Дело об одноразовом драндулете Рейнольдс Мак

В то утро я спустился из своей комнаты на втором этаже в старом доме из коричневого камня под номером 818 на Уэстстрит поздно. Накануне я лег спать под утро — с Сэлом и Лоном играли в карты с пенсовыми ставками. Само собой, никаких пенсов ни у кого не было, но играть в покер каждую неделю — наша традиция, кроме того, игра служила мне предлогом, чтобы не сидеть и весь вечер смотреть, изъеденные молью книги, пытающиеся поведать о былых его успехах в роли сыщика. Время от времени, выбрав пару абзацев, зачитывает мне вслух, забывая, что книга написана мной. Сейчас он занимается одной из самых первых, "Делом о красной коробке", о преступлении, в котором, если я правильно понял (а наверняка нет), замешана блондинка-проститутка высокого ранга.

Войдя в кухню, я спросил:

— Франц, что на завтрак?

Он с жалостью посмотрел на меня своими старыми короткими глазами.

— То есть, э… Феликс, Филипп? — сказал я. — Не подсказывай. Имя вертится на языке.

— Лысик, — отмахнулся он, — на завтрак каша.

— Каша? Опять? Куда девался апельсиновый сок, сдобные английские булочки, лепешки с тимьяновым медом из Греции, домашняя колбаса и яйца в масле?

Он вздохом помянул прошлое и ответил мне:

— Лысик, ты сам прекрасно знаешь, что четверо стариков, сидящих на Отрицательном Подоходном Налоге, не могут позволить себе такую роскошную еду, даже если сложат все свои ресурсы. — Он вздохнул еще раз. Потом еще. Кроме того, где ты все это возьмешь?

Он с тоской посмотрел на бумажный пакет в моей руке.

— Обезвоженное вино «Божоле» розлива 888го года, — сказал он с тихим стоном, покачивая головой. Потом добавил:

— На обед — соевые сосиски, а вечером — фарш «Эскофье».

— Фарш «Эскофье»? Звучит скорее как курево, а не как еда. Из чего делают фарш «Эскофье»?

— Чтоб ты мог как-то представить себе, — ответил он, — сегодня у меня очередной день уборки на кухне.

И в этот момент звякнул дверной звонок.

Я пошел открывать и подозрительно всмотрелся в стекло, через которое видно только одну сторону. Их было трое, на сборщиков пожертвований не похожи. По возрасту — от сорока до пятидесяти пацаны, да и только. Я накинул цепочку, и, приоткрыв дверь на несколько дюймов, сказал:

— Вы ошиблись адресом. Это дом Калигулы, э… то есть, Тиберия, э… я хочу сказать, Клавдия. Так, минуточку, не подсказывайте, я знаю, как его зовут не хуже, чем себя. Как одного из римских императоров. Э…

Самый старший и самый длинный из них высокомерно сказал:

— Я полагаю, что мы в доме самого известного частного детектива прошлого века?

— Хотите полагайте, не хотите — не полагайте, — все еще подозрительно ответил я. — Это было в прошлом веке. Ну а в этих трех самых последних клиентов, нанимавших босса, гильотинировали.

— Гильотинировали? — переспросил самый низенький и самый молодой из троих.

— Сейчас применяют этот способ казни? Видите ли, я действительно не в курсе таких дел.

У него была допотопная козлиная бородка, и он теребил ее, как бы проверяя, в порядке ли ее кончик.

— Нехватка энергии, — ответил я ему. — Когда снова ввели высшую меру наказания, чтобы справится с террористами, от электрического стула отказались. В наши дни их так много, что если их всех сажать на электрический стул, наступит затемнение. — Меня испугала пришедшая в голову мысль. — Уж не хотите ли вы сказать, что вы клиенты? — спросил я слабым, дрогнувшим голосом.

— Вот именно, с возмущением ответил толстый коротышка. — Вы что же, воображаете, что мы здесь, на пороге этой грязной дешевой ночлежки — или как ее там — и клянчим милостыню?

Со словами "Мы не в состояния подать даже горсть семечек для беженки-канарейки", — я открыл им дверь.

Они вошли в коридор гуськом.

— Как вас зовут? — спросил я теперь уже строго официальным тоном. — Скажу боссу, что вы просите назначить вам время приема.

— Время приема? — переспросил длинный, охватывая взглядом весь коридор вместе с истертым до основания ковром и стулом со сломанной ножкой. — Дорогой мой, сколько лет прошло с тех пор, как вы занимались последним делом?

— Три года, — ответил я. — И мы раскусили его более-менее. Случилось здесь рядом. Я собирался написать о нем. Даже название придумал: "Дело об изчезновении голубей из парка". Жаль, что бос решил не разглашать свои методы дедукции. Оказалось, что это, так сказать, свой брат, адвокат Нат Паркер пополняет свои запасы. Это случилось как раз перед тем, как он получил работу в новой администрации в Вашингтоне.

Кажется, они не очень-то заинтересовались, но толстый коротышка переспросил:

— Новой администрации? Знает, мы не очень-то разбираемся в американской политике.

— Президента Келли, героя Вьетнама, — пояснил я. — Во время запоздалого награждения его "Медалью чести конгресса" говорилось, что он убил вьетнамцев больше, чем всех вояк, и мы, конечно же, избрали его. Теперь Нат Паркер у него Секретарем гомосексуалистов, это новая должность в кабинете для гомосексуалистов. И все же, ваши имена, джентельмены?

Старший ответил:

— Мое имя Кларк. Это мистер Олдисс и мистер Браннер.

— А по имени? — вежливо осведомился я.

— Все Чарлзы. Знаете как теперь заведено в Англии. Примерно, как в исламских странах, где большинство мальчиком называют Мохаммедами. В Англии практически всех лиц мужского пола называют в честь его Величества.

Провожая их в оффис в конце зала, я спросил / уменя снова возникли подозрения/:

— Лайми, да?

— Англичане, сердито поправил меня козлобородый.

В оффисе я жестом пригласил их сесть, добавив:

— Садитесь Чак.

Кларк уселся в сильно потрепанное красное кресло, стоящее у конца стола Жирного, а Олдисс с Браннером — в менее престижные желтые.

— У меня нет часов, — извинился я. — Загнал в прошдлом году. Босс обычно спускается из тепличных комнат в одиннадцать. Ждать не очень долго.

Браннер отодвинул манжет на правой руке и посмотрел на хронометр.

— Через мгновение, мне кажется.

— Тепличных комнат? — переспросил Кларк.

— Ага. На верхнем этаже. Он выращивает питунии. Раньше были какие-то другие цветы. Забыл какие. Но те слишком дорогие. Тепeрь вот петунии. Ежедневно с девяти до одиннадцати он бывает там с садовником Тэдом. И еще два часа днем. — Я рассеянно подумал об этом. — Часто удивляюсь, чем они там в двоем занимаются все это время. Особенно с тех пор, как Тед начал, по-видимому, нарумянивать щеки, постарел и выглядит не очень-то.

Доставая из своего стола ручку и блокнот я сказал:

— Пока ждем, я мог бы выслушать обстановку. — Я посмотрел на Кларка. — Кто вы такие, Чак?

Он закинул длинную ногу на ногу.

— Мы ученые, — ответил он, изобразив скромное уничижение, но у него не получилось.

— Ученые? — переспросил я. У всех троих был такой вид, что они имеют такое же отношение к науки как Армия Спасения к Вооруженным Силам США.

— Правда, — подтвердил Олдисс. — Мы работаем в офисе "Рапчед моторс компани" в Уэлфэа Стейт Билдинг.

Я записывал, рассеянно гадая, вспомню ли потом, как расшифровывается моя стенограмма.

— Уэлфэа Стейт Билдинг? — переспросил я. — Где оно?

Легонько подергав бородку, в разговор вступил Браннер:

— На месте прежнего Эмпайр Стейт Билдинга, который террористы взорвали бомбой в 85-ом.

— Вы хотите сказать, что в то время, как девяносто процентов населения страны сидят на Отрицательном Подоходном Налоге из-за почти полной автоматизации и компьютеризации производства, распределения, связи транспорта и всего прочего, автомобильная компания ввозит сотрудников Англии?

— Знаете, дорогой, это совершенно необходимо. Как я понимаю, начало этому было положено около полувека назад, — ответил Кларк. — Вы, американцы, начали спрашивать друг у друга: "Почему Джонни не умеет читать?". Наверное, начальные школы заканчивают не научившись ни читать, ни писать. Лет через десять обнаружили, что ученики средней школы докатились до такого же положения. Еще через двадцать лет колледжская степень не служила гарантией, что ее обладатель не является э…, я полагаю термин "функционально неграмотным". То есть, не имеет минимальных навыков в чтении, письме и в счете, чтобы соответствовать требованиям все возрастающего комплекса технологического общества. Например, многие не могли сбалансировать чековую книжку, заполнить бланк заявления о приеме на работу, высчитать стоимость продуктов без дробей или заполнить бланк о своем доходе. Правда, как я понимаю, здесь, В Нью-Йорке, еще в 1978 году велось расследование в отношении нескольких сотен учителей общественных школ по поводу их функциональной неграмотности. Их обвиняли в том, что они получили свои учительские дипломы при сомнительных обстоятельствах.

— Вы хотите сказать, что там, в Англии, имея всего лишь степень бакалавра, выпускник колледжа может заполнить бланк о своем доходе? недоверчиво спросил я.

— Особенно, если он специализирован по отчетности, — заверил Олдисс.

Я услышал покряхтывание, позванивание и поскрипывание спускающегося из цветочных комнат лифта. Я вздохнул тайком с облегчением. Если этот доисторический лифт сломается окончательно, Жирный больше никогда не сможет подняться к себе в спальню в конце зала на третьем этаже, не говоря уже о цветочных комнатах. Лифт остановился, дверь открылась и с грохотом захлопнулась.

Передвигаясь по-человечьи, вошла пивная бочка и остановилась, недовольно уставившись на нас.

Я знал, что происходит в когда-то великом уме. В его офисе три незнакомца. Если он не проявит осторожность, положение может ухудшиться до такой степени, что его заставят работать. Какое-то мгновение я опасался, что он повернется и уйдет. Эта одна из самых ребячливых выходок, которая вынуждает меня относиться скептически к общему состоянию его рассудка.

— Арчибальд, — пробормотал он, — что это значит? Ты намерен побеспокоить меня?

— Нет сэр, — быстро ответил я. — К вам три клиента. Мистер Олдисс, мистер Браннер, мистер Кларк. Все по имени Чак.

— Чарлз, — прорычал Олдисс.

Жирный сердито посмотрел на меня.

— Клиенты? Ты считаешь меня придурком? У нас столько лет не было клиентов.

— Да, сэр, — согласился я.

Он посмотрел на этих троих, поднял плечи на полдюйма и опустил их. Кивнул вместо приветствия — голова двинулась на два дюйма — что для него равносильно почти поклону.

— Джентельмены — представил я, — это мистер Койот, э… то есть Лобо. Э… я хочу сказать, мистер Динго. Нет — нет, не подсказывайте. Шакал?

Жирный снова сердито посмотрел на меня.

— Лысик, — сказал он, — к сегодняшнему дню твой ум скатился на порог маразма. Я еще помню время, когда у тебя были волосы и ты держал в голове такие сведения, как сколько денег украл Тай Кобб в 1910 году. Почему — никак не могу понять.

Он прошел за свой стол к единственному во всем мире креслу, в котором может удобно разместиться одна седьмая тонны его веса.

С надеждой посмотрел на пресс-папье на столе — кусок окаменевшего дерева, которым когда-то человек по фамилии Дагген воспользовался, чтобы размозжить голову своей жене. Почты под ним не было. Сейчас, когда марки на одно письмо стоят сотню псевдо-долларов, кому вздумается писать письма?

Он протянулся к вделанной в стол кнопке и позвонил — один длинный и один короткий звонок — его сигнал на кухню, чтобы принесли пива.

Трое Чарлзов удивленно пялились на него. Догадываюсь, о чем они думали. Двести восемьдесят пять фунтов мяса — и ни одной унции мускулов.

Франц или Феликс / или как его там, черт побери, зовут/ вошел ковыляющей походкой с пластмассовой квартой пива и стаканом на подносе, поставил его на стол и повернулся уходить. При виде клиентов в его старых глазах появилось некое подобие удивления. Если я его правильно понял, он уже нацелился размахнуться и заказать полдюжины пиццы и фунт салями-синто к ним.

Жирный начал шарить в ящиках своего стола в поисках золотой открывалки, подаренной ему довольным клиентом в те далекие времена, когда клиенты еще бывали довольны нами. Вы только посмотрите на него ему ли заикаться о старческом маразме. У него такая же никудышная память, какой становится моя собственная.

— Вы продали ее пять лет назад, — сказал я.

Встал, подошел к окну и взял кварту пива, уперся пробкой в край стола и тыльной стороной ладони ударил сверху по пластмассовой бутылке. Пробка слетела, хлопнув, и пролилось немного пены, прежде чем я направил ее в стакан.

Отпив большой глоток, он с отвращением посмотрел на напиток и проворчал:

— Теперь пожаловался он, — «шлиц» не отличишь от «шинолы».

Он откинулся на спинку кресла, сощурил глаза, сложил руки на полуакровом брюхе — поза, которую он принимает, когда притворяется, что он еще в состоянии думать — и с надеждой в голосе сказал:

— Если вы джентльмены, хотите проконсультироваться у частного детектива, почему вы не обратились в агентство Пинкертонов или Дола Боннера, или…

— Потому что вы единственный зарегистрированный частный детектив, у которого еще есть лицензия, — ответил Кларк.

— Фу, — фыркнул Жирный, затем помахал пальцем. Лысик, что за ерунда? Чего ради мы должны быть единственным настолько глупым агенством, чтобы до сих пор платить лицензию?

— Я и не знал, что у вас еще есть лицензия, — ответил я. Наверное, там, В Сити-холле, теперь так плохо знают свое дело, что не аннулировали ее.

— Дело обстоит так, Чакки, — обратился я к клиентам, — что сейчас, с точки зрения частного лица, нет ничего нечестного. Раньше большую часть дел составляли разводы, но кому теперь придет в голову жениться? Затем шли ограбления, но с введением Универсальной Кредитной карточки не стало никаких денег, и, кроме вас самого, никто не может потратить ваш кредит. Так что, от ограбления никакого толку. Некоторые большие агентства, такие как Пинкертонов и Бернса, случалось, поставляли корпорациям телохранителей и отряды подонков для Штрейхбрейкерства и других, не менее важных услуг. Но теперь нет никаких забастовок, потому что никто не работает. В прошлом году мы специализировались на убийствах, но с приходом к власти партии мафии состав убийства стал таким резиновым, что у детектива больше не бывает дел об убийстве.

— Наше дело не относится ни к одной из этих категорий, — обиделся Кларк — и не удивительно.

Я отвернулся.

— Действительно, — пробормотал Жирный. Он закрыл глаза, но на спинку кресла не откинулся. Значит, он не думал, а просто страдал, по-видимому от того что не мог придумать отговорку и отвертеться от работы. У него скривились губы. Скривив их раз десять, снова открыл глаза и заговорил:

— Джентльмены, — заявил он, — допустим, меня оскорбляет, когда какой-нибудь свихнувшийся придурок несет чушь. Ну, что же это за загадочное дело, над которым вам хочется, чтобы я помозговал?

— Саботаж, — ответил Кларк.

Жирный открыл слезящиеся глаза, словно от боли.

— Дорогой сэр, — раздраженно пробормотал он. — Разве я похож на человека, способного броситься в борьбу с саботажниками? Или отсутствующий здесь мой помощник, который вот-вот рассыплется, Способен…

— Эй, — запротестовал я.

Но на мой протест он не обратил внимания и продолжал говорить, сердито глядя на трех Чаков.

— Что вы имеете в виду под саботажем? Что саботируется?

— Промышленный саботаж, — пояснил Олдисс. — Мы жертвы промышленного саботажа и шпионажа. Саботируется наш проект одноразового автомобиля "Рапчед Рэт".

— "Рапчед Рэт"? — переспросил я с недоумением.

На мгновение перестав теребить свою бородку, Браннер посмотрел на меня и извиняющимся тоном пояснил:

— Автомобильная промышленность уже давно исчерпала все названия животных и птиц, в честь которых называли модели. Началось давно с таких моделей, как «Бэаркет», "Мустанг", «Кэйюз», "Санднрберд", «Бобкет» и так далее. Вот и приходится нам теперь изворачиваться.

— Одноразовый автомобиль? — рявкнул Жирный. Он вздохнул через нос до отказа, набрал бушель воздуха и выпустил его через рот. Бессовестная брехня. Фу! Вы хотите одурачить нас.

— Да нет же, возразил Кларк, возмутившись в свою очередь. — Мне кажется, что это лучшая традиция американского технологического бума. Вы, конечно, помните, как началась эта тенденция более полувека назад. Клинекс — одноразовый носовой платок. Позднее появились такие вещи, как одноразовая шариковая ручка. Затем одноразовые зажигалки. Когда в ней кончалось горючее, вы не заправляете ее, а выбрасываете. Затем одноразовые женские бумажные платья. Затем на рынке появились часы, такие дешевые, что когда они останавливались, намного выгоднее купить новые, чем чинить старые. Такая участь постигла большинство товаров. Например, туфли. При их изготовлении не предусматривается возможность заменить каблуки и подошвы, когда они изнашиваются. Сапожники уже давно стали такими дорогими, что дешевле купить новую пару. Ну вот, и пришло время одноразового драндулета, и появился "Рапчед Рэт".

Он говорил, а я все более и более недоумевая, пялил на него глаза.

— Вы хотите сказать, — спросил я, — что собираетесь выпустить машину, которая будет обходиться так дешево, что как только ей потребуется самый пустяковый ремонт, ее просто выбросят и возьмут новую?

— Не совсем так, — назидательным тоном ответил Браннер. — Это было бы, я бы сказал, расточительно. Ее просто обменяют на новую.

— Черт побери, сколько человек смогут позволить себе такое? фыркнул я.

Жирный просто сидел, закрыв глаза и погрузившись в печаль.

В разговор мягко вступил Кларк.

— Вижу, ребята, вам надо кое-что пояснить, — сказал он. — На заре автомобильной промышленности во главу угла ставилась простота. Машины того времени были обычно двухцилиндровыми, без всяких излишеств. Когда отладилось массовое производство, многие модели продавались по цене не выше четырехсот долларов; модель «Т-Форд», пожалуй, лучший тому пример. Даже не так давно, в середине тридцатых годов, дешевые машины шли по цене около пятисот пятидесяти долларов.

Я вздохнул по минувшим дням.

Он напористо продолжал:

— Затем начались незаметные изменения. Напридумывали всякие финтифлюшки, вроде стартеров и тормозов на всех четырех колесах. Потом обогреватели. Потом дворники. Радио. Воздушные кондиционеры. Управление с усилением, стекла с электроподъемниками, тормоза с электроприводами. Автоматическое переключение передач и бог знает, что еще. Девять десятых машины составляли ненужные приспособления, — он картинно поднял палец. — "Рапчед Рэт" вернет нас к младенчеству автомобиля.

Жирный развлекался — рисовал кружочки на ручке кресла — величиной с десятицентовую монетку — скрюченными от старости пальцами. Однако, глаза его еще на раскрылись, поэтому распоряжаться балом продолжал я.

— На сколько, по-вашему, вы сможете снизить цену этого ободранного агрегата на колесах? — спросил я.

— До пятисот тысяч псевдо-долларов, — ответил Браннер. — Короче, примерно, до пятисот прежних долларов, которые были до начала инфляции в 1932 году, когда обесценились деньги.

— Только пятьсот тысяч псевдо-долларов! — воскликнул я.

— Конечно. Даже после второй мировой войны новенькая французкая «2СУ» продавалась за 333 доллара, а это самая долговечная машина из всех, какие когда-либо производились. Высоты, которых промышленность достигла за последние полвека, позволяют нам создать автомобиль намного лучше и не намного дороже.

— Ну, — фуркныл я, — теперь такие цены, что вы не сможете купить сталь для машины с такой ценой.

— Вместо стали мы используем новые пластмассы. Прочнее стали, нержавеющие и не требующие покраски. Кроме того, нарочитой старины не будет. Возможность делать такие детали, как покрышки, которые не износятся, пока не износится сама машина, а также аккумуляторы, появились давно.

Я присвистнул, затем, обращаясь к Браннеру, спросил:

— Слушайте, Чак, вернемся к этой одноразовой штуке. По какой цене будете скупать? Допустим, отвалилось колесо. И владелец захочет получить новую "Рапчед Рэт"?

— За пятьдесят тысяч псевдо-долларов. Независимо от состояния машины. Если сможете доставить ее в один из гаражей "Рапчед Рэт", то за сумму равную старым пятидесяти долларам, получите новую "Рапчед Рэт".

— Не может быть! — недоверчиво заметил я. — И сколько времени действует эта гарантия?

— Вечно, — ответил Олдисс. — И модель никогда меняться не будет. Мы позаимствовали страницу из книги истории «Фольксвагена» по этому вопросу, разве вы не знаете? Они сконструировали первого «Битла» перед развязанной Гитлером войной и продолжали выпускать его почти полвека. У нас не будет ежегодно косметического обслуживания. Никто из нас владельцев не узнает, сколько соседскому «Рэту» — полгода или десять лет. Они будут выпускаться с расчетом долговечности на неопределенный срок. «Бэаркеты» Штутца, выпущеные до первой мировой войны, и хорошо обслуживаемые, можно было увидеть на дорогах семьдесят лет спустя. Неужели мы не сможем выпускать "Рапчет Рэт" с такой же долговечностью? Такие же качества сделают ее самой ходовой машиной в стране. Мы наводним рынок.

— Черт побери, погодите-ка минутку, — запротестовал я. — Что будет со всеми машинами, которые вам вернут? Разве кто-нибудь будет покупать, если можно взять новую «Рэт» всего лишь за полмиллиона псевдо-долларов?

В игру снова вступил Кларк.

— Продав свою одноразовую машину, вы не обязательно получите новую "Рапчед Рэт". Скорее всего, вы получите и с п р а в н у ю, хотя может случиться, что вам достанется и совершенно новая. Видите ли, все детали будут полностью взаимозаменяемыми. Берем другую страницу «Фольксвагена» по этому вопросу. Например, мотор «Битла» крепится всего лишь четырьмя болтами. Вы можете пригнать машину в гараж «Фольксвагена», и за несколько минут ваш двигатель снимут и поставят новый. Именно этим и будут заниматься наши гаражи. При поступлении данного автомобиля мы полностью обновим его до такого состояния, когда его не отличишь от нового, и снова выбросим на продажу.

Мои сомнения не рассеялись, и я покачал головой.

— Но разве это не всполошит «ЮАУ» и другие союзы? При появлении таких дешевых и таких вечных машин, остальные промышленники будут увольнять рабочих тысячами. Профсоюзы огреют вас своей дубинкой по голове.

— Какие профсоюзы, старина? — вкрадчиво спросил Браннер. — Завод, выпускающий "Рапчед Рэт" будет полностью автоматизирован. Не стоит останавливаться на полдороги. У нас вообще не будет рабочих. Завод будет управляться горсткой операторов из оффисов, расположенных за много миль от него.

— Какое-то количество рабочих вам все-таки придется иметь, возмутился я. Что вы будете делать, если сломается один из сборочных конвейеров?

— У нас будут автоматы для ремонта автоматов, — с удовольствием ответил мне Браннер. И добавил, предвосхищая мое возражение: — И автоматы для ремонта этих автоматов.

Все еще сомневаясь я покачал головой.

— Все равно ничего не получится. В наше время автомобильные компании тратят только на рекламу более полумиллиона псевдо-долларов на каждую проданную машину.

Олдисс потребовал эту, как ее…

— Наш сногсшибательный трюк заключается в том, ч_т_о м_ы н_е р_е_к_л_а_м_и_р_у_е_м. На рекламу, расширение торговли и тому подобное мы не истратим ни пенса. Сэкономленное идет в пользу клиента. Кроме устной — самой эффективной — рекламы, ничего не будет. Более того, наши продавцы будут обучены немного вредничать. Например, они не будут принимать автомобили других промышленников.

— Никакой рекламы, — проблеял я. — Это не по-американски!

— Мы англичане, — самодовольно заявил Браннер, — хотя наша организация распологается здесь, в Америке. Мистер Рапчед, владелец концерна, в настоящее время живет монахом в монастыре в Гламде, на Тибете. Однажды, когда он созерцал пупы — а их у него два — ему в голову пришла идея «Рэта».

Очевидно, Жирный решил принять участие в разговоре. Он открыл свои водянистые глаза и невнятно промямлил:

— Проклятье, я обдумывал, как мне отказаться и заявить вам, что вы не переупрямите меня и не заставите принять ваше предложение. Однако, я, очевидно, мог бы воспользоваться заработанными деньгами. Еще когда мои клиенты стали все меньше пользоваться моими услугами, я рассчитывал пополнить свои ресурсы за счет арендной платы за свой дом в Египте, который у меня уже несколько лет, но я его ни разу не видел. К сожалению, оказалось, что дом, который я считал дворцом с шикарным, выложенным кафелем входом, оказался хижиной в болотах дельты. Ну, довольно болтовни. Что это за саботаж, о котором вы говорили?

На вопрос ответил Кларк.

— Может, саботаж — не совсем верное, слово, хотя некоторое время мы обнаруживали, что синьки чертежей и планы загадочным образом исчезали из наших офисов. И вот теперь наступила кульминация — к примеру, исчез наш выдающийся интуитивный гений, изобретатель нашего сифонного устройства. Три дня не появляется на работе.

— Сифонное устройство? — спросил я.

— Черт возьми, Лысик, — заорал Жирный, — не перебивай своими дурацкими повторениями. Джентельмен сказал "сифонное устройство". Запиши, хотя уже десять лет, как ты не можешь расшифровать свои записи.

Затем часть складок жира на его лице опала, и он тоже спросил Чака Кларка:

— Что вы имеете в виду под сифонным устройством?

— Для откачки горючего из "Рэта", — вразумительно пояснил Кларк.

— Не обращая внимания на требование Жирного помолчать, я осторожно спросил:

— Почему из машины надо откачивать бензин? Или я что-то не понял?

Как само собой разумеющееся, Кларк пояснил:

— Ах, да, мы, ребята, забыли сказать вам об этой особенности «Рэта». Но прецедент уже был. Вы, конечно, помните, что на заре атомного деления разработали процесс, при котором после получения электроэнергии на атомной электростанции оказывалось горючего деления больше, чем было в начале?

От этой бессмыслицы лицо бывшего великого и гениального детектива вытянулось не меньше, чем мое.

— Это пример из прошлого, — продолжал Кларк. — Однако в автомобильной области постоянная нехватка горючего и все попытки сэкономить на бензине приводили к предсказуемым изобретениям. Сначала появились маленькие японские автомобили, расходующие один галлон на полсотни миль. Затем на помощь пришли новые всевозможные изобретения, устраняющие узлы двигателя, вроде свечей зажигания. Мы, работающие в "Рапчед моторс компани", сначала ухватились за устройство, автоматически подзаряжающее генератор на подзарядку аккумуляторов, когда машина идет под гору. Знаете, «Рэт» использует все три вида энергии — электричество, пар, образованный встроенными в крышу солнечными батареями, и бензин. Короче, чтобы было ясно вам, неспециалистам, «Рэт» будет вырабатывать излишки бензина, которые владельцы машин смогут откачивать из баков и продавать заправочным станциям.

Теперь мы оба, Жирный и я, закрыли глаза и вполголоса помолились высшим силам.

— Когда он исчез, что, следует полагать, можно отнести к грязной игре, — продолжал Кларк, — он занимался новым исследованием, связанным с использованием в этом «Рэте» алкоголя вместо бензина.

У Жирного несколько раз выпятились и вытянулись губы.

— Чей алкоголь он использовал в своих экспериментах? — спросил он.

На этот вопрос, крутнув в пальцах бородку, ответил Браннер:

— Кажется, какого-то старого перегонного завода где-то в Кентукки. Позожн, они переживают тяжелые времена с тех пор, как легализовали марихуану. Погодите, ах да, "Джека Даниэля".

Жирный ткнулся в спинку кресла, закрыв глаза и шевеля губами. Скривившись, он выпячивал и поджимал губы, выпячивал и поджимал, выпячивал — поджимал. Я затаил дыхание. В первый раз, наверное, за десять лет, он думал.

Наконец он открыл глаза и прохрипел:

— Вы хотите сказать, что все это не вздор? Что этот ваш парень-изобретатель экспериментировал с продукцией перегонного завода "Джека и Даниэля", чтобы использовать ее в топливных баках "Рапчед Рэта", и ее необходимо непрерывно откачивать, поскольку автомобиль вырабатывает горючего больше, чем потребляет в начале?

— Именно то, что я только что сказал вам, мой дорогой.

Жирный поднял в вертикальное положение свою одну седьмую тонны и окинул троих Чаков взглядом с видом, который я не могу назвать ничем иным, как умным — это иногда бывает у деградирующих от старости.

— Очень хорошо, — сказал он. — Я берусь за это дело. — У него дернулся уголок рта. — Действительно, честно говоря, я уверен, что у меня уже, пожалуй, есть ключ. Как зовут вашего пропавшего изобретателя?

— Азимов, — ответил ему Кларк.

Я поднял голову от своих записей.

— Азимов…?

— Азимов Азимов. Его отцу, похоже, очень понравилась собственная фамилия и он наградил ею своего сына дважды. Это немного путает, вы не находите?. Поэтому, для краткости мы зовем его Чарли.

Рыхлый рот Жирного мгновенно среагировал на это. Он спросил:

— А где он жил до своего исчезновения?

— В "Бауэри Хилтоне", — теребя бородку ответил Браннер. Я начал удивляться, как это от нее еще что-то остается, наверняка он вырывает, по меньшей мере, парочку волос каждый раз, когда теребит ее.

Жирный вопросительно посмотрел на меня.

— Одна из ночлежек в Манхеттене, — пояснил я.

Бывший гений снова обратил свои слезящиеся глаза на Кларка:

— Если этот парень такой незаменимый сотрудник, то почему он живет в таком квартале?

Олдисс самодовольно улыбнулся.

— Вы, ребята, на самом деле отстали от развития цивилизации и автоматизации, осмелюсь вам заметить. Сейчас она так далеко шагнула в перед, что даже изобретатели остались без места. Чарли Азимов так обрадовался возможности получить место, что изявил желание работать за одни замляные орехи.

— Земляные орехи? — переспросил я.

— Вы американцы, называете их арахисами.

— Очень хорошо, джентльмены, мой ум в вашем распоряжении, прокудахтал Жирный. — Я потребую гонорар. Скажем, один миллион псевдо-долларов.

— Один миллион? — переспросил ошарашенный Кларк. — Ну, я еще не очень хорошо разбираюсь в ваших деньгах. Это не слишком много?

— Нет, — ответил я, про себя сообразив, что единственная причина, по которой Жирный не назвал более солидную сумму, это то, что теперь он теперь выше миллиона считать не может. — Псевдо-доллар теперь стоит примерно одну миллионную доллара дорузвельтовского периода. Инфляция началась с ФДР, который первым из президентов обнаружил, что совсем не обязательно обеспечивать золотом и серебром бумажный доллар. Действительно, можно установить в подвале Белого Дома мимеограф и нащелкать миллиарды. Но даже Рузвельт кажется плутишкой по сравнению с администрациями, пришедшими к власти позже. Они выпустили более четырехсот миллиардов и купили пол Европы на бумагу, не имеющую никакого обеспечения, более стойкого, чем запах прокисшей мочи.

— Очень хорошо, — сказал Кларк. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака свою Универсальную Кредитную Карту, встал, подошел к столу и вставил ее в щель аппарата для перевода кредита.

— Я хочу перевести на этот счет один миллион псевдо-долларов со счета компании "Рапчед моторс компани", — и приложил большой палец к опознавательному квадрату на экране.

— Одной из причин, — пояснил я Браннеру и Олдиссу, — изобретения нами Универсальной Кредитной Карты это то, что бумажные деньги стали нерентабельными. Псевдо-доллар не стоит бумаги, на которой он печатается, не говоря уж о потраченных на него красках.

Два других Чака тоже встали и вся троица собралась уходить.

— Надеюсь старина, вы начнете операцию немедленно? — спросил Кларк.

— Непременно, — пробормотал Жирный и сразу же откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.

Я проводил троих британцев и быстро закрыл за ними дверь на засов. Я не хотел рисковать — вдруг они передумают и потребуют вернуть аванс.

Когда я вернулся в офис, глаза у Жирного еще были закрыты, губы кривились, хотя я подозревал, что он дремлет, бормоча о старых временах, когда он поднимался против таких врагов, как Арнольд Бек, которого обычно называли мистером Икс.

Понимая, что мне надо заставить его работать, я спросил его таким резким голосом, какой мог только себе представить:

— Какие будут инструкции?

Его старые глаза раскрылись, он потряс своей массивной головой, чтобы в ней прояснилось, насколько это возможно. На самом деле я, пожалуй, гордился тем, что этот изрекающий глупости старый бездельник так хорошо вел себя последние полчаса. Кажется, он даже ни разу не потерял нить мысли.

Теперь он раздраженно ответил: