Рыжая обложка Полякова Яна

Олеся Бондарук – «Комиссия»

– Можно?

Толик заглянул в кабинет, и, не услышав ответа, решил, что можно. Заходить было не так просто: сначала надо было распахнуть дверь пошире, потом перехватить покрепче оба костыля и перешагнуть неудобный порожек. Однажды он пытался переехать порожек на кресле и наслушался от хозяйки кабинета замечаний вроде «следите за своим языком» и «здесь вам не рюмочная на базаре». То, что в кабинете сидела соцработник по делам инвалидов, и что порожек был непреодолимым препятствием для кресла, обладательницу кабинета волновало чрезвычайно мало.

Толик доковылял до стула, тяжело опираясь на костыли каждый раз, когда надо было переставлять единственную ногу. Соцработник – Марианна Ивановна – благоухала духами и внимания на посетителя не обращала. Такой уж у нее был стиль общения с посетителями – уставиться в экран компьютера и не реагировать до последнего. Но Толик был воробей стреляный, торопиться ему было некуда, поэтому он спокойно сидел на стуле. Его устраивало все, кроме резкого запаха парфюма, от которого щекотало в носу, но и это было терпимо.

Наконец Марианна, которую за глаза ее подопечные называли Гадюкой, соизволила обратиться к Толику:

– Чем могу помочь, Анатолий Сергеевич?

Толик, хоть и готовился к визиту, не смог сразу гладко ответить:

– Я это… ну… короче, вы же знаете… ну, в общем, мне нужен новый протез.

Отвечала Марианна с мерзкой ухмылкой:

– Вы получили протез три месяца назад. Следующий вам положен через год. Что-то еще?

Толик и не думал уходить:

– Нет, мне нужно сейчас… Не могу я ждать.

– А где тот, что вы получили?

– Это дерьмо пластиковое? Да он на следующий день сломался!

Толик кривил душой, но правду решил не говорить ни за что.

– Дают говно всякое, а потом удивляются, что на год не хватает.

– Анатолий Сергеевич, следите за языком!

– А что, неправда, что ли? Всяким мокрощелкам пятнадцатилетним бионические небось выписываете. Видел я эту… Смирнову. И тому, который без обеих ног, тоже немецкие дали. А мне… Короче, хочу новый, и чтобы бионический.

Марианна окончательно оторвалась от своего компьютера, и на лице у нее появилось то самое выражение, за которое она и получила свое прозвище: презрения, тихой ненависти и тайного удовольствия от своей власти.

– Анатолий Сергеевич, давайте тогда честно. Смирновой пятнадцать, да. И она занимается спортом, прекрасно учится и ведет активную жизнь. Ей нужен качественный протез, который выдерживает нагрузки. Кашинский работает, ведет здоровый образ жизни. А вы… Вы думаете, я не догадываюсь, что с вашим протезом? Готова поспорить, что вы опять напились, были в неадекватном состоянии и просто его потеряли. И вам уже сорок семь. Мало надежды, что в вашей жизни что-то изменится.

От проницательности Гадюки Толику стало не по себе. Он и правда пил сначала с Димоном, потом пришел его друг, то ли Леха, то ли Андрюха. Потом все было как-то смутно. Кажется, они куда-то ехали, потом где-то пили во дворе, потом пытались купить еще бухла. Где-то глубоко было неясное воспоминание, что он предлагал протез продать, и обещал друганам, что бухать на эти деньги смогут неделю. Правда ли он его продал, память сообщать отказывалась. Очнулся Толик в парке на скамейке, без протеза и без костылей. Хорошо, что попались какие-то не очень злобные менты, которые помогли ему добраться до дома. Но ничего этого рассказывать Марианне он не собирался – надо придерживаться версии, что протез сломался.

– Короче, Марьян Иванна, мне нужен протез, – заново начал он. – Заместо сломанного. И не говно ваше, а нормальный.

– Ага. А где же этот ваш сломанный протез, позвольте поинтересоваться? Может, мы его починим, – издевательским тоном парировала Гадюка.

Ответить Толик не успел, потому что телефон на столе завибрировал, и его собеседница ответила на вызов, не обращая на посетителя никакого внимания.

– Да, – говорила она. – Да, заказывала. Да, после шести. Третий микрорайон, двенадцать, квартира семь, правильно. Значит, доставка точно будет до семи? Отлично, буду ждать.

