напротив, шагах в ста от нашей галереи. Причем сам сигнал был вполне в духе этой замечательной осени: три заранее оговоренные ноты на флейте.

— вспомнил я маленький стишок, на примере которого терпеливый Ван обучал меня местным правилам стихосложения.

Наш юный шпион потом очень живо описал виденное: вдруг ему показалось, что танцовщице взбрело в голову повеситься — в ее комнате не было света, но даже в сумраке можно было рассмотреть, как ее ноги в длинных темных шароварах в какой-то момент повисли в воздухе. Но они тут же аккуратно поднялись вверх и исчезли. Шпион — малолетка долго не мог прийти в себя от изумления.

Реплики у всех нас, троих, были хорошо отрепетированы. Мы начали, давая Меванче время устроиться на балке, со скучного разговора о товарах и ценах. Затем я строго вопросил у Юкука, что нового он узнал про подготовку к Западному походу.

— «Дядюшки из Янчжоу» докладывают, что доверенные лица в канцелярии премьера уже закончили составление списка врагов Ян Гочжуна, которых надо записать в эту армию на как можно более почетные должности, — необычайно отчетливо выговорил тот, напрягая сиплую глотку.

— Ну, мы об этом братцу Аню, пожалуй, не напишем, — отвечал я. — Сначала я хочу получить список. Юкук, все твои усилия должны быть сосредоточены в этом направлении.

— Премьер хочет, чтобы все его враги объединились в одной армии? А если эта армия вернется с победой? — сыграл свое вступление Сангак.

— В том-то и дело, что такую армию премьер постарается подвести под верную гибель, — вздохнул я. — И об этом рано или поздно мне надо бы написать тому же Ань Лушаню. Вот только эта светлоглазая лиса мне не поверит, так что писать, пожалуй, бесполезно. Он ведь хорошо знает, что нам там, у стен Самарканда, его армия никоим образом не нужна. Так что если я опять скажу ему, чтобы он не соглашался на эту авантюру и искал способы отказаться от назначения, то веры мне будет мало. А пока что… пока что, Юкук, придется мне попросить брата связаться с двором халифа. Я все же хочу попытаться договориться с Ань Лушанем о том, чтобы армия его при переходе границы Согда целиком перешла к ним на службу. Но эта переписка займет время. И немалое. А может, они ответят, что полководца-то они приютят, но придется сначала его армию постепенно разорвать на части и разбить их поодиночке, — я не могу командовать халифатом, могу только убеждать. И об этом братцу Аню писать тоже рано.

Пусть думает, что дела его не так плохи, как на самом деле. А напишу я, наверное, следующее…

И далее я вкратце изложил письмо, которое уже к тому моменту было написано и подвергнуто цензуре господина Чжоу, и передано, как я и ожидал, в его же руки для отправки.

Но вообще-то особых добавок и поправок в это письмо, к моему удивлению, Чжоу вносить не стал.

Об этой и других странностях в поведении Чжоу я задумался всерьез гораздо позже. А в тот момент я лишь думал о спектакле для «ведьмы Чжао».

Который удался блестяще. Следовало ожидать, что наутро слухи о ведьме Чжао, прыгающей по крышам, должны были распространиться по столице с новой силой. Двое из многочисленной группы наблюдателей, расставленных этим вечером вокруг нашего подворья, сообщили о жутком зрелище: серой тени, которая буквально из ничего возникла на крыше среди темноты. А затем страшная старуха с развевающимися седыми волосами, то прижимаясь к крыше, то делая по ней ловкие скачки, то беззвучно спрыгивая в темных углах на землю, проделала очень короткий путь — ей не потребовалось даже выходить за пределы окруженного, как и все кварталы, внешней стеной Восточного рынка.

— Кто? — нетерпеливо спросил я Сангака. — Куда она направлялась?

— К Ношфарну, — доложил тот. — На их подворье в дальнем конце рынка… Провела там целую стражу и так же, по крышам, вернулась. Она как раз сказала мне перед этим, что у нее разболелась голова и что ей надо полежать одной, — бесстрастно добавил он.

Отлично, значит, самаркандский торговый дом Ношфарна — не просто наш конкурент в столице и не просто один из согдийских домов, торгующих с братцем Анем. Ах, если бы составить полный их списочек, подумал я.

А Чжоу… все-таки странной была наша встреча после моего возвращения.

Сам разговор о том, что я увидел в ставке полководца и о чем говорил с ним, был на удивление короток. Чжоу, к моему удивлению, почти не задавал мне дополнительных вопросов.

Зачем в таком случае он отправлял меня к Ань Лушаню, да еще с такой поспешностью? — мелькнула у меня в голове мысль.

Так же спокойно, как должное, воспринял он и мой доклад о том, что полководец просил меня писать ему письма.

— Ну, конечно, пишите. Вот приходите сюда, и я вам помогу и написать, и отправить, — отечески, но как-то чересчур снисходительно заявил он. — А пока что… Да садитесь и напишите все, как есть. Пусть он знает, зачем и кому нужен этот поход. Ведь нам с вами он не нравится, правильно? Мы ведь хотим, чтобы его не было?…

Далее. Если при первой нашей беседе с господином Чжоу в его доме-канцелярии мы с ним не сводили друг с друга глаз, вокруг стояла мертвая напряженная тишина и не было видно практически ни одного человека, на в этот раз его дважды отвлекали, шепча что-то на ухо, офицеры в малиновых мундирах, один ханец и один тюрок.

— Вы, наверное, слышали о «малиновых барсах», — лукаво сощурил свои черные глаза Чжоу. — Вот теперь вы их видите.

— Малиновые куртки с вышитым на них зверем сохранились с времен императрицы У. Солдаты и офицеры из числа «барсов» считаются большими мастерами по части… наших с вами, цзиныпи Чжоу, дел. О «барсах» ходят легенды.

Чжоу показал свои лошадиные зубы и вежливо пошипел сквозь них, выражая уважение к моим познаниям.

В общем, у меня в какой-то момент возникло ощущение, что я действительно в гостях, и более того — говорить больше не о чем и пора вежливо откланяться.

И тут Чжоу, вместо того, чтобы отправить меня писать письмо, вздохнул, отодвинул кисти и бумаги и доверительно наклонился ко мне:

— Господин Маниах, я все хотел спросить вас… Столько дел, и так мало времени, чтобы понять, что творится на Западе… Ведь вы бывали в столице императоров Бизанта, в городе на соленой воде?

— В городе Константина? Бывал, бывал, хотя очень давно.