Алые перья стрел Крапивин Владислав

Предисловие младшего соавтора

Эту трилогию мы с братом Сережей писали то садясь бок о бок и обсуждая каждую фразу, то разъезжаясь по разным городам и принимая на себя торжественное обязательство «выдать на-гора» самостоятельно столько-то глав. Надо сказать, что стиль наш был похож и потом мы иногда уже не могли вспомнить, что сочиняли порознь, а что вместе.

Писать рядом друг с другом было замечательно. Все строилось на воспоминаниях детства и юности – порой довольно драматичных, но часто озорных и жизнерадостных.

Теперь я смотрю на нашу книгу уже как бы издалека, отстраненно. Время – объективный и строгий судья. Чем больше проходит лет, тем точнее и определеннее оно расставляет акценты. Многие события и убеждения теперь принято рассматривать под иным углом зрения, нежели полвека назад. Возможно, нынешним читателям покажутся странными и наивными верность Красному знамени и стремление к подвигам у мальчишек тридцатых годов XX века (это в те-то страшные годы, когда их отцы то и дело исчезали в черных глубинах ГУЛАГа). Но жизнь – многогранна. Было страшное, а было и хорошее – крепкая дружба, ненависть к угнетателям всех сортов и окрасок, чистая вера в ясное и радостное будущее, которое непременно придет.

С верой в это будущее и шли в атаки на гитлеровцев вчерашние десятиклассники – порой без патронов, с одними штыками, а то и с голыми руками…

Можно сказать сейчас, что у тех людей в белорусской пуще, с которыми воевал Дмитрий Вершинин (и помогал ему в меру сил младший братишка), была своя правда. И было право отстаивать эту правду. Возможно, что так. Жизнь – штука многосложная, и, чтобы написать правдивую картину, черной и белой красок недостаточно. Но при всем при том правда братьев Вершининых не становится меньше, ибо замешана на ненависти к фашизму (который нынче то тут, то там вновь поднимает голову).

Поколение Вершининых было воспитано на фильмах о Гражданской войне, на песнях республиканской Испании, на подвигах Зои Космодемьянской и краснодонцев, чье мужество и ясность души тогда никто не смел подвергать сомнению. Это воспитание диктовало свой образ жизни, свои критерии и непреложные истины. И книга «Алые перья стрел» – книга о детях своего времени. К тому же – написанная ими самими.

Впрочем, ни в коей мере не следует считать этот роман автобиографическим. Как в любом приключенческом произведении, авторы здесь отдали большую дань фантазии. Однако немало там и такого, что было на самом деле. Немало и реальных прототипов тех персонажей, с которыми встретится читатель. В том числе и образ отца братьев Вершининых, которому авторы посвятили свою книгу…

Возможно, сейчас, при подготовке к переизданию, мой брат кое-что пересмотрел бы в тексте, посоветовал бы сделать изменения. Один же я что-то менять не решаюсь. Не имею права. А брата нет.

Сергей умер в Белоруссии, где жил все годы после войны. Умер через восемь месяцев после Чернобыльской катастрофы от стремительно развившейся лейкемии, какая бывает после радиационного облучения. Не берусь утверждать, что здесь есть прямая связь. Врач сказал: «Это коснулось очень многих. Люди покрепче могли и перенести, а здоровье Сергея Петровича… Вы же знаете сами…»

Не было к шестидесяти годам никакого здоровья. Были за плечами сорок лет беспрерывной журналистской работы. Было яростное послевоенное время в западных белорусских краях, когда приходилось спать с автоматом под подушкой и то и дело рисковать головой. Были годы редакционных будней, утомительных спецкоровских командировок, постоянной войны с дураками и бюрократами (вечный журналистский удел). Были короткие радости от удачных очерков и репортажей и долгие периоды изматывающих душу конфликтов… И какое здоровье, если на всю жизнь остались в теле осколки гранаты – той, что взорвалась совсем рядом, когда брали в лесу вражеский бункер…

Я благодарен судьбе, что у меня был (и есть!) такой брат. И есть у нас общая книга.

Владислав Крапивин

Книга первая

Алые перья стрел

Афишная тумба похожа была на макет крепостной башни: круглая, с остроконечной крышей и коротким шпилем, на конце которого сидел шарик. Чуть покосившись, она стояла на заросшем лопухами перекрестке. С давних времен.

Сделали тумбу, видимо, из фанеры – на каркасе из досок. А потом на фанеру стали клеить афиши. Клеили постоянно, а обдирали редко, и за долгие годы тумба покрылась крепкой броней из бумаги и клейстера. Митька, однако, надеялся, что его стрела пробьет этот панцирь.

На плече Митька нес лук. Длинный легкий лук, сделанный из расщепленной лыжной палки. Палка была бамбуковая, пустая, и в желобок Митька вложил узкую стальную полоску – для пущей силы и упругости. Лук бил на сто шагов, а легкие тростниковые стрелы забрасывал вообще неизвестно куда. Но сейчас Митька взял только одну тяжелую стрелу с наконечником из пустой винтовочной пули.

На перекрестке было солнечно и пусто. В заросшем газоне за низким деревянным штакетником усердно трещали кузнечики. Штакетник подходил вплотную к тумбе – будто крепостной частокол к башне. Митька шагнул через него в траву и остановился перед коричневой афишей.

На афише нарисованы были остроконечные дома и маленькие марширующие фашисты. Все – коричневой краской. А на этом фоне выделялись две главные фигуры: крючконосая тетка в длинном черном платье со стеклышком в глазу (стеклышко называлось «монокль») и мальчишка в таком же, как у Митьки, матросском костюме, только не в белом парусиновом, а голубом. Тетка – баронесса – выглядела рассерженной. А мальчишка хитро смотрел в сторону и прятал за спиной смеющуюся куколку с красной звездой на шапке. Это был немецкий пионер Карл Бруннер.

Пьеса так и называлась – «Приключения Карла Бруннера».

Митька два раза ходил на этот спектакль в летний театр сада «Спартак». И не он один, а почти все ребята из его класса. Взрослым спектакль не так сильно нравился. Они говорили, что артисты эти будто бы не настоящие, а из какого-то клуба.

Ну и что? Пьеса все равно была совершенно правильная! Митька мог это полностью доказать, потому что он и книжку про Карла Бруннера читал. А то, что артисты ненастоящие, так это даже лучше. У настоящих артистов мальчишек играют женщины, а на это просто смешно смотреть. В прошлом году Митька был в городском театре на постановке «Приключения Тома Сойера», и этого Тома там изображала толстоногая тетя в штанах, похожих на футбольные трусы, и с длинными волосами, кое-как заправленными под мальчишечий парик.

А Карла Бруннера играл настоящий мальчик, такой же, как Митька! И правильно. Разве какая-нибудь тетенька сумела бы трахнуть штурмовика головой в пузо или свистеть в четыре пальца? А как этот мальчишка пел в конце пьесы знаменитую песню «Бандьера росса»! Два раза Митька был на спектакле, и оба раза весь зал подхватывал песню.

А баронесса – настоящая змея! Ну ладно…

Митька резко повернулся и пошел по высокой шелестящей траве, отмеряя дистанцию. Кузнечики зелеными брызгами кинулись в стороны.

Митька отмерил тридцать шагов. Он не сокращал их. Все по-честному, раз он сам поспорил, что засадит стрелу в башку баронессе с такого расстояния. С Виталькой Логиновым поспорил. Виталька мог бы и проверить, но не стал, потому что Митька поклялся «Алыми перьями», что не сжульничает.

А промазать Митька не боялся.

Он оглянулся еще раз (нет ли поблизости прохожих?), наложил на лук стрелу и медленно потянул тетиву к губам.

Только те, кто стрелял из хорошего лука, знают эту упругую радость, когда в руках тугая сила и ты уверен в метком выстреле.

Ш-ших! Тетива больно ударила по запястью (надо бы сделать щиток на руку, да все некогда). Стрела как бы растаяла, и тут же донесся стук наконечника.

Вот это да! На такую удачу Митька и не надеялся: стрела торчала в монокле баронессы.

Митька негромко крикнул «ура!» и бросился к тумбе, путаясь ногами в зарослях мышиного гороха.

Все было здорово. Жаль только, что наконечник вошел не очень глубоко. Видно, слишком толстой оказалась бумажная шкура.

Но Митька знал, что делать. Ведь главное – он попал. И теперь он считал себя вправе помочь стреле. Он встал на цыпочки, дотянулся и выдернул оперенное древко из наконечника. Затем нагнулся, чтобы поискать обломок кирпича. Кирпичом он хотел забить наконечник поглубже и опять вставить стрелу. Так будет надежнее. Но обломка не нашлось. Митька выскочил из газона, присел перед штакетником и дернул к себе деревянную планку. Заскрипели гвозди. Митька дернул еще раз, планка оторвалась, и он сел на дощатый тротуар. Шепотом сказал:

– Муй бьен, камарадос.

По-испански это приблизительно означало: «Все в порядке, ребята».

– Муй бьен, – согласился с ним насмешливый мужской голос.

По Митьке словно ток прошел. От пяток до затылка. Предчувствуя неприятности, он медленно оглянулся.

И увидел серые брезентовые сапоги. Митька начал поднимать глаза. Над сапогами он увидел синие галифе, затем синюю же гимнастерку под красноармейским ремнем, малиновые петлицы и молодое, симпатичное, но довольно безжалостное лицо милиционера.

– Безобразничаем… – не то спросил, не то просто сказал милиционер.

Митька молчал. Спорить было бесполезно, соглашаться – глупо. Митька встал, машинально отряхнул штаны и с упавшим сердцем стал разглядывать сапоги милиционера.

– Ну, придется прогуляться, – сказал милиционер и почему-то вздохнул. – До отделения.

Ну отчего так получается? Только что было все хорошо, и вдруг – раз! – валится на человека беда!

Митька чувствовал: если зареветь, сказать что-нибудь вроде «Дяденька, больше не буду, простите, я нечаянно», то, наверно, можно еще спастись. Но реветь и унижаться, когда у тебя в руках боевой лук и стрела с алыми перьями на хвосте, было немыслимо. Даже и не получилось бы.

– Идем, – сказал милиционер и подтолкнул Митьку в плечо. – Да не вздумай драпать.

Где уж тут драпать. У Митьки и ноги-то ослабели.

Они пошли по улице Герцена. По той самой, где он, Митька, родился и без особых несчастий прожил почти двенадцать лет. Мимо швейной мастерской, где работала мать Витальки Логинова; мимо забора, где нарисована была мелом старая лошадь, похожая на генерала Франко (Павлик Шагренев рисовал), мимо его, Митькиного, двора с двумя тополями, двухэтажным домом и флигелем.

Хорошо, что хоть знакомые не встретились. Вдали показалась вереница детсадовских малышей. Хоть бы не Лешкина группа! Не хватало еще, чтобы четырехлетний брат Лешка увидел, что случилось с его ненаглядным Митей! Слава богу, не они… Попалась навстречу маленькая девочка с жестяным бидоном – свободная и счастливая. Протарахтел голубой автобус – в нем тоже ехали счастливые и свободные люди. А по тротуару шагал несчастный арестованный Митька.

Потом они зашагали по Садовой. «Во второе отделение ведет», – обреченно подумал Митька. Чуть повернул голову и взглянул на своего конвоира. Молодой совсем, новичок наверно. Обрадовался, что поймал «нарушителя». Жулика или шпиона поймать не может, вот и привязался к Митьке.

Странно даже: такой парень, вроде и не злой с виду, на артиста Алейникова похож, а прицепился, как самая вредная зануда.

– Шагай-шагай, – поторопил милиционер, – не крути головой. – Подумал и добавил: – А еще, наверно, пионер…

– Ну и что… – хмуро сказал Митька.

– Ну и то. Вот узнают в школе, тогда увидишь что.

– Сейчас каникулы. Мы уже все экзамены сдали.

– Ничего, разберемся. Как фамилия?

– Сидоров.

Хоть и растерян был Митька, а сообразил: нет никакого смысла называть свою собственную фамилию.

– Имя?

– Валерий.

– Где живешь?

– На Перекопской. Дом три, – сказал Митька и с грустью вспомнил хорошего человека Валерку Сидорова, который жил раньше на Перекопской, а недавно уехал в Пензу.

– Ладно, шагай, – снова сказал милиционер.

Рядом был дощатый забор стадиона. В Митьке вдруг будто пружина сработала! Секунду назад он и не думал о бегстве, а тут вдруг кинулся к забору, подскочил, подтянулся изо всех сил, закинул ногу на кромку…

Крепкие пальцы ухватили Митьку пониже колена.

– Вы куда, гражданин Сидоров? Нам вроде бы не футбол смотреть.

Митька тяжело прыгнул в траву у тротуара.

– Странно даже, – сказал милиционер. – Шли, разговаривали… И вдруг – бац! Ведь договаривались же: не драпать.

– Ну что вам от меня надо?! Что я такого сделал?! – с прорвавшимся отчаянием воскликнул Митька.

– А тумбу кто дырявил? Может быть, я? Ты.

– «Дырявил»! Одна малюсенькая дырочка! Залепят – вот и все.

– Если все будут по тумбам стрелять, что получится?

– Все не будут, – безнадежно сказал Митька.

– Рейку зачем оторвал от штакетника? Разве не хулиганство?

– Я ее только на минуточку. Я потом бы опять приделал.

– Врешь, – убежденно сказал милиционер.

«Вру», – подумал Митька и сказал:

– Ничуточки.

– Всю траву, можно сказать, в газоне вытоптал…

– Траву? Да там чертополох один, только ноги ободрал. Во! – Для убедительности Митька ухватил себя за щиколотку и подтянул вверх ногу. Царапины были похожи на след кошачьих когтей.

Но милиционер не разжалобился.

– Не скачи. Больше не ускачешь.

Он взял Митьку за локоть.

– Пустите, – хмуро попросил Митька. – Я больше не побегу.

– Знаем мы это дело.

– Ну… честное пионерское, не побегу. Пустите. А то знакомые встретятся, скажут: ведут, как вора.

– Честное пионерское начал давать… А ты пионер? У тебя и галстука-то нет.

– Просто не надел сегодня. Ну вот, я за значок берусь, он со звездочкой. Значит, не вру. Ну, честное слово!

Митька ухватился за тяжелый значок «Ворошиловского стрелка» второй ступени, которым оттягивал левый край матроски.

– Не считается это, – возразил милиционер. – Значок-то не твой.

– Не мой?!

– А твой, что ли? Был бы хоть еще маленький, а то взрослый «Ворошиловский стрелок»! Ты голову не морочь. Такой значок заработать – это не стрелы пулять, подвергая опасности прохожих.

– Во-первых, – сипловатым от обиды голосом сказал Митька, – никого я не подвергал. Во-вторых, значок все равно мой!. Вот!

Ему часто не верили, и он привык, но сейчас обида была сильная: схватил, ведет куда-то, насмехается да еще и не верит! Сам небось и стрелять не умеет как следует, хоть и нацепил кобуру с наганом.

Из нагрудного кармашка выхватил Митька сложенный вчетверо листок, уже порядком измочаленный и потертый на сгибах. С лиловой печатью Осоавиахима и подписью военрука. Это было временное удостоверение (для настоящего не нашлось корочек, обещали дать потом). Отпечатанные на машинке слова отчетливо свидетельствовали, что «ученик пятого класса „Б“ школы-десятилетки № 1 Дмитрий Вершинин выполнил норму…» Дмитрий Вершинин! А не…

Митькина рука остановилась в воздухе. Но милиционер выхватил из пальцев бумажку. И на лице его расцвела улыбка. Радостная, как у мальчишки, который выиграл спор.

– Я же говорил – не твой! Тут же не твоя фамилия!.. Постой… – Лицо его опять стало спокойным, а потом строгим. – Ты Сидоров или Вершинин?

– Вершинин, – тихо сказал Митька и стал смотреть в сторону.

Они помолчали несколько секунд.

– Нехорошо, гражданин Вершинин, задумчиво заговорил милиционер. – Чужая фамилия. Попытка к бегству…

«Издевается», – понял Митька.

Милиционер оторвал глаза от документа и пристально глянул на Митьку.

– А кто у тебя отец?

– Учитель.

– В первой школе?

– В первой…

– Петр Михайлович?

– Ага, – безнадежно сказал Митька. Он не удивился: отца в городе знали многие.

Все еще разглядывая бумажку, милиционер двинулся по тротуару. Видно, случайно он изменил направление и шагал теперь обратно, к улице Герцена.

Митька побрел следом: теперь все равно не убежишь. Найдут.

– Я ведь тоже в первой школе учился, – сказал милиционер. – У твоего отца, между прочим. Хороший учитель.

Надежда на спасение ярким огоньком засветилась перед Митькой.

– Да? – вроде бы удивился он. – Я вас не помню.

– Ну, а как ты можешь помнить? Я к вам домой не ходил. Да ты тогда совсем пацаненком был. Я в тридцать первом седьмой класс закончил. Потом работать пошел.

– Я по фотографиям почти всех помню, – бессовестно соврал Митька. – У папы есть фотоснимки всех классов, которые он учил. Может, вы непохожи тогда были? Ваша как фамилия?

– Жарников моя фамилия.

– А зовут вас… Матвей?

– Точно! Вспомнил?

– Угу… – сдержанно откликнулся Митька. Взгляд его стал веселым, а шаг – пружинистым. Все-таки ему везет!

– Вот видишь, – наставительно заговорил Матвей Жарников, – мы с тобой, выходит, знакомые. Как-то неловко получается. Вот пришел бы я сейчас с тобой к твоему отцу, рассказал бы про все… Что он сказал бы?

– Ну, что… – начал Митька, стараясь точнее рассчитать удар. – Он сказал бы: «Здравствуйте, Жарников, рад вас видеть». Сказал бы: «Как поживаете? Не делаете больше механизмов, чтобы школьные скелеты махали руками, пускали дым из глаз и кукарекали? Не доводите больше учителей до обморока? Это похвально".

– Ч-черт возьми… – произнес Матвей и свернутым Митькиным удостоверением почесал кончик носа. – Все еще помнит?

– Он мне про это раз десять рассказывал.

– Да-а… Ну, я тогда маленький был.

– В шестом классе, – беспощадно уточнил Митька.

– Пить что-то хочется, – сказал Жарников. – Вон там вроде клюквенный морс продают, киоск открыт. Пойдем?

– Можно… Хотя нет, у меня ни копейки…

– Ладно уж. Возьми-ка свой документ.

Потом, когда они у голубой будки глотали теплый и довольно противный морс, Матвей спросил:

– А все-таки чего тебе приспичило в тумбу стрелять? Ну нарисовал бы на заборе мишень, где-нибудь подальше от глаз, да пулял бы.

– Дак это целая история, – сказал Митька. – Долго рассказывать. Если все по порядку говорить, то даже не знаю, с чего начать… Есть у нас в школе немка Адель Францевна. Ты ее… То есть вы ее, наверно, знаете…

Ух и шумная была история!

Она случилась в середине мая. Полкласса, в основном мальчишки, не выучили урок по немецкому. Ну, сами понимаете, на дворе уже полное лето, а тут сиди и зубри, как два балбеса – Петер унд Отто – шпацирен в лесу унд баден в речке. Мальчишки из пятого «Б» предпочитали сами шпацирен и баден, хотя вода была еще зверски холодная.

Но Адель Францевну это не интересовало. На каждом уроке она грозила «неудами» и переэкзаменовками. Она требовала прилежания и порядка.

Надо было оттянуть беду. И в самом начале урока маленький, симпатичный и очень вежливый редактор отрядной стенгазеты Павлик Шагренев спросил у Адели Францевны, понравилась ли ей пьеса «Приключения Карла Бруннера».

– М-м? – удивилась Адель Францевна. – Ах, ты имеешь в виду эту постановку… Ну конечно, вам она должна нравиться. Но когда вы повзрослеете и станете смотреть на вещи более взыскательно, то поймете, что это совсем не блестяще.

– А почему? – задиристо спросил с места Митька.

– Слишком много пафоса и весьма недостаточно мастерства. Я говорю об игре исполнителей. Вы меня понимаете?

– Вполне, – сказал Павлик. – Только… Вот всем нам кажется, что игра не такая уж плохая. Наоборот. Вот помните баронессу? Как она…

– Да-да, – снисходительно согласилась немка. – Эта дама играет действительно несколько лучше остальных.

– А Карл? – воскликнул Митька. Он по правде обиделся и разозлился. Будто его самого задели.

Адель Францевна устремила на Митьку свое пенсне.

– Ты говоришь о мальчике, исполнявшем роль Бруннера? Ну что же, он достаточно мил… Но это просто мальчик, а не актер. Он ведет себя так, словно все это происходит у нас в городе, а не в Германии. А там иной уклад жизни, иные обычаи и мальчики тоже другие.

– Какие это они другие? – недовольно спросил с задней парты похожий на сердитого скворца Игорь Цыпин (по прозвищу Цыпа). – Что, там у ихних пацанов уши на затылке растут, что ли?

– Цы-пин… – возмущенно выдохнула Адель Францевна.

– Извините, это он нечаянно, – торопливо заговорил Павлик Шагренев, а бестолковому Цыпе показал за спиной кулак. – Но нам всем непонятно… Конечно, у капиталистов дети не такие, как мы. А у рабочих?

– Они такие же пионеры, – агрессивно сказал Митька.

– Ну безусловно. Я имею в виду не классовые различия, а некоторые особенности… Впрочем, это сложно для вас. Я только хочу сказать, что для этого мальчика полезнее было бы не играть на сцене, а без пропусков занятий учиться в школе. Театр отвлекает его от учебного процесса.

– А может, он отличник, – опять не выдержал Митька.

– Возможно. По крайней мере, я уверена, что с немецким языком у него все в порядке. К сожалению, про вас этого не скажешь. И потому пусть Цыпин выйдет к доске и переведет первые пять строчек текста, который был задан.

Цыпа шумно вздохнул и пошел навстречу неизбежности.

Вторым она вызвала Вершинина.

– Можно, я лучше стихотворение Гете по-немецки прочитаю? – безнадежно спросил Митька.

– Конечно, можно, мы все послушаем с удовольствием. Только после того, как сделаешь заданный перевод.

После Митьки схлопотали «неуды» еще шесть человек.

У Адель Францевны от возмущения тряслись на висках рыжеватые букли прически.

– Ёлки зеленые, – шепотом сказал Митьке Виталька Логинов и от переживания вцепился в свой белобрысый чуб. – Как по заказу: почти все из нашего звена.

– Потому что самые лодыри, – тут же влезла в разговор Эмма Каранкевич, председательница совета отряда. Она сидела впереди Митьки.

– Насчет лодырей на перемене поговорим, – пообещал Вершинин.

– Очень испугалась!

Всю оставшуюся часть урока Адель Францевна говорила о том, как пагубны лень и легкомыслие. Наконец она велела всем, кто получил «неуды», остаться после занятий и удалилась, держа указку как рапиру.

Они остались. Но в их душах кипело негодование.

– Теперь три часа будет мучить, – сказал Цыпа и пнул парту. Старая парта крякнула.

– Это она нарочно «неудов» навтыкала, – мрачно сообщил Митька. – Из-за пьесы разозлилась. Потому что мы Карла стали защищать.

– Она, между прочим, сама на ту баронессу похожа, – вдруг заявил Сергей Иванов, человек молчаливый и сосредоточенный. Он говорил всегда немного, но умно и безошибочно. К его словам следовало прислушаться.

– А правда! – подхватил Виталька. – Такая же худая и старая. И вредная. Только не со стеклом в глазу, а с очками.

– Пенсне, – сказал Павлик.

– Какая разница!

– По-моему, она шпионка, – сказал Цыпа. Он был сердит больше всех: папаша его часто лупил за «неуды».

– Ну-у, Цыпа! – Виталька от удивления замотал чубом. – Ну ты сказал! Она на шпионку похожа, как ты на отличника.

Цыпа молча поддернул длинные, сморщенные на коленях штаны и влез на учительский табурет.

– Дурак ты, а не звеньевой, – сказал он Витальке с высоты. И как с трибуны обратился к остальным: – Шпионы разве бывают похожи на шпионов? Их бы тогда сразу всех переловили. Шпионов как узнают? Потому что они вредят. А она разве не вредит? Вот она оставила нас после уроков, а Пашка в авиамодельный кружок опаздывает. Он, может, хочет истребителем стать, а как он станет, если ему не дают в кружок ходить?

Павлик Шагренев, который до сих пор не помышлял о профессии истребителя, подтянулся и стал поправлять под ремнем рубашку.

– А я?! – завопил Митька. – У меня в два часа стрелковая тренировка! Завтра соревнования! Мне на «Ворошиловского стрелка» сдавать!

Он стукнул кулаком по левому карману матроски, на который собирался привинтить значок.

– Во! Я же говорю! – воскликнул Цыпа и возмущенно завертел тонкой коричневой шеей.

Трах! В класс влетела Валька Голдина. Захлопнула дверь и вцепилась в ручку. Обернулась и свистящим шепотом сообщила:

– Гонятся!

Дверь задергали.

– Отпусти, – велел Сергей Иванов. – А сама иди сюда.

Дверь распахнулась. На пороге возник похожий на третьеклассника-отличника Талька Репин, председатель совета отряда пятого «А». По определению Серёги Иванова – «маленький, а вредный».

– Ага! Вся компания! – ехидно сказал Репин. – Знает, куда бежать…

– Чего надо? – суховато спросил звеньевой Логинов.

– Вот ее надо. – Талька подбородком указал на Валентину. У него за спиной сопели два здоровых телохранителя.

– У нас сбор звена, – сказал Виталька.

– А у нас сбор отряда. Чего она со сбора отряда бегает?

– Сбор на тему «Об итогах четвертой четверти и о подготовке к успешной сдаче годовых экзаменов», – нудным голосом продекламировал Павлик.

– Не твое дело, – сказал Репин.

– Не его, не его – согласился Митька. – И не Валькино. Она в нашем звене. Значит, в нашем отряде! Пора бы понять!

– Как это в вашем? Она в нашем классе учится!

– Одно дело – класс, а другое – отряд! Она с нами в одном дворе живет! С малых лет, с самых детсадовских! Мы проголосовали, чтоб в нашем звене!

– А мы у СПВ спрашивали! Она говорит, что так нельзя!

– СПВ говорит?! – взревел Виталька. – А она у нас спрашивала? Она сама ничего не знает и даже не разбиралась!

СПВ – старшая пионервожатая – не была для Витальки авторитетом. Она пришла в школу месяц назад и, судя по всему, не собиралась задерживаться в своей должности.

А спор о Валентине был далеко не первый. Она еще осенью объявила, что хочет быть в звене с теми, с кем у нее «разные полезные дела, а не всякие проработки про успеваемость». «Полезные дела» у нее были с Митькой, Виталькой, Серёгой и прочей компанией. Пятый «А» запротестовал. Из принципа. А Виталькино звено дружно проголосовало «за».

– Она им нужна, чтоб процент успеваемости поднимать, – пустил шпильку Павлик Шагренев.

– Нам такой процент тоже не лишний, – сказал с табурета Цыпа.

– Завтра приди только в класс! – пообещал Валентине председатель пятого «А». – Поговорим…

– Я с тобой и сегодня могу поговорить. На улице, – сказала Валентина. Худая, длинная, темноволосая, сердитая, она выглядела сейчас грозно.

Противник удалился.