Внизу наш дом Калашников Сергей

Глава 7. О духовном

Ни к какому кузнецу я в этот день не зашёл – знакомился с будущими своими тестем и тёщей. Вернее, покупал у них закусоиды для мужиков из мастерских. Раньше, в прошлой жизни, мне с роднёй своей суженой свидеться не довелось – отец погиб на фронте, а мать и обе сестры были убиты румынскими оккупантами. Хата к моменту, когда мы сюда наведались, была разграблена и расплылась под зимними дождями без хозяйской руки и растащенной неведомо кем крыши. Позднее здесь жили совсем чужие люди, но больше в эти края мы не заглядывали – уж очень радость моя делалась от этого грустной. Хотя с тётками и дядями переписывалась и кое-кого зазывала к нам в гости.

Нынче же я с интересом разглядывал их небольшое хозяйство и диву давался разумности, с которым оно велось. На огороде росли кукуруза, подсолнечник, горох и разные овощи. Четыре пары женских рук содержали посадки в порядке, хотя и мать и отец работали в основном в колхозе. Но того, что выделялось за этот труд, на сытную жизнь явно не хватало. А для того, чтобы хватало, по двору расхаживало множество кур-несушек. Как я понял, выращивала эта семья в основном корма для них. А уж яички обменивались и на молоко, и на сало, и на пшеничную муку. Впрочем, их хватало и на то, чтобы продать на рынке, чтобы одеться и прихорошиться.

Нет, богатства в семье не было, даже зажиточной эту жизнь не назвать, но достаток выглядел устойчивым. И мне показался разумным выбор основного направления – одни девки в семье, как раз то, что нужно для присмотра за птицей и огородом. Я-то, до встречи с Мусенькой, своей семьи не знал, поэтому расчувствовался, размяк и перестал злиться на «компетентные» органы, не обращающие никакого внимания на такого замечательного и неординарного меня.

– Итак, – думал я, – органы государственной безопасности мышей не ловят. А поддержкой какой ещё могущественной организации я могу заручиться? Говорят, нынче существуют разные контрреволюционные подполья, пляшущие под дудку мирового империализма. Так у нас с ними слишком разные задачи – не пошевелятся они в интересах развития советской авиации.

Церковь остаётся. Она нынче несколько не в чести, бывает, что и страдают служители культа, да и храмы нынче как-то не в почёте. Однако советские времена православные успешно пережили и паствы не лишились. Вот уж, воистину, организация, так организация! Тот факт, что ни во что божественное я ни капельки не верю, значения не имеет – у меня со святыми отцами сейчас вполне сходные цели – им гитлеровцы на нашей земле совершенно ни к чему. И гибель миллионов сограждан они будут переживать вместе со всем народом. К тому же – ведут они себя сейчас достаточно скромно, поэтому велика вероятность, что не «сдадут» меня с потрохами. Вот только как с ними столковаться – ума не приложу.

Впрочем, и поддержка комсомола моим начинаниям не повредит – всё равно я никуда не спрячусь от аэроклубовского комсорга – от Сани Батаева. Он заглядывает в мой сарай, интересуется. Нужных шурупов достал, когда понадобились. И втулки его хлопотами выточили на одном из одесских заводов по моим эскизам. Не крикун он, не руками махатель, а дельный парень. Именно он и «уведёт» у меня в будущем Шурочку – а она бы за худого человека не пошла.

Сам я нынче – пионер. Красный галстук ношу всегда – он кокетливо выглядывает из ворота технического комбинезона, который я, почитай, и не снимаю. Хотя с пионерской организацией школы давно потерял всякие связи – я ведь не вылезаю с аэродрома. Разве что иногда заглядываю в соседнее село. Ниток купить, иголок, ирисок. Зарплата ученика моториста невелика, но я тут на полном пансионе. Нет, на приобретение материалов или мотора для настоящего боевого самолёта у меня средств недостаточно – а не помогут ли хотя бы денежкой малой служители культа! В войну, кажется, церковь оплачивала боевую технику для Красной Армии. Почему бы не начать пораньше, пока жареный петух не клюнул в темечко.

Хотя, когда речь пойдёт об установке на самолёт вооружений или заграничного оборудования, например, авиагоризонта или радиополукомпаса – вот тут возможны серьёзные осложнения. Так я их нынче не боюсь – это же как раз и есть неудавшаяся часть моего плана. Правда, при таком развитии событий можно и в кутузку загреметь. И тональность разговора выйдет совсем не та.

Время нынче строгое: партия сказала «надо» – комсомол ответил «есть». А при неблагоприятном начале контакта с органами безопасности не докажу ведь, будто именно я лучше всех знаю, что сейчас действительно необходимо, а не просто показалось руководящим товарищам. Правда, есть шанс, что мне удастся как-то стихушничать, повернуть дело так, чтобы строить самолётик для рекорда скорости, например, а уж маневренные качества в него заложить сразу неплохие, ну и местечко для пушки приготовить, обосновав это, скажем, как разбрасыватель агитационных листовок.

Зыбкий путь, неверный. Сомневаюсь. Я сейчас вообще во всём сомневаюсь. На языке младшего внука это выражается словами «плющит тебя, деда».

Эк меня растаскало! Чувствую, что потерял путеводную нить и теперь судорожно дрыгаюсь в расстроенных чувствах. И, если связываться с церковью, то нужно иметь совершенно другой план. То есть рассчитывать на изменение государственной политики в области авиастроения под влиянием служителей культа было бы просто глупо. Значит, и говорить об этом не следует. Нужно насочинять чего-нибудь поправдоподобней и уговорить святых отцов поработать на обороноспособность страны. А там – как пойдёт.

– Здравствуйте, отец Николай. – Священнослужитель сейчас дома. Сидит под деревом и что-то просматривает, надев на нос очки. Книжка перед ним лежит толстая, но тиснения на корешке не видно. Может статься, что мирского содержания.

– Здравствуй, отрок…

– Александр, хотя обычно Шуриком зовут. По делу я к вам.

– Так присаживайся, рассказывай. – Поп откладывает книгу, не закрывая её, и смотрит на меня поверх стёкол.

