Лицо для сумасшедшей принцессы Устименко Татьяна
Мгновенно установившиеся дружеские и близкие отношения с отцом ничуть не повлияли на мое восприятие матери — неопределенное, носящее легкий оттенок затянувшегося и все никак не проходящего удивления. У меня попросту не укладывалось в голове — как может эта обворожительная эльфийка, хрупкая и тоненькая как подросток, выглядевшая едва ли не моложе меня, являться моей матерью. Как смог этот безупречно девственный стан — подобный гибкой лозе винограда, выносить ладно бы только меня, так ведь еще и моего брата-близнеца — высоченного, поджарого, но мускулистого и широкоплечего короля-воина, блистательного Ульриха де Мор, правителя всея Наррона. Непостижимо!
Утро началось с визита матушки. Сквозь сладкую рассветную дрему я чутко различила легкий скрип приоткрывшейся двери. Стройная, невысокая фигурка, не достигающая даже гренадерского плеча рыжеволосой доченьки, робко скользнула в мою комнату, путаясь в пышной юбке и прижимая к груди глубокую фарфоровую миску, неустойчиво подрагивающую в слабых руках. От тарелки тянуло аппетитным запахом наваристого, куриного бульона. Альзира жалобно воззрилась на мою атлетическую фигуру, стыдливо прикрывшуюся одеялом до самого носа, но усилием воли превозмогла возникшую неловкость и нежно заворковала серебристым голоском:
— С добрым утром, дорогая! А я вот тебе супчика принесла, для поправки здоровья!
— Мне бы бифштекс с луком лучше, да кружку темного пива, — чистосердечно попросила я, невольно пытаясь смягчить зычный голос и не напугать свою похожую на статуэтку матушку.
Две тонкие дуги эльфийских бровей сердито поползли вверх:
— Забудь о пиве, дорогая! — наставительно провозгласила мать, видимо, так и не сумев выдавить из себя более интимное слово «дочка». — Ведь тебе сейчас нельзя принимать даже каплю алкоголя!
— Почему? — недоуменно поинтересовалась я.
— Как это почему? — хлопнула ресницами королева. — В твоем то положении…
— А что у меня за положение?
— Как, ты не знаешь? — и без того огромные глаза распахнулись еще шире. — У тебя будет ребенок! Саймонариэль сказал, что еще не скоро, но он никогда не ошибается…
— Ребенок? — шокировано переспросила я, не дослушав мать, и тут до меня наконец-то дошло.
Ну конечно! Так вот в чем крылась тайная причина моего странного недомогания, слабости, головокружения и надоедливой утренней тошноты. У меня будет ребенок, ребенок от Астора! Но это же… это же просто замечательно! Дитя, в котором возродится часть души великого принца демонов. Крохотное, беззащитное существо с мягкими ручками, доверчиво обнимающими меня за шею. Чудо с алыми губками, прижимающимися к моей груди и пьющими материнское молоко. И он будет моим — только моим… Волна теплых чувств неожиданно поднялась внутри и ширилась бесконечно, без остатка заполняя сердце и душу. Подумать только, у меня родится наше дитя — плод страстной любви, бесценный дар богов. Я вспомнила осторожные намеки Астора на того, «кто придет после него» и поняла — он знал, он предвидел, но не решился сказать мне напрямую. О, Астор!
— Это просто чудесно! — продолжала заботливо ворковать мать. — Марвин рассказывал мне о Генрихе, благородном повелителе сильфов. Нужно немедленно послать ему известие об ожидаемом, радостном событии…
— А Генрих то тут при чем? — не поняла я.
— Ну как же, глупенькая! — менторским тоном попеняла мне Альзира. — Ребенок эльфийской принцессы и правителя сильфов — это так символично! Это означает восстановление утраченного мира и создание нерушимого союза между двумя древними расами!
Я прикусила губу. «Ах, злодейка-судьба, на этот раз ты выбрала очень изощренный способ мести! Ты ударила по самому дорогому и самому болезненному!»