Она положила телефон на стол и сказала Толику:

– У меня все. Можете хоть до посинения сидеть, ничего не высидите. Сами уйдете, или охрану пригласить, чтобы проводили?

Толик выругался и стал собирать свои костыли.

– Я еще приду. Я свои права знаю. Может, вы протезы налево толкаете, знаю я вашу породу. Я еще покажу вам! Пигалицам, значит, бионику, а нормальному мужику – хер!

– Удачи, – ледяным тоном попрощалась с ним Гадюка и снова отвлеклась на телефон, мягко вибрирующий на столе.

***

«Третий микрорайон, двенадцать, семь», – повторял много раз про себя Толик, шедший домой. Память его подводила в последнее время, а он не хотел забыть столь ценную информацию. «Три – двенадцать – семь. И до скольки эта блядь сказала, будет дома? До шести? До семи? Или после семи? Неважно, главное, адрес, – тихо бормотал он. – Три – двенадцать – семь. Три – двенадцать – семь. Три – двенадцать – семь».

Придя домой, он первым делом записал адрес на старом рекламном флаере, валяющемся в прихожей. Дома была заначка – бутылка водки. Он накрыл нехитрый стол: водка, старая мутная рюмка, сосиски прямо в пачке – остатки покупок со дня пенсии – и привядшая луковица. Он пил, каждый раз чинно наливая в рюмку и даже мысленно произнося какой-то тост.

Он еще не представлял, что будет делать. Заявится и устроит скандал? Покажет мерзкой бабе, кто тут настоящий мужик, чтобы знала, как с ним так разговаривать? Ничего, сымпровизирует. Он все прокручивал и прокручивал в голове разговор с Марианной Ивановной, придумывал хлесткие остроумные реплики, переигрывал его то так, то эдак, неизменно выходя победителем. Но потом вспоминал презрительное «Удачи» и начинал злиться еще сильнее. «Убью эту блядь», – наконец решился он и повеселел. Ему стало намного легче думать после половины бутылки. «Хорошо, что адрес записал», – подумал он радостно, потому что ни единой цифры больше не помнил. Надо бы уже выходить, на автобусе почти час, да и там на костылях пока доберется. «Убью эту блядь», – повторил он, как заклинание, и ему стало казаться, что он нашел решение всех проблем, и что он сильный, и все еще у него впереди, и протез он получит, потом откроет свой бизнес с Димоном, шиномонтажку какую или еще чего-нибудь крутое. Осталось только избавиться от Гадюки, и все у него получится.

***

Добираться по разбитому тротуару на костылях было нелегко, под мышками нещадно болело. Это были старые тяжелые костыли, которые пришлось взять вместо легких и удобных, потерянных в ту же ночь, что и протез. Хорошо, что он их сохранил, на коляске по городу передвигаться было нереально.

На звонок в домофоне Гадюка ответила довольно быстро, и как только услышала «Доставка», сразу открыла. Видимо, настоящий курьер еще не приходил. В доме был лифт – настоящее чудо для Толика, иначе на четвертый этаж карабкаться пришлось бы долго. Когда лифт доставил его на нужную площадку, Гадюка уже стояла в дверях.

Ее глаза округлились, когда она поняла, кого видит перед собой, но Толик не дал ей шанса произнести ни слова. Он просто пихнул ее в грудь под дых костылем, и пока она беспомощно раскрывала рот, пытаясь вдохнуть, затолкал ее внутрь квартиры и быстро прикрыл дверь. В узкой прихожей он бросил костыли на пол, схватил Марианну за халатик и зажал ее в угол. Не давая ей даже пискнуть, он начал бить ее по лицу, пытаясь сохранить равновесие на одной ноге. Он бил, и бил, и бил, пока ее лицо не стало наливаться красно-лиловым. Кажется, Гадюка пыталась царапаться и вырываться, но он не обращал никакого внимания. Весу в ней было от силы килограмм пятьдесят. Когда она перестала сопротивляться, он ударил ее несколько раз головой об стену, и она потеряла сознание.

– Ну что, сука, может, охрану свою теперь позовешь? Или комиссию соберем? Будем решать, что такой блядище, как ты, положено?

Он встал на колено, схватил женщину за волосы и потащил ее в комнату, больно опираясь на культю. Только теперь он подумал, что, возможно, она живет не одна, но сразу отбросил эту мысль. Кто же в здравом уме с такой будет жить? В комнате он огляделся, из стопки белья, приготовленного, видимо, для глажки, выудил махровый халат с поясом, вытащил пояс из петелек и крепко связал женщине руки за спиной. Потом там же нашел то ли колготки, то ли чулки, которыми связал ей ноги. Вспомнил, что надо бы заткнуть ей рот, чтобы не подняла шума, пока он решит, как будет ее убивать, похвалил себя за сообразительность, запихал Гадюке в рот трусы и повязал сверху какой-то косынкой.

От всего этого Толик устал, его прошиб пот, руки начали трястись, и смертельно захотелось выпить. «Ничего, никуда теперь не денется», – подумал он, кое-как поднялся и на одной ноге запрыгал в кухню. Водки в холодильнике не оказалось, но зато в одном из шкафчиков обнаружилась целая бутылка коньяку, и после пары глотков в животе стало тепло, а в голове – легко. Теперь можно было решать, что делать дальше. Толик поскакал обратно в прихожую, чтобы забрать костыли, и там обнаружил что-то вроде здорового стенного шкафа, а в нем – ящик с инструментами. «Годится», – решил он и поволок добычу в комнату, где, судя по неясным стонам, приходила в себя хозяйка квартиры.

Толик оборудовал себе гнездышко: принес коньяк, колбасу из холодильника, ящик с инструментами, аккуратно поставил костыли рядом. На дергающуюся Марианну смотреть ему было смешно. Она уже не была такой высокомерной мразью, а то ли еще будет! Он налил в принесенный стакан коньяк, решив больше не пить из горла, а чтобы развлечься, взял телефон хозяйки. Даже звонок в домофон его не отвлек: наверное, пришел настоящий курьер, да и хер с ним. Как пришел, так и уйдет. А вот фотографии в телефоне его заинтересовали намного больше.

– Слушай, Марьянка, тебе сколько лет? Сорок три, сорок четыре? А этому, которому ты пишешь, лет тридцать. Любишь ебарей помоложе? И не стыдно тебе ему такие фотки слать? Все вы, шлюхи, одинаковые. Мужа, наверное, на хуй послала, а этого потрахушечника завела. Ну ты баба-то еще ничего… была. А вот если ты как я станешь, будет он тебя трахать, а? Ты-то себе протезы бионические выпишешь, да захочет ли он? Тебе же и так года два, ну три осталось ебабельного возраста, а потом все. Самотыком будешь обходиться.

Марианна с ужасом смотрела на него, извиваясь перед ним на полу, но никак не могла освободить туго связанные руки и ноги. Один ее глаз совсем заплыл, лицо опухло, волосы торчали во все стороны, как пакля. Толик смотрел на нее все веселее. Коньяк был выпит наполовину, и решительность только росла.

– Короче, щас будет заседание комиссии. И комиссия решила тебя подправить немного. Посмотреть, как ты потом будешь активную жизнь вести, или как там ты говорила.

Он включил телевизор на полную громкость, сполз на пол, подтянул к себе ящик с инструментами и выудил из него молоток. А потом сел прямо Марианне на грудь, лицом к ее ногам, и ударил молотком по колену. Она взвыла так, чтобы даже кляп не мог сдержать крика, но Толику было все равно. Он продолжал бить по колену, превращая его в кровавое месиво. Марианна долго дергалась, а потом перестала. От колена осталась каша, нога выглядела странно чужой, особенно по сравнению с другой, нормальной.

– Зачем тебе такая? Протез красивше будет. Когда ты его получишь, года через полтора, если тебя комиссия в жопу не пошлет с твоими просьбами, – приговаривал Толик.

Потом он взял топорик и принялся отделять куски мяса, которые остались вместо колена, пока от ноги не осталась только уродливая кровоточащая культя.

– Слушай, Марьян Иванна, нехорошо, некрасиво. Ноги-то у тебя разные, – сказал он и сам захохотал своей шутке. – Но ничего, щас поправим. Мне несложно, я мужик рукастый.

И он снова взял в руки молоток, на этот раз атакуя левую ногу. Судя по тому, что женщина начала опять стонать, она еще была жива.