– Для начала докладываю – я совсем безбожник, но агитировать за атеизм не стану. Мне помощь нужна, причём не от вас лично, а сразу ото всей вашей Церкви, – вот так, без хитростей. Я ведь понимаю, что ответственный работник самого устойчивого в человеческой истории предприятия любые пацанячьи уловки мигом раскусит и легко запутает меня словесами так, что глаза на лоб полезут. Ну и вообще, с даром убеждения у меня дела обстоят неважно.

– Дело моё богоугодное, – тороплюсь я поскорее внести ясность. – Только это положение требует доказательств, – снова я спешу предвосхитить неизбежные в таких случаях вопросы. – Через шесть лет немец на нас нападёт, – окончательно раскрываю я свои карты. – И столько случится горя, что многие поколения будут помнить об этой беде. Людей погибнет страсть…

Пока я перевожу дух, мой собеседник успевает вставить словечко:

– А ты знаешь, как этому делу помочь, но без поддержки никак не справляешься? – И смотрит пытливо.

– Ага, – говорю. – Вроде того. Только со всей проблемой мне не совладать – лишь с малой её частью справлюсь. Это сохранит несколько тысяч человеческих жизней.

Священник отложил очки и глядит на меня, словно на экзотическую букашку… экзотический фрукт, появившийся неведомо откуда. А мне пока добавить к сказанному нечего – надо посмотреть на реакцию собеседника и только потом гнать зайца дальше. Только вот не видно пока отклика на мой посыл – человек думает, как бы повежливей отшить малолетнего идиота – вот и всё.

– От врагов страну защищает армия, – наконец изрекает он банальность. – Тебе, отроче, нужно не в храм божий обращаться, а к большому военному начальнику.

Ух ты! Реакция не совпала с ожидаемой. Нормальный человек принял меня за тихого помешанного и пытается избавиться от хлопот по общению с тронутым. А я-то думал, что именно такими ребятами святые отцы должны интересоваться как своими наилучшими клиентами. Наставить, так сказать, утешить, приголубить и втянуть прямиком в лоно. Чтобы или юродивого организовать, или верного последователя к делу приставить.

В общем, рухнул приготовленный план беседы. Буду импровизировать.

– Военные мне, скорее всего, поверят. Насчёт угрозы их оценки моим познаниям не противоречат. А вот план противодействия нападению у них совсем другой. Не нужен командирам отдельно взятый богатырь одним махом семерых побивахом. Им требуется много бойцов, в едином строю под руководством Коммунистической партии давящих гидру мирового империализма прямо в её логове.

С другой стороны, коли они даже возьмутся помогать мне изо всех сил, то и руководить этим делом примутся на свой манер, чем всё окончательно и бесповоротно испортят. Информация о замысле сразу поползёт вверх по вертикали власти и останется тайной только от собственного народа, но не от противника – никакой неожиданности для немцев не выйдет и ничего из затеи не получится, кроме напрасной траты сил.

А потом они ведь, руководители то есть, станут отдавать команды, что когда и где делать, и будут требовать неукоснительного подчинения прямиком по воинскому уставу. Сразу всё дело загубят.

Пока я нёс эту скорострелку, мой собеседник поглядывал на меня оценивающе. «Сейчас наладит куда подальше», – появилась в душе скорбная мысль. Но не тут-то было:

– Сколь годков тебе, отрок, – спросил священник.

– Двенадцать полных, – ответил я, не задумываясь.

– И ты уже успел разувериться в Советской власти? – продолжил он свою мысль с наигранным изумлением на лице.

– Не во власти дело, – принялся я отбиваться. – В людях проблема. В тех, которые принимают решения. Они ведь не с Луны свалились – как и любые миряне, хлопочут о том, чтобы не наделать ошибок. Поэтому изберут консервативный путь, связанный с минимальным личным риском. А немец – вояка серьёзный, он эти варианты тоже продумывает. Оттого поначалу будет раз за разом одерживать верх. Мой же способ рисковый и с виду вообще ни на что не годный, поэтому мало того, что откажут, так еще и присматривать станут, чтобы поперёк их решения я ничего делать не посмел. Если про свой замысел хоть заикнусь – обязательно найдется, кому позаботиться, чтобы у меня ничего не вышло.

– Уж не зависти ли людской ты опасаешься, сын мой?

– Не в зависти дело, – помчался я срочно объяснять прописную истину. – Загвоздка в служебном положении руководящего работника. Ему же надо следить за тем, чтобы не «подпёрли» снизу и не вытеснили с занимаемой позиции. Поэтому, как только закопошится в его епархии кто-то, предлагающий какую-то неожиданную затею, он сразу старается её загнобить. Но не прямым приказом, а задержками, вопросами, дополнительными никому не нужными требованиями – поверьте мне, арсенал приёмов такого рода отработан веками и чрезвычайно богат на уловки, – в этом месте я сдулся, сообразив, что нить беседы как-то странно вильнула. Во всяком случае, не имел ни малейшего представления, о чем говорить дальше.

– Значит, лет тебе двенадцать, а ты и аттестат о завершении десятилетки получил, когда сверстникам твоим ещё учиться и учиться, и мотористом наравне с взрослыми мужчинами работаешь, и самолёт выстроил, быстрый, как ветер, – рассудительно произнёс священник. – И ещё знаешь нечто о будущем такое, о чём другим неведомо, – и поглядел на меня с прищуром.

Тут я и захлопнулся, чтобы не зашла речь о чудесном прозрении или снизошедшей на меня благодати. Ясно ведь, что ветер подул куда-то в эту эфемерную сторону.

– Не по годам мысли твои, Александр. Уж не открылись ли тебе видения грядущего?

– Не знаю, как правильно это назвать, – ответил я торопливо. – Только память во мне возникла. И не чужая, а моя собственная, однако сведения в ней собраны из будущего, из времени, когда я стал сбиваться, подсчитывая правнуков.