— Мама, отец ребенка не Генрих! — я словно окуналась в ледяную прорубь, отбросив прочь всякую надежду на понимание и сочувствие.
— А кто? — оторопела Альзира.
Я набрала побольше воздуха в легкие, и смело бросилась вниз головой в темную полынью признания и обреченности:
— Его отец Астор, брат Ринецеи, великий архимаг и принц демонов!
Осколки фарфоровой тарелки с грохотом разлетелись по мраморному полу. Наваристый бульончик щедро окатил пышное платье эльфийки. Но матери было не до этого.
— Демон? — пронзительно завизжала Альзира, возмущенно сжимая кулаки. — Сын Тьмы? Наш враг? Да как ты посмела полюбить нашего злейшего врага, неразумная дочь моя, о чем ты думала? Слияние эльфийской крови с кровью демона! Подобного в мире еще не случалось!
А дальше началось невообразимое… Все бегали, орали, билась посуда, трещали гардины. Громко молились придворные, одновременно насылая витиеватые проклятия на мою неразумную голову. Упала в обморок матушка, с кем-то ругался Эткин — бурно и многословно, в качестве убедительных аргументов изрыгая густые клубы дыма и пламени. Угрожающе скрипела тетива арбалета, спешно взводимая Лансанариэлем. Огвур с секирой наперевес встал перед дверью моих покоев, грозя размозжить голову любому, кто осмелится хотя бы пальцем прикоснуться к священной особе его Мелеаны. С кем-то спорил Саймонариэль — давно перейдя на повышенные тона, бросался оскорблениями, заклинаниями и огненными шарами Марвин, бурно отстаивавший мою невиновность. Молчал отец, но молчал так пронзительно — что его безмолвное горе раздирало мне душу сильнее любых обвинений. И лишь одна я оставалась удивительно спокойной, демонстрируя завидную выдержку духа, и силу воли плюс характер. Ибо одно я знала наверняка — ребенка не отдам, а от памяти Астора — не откажусь ни за что, даже под угрозой казни! Поэтому я поднялась с постели и тщательно оделась, а потом просто седела в кресле у окна — насмешливо прислушиваясь и приглядываясь к царившей вокруг кутерьме. На всякий случай заплела волосы в тугую косу, чего ранее не делала даже перед самыми опасными поединками. Так, словно ждала чего-то неизбежного. Но ждала без мешающего страха и волнения, а скорее как что-то важное, уже неотвратимое — а возможно, и в какой-то мере полезное. И дождалась…
Вопреки ожиданиям, погода в тот день так и не разгулялась. Небо затянули свинцово-серые тучи, рыхлые и мокрые, несущие обещание скорого дождя. Знаменитые ширулшэнские розы предпочли вообще не раскрывать свои ароматные головки, испуганно прячась под защиту плотных листьев. Свирепые порывы ветра бессильно хлопали полотнищами шелковых навесов, зверея от многократных, но тщетных попыток сорвать их с прочных опор и унести за мрачный горизонт. Королевские штандарты возмущенно реяли над головами собравшейся толпы, словно протестуя против затеянного судилища. Жертвами непогоды уже стали широкополые шляпы мужчин, шарфы, вуали и воздушные куафюры придворных фрейлин. И лишь мою гладко-причесанную шевелюру, разбушевавшаяся стихия обтекала бессильными потоками легкого бриза, успокаивающе остужая бледные щеки подсудимой и незримым палантином ложась на гордо расправленные плечи. Казалось, сейчас милосердный друг-ветер сурово порицал всех, кроме меня, ласково нашептывая на ухо гарантированное обещание — при малейшей же опасности подхватить в свои надежные объятия и унести в даль, прочь от жестоких судий и закоренелых ханжей. Они по прежнему оставались со мной — мое единственное богатство и достояние: ветер странствий, свобода, да слова песни, позволяющие мне отвлечься от горестных мыслей. И, конечно же, на моей стороне были все друзья…
Королевский суд открылся около полудня. Главный зал дворца правосудия не вместил толпу зевак, желавших полюбоваться невиданным зрелищем, поэтому процедуру судебного разбирательства вынужденно перенесли на широкий двор, постиравшийся перед родовым замком клана эль-Реанон. Тысячная толпа, до отказа заполнившая сад и розарий, влекомая жаждой опорочить ту, которая осмелилась пойти против веками устоявшейся морали и семейных традиций, беспощадно вытоптала изумрудную траву и равнодушно переломала стебельки нежных цветов. Роза — сломленный родовой символ… Наверно, точно так же они хотели согнуть и мою свободолюбивую шею, но — в пику всем, я стояла спокойно, немного расставив напружиненные ноги, непринужденно положив руки на рукояти волшебных даг и надменно вскинув непокорную голову. Мой самоуверенный, полный достоинства вид, породил глухую волну недовольного ропота, шквалом прокатившуюся по рядам судий и зрителей. Отступница отнюдь не раскаивалась в содеянном, и вовсе не собиралась признавать проступки, вменяемые ей в вину! Неслыханная дерзость!
Сначала меня попытались лишить оружия, но верный Нурилон вырвался из рук моих обидчиков и снова вернулся к хозяйке, обжигая чужие пальцы и оставляя на них глубокие порезы. А две «Алаторы» полыхнули таким ярким импульсом магического света, что стража отступила в страхе, не смея более касаться того, что для нее совсем не предназначалась. Поэтому я так и осталась стоять полностью вооруженной, выведенная на высокое крыльцо, возвышаясь над растерянно гомонящей толпой и не скрывая язвительной усмешки, кривившей мои губы. Пресветлые боги, я же вижу — они меня попросту бояться! Меня, добровольно влившую в свои вены кровь демона и носящую под сердцем их будущего врага и наследника расы врагов. Да и сама я, совершенно не терзаемая угрызениями совести и не умоляющая о пощаде — стала для них демоном, посмевшим возжелать свободы и права выбора того пути, по которому я и намеревалась идти в жизни. «Поправшая судьбу» — эти слова все чаще и чаще долетали до моего слуха.
В первом ряду, рядом с королем, королевой, прокурором и верховным судьей, сидели мои верные друзья — грозно нахмурившийся Огвур и судорожно кусающий губы Ланс. Эткин разместился чуть поодаль, даже и не пытаясь притушить тоненький огонек гнева, непрерывно вырывавшийся из его приоткрытой пасти. Великие маги — Саймонариэль и Марвин, взошли на ступеньки крыльца, по обе стороны от меня, поклявшись, что ни за что не допустят вынесения несправедливого или пристрастного приговора. Марвин иногда поднимал голову, и подмигивал мне ободряюще и легкомысленно, а Саймон наоборот, неотрывно сверлил судью тяжелым, мстительным взглядом, заставляя того нервно ерзать в кресле и поминутно покашливать. Король Мор дал торжественное обещание, что — не смотря на связывающие нас кровные узы, подчинится мнению народа и безропотно примет любой вердикт суда, каким бы он ни оказался. Итак — сегодня народ Поющего острова судил меня — Сумасшедшую принцессу, наследницу древней крови, герцогиню Нарронскую, спасительницу и охранительницу обеих королевств, Ульрику де Мор, именуемую так же Моррой и Мелеаной — посмевшую полюбить демона и понесшую от него ребенка, которому до смерти предстояло носить клеймо незаконнорожденного. Все мои прошлые подвиги и свершения были забыты в одночасье, потому что теперь я стала отступницей и отщепенкой!
Судья требовательно постучал медным молоточком, и во дворе воцарилась мертвая тишина. Суд начался…
Верховный судья взволнованно помял рукой пересохшую гортань, поправил букли белоснежного парика и начал:
— Каждый из вас знает, в чем обвиняется принцесса! Прегрешения ее весьма многочисленны, как-то: — он развернул скрепленный печатями свиток, — вступление в сношение с врагами королевства, радение о личных интересах в ущерб политике государства, смешение крови эльфа с кровью демона, подрыв основ морали и самое страшное, — он обличающее поднял палец, подчеркивая смысл обвинительной речи, — внесение смуты в умы и прямая угроза для династии в следствие появления в ней ребенка проклятой крови!