– Правильно, блядь, ты мне не вздумай помирать. Я тут стараюсь не для того, чтобы ты сдохла. Я тебе новую жизнь организовываю. Работаю, понимаешь, не покладая рук. Цени, сучара, спасибо мне скажи. Я тебе покажу, как комиссия решает. Я теперь сам комиссия.

Когда и вторая нога оказалась отделена от тела, Толик наконец развернулся, чтобы посмотреть на Марианну. Глаза у нее были закрыты, то ли она была без сознания, то ли не выдержала совсем. Толик добрался до бутылки с остатками коньяка, а потом снова вернулся к женщине.

– Смотри, теперь же тебя ебать еще удобней будет, так своему малолетке и скажешь. Я щас тебе покажу.

Он задрал атласный халатик, силой сорвал тонкие трусики, а потом стянул с себя штаны и трусы. Эрекции у него давно не было, и сейчас член так и остался мягким и вялым. Он попытался пристроить его между ног женщины, но из этого ничего не вышло. Это его разозлило, и он начал орать:

– Сухая, блядища, как пустыня Сахара! Как тебя мужики ебут с такой сухой пиздой? Моторным маслом смазывают, что ли? В такую хуй хер вставишь! Но ничего, я тебе покажу, как можно. Если ты своей дыркой уже никого завлечь не можешь, используй подручные средства! Очумелые ручки, блядь!

И он снова взялся за молоток, весь покрытый кровью, ошметками мяса и кусочками кости, развернул его и затолкал рукоятку Марианне во влагалище, решив непременно запихать его во всю длину.

– Ты же старая шалава, у тебя пизда, наверное, растянутая, как ведро, тебе самотык подлиннее надо.

Дело шло с трудом, дальше половины ручка молотка заходить не хотела. Тогда он взял топорик и обухом стал стучать по головке молотка, вгоняя его до конца. Полилась кровь, и Толик совершенно измазался, но получившаяся картина ему понравилась: культи женщины были широко расставлены, а головка молотка торчала ровно по центру. Вдруг он почувствовал, что у него между ног потеплело. Его член слегка напрягся, эрекция была слабой, но даже такой у него не было много лет. Он обхватил член руками, кровь на них действовала как смазка. Он двигал все быстрее и быстрее, пока по телу не прошел спазм, а по рукам не побежала сперма. И почти в тот же момент в квартиру требовательно позвонили. Совершенно не соображая, что он делает, Толик на автомате поднялся, подхватил костыли, и пошел в прихожую. А когда он распахнул дверь и увидел человека с фотографий из телефона, он только и смог что пьяно произнести:

– Здрасьте, вы к Гадюке? Идите на хуй, у нас тут комиссия.

Дядя Богдан – «Passion absolue»

Нежность – лучшее доказательство любви, чем самые страстные клятвы…

Золотая Пума Ремарка

Elle

Она по-настоящему прекрасна. Особенно когда ничто не прячет Ее великолепия от Его глаз. Только природная красота. И ничего лишнего. Ни нарощенных углепластиковых ресниц. Ни закачанных филлерами губ. Ни густого слоя тональника. Ни одежды и нижнего белья.

Ни даже кожи…

Острие скользит по Ее губам, спускается по щеке на шею, играет с алебастрово-белой кожей. Она чувствует холод и тяжесть металла. И это безумно заводит. Ниже и ниже, каждый сантиметр вызывает настоящий взрыв предвкушения в Ее нервной системе, разогнанной до предела холиномиметиками.

Скальпель делает изящный надрез. Первый, но отнюдь не последний. Чуть ниже левой груди. Наискосок, длиною сантиметров десять-двенадцать. Отложив лезвие в сторону, Он слегка прикасается указательным пальцем к тонкой красной нити, словно вышитой на перламутровой коже. Надавливает аккуратно подушечкой. Алая капля немедленно появляется в этом месте, растет и набухает с каждым мгновением. Она тихонько стонет. Ничего-ничего.

Это всего лишь прелюдия.

С легким хлюпаньем края раны расходятся, пропуская пальцы внутрь. Один за другим. Разрез ширится, сочится все сильнее и сильнее, кровь вместо смазки, что облегчает проникновение. Внутрь. Глубже. Пока ладонь не погрузится по линию запястья. Чмок! Горячая и влажная плоть под покровом кожи словно дышит, страстно отвечая на прикосновения. Еще глубже. Кончики пальцев упираются во что-то плотное, похожее на подогретое желе. Небольшое усилие, и жировая полусфера уступает, тихонько чавкнув. Точно черви, пальцы снуют под кожей, поглаживая грудь изнутри. Темно-коричневый сосок выпирает под этим давлением, кажется, что он сейчас вылетит, точно пробка от шампанского. Впрочем, так только кажется.

Прекратив свои шалости, пальцы хватаются покрепче. Кровь струится вниз по животу, скапливаясь крошечным омутом в пупке. Треск, хлюпанье, и большой кусок жировой клетчатки отходит от грудных мышц. Стон превращается в вопль. Ну наконец-то! Теперь к крови примешивается вязкая бледно-желтая жидкость, вытекающая из поврежденных лимфатических сосудов. Резкий рывок. Треск связок. И вот на ладони лежит нечто, походящее на медузу, выброшенную прибоем на берег. Внутри медузы темнеют гроздья долек молочных желез с обрывками протоков. Шмяк! Кусок вырванного из Ее тела жира шлепается в контейнер для отходов.

Любопытный факт – стимуляция женской груди «в соло» способна привести к полноценному оргазму.

Теперь на очереди правая сторона. Аппетитный, покрытый гусиной кожей холмик, то ли от холода металлического дна операционной капсулы, то ли от боли. Она облизывает припухлые губы. Удачная модификация – одна из многих. Кончики Его ногтей цепляют за сосок, оттягивая его в сторону. Щипают и крутят, вызывая новые стоны. Длинная медицинская игла скользит по идеально гладкой белизне кожи, слегка царапая. Пересекает ареолу, легонько жалит сосок. Давление нарастает, сталь проходит насквозь, примерно треть вырывается наружу с другой стороны. Вскрик. Еще один. Еще.

Encore!

Вторая игла входит перпендикулярно первой. Третья втыкается на полтора сантиметра правее соска. Четвертая – зеркально третьей. Пара минут, и грудь топорщится ими, точно дикобраз. Иглы кончаются, но приходит время кусачек. Кончик соска оттягивается все сильнее и сильнее. Чик! На его месте остается аккуратное круглое отверстие. Жерло истекающего кровью вулкана.

Его язык осторожно касается равного края раны, ощущая на губах вкус соленого железа, кончик его погружается в желеобразную мякоть. Пальцы ласкают бордовый след от свежего шрама на животе.

Это очень глубокий петтинг.

Чудесно…

Боль – это новый секс.

Il

Он по-настоящему прекрасен. Особенно когда под лоснящейся кожей перекатываются бугры мышц – результат применения экзогенных гормонов. Мышечная гипертрофия умеренная, отчего тело имеет идеальные пропорции античной статуи. Ее пальцы скользят по широкой груди, по рельефному прессу, смыкаются вокруг основания полуэрегированного члена. Немного поиграв с ним, пальцы крепко сжимаются, приводя агрегат в состояние полной боеготовности.

Налитая кровью головка становится лилового цвета, распухая почти в два раза. Лимфодренажный бур погружается в раскрывшуюся уретру, медленно, сантиметр за сантиметром. Лапки бура находятся в сложенном состоянии, поэтому процесс приносит лишь небольшой дискомфорт и чувство жжения внутри. Он молчит, сжав зубы. Лицо Его неподвижно, лишь слегка дергаются прикрытые веки.

Проникнув примерно до основания члена, бур раскрывается, ощетинивается сотней крошечных остроконечных ворсинок, впивающихся в стенки уретры. От неожиданности Он мычит. Выждав пару минут, Она вытаскивает бур наружу, но не медленно и плавно, а резким рывком. Словно заводит бензопилу. На датчике звука в капсуле резкий скачок до семидесяти децибел. Извлеченный участок покрыт бахромой из крови и слизи, он разбрызгивает красные капли во все стороны. Как фонтан, подсвеченный алыми огнями. Или праздничный фейерверк.

Эрекция, поддерживаемая ударными дозами афродизиака, не прекращается, и Она пользуется этим, седлая его верхом. Кровь увлажняет стенки влагалища лучше любой смазки. Толчок за толчком, фрикция за фрикцией.

Быстрее!

Сильнее!

Глубже!

Полупустая левая грудь шлепает по телу, словно мокрая тряпка. Справа – сплошь потеки крови, капающие на Его лицо, превращая его в багряную маску. Он высовывает язык, ловя крупные капли. Говорит, что любит Ее.

Говорит, что хочет Ее. И тогда Она, наклонившись пониже, целует Его.

Если бы поцелуй мог убить – Он был бы уже мертв.

Мертв от переполняющей любви.

Боль – это новая любовь.

Ils

Они по-настоящему прекрасны, когда Вселенная съежилась до размеров капсулы. Тела трутся и сплетаются между собой, сливаясь в единый организм. Их руки сжимают скальпели, рассекая мякоть плоти, Они выпускают свою amour наружу через десятки свежих порезов разной глубины.

Пневматическая система манипуляции поднимает капсулу высоко вверх, отрывая любовников от пола. Она движется в ритме танго, копируемом бесчисленным множеством проводов и трубок, тянущихся от Ящика Пандоры. Его сложная система дарует бессмертие любому, кто оказался внутри капсулы. Какие бы повреждения ни получило тело – Ящик удержит в нем жизнь. Не даст умереть. Нескончаемая агония или… бесконечный оргазм?

Хирургический Эдем на грешной земле.

На очень грешной земле…

Адреналин не дает потерять сознание от боли, которую стократно усиливают холиномиметики. Тела превращаются в голый, лишенный миелина нерв, мозг взрывается от любого внешнего воздействия. Тропинохром мгновенно адаптирует организм для выживания, даже при получении колоссального ущерба. В совокупности все вышеперечисленное позволяет заглянуть за грань, ранее бывшую недосягаемой…

Пальцы переплетаются в любовном экстазе, параллельно набирая на консоли капсулы нужные команды. Ожившие щупальца, тускло мерцая стальными гофрами, скользят по их влажным и липким от пота и крови спинам. Добравшись до цели, неторопливо скалятся тремя длинными острыми иглами. Хрясь! Резкий удар! Точно в нейропорт между пятым и шестым шейными позвонками. Слепящая вспышка перед глазами. Они корчатся от боли, когда сталь проникает в позвоночник, выпуская пучки микроэлектродов прямо в костный мозг. Это парализует на краткий миг тело целиком. Мышцы горят огнем частых судорог. Словно внутрь позвоночника залили расплавленный свинец.

А затем происходит синхронизация. Лишенные волос тела сливаются в единое целое. Сиамские близнецы с общей нервной системой. Электрические импульсы скользят по сплетению нейронов, объединяя их не только друг с другом, но и с консолью капсулы и Ящиком.

Они чувствуют боль друг друга.

Они чувствуют страсть друг друга.

Они чувствуют любовь.

Боль – это новый мир.

Занавес!

Abattoir

Лезвие скальпеля, управляемое Ее разумом, начинает акт аутопсии заживо, ведь Ей так хочется заглянуть в Его душу. Надрез начинается с левого плеча до центра грудной клетки. С тихим хрустом кожа расходится под давлением медицинской стали. Трещат плотные мышцы и сухожилия. Второй – симметрично первому, только с правой стороны, пока два тончайших разреза не сойдутся в одной точке. Лезвие продолжает путь уже вниз, образуя Y-образный надрез. Тонкий настолько, что до сих пор нет ни капли крови. Лапы манипуляторов подцепляют плоть в четырех местах и раскрывают ее с причмокивающим звуком. Обнажаются качающие «меха» легких. И сердце, бьющееся между ними. Остается пробиться сквозь последнюю преграду.

Дренажные трубки откачивают лишние жидкости, а щупальца капельниц обеспечивают подачу крови. Два стальных зуба перекусывают ребра. Одно за другим. Хрусть! Хрусть! Задорное похрустывание, точно сухая ветка ломается об колено. Наконец грудная клетка разделяется, а диафрагма распускается алым бутоном розы. Готово. Она протягивает руку, осторожно касается пальцами. Каждый удар Его сердца отдается в руку. Слегка сожмешь – мгновенно пищит датчик на одном из мониторов, реагируя на изменение пульса. Контакты дефибриллятора пытаются выровнять его бифазными разрядами тока…

Сердце продолжает биться у Нее на ладонях, оплетенное целым каскадом искусственных сосудов, удивительным образом продолжая качать кровь. Автономный режим. Чудный подарок.

Она чувствует его биение так, словно это ее сердце.

Их общее сердце.

А зачем впивается в него зубами. Писк сходящих с ума датчиков. Жесткая плоть еле-еле поддается клыкам, в рот брызжет настоящий фонтан. Напор силен настолько, что кровь начинает забивать носоглотку, вытекать через ноздри.

Идеальный сердцеед – это опытный хирург.

Его очередь водить.

Сверло скрипит и посвистывает. Ноздри ловят омерзительный запах горелой кости. Из очередной крошечной дырочки на Ее голове вытекает крошечная рубиновая капелька. В дело вступает костяная пила, повизгивая, врезается в кость. Вззз! Соединяет отверстия между собой. Одно за другим. Легкий вакуум под присоской манипулятора. Чмок!

Верхняя часть черепной коробки отходит, словно срезанная макушка кокоса, обнажая желтовато-серую массу извилин, лишь местами заляпанную кровью, откачиваемой дренажами. Остается снять тончайшую пленку, похожую на оболочку для кровяной колбасы. После этого электроды врезаются в некоторые участки на разную глубину. Одни стимулируют центры удовольствия. Другие – рождают агонию, боль, которую человеческое сознание не способно выдержать, не перегорев.

Так перегорает лампочка при коротком замыкании.

Они чувствуют этот вихрь внутри себя. Рвущий на клочки тело и душу. Лучше умереть, но умереть Они не могут.

Идеальный способ проникнуть в голову женщины – это трепанация.

Они теряют себя. Теряют индивидуальность. Теряют последние отблески рассудка. А как иначе? Представьте себя на их месте. Их розовые, только что освежеванные губы, обведенные красной каймой капилляров, сливаются в страстных поцелуях. Сверла погружаются внутрь глазных яблок, отчего те лопаются с громким хлюпаньем, истекая хрустальной слизью. Вакуумная помпа вытягивает наружу кишки через анус, разбрызгивая слизь. Желудок, печень, почки и прочая требуха вырезаются из раскрытых тел. Настоящий шведский стол. Bon apptit!

Их туши перерабатываются. Перемалываются жерновами машины для свиней.

Они уничтожают свою плоть. Это необходимо, чтобы освободить душу. Чтобы попасть в рай. Испытать неземное блаженство. Только это сейчас имеет смысл. Ведь…

Боль – это новый Бог.

Они приносят жертвы своему идолу. Кровавые подношения разложены на чашах, висят на штативах внутри пластиковых мешков с физраствором. Ломти мяса, лоскуты кожи, внутренние органы. Мириады нагих нервов вплетаются в гигантскую паутину оптоволокна. То, что осталось в капсуле, людские ошметки. Отходы. Это уже неважно.

Ящик Пандоры пристально следит, поддерживая в своем нутре две тлеющие искры жизни. Они ослеплены. Они глухи. Они немы. Они сами уничтожили себя. Танатос и Эрос сливаются в единое целое. Огонь Святого Экстаза. В сухом остатке – Они всего лишь набор электрических импульсов, снующих по платам процессора. Их виртуальное сознание переполнено Болью. Они продолжают испытывать ее даже сейчас.

Но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным…

Скинуты последние оковы. Висячие сады живой плоти вокруг. Кровавый урожай зреет под солнцами люминесцентных ламп. Но самое главное впереди. Они должны пройти последний обряд причастия. Омыться от самого страшного Греха…

Enfant

…Греха родительства. Это крошечное существо внутри маточного мешка, удаленного заранее. Еще в начале их Перехода. У него уже есть ручки и ножки. У него бьется сердечко-колибри. А самое главное – полностью сформирована кора головного мозга. Значит, эта крошка чувствует боль.

А Они… Они бы облизнулись от предвкушения, если бы еще имели языки. Ведь щупы и контакты нейролинков уже вовсю орудуют внутри черепа размером с крупное яблоко. Они все почувствуют. Каждый миг агонии еще не рожденного существа.

Острее всего чувствует боль тот, кто испытывает ее впервые…

Иглы и лезвия. Буры и зажимы. Провода и клеммы. Плотоядная машина наступает…

Первый крик боли. Немой крик.

Для Них это просто набор импульсов, прокачивающихся через сознание Ящиком.

Крохотные пальчики ломаются один за другим. Животик вспарывается от пупка до шеи. Мозг пронзают с шести сторон длинные иглы там, где свод черепа еще не закостенел…

Они забились бы в экстазе, если бы еще имели тела.

Скрежет. Хруст. Треск.

На несуществующих лицах талидомидовый лик благодати./p>

Это апогей. Чистейший экстаз, ниспосланный самим Господом.

Это Божественное прикосновение.

Боль – это новая страсть.

Абсолютная страсть.

Мария Синенко – «Монстр»

Кира

Тело нашли за гаражами. Металлические «пеналы» кучковались позади домов, на пустыре. В детстве Кира с дворовыми друзьями прыгала с крыши одной коробки на другую, сейчас иногда встречалась там с Сережей.

Нечасто – он ходил за гаражи курить, обсуждать «четкие» дела со своей бандой, а это Кире не нравилось. Ни курение, ни пацаны.

Сейчас за гаражами лежал труп. Зевак не подпускали, но Кира, стоящая в отдалении с группой взволнованных соседей, видела ярко-красный пуховик, растерзанный, будто его драла стая собак, и худенькие ноги в темных от подтаявшего снега джинсах. Джинсы были спущены, сбившись мешком в районе коленей.

Молодая девчонка, ровесница Киры или чуть младше. Вокруг места преступления толпилась милиция. Кира узнала дядю Женю – добродушный помощник следователя жил в соседнем подъезде, здоровался приветливо. Сейчас он был сосредоточен и угрюм.

Стоящая рядом с Кирой баба Нюра, соседка с пятого этажа, вполголоса рассказывала приятельнице:

– Бедняжка. Уже третья за два месяца. Язык вырвали с корнем, представь. И изнасиловали.

Приятельница перекрестилась, округлив глаза.

Кире стало неуютно, она отошла от толпы, вытаскивая из кармана сенсорную Нокию – подарок родителей на шестнадцатый день рождения. Хотела позвонить Сереже, но в этот момент ее окликнули.

Кира обернулась и увидела Ваню. Приятель спешил, неосознанно поглядывая по сторонам, шапка съехала набок, приоткрыв одно лопоухое ухо. Кира улыбнулась, но тут же посерьезнела. Оглядывался Ваня не просто так – Сережа и компания сильно его доставали. Кира пыталась препятствовать, но без особого успеха. В глазах пацанов Ваня был типичным лохом. Сережа, вняв просьбам Киры, немного умерил пыл, но его приятели веселились вовсю, порой перегибая палку. А заступаться за друга своей девушки Сережа не собирался – авторитет был важнее. Иногда Киру посещала шальная мысль, что дело не только в авторитете, но и в ревности.

Да и Ванька, чего греха таить, идеально подходил на роль жертвы. Кира дружила с ним с детства, ценила за ум, доброту и мягкость, но те же качества действовали на остальных, как красная тряпка на быка.

– Ни фига у нас тут творится! Как ты?

– Да я-то что. Девушку жалко, никому не пожелаешь.

– Еще бы. – Ваня пытался отдышаться, стянув шапку и уперевшись в колени. Глаза лихорадочно блестели. – А правда, что ее перед смертью… Ну, того самого?

– Я-то откуда знаю, – Кира слегка скривилась, – не хочется об этом думать, если честно.

– Да-а… У меня бабка с ума сошла, говорит, маньяк у нас, велит до темноты дома быть. Ага, щас. Мне-то что до маньяка, я ж мужик.

Кира подавила улыбку. Живущий с бабушкой Ваня, тощий, мосластый, одетый в свитера не по размеру, оставшиеся от покойного отца, не слишком тянул на мужика. «Но он же в этом не виноват».

– Меня Сережа провожает, так что… – Кира осеклась, заметив кислое выражение на лице друга. – Ладно, расскажи лучше: с этой штуки можно «вконтакте» сидеть? Или батарею будет жрать?

– Ого-о-о, – Ваня живо заинтересовался, – сенсорный? Со стилусом?

– Ну да. Твой зато неубиваемый. И в «змейке» ты лучше всех, – Кира толкнула друга локтем. – Пошли, поизучаем.

Монстр