– Вот оно как, стало быть, – пробормотал отец Николай. – Значит, на бумажке, кою ты мнёшь в шуйце, записаны события, что свершатся в ближайшее время. Это чтобы я поверил, будто ты видишь то, чего ещё не случилось. Ну, давай уж, чего труду пропадать? – протянул он руку и принял от меня изрядно пожамканный в нервном напряжении конверт. – Ладно, ступай пока. Не ты один в затруднении, мне тоже следует поразмыслить над услышанным.

Так и не понял я, то ли раскусил меня духовный наставник здешнего селянства, то ли послал в пешее путешествие по никем так и не хоженному маршруту?

Глава 8. О мирском

После визита к служителю культа, завершившегося абсолютно ничем, я некоторое время чувствовал нешуточную обиду. Правда, зол я был всё же не на отца Николая, а на совершенно бестолковых чекистов. А ещё я испытывал отчаяние от невозможности повлиять на будущее.

Что я конкретно могу? В смысле – на что способен? Ну, рисовать на картах стратегические стрелочки – не готов, да и по части чёткой хронологии и конкретным направлениям наносимых немцами ударов спрашивать меня бесполезно. Зато я точно знаю, какие в этой войне потребуются самолёты, кому и какие технические задания необходимо выдать, что за проблемы возникнут при испытаниях, и даже способы их решения могу подсказать. Словом, поручи мне оснащение ВВС новой техникой – и не видать фрицам господства в воздухе.

Потому что известна мне и тактика использования авиации, и важные моменты в подготовке лётного состава и наземных служб – всё это пройдено на собственном опыте, изучено по книгам и даже в Интернете я многое находил, потому что всю жизнь интересовался военными самолётами.

И куда, скажите на милость, обратиться с этими знаниями подростку, учащемуся на моториста в одном из аэроклубов в причерноморских степях, живущему на бескрайних просторах Украины? Написать письмо товарищу Сталину? Объяснить ему всю глубину его заблуждений и ласково попенять за то, что профукал нападение Гитлера? И жизнь моя после этого станет ужасно познавательной, зато недолгой.

Ну, и признаюсь, личные качества этого вождя мне чисто по-человечески не нравятся. Не люблю я того, чего побаиваюсь. Впрочем, сколь плох или хорош этот человек – не важно. Важна высота административной пирамиды, в которой он на вершине, а я – у подножия. Чтобы достучаться, мне придётся пройти длинную череду встреч с разного рода людьми, занятыми, кроме всего прочего, заботами о своём продвижении по карьерной лестнице или борьбой за сохранение места… а то и жизни. Времена-то нынче суровые, внутри партии проходят процессы, непонятные человеку, неискушённому в политике.

На любом этапе можно упереться лбом в элементарное недоверие, поскольку дара убеждения у меня отродясь не было и даже к концу жизни толком не появилось. Разве что преклонный возраст вызывал у людей доверие. Так этого «аргумента» я нынче начисто лишён.

Что мне реально под силу – это построить самолёт, способный противостоять «мессерам» и сбивать «юнкерсы». А потом, частным порядком, рубить их, пока меня не завалят. Не знаю, одного я успею уничтожить, десяток или сотню, но разум шепчет всё-таки о десятке. Так примерно оцениваю я свои возможности. Опыт и знания у меня есть, дело за послушным летательным аппаратом, способным и догнать, и удрать, и увернуться. Хотя проблема с вооружением самолёта частным порядком не решается. Да и нормального авиадвигателя мне не раздобыть. Ну и, в конце концов, не особо напрягаясь, я могу пройти тот же путь, что и в прошлой жизни, и после окончания лётного училища получить в своё распоряжение вполне достойный истребитель. Уж всяко лучший того, который смогу соорудить в условиях аэроклубовской мастерской. Если даже он будет с дефектами изготовления – уж исправить производственные косяки легче, чем собирать машину с нуля. Тем более в условиях армейских мастерских.

На верстаке передо мной варёная картошка, которую я разминаю с солью, а Мусенька поливает сверху пахучим постным маслом.

Ложку я держу в правой руке, а в левой, как и положено по этикету, бифштекс.

– Ты ешь, давай, – подбадривает меня девочка. – А то смотреть на тебя больно – кожа да кости. И в чём только душа держится!

Уговаривать меня не надо – до обеда ещё далеко, а завтрак был давно. К тому же физические нагрузки, которым я подвергаю своё тщедушное тело на ежедневных тренировках, успешно пережигают калории, получаемые в столовой. И каши, и борщи, которыми потчуют учлётов и технический состав, не отличаются заметным содержанием белков. Попросту говоря, мясным нас не балуют. Даже хлеба выдается определённое количество кусков. А растущий организм требует своего, отчего сытым я себя чувствую только первый час после приёма пищи. Потом всё куда-то проваливается и начинается «подсос».

– Вот эти два варёных яичка скушай за ужином, – гостья выкладывает на верстак свёрнутый из бумаги кулёк. – А маслица на хлеб намажь за завтраком! – передо мной стеклянная баночка, накрытая бумажкой, перетянутой вокруг горлышка шнуром. – Хлеб вот, – из сумки появляется каравай, какие моя супруга пекла со счёту раз в жизни – обычно на свадьбы детей и внуков. Это нечто роскошное, не черствеющее несколько дней и вкусное настолько, что есть его можно, словно конфету. – Не забудь пополдничать. Икры баклажанной держи, – ещё одна банка, побольше. – Сало вот, если внезапно проголодаешься, лук, чеснок, помидорки. Колбаски домашней колечко. А это борщ. Разогрей его паяльной лампой сегодня же и съешь. Творожок вот тут и сметанки немного к нему, – на верстаке появляется закрытый той же бумажной обвязкой гранёный стакан.

Сосредоточенно работаю челюстями и послушно киваю. А сам думаю: вот, оказывается, с каких пор радость моя такая заботливая – с малолетства, считай. Она всегда отлично готовила и кормила меня хорошо. Сейчас, когда мы совсем дети, она, не зная ничего о будущей совместной жизни, кажется, уже положила на меня глаз. А может, просто пожалела? Мне без разницы.

Подруга моей прошлой жизни сейчас худенькая девчонка… что я говорю? Не худенькая она. То есть – это чисто возрастное оттого, что в этом возрасте, в одиннадцать лет, у девочек начинается бурный рост в длину – до десяти сантиметров могут прибавить за год. Вот и Муся не успевает с наращиванием поперечных размеров, отчего выглядят ужасно худосочной.

На ней сатиновые шаровары и тенниска – трикотажная рубашка с отложным воротничком, но не расстёгивающаяся до конца, а надеваемая через голову. Вещица эта для села нехарактерная и по нынешним временам не дешёвая. С другой стороны, до города отсюда недалеко – местные за день успевают обернуться на рынок и обратно на тех самых трамваях, которыми ездят наши аэроклубовские. И еще эта тенниска очень ей к лицу. Косичка у Мусеньки за спиной коротенькая, заплетённая лентой. Ну и сама она такая хорошенькая, что так и хочется потискать.

Тем не менее, голова моя занята анализом появления баклажанной икры – май месяц на дворе. Рано для баклажанов. Конечно, готовая икра могла сохраниться с прошлого урожая, если была в горячем виде закатана в стеклянную банку. Стеклянные банки в обиходе встречаются. А жестяных крышек и закаточных машинок я по прошлой жизни в это время не помню. Хотя в семье-то я не жил – многое ли видел из домашнего хозяйства? Замну, наверно, этот вопрос, тем более, что милая моя начала расспрашивать об устройстве самолёта и почему он летает.

И от этого стало как-то спокойнее на душе. Перестала глодать досада за бестолковый разговор с отцом Николаем, угасла обида на беспечных чекистов, даже намерение переквалифицироваться в контрабандиста начисто вылетело из головы. Меня всегда успокаивали два процесса: общение с Мусенькой и самолёты. Так что буду спокойно ждать, пока подрасту и смогу пойти в военное лётное училище, занимая оставшееся до этого время своими любимыми летательными аппаратами тяжелее воздуха и дружбой с этой девчонкой.

– А ты прокатишь меня на самолёте? – вырывает меня из задумчивости тихий голос.

– Прокачу, конечно. Вечером сделаю кружок над вашим домом, сяду за околицей и дождусь тебя. Только пальтишко прихвати – там, наверху, сильно дует. Шлем для тебя я возьму.

Потом провожаю гостью до края аэродрома и смотрю ей вслед – ладно она бежит, сверкая голыми пятками. Так бы и стоял, не отводя взора. Но нужно возвращаться к работе. Погода лётная – машины должны быть заправлены и осмотрены. Хоть учлёты и сами занимаются простейшим обслуживанием техники, но без присмотра эту группу оставлять нельзя – зелёные ещё. И ещё мне нужно немного подмарафетить свой аэроплан – он же у меня одноместный.

Немного места есть позади пилота под бензобаком. Вот туда и сдвигаю я сидячее место, защищая пассажира от ожога о горячий мотор спинкой кресла. А для себя кладу спереди только подушку другого сиденья от всё того же раздербаненного моими трудами У-1. То есть подруге придётся принять меня в свои объятия, обхватив со стороны спины, как обычно прижимаются к мотоциклистам их зазнобы. И, да, реально пространства здесь очень мало: будь мы взрослыми – вдвоём бы не поместились.

Рабочий день тем временем завершился. Самолёты укрыты чехлами или спрятаны под крышу. Народ расходится – кто домой, кто в казарму. А я запускаю двигатель, немного прогреваю его и почти от ворот ангара наискосок взлетаю – за небом или лётным полем сейчас никто не смотрит. Высоты особо не набираю – мне садиться через четыре минуты. Вот балочка с развилкой дорог на выезде, поле и окраина села – тут за огородами проходит дорога, по которой жители ездят редко – она не разбита, а только намечена промятой травой. Спокойненько сажусь, не делая круга над домами – меня тут уже ждут.

Упаковываю девочку в суконное пальто, оборачивая колени длинными полами, а привязные ремни прилаживаю поверх нас обоих, перекрестив их за своей спиной. Немного неудобно, но жить можно. Взлетаем.

– А для чего служит палка, за которую ты держишься? – следует вопрос буквально через минуту.

Объясняю, что я ею рулю, сопровождая свои слова демонстрацией.

– А зачем педали?

– Ими можно поворачивать самолёт. Но обычно ими только немного помогают – то есть слегка доворачивают, – снова показываю. – А для поворота нужно наклонить машину в ту сторону, куда тебе надо, и немного потянуть ручку на себя, будто хочешь приподнять нос.

– Как на велосипеде, – радуется Мусенька.

– Ну, не в точности, но кое-что общее есть.

– Надо же, как всё просто! Дай мне попробовать – я справлюсь.

– Ладно. Но я буду держать тебя за руки – не вырывайся.

Садимся, меняемся местами. Вот незадача! Где же были мои мозги? До педалей-то я, сидя позади, никак не дотягиваюсь. Да и руки могу держать только за локотки. А Муська поддала газку и катит по полю, удерживая хвост оторванным от земли. Я ни жив, ни мёртв – не знаю, как вмешаться, как поправить ошибки… но ошибок нет. Сбросив газ, девочка замедляет бег самолёта, плавно опуская хвост.

Вот мы уже не бежим, а катимся.

– А как притормозить правым колесом?

– Тот рычажок на себя, но плавно.

Начинаем поворачиваться вправо, снова приподняв хвост – радость моя слегка поддала газку, отчего он опять оторвался от земли. Отпустила тормоз – разгоняемся, замедляемся, поворачиваем влево.

Пробежки, остановки, повороты, то торможением одного колеса, то рулём, сдвигая хвост в нужную сторону. Попыток взлететь мы так и не предприняли – не разгонялись до скорости отрыва.

– Ой, Шурик! Как здорово! Но я уже устала.

– Завтра покатаемся? – сообразив, что взлетать моя подруга не собиралась, я почувствовал глобальное облегчение. Ничего не имею против того, чтобы она порулила по земле.

– Завтра не могу. И послезавтра не могу. А на третий день прилетай снова. Тоже вечером.

Вообще-то крутились мы по лётному полю аэроклубовского аэродрома, так что даму свою я домчал снова до окраины села. Естественно – по воздуху.

Глава 9. Спокойное ласковое лето

Мусенька не до бесконечности каталась по земле – уже во время третьего «сеанса» оторвала колёса от грунта буквально на несколько секунд, подержала короткую «дорожку» и прибрала газ – аэродром как раз заканчивался, и дальше начиналась кочковатая неухоженная поверхность. Тормозить колёсами опасно – можно кувыркнуться, но, если прижать хвост к земле, потянув на себя ручку, то… получилось. Я подсказал, а она сделала. Соображает и радует меня своими успехами.

Летать она начала довольно скоро, выполняя все эволюции очень аккуратно и внимательно слушая объяснения. Потом мы летали на море купаться, а иногда просто поднимались повыше, чтобы полюбоваться на окрестности с высоты птичьего полёта. Один раз, прихватив с собой запасную канистру, долетели до самого Николаева – там много всяких пароходиков. Словом – приятно проводили время.

Техническим творчеством я занимался не слишком много – помогал нашим планеристам прилаживать мотоциклетный мотор на их аппарат. Они добыли где-то одноцилиндровый шестисильник, а с такой мощностью не так-то просто взлететь. Хотя оторвавшийся от земли планер уверенно держался в воздухе и даже потихоньку набирал высоту, подгоняемый пропеллером. Вот об этом самом пропеллере мы с Саней Батаевым и завели разговор. Дело в том, что винты изменяемого шага пока не вошли в обиход даже в настоящей авиации – это достаточно сложное в плане механики устройство с серьёзной начинкой втулки, к которой крепятся поворачивающиеся лопасти.

Тот факт, что я знаю, как это устроено, значения не имеет, потому что сделать своими силами не могу.

– Так я в мастерских с ребятами потолкую, – предложил наш комсомольский заводила. – Ты только нарисуй.

Ага! Нарисуй! Тут же и расчёты нужны нешуточные, и прочные сплавы, и неслабая точность изготовления при высоком качестве поверхностей. А ещё лопасти отнюдь не деревянные – масса у них большая, а при креплении за один конец велик риск, что оторвутся под действием центробежной силы. Лучше бы сделать из алюминиевого сплава, причем не литьём в землю, а более культурно… хотя в этой области технологий я не специалист. Винт изменяемого шага, это серьёзно. Очень серьёзно.

Тем не менее, выход нашелся. Эскизы я приготовил и отдал, а сам взялся за выклеивание лопастей из текстолита. Контур кромки согнул из толстой стальной проволоки-катанки, отлил болванки из сплава Розе (добыл его всё тот же Саня) и обмотал несколькими слоями перкаля, пропитывая их всё тем же бакелитовым лаком.

Интересный момент – перкаль, которым сейчас обтягивают крылья, а подчас и фюзеляжи большинства самолётов, мне недоступен, поскольку я – частное лицо. А вот энтузиастам-комсомольцам его дали. Эту прочную ткань высокой плотности плетения просто в магазине не купишь, а и была бы в продаже – так мне не по карману. Как не по карману и саржа – тоже очень крепкий материал. Для своего бакелитового текстолита, что пошёл на обшивку крыла, я использовал мешковину, правда, лучшего качества. Мне её требовалось больше двадцати пяти квадратных метров, что влетело в неслабую копеечку, прикидывая на доходы ученика моториста. То, что обшивка от этого стала толстой – даже хорошо – есть место для зенковки под головки шурупов. А из-за высокой ворсистости нитей уменьшилась хрупкость – основа сыграла роль наполнителя-пластификатора. Конечно, прочность на разрыв не так велика, как если бы я применил перкаль или саржу, но вполне достаточная.

Так вот – на лопасти для винта мотопланера использовался перкаль. И на лопасти для винта моего самолёта – конечно, я сразу делал два экземпляра с одинаковыми втулками, годными для моторов мощностью примерно до сотни лошадок. В принципе, такие можно ставить даже на У-2, только с соответствующими лопастями.

Работал я без поспешности, в охотку. Болванки из сплава Розе доводил до кондиции, где отрезая лишнее ножом, где проминая лёгкими ударами молотка. Мягкий это материал. Я бы сказал, как пластилин, если бы он слипался. После частичной полимеризации бакелита, когда тот уже начинал держать форму, нагревал заготовку в кипящей воде и выливал расплавившуюся болванку, после чего лопасть оставалась натянутой на образовавшийся внутри каркас из стального прутка, концы которого и служили креплениями.

Полировка, балансировка – много неспешной ручной работы. А потом мотопланер сумел-таки оторваться от земли без посторонней помощи просто потому, что на малой скорости при оптимальном угле атаки лопастей возросла тяга. И летать этот аппарат стал лучше – быстрее набирал высоту и охотней разгонялся. И мой самолётик с новым винтом сделался динамичней.

Приоткрою один секрет. Первые винты изменяемого шага, появившиеся на наших самолётах перед войной, позволяли изменять угол атаки лопастей в сравнительно небольшом диапазоне. Но я сразу размахнулся широко. Мог вообще обнулить угол. Или даже сделать его отрицательным, превратив винт в тормоз. А, если поворачивать в другую сторону, то можно было поставить лопасти параллельно набегающему потоку, сведя к минимуму сопротивление. Это называется зафлюгерить винт. Приём, применяемый при отказе двигателя на двухмоторных машинах. Э-э… что-то я далеко забежал.

Главное – мой самолёт стал динамичней. А ещё я попробовал притормаживать его во время пикирования. Хорошо получилось – словно невидимая рука не позволяет разгоняться до бесконечности. Нужно только не забыть при выходе из пике перевести тягу на передний ход, чтобы струя воздуха обдула хвост. А то при торможении самолёт становится «вялым» – медленно реагирует на управление.

Задумавшись над управляемостью при таких условиях, я пришел к выводу о необходимости изменить кое-что в хвостовом оперении. Традиционно рули высоты и направления относительно невелики и представляют собой только часть задней плоскости – остальная, неподвижная часть служит стабилизатором и ещё несёт небольшую часть веса самолёта. Мне же пришло в голову рулить всей поверхностью. Тогда даже при малой скорости обдува управление сохранит эффективность. Но при высокой скорости возникает опасность «переборщить» или просто не справиться, потому что для поворота потребуется чересчур большое усилие. Хотя, если сбалансировать рули, поставив ось примерно на середину длины, проблему усилия легко преодолеть. Но при этом самолёт лишится отрицательной обратной связи – перестанет стремиться выровняться при отпущенной ручке. Это называется – станет «строгим». Очень строгим. Не прощающим ни малейшей неточности.

Нет, если бы на нём летал только я – беды бы не было. Но ведь и Мусенька тоже поднимает в воздух эту этажерку. А этой девочке что-либо запретить я не в силах. Она ведь милая только до тех пор, пока ей не возражают. Ссориться с ней неохота.

В конце концов, выход нашёлся – нужно было организовать две оси вращения: идеально сбалансированную для себя и несколько смещённую вперёд для подруги. Хотя совсем точно сбалансированное положение и мне вряд ли понадобится. Словом, хвост я переделал. С горизонтальной плоскостью всё вышло легко и просто из-за наличия двух балок, а вот с вертикальными пришлось поломать голову над закреплением верхней точки оси вращения. В результате хвост немного потяжелел.

И, хотя основным был «нестрогий» вариант, но переставить рули в идеально сбалансированное положение можно было быстро – всего-то десяток болтов отпустить, а потом снова затянуть после изменения положения плоскостей. Для себя я эту возможность опробовал – очень напрягает такой полёт, но справиться можно. Только ни на секунду ни на что невозможно отвлечься. А Мусеньке понравился облегченный вариант управления. Она приспособилась к нему очень быстро.

Зато в голове у меня родилась поистине хулиганская идея. Но для её реализации требовалось сбалансировать ещё и элероны. Это оказалось сложнее, потому что в тонкой задней кромке крыла очень тесно. Но при помощи сельского кузнеца после нескольких дней у тисков с напильником в руках с задачей я справился. Собственно, тут тоже было два варианта, но основной, тот, что несбалансированный, остался без изменений по отношению к первоначальному. А второй – тот самый, опасный для жизни, при котором не чувствуешь машину ни руками, ни ногами и вынужден контролировать её исключительно по внешним признакам и помня, в каком положении держишь органы управления.

Этот вариант я сначала осторожно опробовал вблизи аэродрома, а потом уже над морем, вдали от чужих глаз, проверил, смогу ли проделать тот фокус, ради которого всё это затеял.

Получилось. Что получилось – об этом позднее. Сюрприз вышел из тех, от которых у понимающего человека может снести крышу. Это не для развлечения досужей публики.

Глава 10. Дождался

Шел уже сентябрь, когда отец Николай прислал за мной мальчишку. Передал, что будет ждать у себя после работы. Я мешкать не стал – как закончились полёты, так сразу и отправился.

В саду за столом кроме священнослужителя сидели два дядьки в чёрном. Не знаю, чем ряса отличается от сутаны, но одежда на них была явно церковной.

– Инок Крутилин, – представился мне один из них и встал, протягивая руку.

– Инок Вертелин, – отрекомендовался второй.

– Инокиня Надежда, – представилась молоденькая женщина, наряженная в платье, как у сестры милосердия, только платок на ней не белый, а чёрный. И ещё перед ней лежал раскрытый блокнот размером с амбарную книгу. Блокнот, потому что листается не вбок, а вверх. И еще заточенные карандаши.

Глядя на процедуру знакомства, отец Николай выглядел… кажется, его что-то беспокоило. Да и я сразу уловил в поведении незнакомцев фальшь. То есть парни эти явно ряженые, как и девица-стенографистка. Словом, маскировка под монахов и монахиню выполнена без знания дела. Это, конечно, ребята из «органов».

Точно, из «органов», потому что на краю стола лежит газета «Правда» со страницы которой на меня смотрит не кто-нибудь, а Стаханов, на днях нарубивший в своём забое фантастическое количество угля за одну смену. Я помню только, что больше вагона. Получается, что местный поп мою бумажку с предсказанием этого события передал… куда следует. И теперь для того, чтобы прикрыть его связь с безопасниками, устроен этот неуклюжий маскарад. Нет, я не в претензии – если человек на таком посту поддерживает связь с ответственными товарищами, всё понятно – присматривать за настроениями прихожан действительно нужно.

– Так что же ты, отрок Александр, хотел бы получить в помощь от матери нашей – Церкви? – недолго думая, выдаёт Крутилин.

– Рации для самолётов, – отвечаю. – В тридцать девятом году, полагаю не позднее, в Америке появятся самолёты «Аэрокобра». Сами самолёты нам тоже интересны, но, во-первых, они дороги, во-вторых, кто же нам их даст? Зато радиостанции, которыми они комплектуются, наверняка делают на каком-то другом заводе и сами по себе эти девайсы вполне могут продаваться. Ну, такая страна, что за деньги там почти всё доступно.

Эти радиостанции хороши тем, что сделаны не одним ящиком, а состоят из небольших коробочек, между которыми протянуты провода. Их удобно монтировать в небольших машинах, где напряжённо с пространством. И лётчики наши отзывались об этих устройствах хорошо.

– А откуда они появились у наших лётчиков? – потребовал пояснений Вертелин.

– Они стояли на этих самых «Аэрокобрах». Американцы поставляли их нам во время войны.

– И как себя зарекомендовали эти самолёты?

– Хорошо зарекомендовали. Хотя американские пилоты их не одобряли. То есть сплавили нам то, что самим не подошло, но в здешних условиях аэроплан пришёлся ко двору.

– Потом о самолётах, – остановил тему Крутилин. Похоже, что он старше по званию. – Так ты утверждаешь, что наша промышленность не обеспечила авиацию радиосвязью?

– Так точно, товарищ старший инок, – подтвердил я. – В начале войны с этим было совсем кисло. Немцы действовали согласованно, а мы – каждый сам по себе. Ну, кое-какие команды удавалось передать покачиваниями крыльев, но, сами понимаете, лексикончик у такого способа общения невелик. Да и невозможно всё время смотреть на командирскую машину – нужно и за противником наблюдать, и вообще обстановку контролировать. А ещё наши рации первое время очень шумели – аж голова раскалывалась.

– То есть ты воевал?

– Так точно. Почти четыре года.

– На каких самолётах?

– И-153, И-16, Ил-2 и Пе-2.

– И-153 – это что?

– Одна из модификаций И-15. И-16 тоже имел несколько вариантов исполнения, но в названиях это не отмечалось – они шли по сериям. Ил-2 – бронированный штурмовик, тоже совершенствовался всю войну. А Пе-2 – пикирующий бомбардировщик. И они сильно изменялись от партии к партии.

– Так что, у нас не было истребителей новее И-16?

– Были. Но мало. К тому же почти все они оказались не вполне освоенными в производстве и не до конца изученными в войсках. Только Миг-3 конструкции товарища Поликарпова к этому времени был вполне приличной машиной. Но он создавался для боёв на больших высотах, а война шла на средних и малых. Немецкие Ме-109 были быстрее именно там, где и проходили бои.

– Да перестаньте вы о самолётах! – прикрикнул Крутилин. – Ты скажи, когда началась война?

– 22 июня 1941 года. Немцы напали без объявления войны в четыре часа утра сразу по всей границе.

– Кто был у власти?

– Гитлер.

– Какие союзники у него были?

– Итальянцы. Но они на нашем фронте не слишком себя проявили. Больше всего активничали румыны. У них, кстати, и авиация была. Я с их Хе-112 не раз кувыркался. И Ме-109 у них тоже были. Обе машины – серьёзный противник. И лётчики подготовленные.

– Опять ты про авиацию! – рявкнул Крутилин. – Ты про союзников ещё не отчитался.

– Ещё Япония считалась союзником Германии, но на нас она так и не полезла. Венгры и словаки ещё поминались. И Финляндия нависала с севера. Беспокоила она нас не слишком мощно, но силы на себя оттягивала большие. Так что из серьёзных супостатов только румыны. Эти и лезли, как на мёд, и на оккупированных территориях зверствовали.

– А Турция?

– Турция? Да она как-то в стороне оставалась, насколько я помню. Вы поймите, товарищи иноки, я ни про политику не в курсе, ни про стратегию ни в зуб ногой. Ход войны помню только по крупным событиям или где сам участвовал. Вот про авиацию – да, в курсе дела. Хотя тоже не про всю.

– Так! Давайте опять вернёмся к тем вопросам, которые непосредственно касаются Церкви. А к авиации вернёмся позднее, – попытался вернуть разговор в упорядоченное русло Крутилин.

– Ну, кроме радиосвязи ещё очень важным моментом я полагаю закупку всё в той же Америке киноаппаратуры. У них нынче должна развиваться цветная съёмка, так называемая «Текниколор». Если поставить такую камеру на самолёт, то при съёмке с частотой не двадцать четыре кадра в секунду, а три раза в минуту получим череду снимков, дающих чёткое изображение полосы, над которой пролетел разведчик. Конечно, нужна и аппаратура для проявки, и химикаты – у нас в этой области дела обстоят не столь хорошо. А отсутствие объективной информации о противнике – просто катастрофа. Мы тогда пропустили довольно много перемещений фашистов, отчего имели ужасные неприятности.

– И почему же вы, Александр Трофимович, полагаете необходимым привлечь к этому именно Церковь?

– Ну, она ведь, наша православная, не только на Руси имеет место быть. В Америке наверняка есть соответствующие организации ещё со времён русских колоний. А попы как-то между собой общаются. Письма там шлют, в гости могут друг к другу ездить для обмена опытом или по организационным вопросам. Каждый батюшка знаком со своими прихожанами – вот и образуется возможность найти нужных людей, заинтересовать их в том, чтобы разыскать и честно приобрести нужные стране вещи. Я помню, что во время войны священнослужители покупали для армии целые танки или даже самолёты. Ну а тут, если начать немного пораньше, то от подобной помощи будет куда больше толку. Попы ведь знают, что нет власти, кроме как от бога. Поэтому всегда будут поддерживать и свой народ, и правительство, которое ведёт наше общество по пути построения справедливого общества. Верно я говорю, отец Николай?

Батюшка кивнул, а иноки переглянулись.

– То есть общее дело делаем. И не оружие покупаем, а продукцию мирного применения, – добавил я веско. – Стемнело уже, товарищи, а мне завтра с утра на работу. Давайте на этом разговор завершим, а продолжим его, когда у вас образуются конкретные вопросы. Лучше – в выходной. И ещё я бы хотел переговорить с товарищем Поликарповым. Он человек старой закваски, верующий, поэтому, если авторитетный поп его попросит назначить время и уединённое место, где бы я мог показать свой самолёт в полёте, но без чужих глаз, это очень помогло бы нам найти с ним интересные темы для обсуждения. Вам ведь про авиацию неинтересно, а мне на другие темы говорить неудобно – я в них мало что понимаю. Да и помню не много, тем более что знаю в основном или с чужих слов, или по открытым источникам, где упоминаются не все важные детали.

Возвращаясь в аэроклуб, я не слишком сожалел о пропущенном ужине – меня ждал творог, принесённый накануне Мусенькой, и добрый ломоть роскошного белого хлеба. И ещё немного жалко было чекистов – они ещё не поняли, в какого масштаба события ввязались. Даже вопросы толком не приготовили – явно впопыхах да с кондачка решили наскочить… хотя стенографистку с собой взять не забыли.

Ну да ладно, если я хоть что-то в чём-то понимаю, в следующий раз допрашивать меня будут долго и буквально изведут неудобными вопросами. А это была короткая разведывательная вылазка. Думаю, ребята полагали, что быстро разберутся с мошенником, но, судя по всему, мои речи их убедили – поняли, что имеют дело не с розыгрышем. Тогда им потребуется некоторое время на размышления.

Глава 11. Николай Николаевич и Валерий Павлович

Меня довольно долго не беспокоили. Или не приняли всерьёз, или данные о беседе анализировали на разных уровнях, оценивая их достоверность. Только в самом конце сентября прибежал мальчишка от отца Николая с запиской, где было указано место и время демонстрации моего самолёта.

Конечно, я прилетел. Внизу посреди сжатого, но не перепаханного поля стояла легковушка, рядом с которой топтались два мужчины. Оба в штатском. Смотрели они в мою сторону – так что, скорее всего, прибыл я туда, куда нужно. Со всего хода сделал «свечку», завис и переключил винт на задний ход. Выровнял машину, плавно приподнимая хвост и набирая скорость задом наперёд. Вот в этом положении, двигаясь раком, я и прошел так, чтобы меня было хорошо видно зрителям.

Потом снова задрал на этот раз хвост, и после зависания разогнался уже носом вперёд, выйдя из пике ещё до того, как скорость стала значительной. Да тут же и сел прямо на поле, остановив самолёт рядом с автомобилем.

– Пионер Субботин демонстрацию техники закончил, – доложил я, подходя к мужчинам.

– Впечатлён. Поликарпов, – ответил тот, что ниже ростом и протянул руку для приветствия.

– Ну, ты и выдал! – подхватил второй. Чкалов. – А меня научишь?

– Отчего бы не научить, Валерий Павлович, – кивнул я приветливо. – Но, вообще-то, этот цирковой номер практического значения не имеет – чистые понты. Ну, и, главное, чтобы вы поверили моим словам о том, что в авиации я разбираюсь.

– Гляди-ка! – воскликнул Поликарпов. – Он заднюю плоскость сделал сплошной. То есть при набегании потока сзади рули не заламывает. Точно! И ось сцентрирована. На рулях направления – тоже.

Валерий Павлович покачал элероны, глядя на то, как от его усилий покачивается ручка:

– Тут такая же история. А зачем ты такое мощное крыло применил? Можно было и попроще сделать. И полегче, – он приподнял плоскость за конец, наклоняя весь самолёт.

– Рассчитано на двигатель в двести пятьдесят – триста лошадок, – согласился я, не ломаясь. – Вот с ним бы я вам «кобру» Пугачёва показал, а с этим мотоциклетным недоразумением даже простейшие фигуры высшего пилотажа приходится делать только после разгона за счёт снижения. И то не все.

– Рассчитано, говорите! – приподнял брови Николай Николаевич. – Может быть, вы, юноша, окажете нам честь и присоединитесь к конструкторскому коллективу, в котором я работаю?

– Этот вопрос мы обязательно обсудим, – кивнул я. – Но сначала мне необходимо рассказать о том, откуда я такой умелый и знающий.

– Эй-эй! – донёсся голос со стороны автомобиля. – Об этом не может быть и речи. Разговор шёл только о показе самолёта. Ты вообще не должен был тут садиться, – из кабины выбрался старший инок Крутилин. На этот раз в военной форме с тремя кубарями в петлицах.

– Показ, так показ, – ответил я миролюбиво и достал из кармана отвёртку. – Посмотрите, Николай Николаевич, как устроено крыло.

– На внутренний осмотр у гражданина Поликарпова допуска нет, – категорически заявил Крутилин.

– А он и не требуется. Достаточно моего авторского позволения, если Николай Николаевич интересуется, конечно.

– Несомненно, интересуюсь. Вероятно, у вас металлический набор? Если крыло рассчитано на мотор солидного веса, то нагрузка выходит килограммов пятьдесят на каждый квадратный метр.

– Набор сосновый, но крыло рассчитано на нагрузку в четверть тонны на квадратный метр. Статически я его испытал – так что прикидки частично подтверждены.

– Что? Положили концами на опоры и нагрузили ста пятьюдесятью пудами? И уцелело?

Я кивнул. Посмотрел на недовольное лицо Крутилина и поспешил распрощаться, затолкав при рукопожатии записку в руку Валерия Павловича. Ничего особенного – просто мой адрес. Давать свои координаты самому Поликарпову на глазах у бдящего чекиста показалось мне неправильным.

Письмо от Николая Николаевича пришло мне с обратным адресом Валерия Павловича спустя пару недель. Этим путём, то есть через Чкалова, мы переписывались до ноября, до моего отпуска, который я планировал провести в Москве. А меня каждые выходные мучили вопросами, на большинство которых я отвечал, что достоверными сведениями не располагаю. Ну, не интересовался я никогда политикой. И заметных событий помню не так уж много. Припомнил войну в Испании – она как раз началась в тридцать шестом после мятежа. Даже фамилию генерала Франко назвал. И Долорес Ибарури. Про то, как сначала наши ишачки причёсывали «мессеров», но потом, после установки на тех более мощных моторов, стали терпеть поражения.

Про репрессии тридцать седьмого благоразумно «забыл». Забыл и год, когда произошли события на озере Хасан, но предположительно это было в тридцать восьмом и за них наказали кого-то из больших военачальников. Имени называть не стал – не хватало мне ещё кого-то подставлять.

К тридцать девятому году отнёс Халхин-Гол, начало Второй мировой с нападения на Польшу первого сентября, зимнюю войну в Финляндией из-за прилегающей к Питеру территории и отметил слабость подготовки Красной Армии. Ещё вспомнил, что наши лётчики оказывали интернациональную помощь китайскому народу в борьбе против японских милитаристов, но точных дат не назвал – я их и не знал никогда.

Одним словом, как-то не о том меня спрашивали. А потом вдруг и это прекратилось – словно забыли. Но в конце октября приехал к нам в аэроклуб «инок» Вертелин, одетый в форму со знаками различия лейтенанта.

– В общем, Шурик, выводы о тебе сделали, – сказал он прямо от порога. – И решения приняли. Ты действительно тот, за кого себя выдаёшь. Поэтому вашим контактам с Николаем Поликарповым мешать не станем. Более того – даже поспособствуем. Билет тебе купим, гостиничный номер оплатим, но все беседы должны проходить под стенограмму и в присутствии охраны. Ты – человек взрослый – должен понимать и способствовать нашим сотрудникам. И, да, я не Вертелин, а Конарев Игнат Кузьмич.

– А Крутилин?