— Неблагодарные! — возмущенно выкрикнул Огвур, вскакивая с места. — Быстро же вы забыли о том, что она спасла короля и королеву и помогла избавить народ Поющего острова от власти темного мага!
— Сядь, чужеземец! — властно приказал прокурор. — Не тебе оспаривать справедливость наших претензий к принцессе! Тебе не понять наших забот о чистоте крови правящей династии, ибо ты не принадлежишь к расе эльфов и к тому же, являешься близким другом подсудимой!
— Вы обвиняете Ульрику в преступной любви! — поддержал орка Ланс, как никогда прекрасный в гневе, окутанный облаком длинных, растрепанных волос. — Тогда судите меня вместе с ней, потому что я совершил еще больший поступок и полюбил мужчину! — выкрикнул он смело и звонко, вызывающе разглядывая толпу.
Народ ответил насмешливым улюлюканьем и непристойными репликами.
— Ты полукровка, — наставительно изрек судья, — и исторгнут из правящей фамилии, ты не стоишь так близко к трону как наследная принцесса и ее байстрюк.
— Я тоже бастард! — с достоинством парировал отважный Лансанариэль. — Неужели вы хотите загубить еще одну невинную душу и обречь ее на участь всеми презираемого изгоя?
— Молчи, извращенец! — больнее, чем камнем, прилетело из толпы. — Еще мы не слушали всяких…, — далее последовали совсем уж грязные эпитеты.
По рядам зрителей прокатились скабрезные смешки. Многим не терпелось сделать оскорбительные жесты, направленные в адрес Ланса. Огвур заскрипел зубами и, бешено вращая налившимися кровью глазами, схватился за нож. Обстановка накалялась.
— Народная мудрость гласит: любишь орка…, — словно невзначай громогласно выдал Эткин и выжидающе замолчал.
— Так чего там она гласит, а? — нетерпеливо уточнил грубый мужской голос.
Дракон лукаво прищурил сапфировый глаз.
— Народная мудрость гласит: любишь орка — люби и… терпи!
Толпа снова рассмеялась, но на этот раз уже не злобно, а снисходительно-добродушно.
— А про козлов она ничего не говорит, случайно, эта мудрость то? — с любопытством поинтересовался все тот же мужик.
Хитрая морда Эткина приняла лицемерно-постное выражение.
— Да я как-то сам сказал стаду козлов: любовь зла — могу случайно полюбить и козла!
— А что козлы ответили? — завопил тонкий, дотошный фальцет.
— А ничего они не ответили! — ехидно добавил дракон. — Разбежались они, во избежание так сказать…, — и столько скрытой угрозы прозвучало в этой фразе, что народ задумался и притих, боясь нарваться на опасную во всех отношениях «любовь» дракона.
Видя, что дебаты уходят не в ту сторону, я решила напомнить о себе:
— Эй, — насмешливо бросила я с высоты крыльца, — тут вроде бы меня сегодня судят, а не козлов!
Взоры сотен пар глаз снова устремились на меня.
— Козлов, говоришь! — довольно громко крякнул Эткин, и риторически процитировал: — А судьи — кто?
Судья сконфуженно прокашлялся:
— Однако, вернемся к нашему разбирательству! Какое наказание следует применить к преступной принцессе?
— Пусть маги лишат ее ребенка-чудовища, изведут его прямо в утробе матери! — выкрикнул сварливый женский голос. — А потом распутная девка искупит свою вину на следующей же войне!
Народ одобрительно загалдел.
— А ну, шаг назад и всем дышать носом! — свирепо прикрикнул дракон. — Этот ребенок не вашего ума дело!
Толпа тут же заткнулась и попятилась.
— Легче договориться с голодным тигром, чем с сытыми баранами, — чуть слышно пробормотал Эткин, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Что скажешь, принцесса? — обратился ко мне судья, взглядом и жестами намекая — соглашайся, дурочка!
— Ребенка не отдам! — категорично отрезала я.
Толпа всколыхнулась вновь.
— Казнить ее! — послышались многочисленные требования.
Краем глаза я подметила, как помертвело лицо отца, а мать залилась слезами и уткнулась ему в плечо. Я насмешливо обвела твердым взором неистово орущую толпу.
— Казнить? Ха, ну попробуйте! Кто рискнет выйти против Сумасшедшей принцессы? — и оторопелые люди услышали, как тонко и протяжно запел Нурилон, требуя крови врагов.
Многие начали торопливо пробираться подальше от меня, уходя в задние ряды зрителей, толкая и тесня более слабых. Ощутимо запахло паникой.
— Да у нас и палача то нет! — ошеломленно шепнул прокурор.
Эткин гадко хихикнул.
— Ну вот и пошли бы вы! — невежливо послала я.
Марвин смеялся в открытую, даже не потрудившись хотя бы для приличия прикрыться рукавом.
— Дочка, разговаривай с судом корректнее! — попросил король-отец, пряча улыбку.
— А не пошли бы вы некоторым образом туда, где и подобает находиться таким как вы, в виду того, что я, в силу некоторых обстоятельств попросила бы вас туда отправиться! — галантно поклонилась я.
Лансанариэль не выдержал и прыснул, громко и весело. Утробным басом хохотал орк. Суд превратился в фарс.
— Не страшно, когда над тобой смеются, хуже — когда плачут…, — философски бубнил дракон.
Прокурор и судья стушевались окончательно.
Но, на беду, нашлись и те, кто по злобе или зависти не желал, чтобы я отделалась слишком легко.
— Нет, так дело не пойдет! — вдруг раздался спокойный, рассудительный голос. — Казнить — это конечно чересчур, но принцессу нужно сурово и публично наказать для примера всем, да для острастки другим, ибо закон — он для всех един!
— Правильно, это будет справедливо! — поддержали оратора многие из толпы.
Судья приободрился.
И тут вперед вышел Саймонариэль…
Одного взмаха руки великого архимага оказалось достаточно для того, чтобы толпа угомонилась. Все же, на Поющем острове Саймона знали и уважали все — от мала, до велика.
— Хватит! — негромко вымолвил магистр. — Не уподобляйтесь стаду тупых баранов! Нельзя вот так бездушно и опрометчиво судить человека, принесшего нам добро и благо. Не нам поднимать карающую длань на ту, которая не только уподобилась богам, но и стала одной из них. Провидение открыло мне сегодня — принцессе суждено свершить еще множество подвигов, а ее дитя окажется не наказанием и злом, а великим благом и истинным подарком судьбы! Ее сын станет одним из столпов глобального мирового равновесия между силами Света и Тьмы!
Судья хищно прищурился:
— А может это лишь сказка?
— Докажи нам свое пророчество, Саймонариэль! — недоверчиво прилетело из толпы. — Слова ничего не значат и никого не убедят.
— Хорошо! — согласно кивнул архимаг. — Ульрика де Мор пройдет божий суд, и тем самым очистился от неправедных наветов!
— Да будет так! — хором вскричали все, с облегчением принимая мудрое решение волшебника.
Прямоугольный брусок железа, раскаленный до бела и так и пышущий волнами испепеляющего жара, удерживаемый щипцами кузнеца, завис прямо перед моим побелевшим от ужаса лицом. И тогда я догадалась — что намеревается совершить Саймон. Совершить со мной. Я хотела рвануться, убежать от этого невозможного, противоестественного ужаса, но не смогла. Ибо если я побегу сейчас, то буду обречена всю оставшуюся жизнь продолжать этот бессмысленный, трусливый бег. Тогда память об Асторе уж точно, станет страшным проклятием, историей — призванной пугать непослушных детей долгими, зимними вечерами. А мой собственный ребенок когда-нибудь пожалеет о дне своего рождения и отвернется от матери, подарившей ему столь безрадостную судьбу. Значит — я вынесу все, чтобы они не сотворили со мной, вынесу, перетерплю, пускай даже не ради себя, но во имя погибшего отца и на благо своего, еще не рожденного сына. Сына, который будет мной гордиться!
Волосатые руки кузнеца, удерживающего раскаленный металл, защищали толстые войлочные рукавицы, но я заметила, что, даже не смотря на материю и длинную рукоять щипцов, его ладони начали ощутимо страдать от горячего бруска, предназначавшегося для меня.
«Боги! — мысленно взмолилась я. — Так что, это и есть ваша хваленая справедливость? Если да, то помогите, дайте мне силу, чтобы вынести это испытание, ведь мои собственные силы уже на исходе!»
— Ульрика! — сильные пальцы Саймонариэля больно стиснули мое напряженное плечо, вырывая меня из мира призрачных видений. — Ты осознаешь, что тебе предстоит сделать?
— Да! — послушно шепнули мои онемевшие губы.
— Тогда выслушай меня внимательно, — темные глаза мага приблизились, вливая в меня спокойствие и странное равнодушие, напоминающее сон на исходе ночи. — Вы примешь этот металл на свои обнаженные ладони и, держа руки вытянутыми перед грудью, медленно пройдешь от крыльца до вон того куста сирени, а потом бросишь стальной брусок на землю. И если ладони твои не пострадают и не будут иметь следов ожога, то мы все признаем твою невиновность и не станем преследовать твое дитя, не причинив ему ни малейшего вреда ни до, ни после рождения!
— Это справедливо! — многоголосый гул толпы единодушно поддержал решение мага.
— Но это невозможно! — тихонько ответила я. — Мне придется пройти не менее двадцати шагов. За это время мои руки прогорят да самых костей!
— На все воля богов! — торжественно возвестил Саймонариэль. И добавил едва слышно, так, что это расслышала только я: — Если ты веришь в собственную правоту, моя дорогая девочка, то с тобой не случится ничего дурного!
Я недоуменно моргнула, силясь вникнуть в потаенный смысл услышанного. Судьба готовилась совершить очередной обманный ход — проверяя и испытывая меня. Неужели, таким образом, она желает сломить непокорный, свободный дух и пытается приучить меня к повиновению? Ну, уж нет, этого она не дождется!
Я издевательски оскалилась и наглым жестом протянула раскрытые ладони:
— Давай свое железо, Саймон! Клянусь гоблинами, я попадала в переделки и покруче!
Архимаг улыбнулся светло и радостно:
— И не сомневаюсь в этом, Мелеана!
— Люди! — громко заорал ошарашенный моим нахальством кузнец. — Она не боится! Она смеется над нами! Да она же ведьма!
— Ведьма! — ветром прокатилось по двору.
Я вспомнила похожую сцену, не так давно произошедшую в замке де Кардиньяк, и мстительно расхохоталась. «Трусы, какие же они все суеверные трусы!»
Я почти вырвала раскаленное железо из удерживающих его щипцов и медленно, усмиряя нетерпеливую походку, зашагала к финишному кусту, проход мимо расступающихся при моем приближении людей.
Поначалу я не ощутила ничего. Только исходящий от бруска холод, злобно покусывающий мои голые руки, да странную, туманную дымку, обволакивающую все тело и мешающее идти вперед. Мне приходилось буквально продираться через тугую, липку субстанцию, цепляющуюся за ноги и делающую каждый шаг невыносимо мучительным и трудным.
А потом неожиданно пришла боль. Голодным жаром вцепилась в руки, овладев ими до самых плеч, жаля сильнее стаи диких пчел, заставляя меня до крови кусать губы, стараясь подавить жуткий вой, непроизвольно рвущийся прямо из глубины души. Подобного я не испытывала никогда в жизни. Боль вынуждала остановиться, упасть на землю и грызть, зубами грызть свои руки, доводящие меня до безумия.
— Ульрика, иди же вперед! — умоляли отец и мать.
— Мелеана, ты можешь! — раненым быком ревел Огвур.
— Рыжая, не сдавайся! — стонал Лансанариэль.
— Не останавливайся, девочка! — хрипел дракон.
— Иди, иди, иди! — как заклинание выкрикивал Марвин.
Конвульсивным усилием я подняла голову, сквозь пелену слез, застилающих глаза, пытаясь разглядеть нужный мне куст. Около сирени стоял напряженно выпрямившийся Саймонариэль, а рядом с ним… тут я чуть не задохнулась от восторга и изумления, виднелась полупрозрачная, туманная фигура Астора, нежно манящая меня к себе чуть согнутым пальцем.
— Иди же ко мне, любимая! — призывно шелестел потусторонний голос. — Сюда, радость моя!
И я слепо пошла на зов…
Вязкий туман все так же замедлял мои шаги, но, разгоняя его, в голове рожались слова путеводной песни, отмеряя путь и успокаивая боль:
- Тьмой накрывает Ранмира кручи —
- Тяжелый рок,
- Над нами смерти нависли тучи —
- Помилуй Бог,
- Но полыхает каленым жаром —
- Огонь в груди,
- Мы повстречались с тобой недаром —
- Не уходи…
- Мне так хотелось в любви болоте —
- Проложить гать,
- Смерть поджидает на повороте —
- Все выжигать,
- Под этой ношей уже вскипает —
- Как пламя кровь,
- Но и под пыткой не умирает —
- Моя любовь…
- Я сквозь обиды и сквозь презрение —
- Пройду шутя,
- Храня в объятиях свое прозрение —
- Твое дитя,
- Я в счастье верую, что повстречается —
- Нам впереди,
- Я знаю, с гибелью жизнь не кончается —
- Не уходи…
Последнее слово привело меня к кусту сирени. Астор улыбнулся и запечатлел на моем лбу невесомый поцелуй. Я протянула ему раскаленный брусок.
— Назови его Люцием, Люцифером — сыном Утренней звезды! — попросил меня любимый.
— Мы еще встретимся? — трепетно спросила я, напрочь забывая о железе, прилипшем к ладоням.
Но призрак Астора ничего не ответил, лишь прощально взмахнул рукой и бесследно растворился в прохладном воздухе…
— Ульрика, бросай брусок! — зычный голос Саймона привел меня в себя.
Я поспешно встряхнула ладонями, железо упало на землю, превращая в серый пепел траву, мгновенно погибающую от его прикосновения. Я удивленно осматривала свои ладони, здоровые и неповрежденные, сиявшие девственной белизной…
— Ведьма! — кричали люди вокруг, отбегая от меня на безопасное расстояние. И вскоре я уже стояла в центре враждебного круга, ощетинившегося кинжалами и арбалетами. — Убьем ведьму! — раздавалось все громче.
— Нет! — повелительно потребовал Саймонариэль, раздвигая людей и подходя ко мне. — Она честно прошла испытание, она полностью оправдана!
— Не может обычный человек, эльф или сильф выдержать подобное! — резонно изрек седой старик с проницательными глазами. — Это под силу лишь демону, порождению Тьмы и пламени. А демону не место среди нас!
— Изгоним ее! — почти миролюбиво выкрикнул кто-то. — Пусть уходит прочь!
Саймон переглянулся с королем Мором и опечаленно кивнул головой:
— Хорошо! Принцесса уйдет! Покинет тех, кто оказался так неблагодарен и неосмотрительно отрекся от защиты воина Старшей крови. Но не пожалеете ли вы потом об этом, люди? Не попросите ли ее о помощи?
— И не подумаем, не нужна нам ее подмога. Не попросим! — донеслось самоуверенное обещание. — Ведьма, демон! Пусть она убирается!
А ведь они все-таки попросили.
Но это было потом…
Я заботливо поправила на плече ремешок от футляра с гитарой и легко перепрыгнула на покатый, обросший мхом и водорослями валун. Инструмент тряхнуло, и он протестующе тренькнул, серебристо и мелодично, будто пригоршня жемчужинок раскатилась по серебряному блюду. Отличная гитара — маленькая и изящная, прощальный подарок Саймонариэля. К тому же, ничем не уступает моей любимой, потерянной еще под стенами Ниса. А как она звучит — м-м-м, заслушаешься! Настоящее эльфийское чудо!
Я немного постояла на пустынном берегу, подставляя разгоряченное лицо соленым брызгам шумного прибоя. В гуле накатывающих на гальку волн, мне почти осязаемо чудился мотив новой баллады, на этот раз не жалобно-лиричной, а торжествующе-обнадеживающей. Я не чувствовала себя побежденной. Наоборот, в душе разливались упование на лучшее будущее и тихое, колыбельное успокоение. Ведь я была молода, свободна и полна сил. Я ждала ребенка от любимого человека. И пускай мой возлюбленный погиб — я вовсе не собиралась мириться с подобным, несправедливым поворотом судьбы, а напротив — собиралась бросить отчаянный вызов всем зарвавшимся демиургам, богам и демонам, и среди тысяч холодных звезд, среди завихрений неизвестности в жерле Обители потерянных душ — намеревалась найти посмертную сущность своего прекрасного принца и… вернуть ее обратно, на землю. Я пока не ведала, сколько путей мне придется пройти для осуществления своей цели, сколько пар железных сапог износить, сколько медных караваев изгрызть — но это меня не пугало. Отступать и сдаваться я не намерена, а значит, когда-нибудь жестокая судьба все-таки допустит один маленький промах, которым я обязательно успею воспользоваться. Надежда умирает последней…
Я положила руку на свой живот, желая уловить шевеление крохотного существа, поддержать самого дорогого и близкого человечка, тихонько дремлющего под моим сердцем. Здравствуй — сын мой, Люцифер, дитя Утренней звезды! Я готовлюсь подарить тебе весь этот чудесный мир с его ветрами и туманами, реками и пустынями, городами и лесами. Я научу тебя любить и верить, ждать и надеяться, брать все и отдавать себя без остатка. И я четко знаю — твоим крохотным пальчикам суждено крепко сжать струны вселенского равновесия и управлять ими сурово, но справедливо. Да будет так!
Шлюпка, высадившая меня на берег, давно скрылась из виду, вернулась на корабль, шедший с Поющего острова до окраины Ликерии. Отважный капитан, настоящий сорвиголова в красной бандане, на прощание крепко пожал мою руку и подмигнул так неприкрыто лукаво, что выглядело красноречивее сотни пожеланий успеха и благополучия. И я поняла, что если мне неожиданно понадобится помощь, я вполне могу положиться на этого нечаянного друга, посланного благим провидением. Но сейчас мне хотелось побыть одной. Сейчас еще не настало время задумываться о будущем, вспоминать плохое или размышлять, куда в первую очередь направить свою тропу странствий, ведущую меня к какой-то безусловно важной, но пока не понятной, скрытой в тумане цели. Мой путь не должен кануть в пустоту. Нет, я четко осознавала, что впереди меня ждет что-то невыразимо ценное, что-то жизненное и значимое…
Но сегодня я не стану соревноваться с неутомимой выдумщицей-судьбой. Я дождусь заката и разобью скромный лагерь в тени этих высоких скал. Соберу обломки выброшенных на берег досок и достану из походной сумки непритязательный ужин — хлеб, сыр и краснобокие яблоки. А с наступлением темноты, я разожгу костер и прослежу, как золотистые искры разгоревшегося пламени поднимутся в небо, образуя тонкую, хрупкую дорожку между мной и многоликой вечностью. Филигранный мост прогнется под невесомыми шагами, когда привлеченная теплом и светом, ко мне спустится призрачная душа ушедшего в небытие Астора, и уютно устроится по другую сторону огня. Он обязательно придет сегодня — мое нереальное, горькое, краденое счастье… И тогда я загляну в любимые глаза, почувствую биение родного сердца и спою ему новую песню, песню своей надежды: