Утопленница

Я продолжаю двигаться на север, оставив позади Род-Айленд, и пересекаю Массачусетс. Затем я проезжаю реку, выехав на Бридж-стрит, к востоку от ржавой железнодорожной эстакады, с которой могло быть сброшено в воду бездыханное тело Перишэйбл Шиппен, если допустить, что эта история правдива. В Милвилле я снижаю скорость, вспоминая слова Абалин о возможном штрафе. Мне никогда ещё не выписывали штрафов за превышение скорости. И за неправильную парковку тоже. Милвилль невелик, и в моём понимании это скорее маленький городок или посёлок, а не большой город. Но там всё равно так много уличных фонарей с натриевыми дугами или парами ртути в лампах, что они затмевают звёзды. Кому нужен весь этот свет? Чего они здесь боятся? Нет никакого смысла в прогулках под ночным небом, если не видно звёзд. Но всё же Милвилль – маленький городишко, и вскоре я оказываюсь на его дальнем конце, направляясь на северо-запад по Шоссе 122. Ещё немного – и я снова могу различить на небе несколько мерцающих звёзд.

Имп – нервная, беспокойная, пугливая малышка Имп – пытается вмешаться:

– Ты уверена, что хочешь это сделать? Ещё не поздно остановиться, понимаешь? Ты можешь прямо сейчас остановиться, либо написать, что развернулась и поехала домой на Уиллоу-стрит. Либо, если ты так настаиваешь, сочинить, что отправилась в Аксбридж или куда-нибудь ещё, на твоё усмотрение, но ничего необычного ни в ту ночь, ни в любую другую не произошло. Ни в июле и, уж точно, ни в ноябре.

Но тогда я больше никогда не смогу использовать слово «сумасшедший» и буду вынуждена притворяться, что Розмари-Энн умерла от припадка, а не покончила жизнь самоубийством. Остаток жизни я проведу в отрицании, пытаясь избегать всего, что доставляет мне дискомфорт, из страха вызвать из небытия неудобные, тревожные и ужасные мысли. Я могла бы это сделать, верно? Я всегда могу утверждать, что всё произошло так, а не иначе (хотя на самом деле всё было совсем по-другому). Многие люди так поступают, и у них это, похоже, неплохо получается, так почему, чёрт возьми, я не могу?

Несколько нерешительно Имп вновь напечатала:

– Но мы-то прекрасно знаем почему, правда?

Назойливый стук клавиш по бумаге, закатанной в валик пишущей машинки, сигналил о смирении.

Но начало положено.

Мне ли не знать.

Стоп.

Вчера я честно попыталась взять эту преграду бравым наскоком. Мне хотелось изложить свою историю на бумаге и наконец-то покончить с ней – с той, первой, версией происшествия на ночной дороге. Я хотела последовать совету доктора Огилви и продолжать, несмотря на одолевающую меня тревогу. Но затем я принялась беседовать сама с собой, спорить, задавать вопросы, поносить собственную решимость и бросать эти наветы в холодные, безжалостные челюсти чёрно-белой пишущей машинки «Курьер». И, несмотря на все мои попытки сопротивления, на этом всё и закончилось. Мне пришлось отступить. Сегодня я обнаружила, что всё ещё не готова вернуться к событиям той ночи, произошедшим после того, как я покинула стоянку в Вунсокете и проехала через Милвилль. Но и не писать я тоже не могу, поэтому просто перейду временно к другой теме. Прошлой ночью перед сном я снова думала о том случае, когда мне на глаза попались монашки-вороны, и о том, как я поделилась этой историей с Абалин; также мне вспомнилось, как Кэролайн однажды рассказала мне о значении воронов и тех птиц, которые с ними тесно связаны.

Мне тогда было, наверное, шесть или семь лет. Точно не могу сказать. Розмари решила пройтись по магазинам, поэтому оставила меня с бабушкой (она часто так делала, поскольку я испытывала особенное отвращение к бакалейным магазинам и походам за покупками). Кэролайн занималась шитьём, а я наблюдала за её работой. У неё была старинная швейная машинка марки «Зингер», из тех, что работают, когда нажимаешь на педаль. Мне нравился её ритмичный шум. Звук бабушкиного шитья меня успокаивал, оказывая ни с чем не сравнимое умиротворяющее воздействие. Мы сидели в её спальне, поскольку именно там располагалась швейная машинка, и она строчила рубашку из ситца с набивным узором из ярких цветов.

То, что произошло потом, может показаться вам странным, поскольку вы не я, не Кэролайн и не Розмари. И если уж на то пошло, вы не кто-то (или что-то) вроде Евы Кэннинг. Я никогда не считала это странным, но прекрасно осознаю, насколько часто моё восприятие реальности расходится с мнением большинства других людей, с которыми мне довелось столкнуться на своём жизненном пути. Может быть, это покажется вам не столько странным, сколько причудливым или даже глупым. Я подразумеваю не некую чарующую причудливость, когда говорю «причудливым». Нет, имею в виду именно «странность».

Я сидела на кровати Кэролайн, от которой пахло свежим бельём, духами из чайной розы и неуловимым запахом мази «Бенгей», которой она пользовалась, когда у неё ныло больное плечо. Это были комфортные запахи, находившиеся в полной гармонии с монотонным чух-чух-чух старенького «Зингера». Я рассказывала Кэролайн о том, как неделю назад Розмари возила меня на пляж Скарборо. На дворе стояла осень, поэтому людей там было немного – ни туристов, ни дачников, – и мы пару часов бродили туда-сюда, наполнив пластиковое ведро ракушками и несколькими камнями необычной формы. Удобно расположившись на кровати, я описывала бабушке события того дня у залива и наконец подошла к главному:

– А потом Розмари посмотрела на воду и воскликнула: «О, детка, смотри! Видишь?» Она была ужасно взволнована и указывала на воду. Я изо всех сил старалась рассмотреть, что она там заметила, но это мне удалось не сразу.

«Ты ничего не видишь, потому что солнце отражается от поверхности моря», – сказала она, посоветовав мне прикрыть глаза рукой и попробовать ещё раз.

– Это сработало? – спросила Кэролайн, остановившись, чтобы разобраться со шпулькой машинки. – Ты разглядела, на что она тебе указывала?

– Да, – ответил я.

– И что же ты увидела?

Решив, что, если рассказывать эту историю с самым невинным видом, она поверит каждому моему слову, я продолжила:

– Я увидела, как среди волн скользит большой морской змей. Шкура у него была цвета ламинарии. Выглядел он гладким и гибким, будто какие-то морские водоросли. Я подумала, что если бы могла дотянуться и дотронуться до него, то на ощупь он тоже оказался бы как водоросль.

– Ты уверена, что это действительно был не комок водорослей? – спросила Кэролайн. – Иногда в бухте встречаются довольно большие скопления морских водорослей. Я сама их видела. На расстоянии они могут быть похожи на что угодно, кроме водорослей.

– О, абсолютно уверена! – воскликнула я. – У водорослей нет головы, как у змеи, красных глаз и языка, который высовывается, будто змеиное жало. Комок водорослей не поворачивается и не смотрит на тебя, разинув пасть и показывая, сколько у него зубов, чтобы ты знал – он съест тебя, если захочет, решив подплыть ближе, а ты не успеешь своевременно убраться с его пути. Водоросли ведь не бьют хвостом по воде как кит, не так ли?

– На моей памяти такого не случалось, – согласилась она, вновь нажимая на педаль «Зингера» и пропуская отрез яркого ситца под иглой. – Это не очень похоже на водоросли.

– Сколько бы футов в нем ни было, но размером он был, наверное, не меньше школьного автобуса. Мама испугалась, но я сказала ей, что он не причинит нам вреда. Я рассказала ей, что читала о морском змее, обитавшем в Глостерской гавани в 1817 году…

– Ты даже дату запомнила? – удивилась Кэролайн.

– Конечно, запомнила, а прерывать вообще-то невежливо. – Она извинилась, и я продолжила: – Я объяснила Розмари, что множество людей видело этого морского змея в 1917 году, и он ни на кого не напал.

– До этого ты говорила, что это был 1817 год, не так ли?

– Разве это так важно? В любом случае он ни на кого не напал, и я рассказала об этом маме. Мы стояли там, наблюдая за тем, как извивается в волнах морской змей, а он поглядывал на нас в ответ; мы даже разглядели, как он вытягивал свою длинную шею, пытаясь поймать в воздухе чайку.

Стоило мне упомянуть о чайке, как к окну спальни слетела большая ворона и, обосновавшись там, уставилась на нас своими чёрными глазами-бусинками. Кэролайн перестала шить, а я оборвала свою историю о морском змее у берегов пляжа Скарборо. Ворона клюнула один раз оконную сетку, хрипло каркнула и вновь улетела. Бабушка какое-то время задумчиво смотрела в окно, а затем перевела взгляд на меня.

– Имп, теперь я точно знаю, что ты выдумала свою историю о морском змее.

– Как? – удивилась я, всё ещё глядя в окно, словно ожидала, что ворона вернётся с минуты на минуту.

– Это одна из способностей ворон, – пояснила она. – Оповещать, что кто-то врёт. Если ты слушаешь какую-то историю и поблизости появляется ворона, можно смело спорить, что рассказчик всё выдумал.

– Никогда раньше этого не слышала, – возразила я, уже решив к тому времени, что будет мудро больше не поднимать вопрос о моём сказочном морском змее.

– Имп, есть много вещей, о которых ты никогда раньше даже не слышала. Ты всего лишь ребёнок, и тебе нужно ещё многому научиться. В любом случае это не просто вороны. То же самое касается и воронов, а также грачей, сорок и почти всех видов семейства врановых, даже голубых соек и щелкунов. Они чертовски умные создания, и это их особенный дар – распознавать ложь, если они её слышат. И, учитывая их беспокойный нрав, у них есть раздражающая привычка появляться и напоминать, когда кто-то приукрашивает факты.

– Ты ведь это не выдумала?

Кэролайн кивнула в сторону окна.

– Ты же видела ворону? – спросила она.

– Что такое «врановые»? – мне было интересно, поскольку раньше я ни разу не слышала этого слова.

– Семейство врановых, к которому орнитологи относят воронов, ворон и всех их близких родственников.

– Ты это в книге прочитала?

– Да, конечно, – кивнула она и снова принялась за шитьё.

– Про дроздов там тоже было, что они появляются, когда люди что-то выдумывают?

– Строго говоря, Имп, дрозды не принадлежат к семейству врановых, хотя большинство врановых – чёрного цвета.

К этому времени, как мне кажется, я была уже совершенно сбита с толку. Кэролайн обладала раздражающей привычкой ходить вокруг да около, поэтому, возможно, я переняла от неё эту способность. Подобное хождение кругами почти всегда было чем-то обосновано, вот почему это так разочаровывало, особенно девочку шести-семи лет, которая ещё не научилась использовать в беседе трюки вроде фигур умолчания и разговорных мандал, которые трудно проверить и опровергнуть.

– Ты не ответила на мой вопрос, Кэролайн. Ты это в книгах вычитала, про врановых, которые появляются всякий раз, когда кто-то говорит неправду?

– Я не помню, Имп, но это не имеет никакого значения. Есть много реальных вещей, которые никто не удосужился записать в книгах. Жизнь полна такими событиями, которые происходили в действительности, но практически не отражены в книгах. Или в газетах. Где угодно на самом деле. Возможно, все эти истории о воронах и воронах мне рассказывала мама. А может быть, я сама где-то об этом прочитала.

– Но я действительно читала о Глостерском морском змее, – призналась я, и мой голос прозвучал, вероятно, несколько застенчиво.

– Я сомневаюсь, что вороне не понравилось именно это, Индия Морган. – Бабушка Кэролайн редко называла меня по имени и отчеству, всякий раз привлекая этим моё внимание. Затем она добавила: – «Я сбежал в обличье вещего ворона». Это из книги. Автор этой строки – валлийский поэт по имени Талиесин. Тебе следует ознакомиться с ним, когда в следующий раз будешь в библиотеке.

А потом она довольно драматично продекламировала:

Рассмеявшись, она снова покрутила шпульку.

– Снова Талиесин? – спросила я.

– Нет. Я вычитала это в какой-то книге, заклинание, которое шотландские ведьмы использовали, когда хотели снова превратиться в женщин после того, как принимали обличье ворон.

Я спросила, что означает «лукнуть», потому что никогда раньше не слышала этого слова.

– Бросить, – ответила она. – Скручивать, поворачивать, искажать и так далее. Это старое шотландское слово, если я не ошибаюсь.

Я не вполне поняла, что это слово означает в контексте заклинания, но не стала ей об этом говорить. Я и так уже чувствовала себя довольно глупо из-за своего морского змея.

– О, – сказала она, – вот ещё кое-что, из Шекспира, из пьесы «Цимбелин».

– О ней я хотя бы слышала.

– Надеюсь, – нахмурилась она, а затем процитировала:

– Ещё одни стихи?

– Нет, пьеса, – ответила она.

Ну так что, бабуля Кэролайн, в ту ночь, когда я ехала с работы домой и увидела четырёх монашек-воронов, бредущих куда-то под сенью деревьев, о чём я тогда умудрилась солгать? О чём они пытались напомнить мне тем вечером?

За день до той ночи, когда я повстречала Еву, не было ни воронов, ни ворон; не было даже голубых соек, если меня не подводит память. И на следующий день тоже. Я ни разу не замечала ворона или ворону ночью, не стоит об этом и упоминать. Совы были, и козодои встречались, но вряд ли в этом есть что-то из ряда вон выходящее.

Вчера, когда я колотила по клавишам печатной машинки, пытаясь описать события той июльской ночи, ни одного ворона или вороны у моего окна так и не появилось. Если бы это произошло, я бы вздохнула с облегчением и, возможно, смогла бы закончить свой рассказ.

Сегодня у мен была встреча с доктором Огилви. Я скрыла от неё, что пытаюсь изложить эти события на бумаге, хотя мы уже несколько раз говорили о Еве Кэннинг, как об «июльской» Еве, так и о «ноябрьской», также как мы обсуждали Филиппа Джорджа Салтоншталля с его «Утопленницей» (картину и бытующие в народе истории) и «Русалочку». Говорили мы также об Альбере Перро, «Видении абсолютного разрушения» и «Красной Шапочке». Я ещё не уверена, расскажу ли ей о том, что пишу свою историю с привидениями. Она может попросить дать ей её почитать, и мне придётся ответить отказом. Также есть опасность, что она спросит, буквально ли я использую термин «история с привидениями» или метафорически, и мне придётся признаться, что да, буквально. А это может вызвать её беспокойство. Как мне кажется, я знаю её достаточно хорошо, чтобы понимать, что так всё и случится. Я имею в виду, что она обеспокоится. Хоть я и не люблю пугать людей, но уже, бесспорно, успела натворить дел.

Нет никакого смысла в прогулках под ночным небом, если не видно звёзд. Но всё же Милвилль – маленький городишко, и вскоре я оказываюсь на его дальнем конце, направляясь на северо-запад по Шоссе 122. Вскоре я различаю сквозь ветровое стекло несколько мерцающих звёзд. Окно со стороны водителя опущено, и внутрь врывается свежий, напоённый ароматами растений воздух. В нём ощущается слабый мускусный, илистый запах реки, которая тянется в пятидесяти футах слева от меня (или на юго-западе, вдоль короткого участка дороги). Я часто задумывалась о том, что реки, озера и океан пахнут сексом. Что ж, значит, эта летняя ночь будоражит чувства приятным ароматом секса. Я только что проверила спидометр, убедившись, что еду на скорости сорок – сорок пять миль в час, – Абалин вряд ли посчитала бы это превышением. Хотя я не знаю, какой здесь скоростной режим; дорожные знаки тут, конечно, установлены, но я их не заметила. А если и заметила, то быстро об этом позабыла.

Я полностью освободилась от тяжёлых предчувствий и опасений, которые одолевали меня перед отъездом из Провиденса. Все осталось позади. Поездка оказывает на меня успокаивающее действие. Я радуюсь, что передумала оставаться дома.

Думаю, я смогу успеть доехать до Вустера, прежде чем повернуть назад. А потом… Стоп, я ведь это уже написала. Остановившись, я быстро пролистала страницы и быстро нашла, что искала:

Только что тут никого не было, а в следующее мгновение вдруг появляется она. Просто так, из ниоткуда. Нельзя сказать, что это я на неё наткнулась. Скорее это она неожиданно появилась.

Да. Именно так. Либо я моргнула в неподходящий момент, и мне показалось, что так всё и произошло. В какой момент? А разве это важно? Нет, вообще неважно.

Обнажённая женщина на разделительной полосе, уставившаяся в тёмные воды реки Блэкстоун, попала в ближний свет фар моей «Хонды». Позже Абалин спросит, почему я остановилась. И Ева однажды задаст тот же самый вопрос. И я отвечу: «А что мне ещё было делать? Что бы вы сделали на моём месте?» И добавлю: «Я не знаю, почему тогда остановилась».

Поскольку она не могла остановиться ради меня, я любезно остановилась ради смерти.

Я хоть и не «бью по тормозам», но довольно быстро притормаживаю. Не проехав и ста ярдов, я останавливаюсь. Не выходя из кабины, пока двигатель «Хонды» работает на холостом ходу, я вглядываюсь в зеркало заднего вида. Я задерживаюсь в машине самое большее на пару минут. Стоит мне заглушить мотор, как ночь сразу становится невообразимо, угнетающе тихой – всего на несколько ударов сердца, на пару-тройку вдохов, – а затем вновь со всех сторон раздаются трели насекомых, щёлканье и гортанное пение лягушек. Оставив фары включёнными, я вылезаю из «Хонды». С правой стороны уходящей на север дорожной полосы вздымается высокая гранитная стена, словно каменная рана, высеченная в каменной породе с тех пор, как была проложена эта трасса. Когда-то лесистый склон холма плавно спускался к реке, но люди с их гелигнитом[44] быстро с ним разобрались, а все каменные осколки, почву и деревья увезли прочь, оставив лишь эту гранитную стену.

Я отвожу от неё взгляд и быстро оглядываюсь по сторонам, прежде чем перейти дорогу. Мои ботинки скрипят по гравию, когда я осторожно подхожу к женщине. Отсюда я не могу её разглядеть, конечно. Я слишком далеко отошла от машины, и свет задних фар сюда не достаёт. Не удивлюсь, если это могло мне привидеться. Я много чего навоображала себе за эти годы и думаю, что вполне могла увидеть галлюцинацию в виде обнажённой женщины. Либо, если отвлечься от моего безумия, это могла быть какая-то тревожная оптическая иллюзия, доступная взгляду любого водителя. Я давлю в себе желание перейти на бег, мои шаги размеренные и спокойные. Хотелось бы мне, чтобы в небесах сияла полная луна или хотя бы молодой месяц, потому что тогда было бы намного больше света. Но затем мои глаза постепенно приспосабливаются, и я наконец могу её разглядеть (её освещает слабый красноватый свет от задних фар, что немного мне помогает). Если она и заметила меня, то не подаёт виду.

– Вы в порядке? – кричу я. Она не отвечает и не подаёт виду, что услышала мой вопрос. Я останавливаюсь и обращаюсь к ней снова: – Вам нужна помощь? Что-то случилось? Вы попали в аварию? У вас сломалась машина? – Теперь, спустя столько времени, последние два вопроса кажутся мне абсурдными, но что поделать. Разве сама эта ситуация не выглядит абсурдной?

Моё зрение достаточно свыклось с темнотой, чтобы можно было разглядеть, что у неё мокрые волосы, и я перевожу взгляд на скрытую в темноте реку – её илистый запах ощущается теперь ещё сильнее, чем когда я проезжала мимо. Оглянувшись на женщину, я замечаю, что там, где она стоит, начинается грязная тропа, спускающаяся к воде. «Наверное, её проложили рыбаки, – подумала я. – Рыбаки и любители поплавать на каноэ и каяках».

– Вы купались? – спрашиваю я, и она наконец-то поворачивает голову в мою сторону.