Лето кончится не скоро Крапивин Владислав
Глава I. Змей над площадью часов
(Начало, взятое почти из конца)
Змей был сделан из тонкой оберточной бумаги и просвечен полуденным солнцем. Снизу он казался золотистым. Дергая мочальным хвостом, змей летел над обширными бугристыми пустырями.
Бугры поросли чертополохом с мохнатыми пунцовыми шариками, сизой полынью, репейником и всякими травами, что на заброшенных местах достигают человеческого роста и украшают себя желтым и белым мелкоцветьем. А выше всех зарослей стояли в жарком воздухе розово-лиловые свечи иван-чая. Этим летом он цвел особенно густо.
Полет змея был не ровный, а с частыми рывками. Ясно, что кто-то бежал по пустырю и тащил за собой нить. Но кто именно бежит, было не разглядеть. Лишь качание верхушек выдавало его путь.
На склоне пологого бугра была в зарослях проплешина – с клевером и подорожниками. На ее краю стояли двое мальчишек. Один – кудлатый и коренастый, с сумрачным лицом, в разноцветных шароварах и перешитой десантной тельняшке. Второй – тонкий, белобрысый, голубоглазый, с гладкими волосами и хохолком на темени. Он был в просторных шортах и такой же, защитного цвета, рубашке с распашным воротом, погончиками и шестью накладными карманами. Эта одежда в многочисленных барахольных ларьках продавалась под названием «анголка» – явное влияние недавнего знаменитого сериала «Африканские призраки». В карман можно было засунуть по три автоматных рожка. Но мальчишкины карманы были почти пусты, лишь в одном – горстка фаянсовых осколков совсем не военного назначения.
Имена двух друзей пока неизвестны. Придется одного называть Кудлатым, а другого Белобрысым, хотя, наверно, это не совсем удачный вариант.
Друзья тревожно следили за змеем. И за качанием травяных верхушек. Тихо было. Слышалось только мальчишечье дыхание да нарастающий шелест от того, кто бежал.
Белобрысый наконец сказал тонким голосом:
– Вот паразит! Ни вправо, ни влево…
– Тише… Может, еще свернет.
– Не свернет. В самую точку прет, как на радиомаяк…
Кудлатый расправил плечи и хмуро заключил:
– Значит, сам виноват.
– Может, сказать, чтобы уходил по-хорошему?
– Кто сейчас ходит по-хорошему? – умудренно возразил Кудлатый. – А если и уйдет, потом приведет шоблу…
– Если надаем ему по хребту, тоже может привести.
– Придется так надавать, чтобы не захотел.
Белобрысый обеспокоенно потрогал на макушке хохолок.
– Еще ведь неизвестно, кто кого. Какой он… Может, и не один…
– Не вздрагивай раньше срока.
– А кто вздрагивает? – И Белобрысый попрочнее расставил ноги.
Шум в бурьянной чаще нарастал.
И наконец неизвестный с разбега выскочил на лужайку.
– А ну, стой! – разом крикнули два друга. Один густым, другой звонким голосом.
И враг замер.
Это был не страшный враг.
По правде говоря, никакой не враг.
Мальчишка лет восьми, запыхавшийся и взъерошенный, в трикотажном летнем костюмчике, сплошь покрытом картинками из мультфильмов про Африку: пальмы, бананы и всякие там звери-крокодилы. Главный цвет картинок был зеленый, и будто нарочно, в тон им, крупными кляксами зеленки были заляпаны мальчишкины ноги. А волосы – светло-желтые, и глаза тоже светло-желтые, как у косматого льва, отпечатанного посреди майки.
Но теперь глаза эти быстро темнели от испуга.
В кулаках мальчик сжимал метровую заостренную снизу палку. К верхнему ее концу была привязана нитка змея. Видимо, для того, чтобы тянулась повыше, не цеплялась в кустах. Мальчик был похож на маленького знаменосца, с разбегу налетевшего на неожиданных врагов.
Двое смотрели на него. Он – на них.
Наконец мальчик приоткрыл рот. Голос был сипловатый – то ли от испуга, то ли от природы такой. А слова – сбивчивые:
– Я не знал… Сюда нельзя, да? Я правда не знал. Я думал, что я тут кругом один…
При этом он машинально покачивал палку с нитью, чтобы змей продолжал ощущать натяжение и не упал. Здесь, внизу, было жаркое, пахнущее травами безветрие, но выше над буграми тянул ветерок. Поддерживал змея.
Мальчик шевелил палкой, а глаза все темнели, и вокруг него нарастал звенящий страх.
Простор и безлюдье пустырей утратили свою заманчивость и доброту. Теперь в них была только угроза. И как далеко сразу оказалось все привычное, живое: улицы, трамваи, прохожие, свой привычный двор, мама… Кругом – пустыня. И эти двое могли здесь, в пустыне, сделать с ним все, что угодно. Каждый был в полтора раза старше и в десять раз сильнее. Что они так смотрят? И молчат… Они увидели, что у мальчишки мелко задрожала нижняя губа, он торопливо прикусил ее.
– Ну вот, – угрюмо бормотнул Кудлатый, – теперь напустит в штаны…
– Перестань, – отчетливо сказал Белобрысый.
– Перестал… – Кудлатый усмехнулся и поднял голову. Золотистый змей в синеве был теперь почти неподвижен. Кудлатый спросил: – Сам, что ли, сделал? – В этом вопросе, в его интонации маленький хозяин змея уловил что-то такое… намек на возможность избавления.
– Я? Да… Я сам. Я ведь не знал, что здесь нельзя… Вы только не трогайте змея, ладно? Я с ним столько возился. Второй раз уже не смогу…
Кудлатый и Белобрысый отвели от него глаза, посмотрели друг на друга. Потом – в землю. Без слов. Мальчик подождал и нерешительно нарушил молчание:
– Скажите, п-пожалуйста… – Сбивчивость он старался преодолеть старательным выговариванием. – Может быть, вы знаете место, где мне можно играть и никому не мешать?..
Кудлатый засопел и колупнул башмаком траву. Тогда Белобрысый подошел к мальчику и сел перед ним на корточки, как взрослый перед потерявшимся на улице малышом.
– Никому ты не мешаешь. Чего ты испугался? Играй… – Он оглянулся на Кудлатого, потом снял со штанов и майки мальчика несколько репьев. – А если хочешь… давай играть вместе…
– Вместе пускать змея, да?! – В голосе мальчика исчезла сипловатость.
– И змея, и… в нашу игру.
Темнота быстро уходила из мальчишкиных глаз.
– А что за игра? Она… опасная, да? Нет, я не боюсь…
– Сам ты опасный, – сказал издалека Кудлатый. – Ломился, как укушенный носорог через джунгли. Все мог растоптать.
– Я же не знал… А что я мог растоптать?
Кудлатый подошел.
– Дай-ка палку… Ну дай, не бойся, я ее воткну. Змей не упадет, ветер-то в небе ровный… – Он грудью налег на верхний конец палки, и нижний, заостренный, вошел в почву. – Вот так. А теперь пойдем…
– Но только никому ни слова про наши дела. Понял? – предупредил Белобрысый.
– Ну конечно же, я понял! Я… самое-самое честное… А вы… для того и кричали «стой»? Чтобы я не растоптал это?
– Что же нам было кричать? – буркнул Кудлатый. – «Добро пожаловать», что ли?
Раздвигая бурьян и дикий укроп, он прошли шагов двадцать. И оказались на лужайке.
Здесь был город.
Это был город для жителей муравьиного роста.
Пестрели дома из обточенных обломков кирпича, кубиков пенопласта и разноцветных кусочков оргстекла. Подымались глиняные, с рельефными украшениями, башни. Их соединяли крепостные стены из раскрашенных под кирпич дощечек. Были здесь и замок с кровлей из обрезков золотистой жести, и храмы с куполами из разноцветных половинок яичной скорлупы, и цирк, увенчанный блестящей жестяной воронкой. Были кружевные изгороди и мостики из алюминиевой проволоки, и бассейны размером с блюдце, и лестницы, украшенные по бокам статуями – шахматными коньками и пешками. Был даже памятник – конный рыцарь из набора оловянных солдатиков…
Но лучше всего была площадь перед замком – просторная, почти с квадратный метр.
Площадь вымостили разноцветными осколками фаянсовой посуды. Осколки складывались в картину-мозаику.
В левом дальнем углу площади строители выложили белый циферблат с желтыми числами и черными фигурными стрелками. К циферблату примыкала красная шестерня со спицами, к ней – цепляясь зубчиками – другая, к той – третья. И еще, еще. Этот узор из шестерней всякого размера и цвета изображал хитрый часовой механизм. В середине площади в него вписана была желтая косматая спираль – то ли пружина, то ли галактика. А в ближнем правом углу – маятник со смеющимся ликом солнца на диске. Вся часовая механика расположена была на фоне голубых и серых облаков. У краев площади эти облака заканчивались клубящейся кромкой и оставляли место блестящему небу – темно-синему и лиловому. В нем горели желтые и белые созвездия…
Мальчик с минуту смотрел на сказочную столицу восторженно и бессловесно.
Потом спросил шепотом:
– Неужели вы все это… вдвоем?
– Ага, – сказал Кудлатый.
Белобрысый наклонился к мальчишкиному плечу:
– Хочешь с нами? Здесь еще полным-полно всякой работы.
– Чего же спрашивать. Я конечно… Только я, наверно, не умею…
– Сумеешь. Змея-то сумел сделать. Вон какой хороший…
Все трое оглянулись. Солнечный прямоугольник виден был над высокими цветами иван-чая. Он чуть подрагивал.
– Может, его опустить? – робко предложил мальчик. – Не стоит оставлять без присмотра.
Кудлатый махнул рукой:
– Давайте перенесем палку вон туда, вперед! Чтобы змей оказался над нами. Тогда если и приземлится, то прямо сюда.
– Давайте! – возликовал мальчик. И вдруг испугался: – Ой… а если…
– Что? – разом спросили два друга.
– А если его увидит кто-то… посторонний. И захочет посмотреть ближе. Он ведь придет прямо сюда! Я сперва не подумал…
– Не увидит, – снисходительно сказал Кудлатый. – Со стороны, с улиц, не видать, что летает над Буграми. Разве ты не знал?
– Я… нет… А почему не видать?
– Такое здесь место, – со строгой ноткой сказал Белобрысый.
– Да? Тогда хорошо… Ой! А если увидят те, кто бродит здесь, по Буграм?
– Здесь не бродит никто, кроме нас… и тебя, – усмехнулся Кудлатый.
– Разве?
– Да, – сказал Белобрысый. – Никто… по крайней мере, из тех, кто может навредить нашему городу… Слушай! А ты сам-то как тут оказался? Где нашел проход?
– Я… под насыпью. Там такая железная труба. Наверно, для весенних ручьев. Почти вся заросла. Я раздвинул бурьян и нашел. Пролез…
Кудлатый присвистнул:
– Вот, значит, где!
– Никому не говори про трубу, – не строго уже, а по-приятельски попросил Белобрысый.
– Никому на свете!.. Я знаете почему наткнулся на трубу? Я искал щенка… Скажите, пожалуйста, вам не встречался рыжий щенок с черным пятном на ухе? Уши лопухастые, а шерсть мохнатая…
Белобрысый и Кудлатый переглянулись. Кудлатый мигнул и приоткрыл рот. Белобрысый быстро сказал:
– Нет. Рыжий с пятном не встречался ни разу.
– Теперь уж, наверно, не найти, – вздохнул мальчик. – Пол-лета прошло… Он подрос и меня, конечно, не узнает. Я думаю: хоть бы его добрые люди подобрали. Чтобы жилось хорошо…
– Наверно, так и есть, – глядя в сторону, сказал Кудлатый.
– А город ваш… никто-никто не видел, кроме вас и меня?
Белобрысый отозвался чуть виновато:
– Нам не жалко, если бы приходили и смотрели. Но ведь разорят в момент.
– Я понимаю…
Они перенесли палку на сотню метров против ветра. И змей остановился в зените, прямо над площадью Часов. Двое друзей и мальчик в «мультяшной» одежонке сели на корточки у красной крепостной стены.
– Я знаете что могу? Я могу делать вот такие крошечные вертушки! Из бумаги и пленки. Их можно поставить на крышах… Можно?
– Давай, – сказал Кудлатый.
– Неплохо бы и мельницу ветряную сделать, – заметил Белобрысый.
– Это я тоже могу!
…Скоро в городе с площадью Часов шла дружная работа. Сквозь бурьян и татарник слышны были голоса. Изредка перебивал их смех. Чаще всех смеялся хозяин змея – безбоязненно и доверчиво.
Если бы он знал, как далеко по Вселенной разносится его смех! И какие космические устои он рушит…
Глава II. В зарослях иван-чая
1. Голубая гроза
Баба Дуся не боялась почти ничего на свете. Лишь два страха временами портили ей жизнь.
Во-первых, всю весну ее грызло опасение, что могут отобрать Шурку. Как привезли однажды, так и увезут – в далекий интернат, в город с длинным нездешним названием. Скажут: старая ты, чтобы растить и воспитывать мальчишку…
Но люди, что в марте одарили бабу Дусю внуком, к июню привезли и документы.
В первой справке говорилось, что Александр Полушкин есть ее, Евдокии Леонтьевны, вполне законный несовершеннолетний родственник. И что она, гражданка Е.Л. Смирина, полноправная Шуркина опекунша.
Другая бумага давала гражданке Смириной право получать на Шурку денежное пособие.
А третий документ предписывал директорше ближней школы принять первого сентября Александра Полушкина в седьмой класс в связи с переездом на данное место жительства.
И примет, никуда не денется. Тем более, что город с бывшим Шуркиным интернатом после недавних политических трясок оказался на территории другого суверенного государства. Там, разумеется, хватает беспризорников и без Полушкина…
Причина для беспокойства исчезла. И Шурка несколько раз подъезжал к бабе Дусе:
– Ну, теперь-то уж скажи, что за город. Чего ты боишься?
– Придет время, сам вспомнишь. А пока, чем меньше знаешь, меньше рассказывать будешь. Оно и спокойнее…
– Да кому мне рассказывать-то!
Шурку брала досада. Он морщился, напрягал память, но почти сразу начинался в ушах беспорядочный звон. Будто кто-то спускал с высоты до земли сотни металлических нитей с бубенчиками. За этой звенящей завесой пряталось многое из того, что случилось раньше. А если Шурка не отступал, начинало болеть в левой стороне груди. Словно там было, чему болеть…
Шурка встряхивал головой. Звон затихал. И Шурка возвращался к нынешней нехитрой жизни…
Короче говоря, страх бабы Дуси насчет Шурки оказался не очень длинным.
Однако на смену ему подоспел, ожил другой – стародавний и неистребимый.
Июнь пришел жаркий и влажный. Чуть не каждый день накатывали грозы. А молниями и громом баба Дуся была напугана с детских лет на всю жизнь.
Едва начинало погромыхивать, она закрывала форточки, проверяла в дымоходе вьюшку и запирала на все крючки и задвижки наружную дверь (что, сами понимаете, было уже сплошной бредятиной).
Потом баба Дуся укрывалась в кухоньке с наглухо зашторенным окном и звала Шурку к себе – бояться вдвоем было легче.
Но Шурка не боялся.
Когда за окном грохало, а баба Дуся крестилась и шептала: «Ох ты, Господи, грехи наши», Шурка пытался воззвать к ее рассудку:
– Ну при чем тут твои грехи! Это же природа! Летом всегда бывают грозы, пускай хоть все на свете сделаются безгрешные…
– Ох, да помолчи ты, окаянная сила…
А за окном опять: бух! трах!
– Господи-светы…
– И ни при чем тут Господи, это атмосферное электричество.
– Да без тебя знаю, что атмосферное! Оно и страшно. Господь-то, он милостив, а электричество это лупит куда ни попадя. На той неделе у рынка киоск молнией спалило…
– Подумаешь, киоск! Всего один. А рэкетиры этих киосков семь штук подряд сожгли на улице Красина. Да еще склад подорвали с парфюмерными товарами. На два квартала вокруг тройным одеколоном пахло. Пьяницы сбегались, неразбитые флаконы искали…
– Ох, Шурка, это ты меня заговариваешь, чтобы о страхе забыла.
– Ну да!.. Но о пьяницах – правда. Спроси дядю Степана, он тоже туда ходил… Баб-Дусь, да не бойся уже, пронесло. Слышишь, теперь совсем в отдалении гремит.
– Пронесло… Кабы последний раз это! К ночи небось опять нагонит.
Ночью было ей еще страшнее. Шурку ведь не станешь будить и к себе звать…
А он не спал. И слышал, как баба Дуся в своей комнатушке скрипит кроватью и шепчет молитву. Потом шепот стихал: баба Дуся накрывала голову подушкой.
Тогда Шурка вставал, отодвигал шторку, открывал форточку. Впускал в дом свежесть и грозовые вспышки.
Так было и в этот раз.
Гроза собралась к полуночи. Гремело пока не очень сильно, зато взмахи голубого света то и дело распахивали небо. И открывались в нем облачные материки: выпуклые рельефы бирюзовых горных массивов, лиловые провалы и зубчатые вершины, окутанные сизым дымом. И серебристые смерчи космических размеров. Смерчи казались неподвижными. Все казалось неподвижным, как на гигантских слайдах. Потому что молнии вспыхивали на очень короткий миг. А когда одна вспышка гасла и сразу загоралась другая, картина была иной – словно в проекторе сменили кадр.
Эти синие и голубые, сизые и лиловые пейзажи были неземными. И Шурка подумал уже не первый раз: «Наверно, как на Рее. Она ведь тоже голубая…»
На ней – незнакомой, дальней, сказочной – небывалый простор аквамариновых вод, граненое стекло бирюзовых скал, хрустальные дуги мостов и блеск прохладных крутых водопадов… И солнце, похожее на люстру с тысячей сверкающих подвесок…
Полыхнуло несколько раз – без звука. Но когда упала короткая темнота, ударил такой треск, что старый двухэтажный дом содрогнулся всеми бревнами. Теплые половицы ударили Шурку по ступням, он подпрыгнул. И услышал, как на кухне сорвался с гвоздя латунный таз – это было продолжение грома.
Шурка выскочил на кухню. Таз на полу все еще вибрировал. И отражал вспышки. В желтой латуни они были зелеными. Показалось Шурке, что от металла идет тихий равномерный звон.
Правда?!
Шурка подхватил посудину и надел на голову. Запах кислой меди ударил в нос. А в ушах – сразу тишина. И пустота бескрайних пространств. И еле слышный шепот эфирных волн – Вселенная не спит.
– Алло… – неуверенно сказал Шурка. – Гурский… Это я, Полушкин. Гурский, вы меня звали?
Пространства молчали. Зато земной голос оказался неожиданно близким и сварливым. Плачуще-сварливым.
– Тебя зачем, окаянная сила, сюда принесло?
Баба Дуся – маленькая, круглая, в серой рубахе до пят – стояла в двери и мелко крестилась при каждой вспышке. Они загорались в ее толстых очках (без этих очков она – ни шагу).
– Я это… водички попить, – растерянно соврал Шурка.
– Из таза, что ли? Никак спятил…
– Он со стены грохнулся, я и поднял…
– А на башку-то на дурную зачем надел? Не знаешь разве, что молнии по металлу поперед всего лупят?
Да, видимо, она ничего такого не подозревала…
Шурка повесил таз, подошел, щекой лег бабе Дусе на пухлое плечо.
– Ба-а, ты такая храбрая, а грозы боишься, прямо как в детсадовском возрасте… – А в это время опять: бах! И трах, бух, грох!
– Пресвятая Богородица!.. Я храбрая с тем, с кем умею справиться. А с этой небесной страстью что можно сделать-то?
– У нас же громоотвод на крыше… Пойдем спать.
Он повел бабу Дусю в ее комнатушку. Укрыл одеялом, когда легла. Поплотнее задернул на окне занавеску.
– Шур, посиди тут на краешке, а? Одна-то я совсем сомлею со страху.
– Ага, я посижу.
Он присел у бабы Дуси в ногах, щекой прислонился к завиткам на спинке старомодной кровати.
Любил ли он бабку? Трудно сказать. Но все же как-то привязался за весну. Бывало, что скучал, если надолго уходила из дома. Как-никак единственная на свете родня, хотя и дальняя. Если, конечно, Шурку не обманули. Может, просто бабе Дусе заплатили как следует, чтобы признала его за внука. Им ведь ничего не стоит… Может, просто эта Евдокия Леонтьевна подошла им по всем условиям. Хотя бы потому, что оказался у бабки тот большой латунный таз: по нынешним временам вещь редкая, старинная…
Впрочем, Шурка думал об этом без грусти и тревоги, лениво. Что было, то было. И теперь – все к лучшему… В конце концов, баба Дуся его, Шурку, все равно любит как родного. Не по заказу.
Нельзя сказать, чтобы она его баловала. Бывало, иной раз и прикрикнет: «Ты будешь слушать бабку или нет? Вот скручу полотенце да этим полотенцем меж лопаток!..»
Шурка смеялся: «Не-е, баб-Дусь! Я же твой единственный любимый внук».
«Ну дак и что же, что любимый! Любимых-то ишшо больше надо держать в строгости».
Но строгости в бабе Дусе не было. Зато была крепкость характера. Потому что в жизни ей хватило всякого. В молодости побывала замужем, но детей не завела, а муж-пьяница скоро помер. С той поры вела Евдокия Леонтьевна жизнь одинокую. Помыкалась по разным городам и поселкам. Наконец лет двадцать назад получила комнату в этом доме. Комната была просторная. Евдокия Леонтьевна своими руками поставила дощатые стенки – разделила жилплощадь на две каморки да еще ухитрилась выгородить кухоньку.
Было время, сдавала она одну комнатушку студенткам здешнего педучилища. Но потом не стала.
– Уж больно они, нонешние-то, шалапутные стали…
Жила баба Дуся не бедно. До пенсии работала мастерицей в швейном ателье. Потом стали сдавать глаза. Но и сейчас, в своих толстенных очках, баба Дуся иногда садилась за работу по просьбе знакомых и соседок.
Соседи Евдокию Леонтьевну уважали, хотя за глаза порой называли Кадусей. То ли сокращенно от «бабка Дуся», то ли за ее малый рост и округлость – мол, совсем будто кадушка для квашеной капусты.
Да, ростом баба Дуся не вышла – невысокому Шурке чуть выше плеча. Но Шурка все равно признавал ее авторитет и сверху вниз на «баб-Дусю» не смотрел (по крайней мере, в переносном смысле). Разве что во время грозы…
Баба Дуся целыми днями хлопотала по хозяйству. Но Шурку домашними делами не перегружала. Хочешь – лежи на диване и читай, хочешь – гуляй, хочешь – телевизор смотри. Ну, а если посуду помыть да пол подмести – это разве большая работа?
Иногда по вечерам они вместе смотрели футбол. Баба Дуся болела за «Спартак», и Шурка делал вид, что он болеет за ту же команду, хотя было ему все равно. Случалось, что беседовали: бабка рассказывала о своем житье-бытье, а Шурку иногда просила:
– Ты рассказал бы чего-нибудь еще про греческих богатырей. Про Геракла там да про этих, про кентавров. Очень даже занимательно…
Шурка без особой охоты, но не упрямясь, пересказывал ей мифы Эллады. Те, которые любил читать в прежней (уже такой далекой) жизни. Он понимал, что бабу Дусю не так уж волнуют эти истории. Просто она не хотела, чтобы он молчал весь вечер. Боялась, что придут к нему тоскливые мысли.
Но она зря боялась. Шурка жил спокойно и беззаботно. Oн теперь находил интерес и маленькие удовольствия в самых простых вещах. Мог, например, с увлечением наблюдать, как пухнет снежной шапкой на закипающем молоке пена. Радовался зеленым стрелкам овса, прорастающим в цветочном горшке рядом с геранью. Подолгу смотрел на облака, на воробьев, на девочек-дошкольниц, что прыгали на дворе через веревочку.
Ровесников для Шурки в двухэтажном четырехквартирном доме не нашлось. Так, мелкота всякая. Ну и ладно… А может, и это нарочно сделано, чтобы не было лишних контактов?
Гурский почти не беспокоил. За все время только два раза начинала тонко вибрировать на кухне латунь. Шурка хватал таз, опускал на голову.
– Гурский, это вы?
– Как дела, Полушкин?
– Нормально… Я что-то должен сделать?
– Ничего. Пока ничего. Живи спокойно.
– Ага…
Баба Дуся один раз это заметила, удивилась:
– Ты чего бормочешь под посудиной?
– Играю так… В космонавтов.
– Ну, играй, играй…
И Шурка жил дальше. Он чувствовал себя как пассажир на малолюдной пересадочной станции. Прежний поезд ушел, другой придет лишь завтра (или через неделю, или через год), и делать пока абсолютно нечего. Гуляй себе по окрестностям или гляди по сторонам. Слушай, как посвистывают птицы, как голосит в отдалении деревенский петух. Смотри, как растут в щелях рассохшейся платформы ромашки. Радуйся теплому дню и тому, что оставила тебя тоскливая хворь…
Гроза отодвинулась. Сполохи за шторкой были еще яркие, но гремело глухо. Баба Дуся уснула, как девочка, с ладошками под щекой. Очки соскользнули и лежали рядом на подушке.
Шурка осторожно положил очки на стул с бабкиной одеждой. На цыпочках ушел к себе. Лег не укрываясь. Воздух из форточки прошелся по телу мягким крылом. Прохладный, чистый.
…А на Рее всегда такая свежесть и чистота. И люди могут свободно летать над лагунами и водопадами со скалы на скалу.
«Реять над Реей…» Что-то похожее было в каких-то стихах. Только они про море и корабли, а не про планету.
Впрочем, никто, кроме Шурки, не зовет ее Реей. Во-первых, никто не знает. Во-вторых, земного названия у нее просто нет.
«А как она называется, ваша планета?»
«Трудно ответить. „Называется“ – это вообще чисто земное понятие. У нас не так…»
Читать бесплатно другие книги:
