Соната с речитативом Небелицкая Ольга

Глава 1

Адажио

Санкт-Петербург, октябрь 2004 года

Утро не задалось.

Ксеню разбудил Парсек – слишком рано. Кот выгибал спину, утробно жаловался то ли на несварение, то ли на дискомфорт иной природы: как бы то ни было, спать Ксеня дальше не смогла. Она заглянула в пустую коробку и вспомнила, что собиралась купить упаковку прежнего корма: очевидно, «улучшенный» вариант коту не подходит. Взглянула на часы. Шесть тридцать. Круглосуточная ветеринарная аптека на углу, должно быть, открыта, – для категории граждан с привилегиями, но комендантский час… и дед еще спит.

Ксеня протерла глаза и погладила кота:

– Подожди немного, хорошо? Через полчаса я смогу выйти… – Ксеня не договорила. Парсек заскулил по-человечески жалобно, будто умоляя скорее раздобыть еды. Иначе. Случится. Непоправимое. Ксеня – как была, в пижаме – с раздражением накинула кофту с капюшоном, всунула ноги в ботинки, набросила куртку.

– Ладно. Авось за десять минут обернусь.

Она приоткрыла входную дверь. Тихо. Конечно, тихо: кому в голову придет нарушать комендантский час? Камеры в подъезде пока не установили, хотя поговаривали и об этом – в рамках обеспечения полной безопасности населения в условиях межпланетного конфликта, – и Ксеня не знала, как именно ее могут засечь за нарушением режима. И что за этим последует. Штраф?

Ксеня выбежала из дома, быстрым шагом дошла до угла и приоткрыла тяжелую стеклянную дверь аптеки. Дремавший у входа охранник встрепенулся и посмотрел на часы. Лицо его будто примеряло разные выражения: от растерянности до строгой несговорчивости. Ксеня воспользовалась его замешательством:

– На секунду. Я из соседнего дома… там… кот. Ему нужен спецкорм. – Она помахала в воздухе справкой, которую получила пару недель назад на санстанции, когда Парсека ставили на учет. – Энтероколит, – добавила она для убедительности, хотя как такового диагноза ей не озвучивали.

Охранник секунду помедлил и сделал почти незаметный жест рукой: живей, мол.

– Скоро турникеты поставят, без личного пропуска не войдете.

Ксеня благодарно кивнула, подлетела к окошечку кассы и спустя две минуты уже выбегала обратно на улицу, сжимая в запотевшей руке пакет с кормом. Двадцать метров… десять… на улице никого. Хорошо, что камер пока нет. Еще не рассвело, фонари горели тускло, будто нехотя. Ветер гнал по асфальту листья и сухие ветки.

Похоже, собирался дождь.

Ксеня перевела дух. Она поднялась по лестнице, стараясь ступать как можно тише. Зашла в квартиру и сразу встретилась с тяжелым взглядом деда.

Дед стоял в прихожей, уже готовый к утренней пробежке: в синем костюме, с поясным кошельком, он держал почти у самых глаз руку с часами и следил взглядом за стрелкой: дед был педант и комендантский час не нарушал ни на минуту. Ксеня виновато шмыгнула носом и показала деду пакет с кормом. Дед всплеснул руками:

– Ксенечка, как же так! Еще же нет семи…

Парсек подал голос, и Ксеня отмахнулась от деда, на ходу скидывая куртку. Обошлось – и ладно. Сердце колотилось быстрее обычного, прилив адреналина взбодрил ее сильнее утреннего кофе. Сейчас она покормит кота и наконец выдохнет.

Дед вздохнул и перевел взгляд на руку с часами. Семь. Можно бежать. Он проверил шнурки на кроссовках, потуже затянул ремень поясного кошелька и вышел. Ксеня на кухне, выкладывая корм в миску, слышала, как хлопнула входная дверь.

Спустя десять минут она уже сидела в кресле и пила кофе.

Странное чувство накатило на нее в тот момент: как будто время приостановилось и задержало дыхание. Как будто что-то вот-вот случится. Что-то нехорошее.

На кухне потемнело.

По утрам свет умудрялся проникнуть в окно, хотя ему для этого требовалось обойти мыслимые и немыслимые законы физики. Свет падал на круглый деревянный стол, инспектировал потертую поверхность с наброшенной на край вишневой скатертью, выхватывал две кошачьи миски в углу. Свет убеждался в отсутствии на плите пятен кофе и в том, что огромная медная джезва висит на своем месте. Он неодобрительно скользил по закрытой дверце шкафа, где – будто он догадывался – рядом с молотым кофе стояла банка растворимого. Инспекция раковины показывала, что чашки и тарелки вымыты и стоят на своих местах. Тогда свет, успокоенный, ложился на колючие побеги алоэ на подоконнике.

Но в это утро небо за окном хмурилось, света в кухне становилось меньше и меньше.

Ксеня подняла взгляд к циферблату часов, и в этот момент в окно ударили первые капли. Резко, нервно, будто кто-то снаружи бросил в стекло горсть мелких камешков.

Ксеня включила свет, кухня потеплела, пооранжевела, Парсек закончил есть и вскочил к ней на колени, поерзал, устраиваясь поудобнее.

Спустя несколько секунд хлынул дождь.

Небесные шлюзы будто ждали, что кто-то дернет за шнурок, чтобы распахнуть створы. Пространство за окном вмиг превратилось из тускло-серого в сизое, темное, подвижное. Вода хлестала по карнизу снаружи, била в стекло настырными струями.

Ксеня снова взяла в руки кружку. Кофе почти остыл. Она сделала еще глоток, и странная тревога усилилась. Ей показалось, будто Парсек перестал дышать, и она в панике запустила руку в кошачью шерсть сильнее, чем нужно. Кот недовольно дернулся.

Ксеня снова взглянула на часы. Секундная стрелка задвигалась быстрее.

Дед, наверное, вот-вот вернется. Нужно собраться, иначе она опоздает на первую пару. Ксеня вздохнула и мягко, но уверенно сдвинула теплое кошачье тело с коленей.

Струи за окном взяли более плавный ритм, когда Ксеня все же начала собираться.

Теперь дождь не лупил в жестяной карниз, а исполнял какую-то мелодию. Вода текла ровно, в дождевой симфонии угадывалась мрачная торжественность. Этот ливень окончательно смоет октябрьские краски с деревьев. В Питере заканчивалась золотая осень, но сегодня после дождя мир станет серым и голым в преддверии ноября.

Почему дед не возвращается?

Возможно, он решил продолжить пробежку, если все равно вымок насквозь. Дед обычно делал пару кругов по парку, а в хорошие дни мог и пробежаться по набережной до «Авроры» и вернуться по улице Куйбышева.

Пора выходить. Ксеня положила в черную сумку тетради, тяжелый анатомический атлас, пакет с медицинским халатом, сменку и футляр со скальпелями и пинцетами. Она встала перед зеркалом и несколько раз провела расческой по тонким волосам. Собрала волосы в хвост, с раздражением сдернула резинку и помотала головой. Потрогала скулы, как будто могла вылепить себе другое лицо – с менее резкими чертами, не такое бледное и вытянутое. Поправила манжеты белой рубашки, подтянула ремень.

Звонок в дверь разорвал тишину.

Она вздрогнула. Парсек на кухне повозился и замер, и в этот миг Ксене захотелось, чтобы время остановилось окончательно. Почему-то она была уверена, что в дверь звонит не дед.

Позже Ксеня узнает, что деда сбила машина. Белая легковушка. Записи камер с места происшествия покажут, что номера машины были забрызганы грязью, а водитель, судя по траектории движения и силе удара, даже и не думал останавливаться или сворачивать. Машина выскочила из стены дождя и на полной скорости впечаталась в синюю поджарую фигурку. Дед перебегал дорогу от Александровского парка к улице Лизы Чайкиной: как Ксеня и предполагала, мокрый до нитки, он спешил домой. Поток воды с неба прогнал почти всех свидетелей.

Ксеня сделала шаг к двери. И еще один. Звонок повторил требование, но уже мягче, деликатнее, давая обитателем квартиры последние несколько секунд покоя.

О смерти деда в то утро Ксене сообщили не работники милиции или морга.

Необходимые звонки и встречи свершатся позже; формальности будут соблюдены, и Ксенина память постарается вытеснить страшные подробности октябрьских дней: с поездками на такси, разговорами с вежливыми и равнодушными людьми и подписыванием бесконечных бумаг.

Но в восемь часов семнадцать минут обычного октябрьского вторника на Ксенином пороге возник Сашка.

Ксеня осторожно открыла дверь и увидела на лестничной клетке незнакомца.

С его темного плаща текла вода и уже собралась в приличную лужу у ног. Пряди волос прилипли ко лбу. Ксеня привыкла к тому, что из-за высокого роста смотрит на сверстников сверху вниз, но сейчас ей не пришлось опускать взгляд: прямо на нее через стекла круглых очков таращились темные глаза. Обладатель глаз будто злился на нее за то, что она все-таки открыла дверь.

Ксеня растерялась.

Таким она и увидела Сашку впервые: мокрым, встрепанным, нелепым, в очках с запотевшими стеклами. Он переминался с ноги на ногу, слегка припадая вправо: плечо оттягивала сумка. Правой рукой он придерживал лямку сумки, а в другой держал предмет, при взгляде на который Ксеня похолодела.

Дедов поясной кошелек.

Дед выходил на пробежку в неизменном синем костюме и пристегивал на пояс коричневый кошелек, в который клал ключи, документы и еще какие-то мелочи. Кульчицкий Бенцион Владимирович считал, что, выходя из дома, нужно быть готовым ко всему.

Увы, в это утро Ксеня убедилась в его правоте.

Взгляд мокрого паренька скользнул вниз: Парсек потерся о ее ноги. Ксеня наклонилась и взяла кота на руки. Семь килограммов кота придали ей уверенности. Парсек не стал вырываться, приник к Ксене и замер. Ксене стало тепло и жутко.

– Бенцион Владимирович, – начал гость, – он умер. Под машиной. А я Сашка… Александр, – некстати закончил он фразу, и ровно в это мгновение лямка его сумки треснула с жалобным звуком. Будто в замедленной съемке Ксеня следила за тем, как сумка падает, как из нее вываливаются тетради, учебник и почему-то теннисные мячи. Три или четыре ярко-салатовых мяча запрыгали по ступенькам. Последним из сумки выкатился металлический будильник. Жалобно звякнул. Саша охнул и метнул растерянный взгляд сначала на мячи, пара из которых уже пропали из виду, и только потом, наконец, виновато всхлипнул и снова посмотрел на Ксеню.

Она стояла, обнимая рыжего кота так, будто это ее единственная опора. Ее лицо побледнело. Неверный свет лестничной клетки падал таким образом, что Сашке показалось, будто у нее вместо глаз темные провалы.

– Где. – Голос подвел Ксеню, она не смогла задать вопрос. Сглотнула и попробовала снова: – Где он?

Сашка потрогал носком кроссовка будильник.

– Увезли. На скорой. – Он спохватился, сообразив, что дал Ксене ненужную надежду, и помотал головой. Ксеня почувствовала на лице брызги с Сашкиных волос. Грымза отряхивалась так же после купания в озере.

Ксеня зажмурилась. Она ослабила хватку, Парсек спрыгнул на пол, отряхнулся и удалился.

– На скорой – в смысле в морг, – пояснил Сашка. Ксеня сделала шаг назад. Она не отводила взгляда от Сашкиного лица. – В смысле что он точно умер, я видел, я там был. То есть не совсем прямо с ним, но я видел, как врачи … – Сашка не договорил. Он протянул Ксене дедов кошелек. – Когда они уехали, я увидел это. Там была лужа. Никто не заметил. – Ксеня взяла в руки дедов кошелек. Застежка не просто расстегнулась: кусок фастекса, так, кажется, эта штука называется, был выломан. Наверное, он так и остался валяться там, на улице.

Ксеня почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног, а звуки становятся ватными, будто она находится в толще воды, а кто-то продолжает бубнить снаружи, на воздухе. Сильная рука подхватила ее под локоть и обняла за талию. Вовремя, потому что ноги подкосились, и еще спустя миг Ксеня рухнула бы на пол. От Сашки пахло чем-то домашним, мучным, вроде блинчиков или оладий. И мокрой шерстью. Ксеня снова вспомнила Грымзу.

Ксеня разозлилась, и злость вернула четкость предметам и звукам.

Она высвободилась из Сашкиных рук, повернулась к нему спиной и пошла по коридору. Куда теперь идти и что делать, она не знала, но почему-то казалось очень важным дойти до кухни. В кухне дедово кресло. Над плитой висит его джезва. Он придет с пробежки и сварит кофе, как делал всегда.

За спиной кто-то кашлянул.

Ксеня обернулась.

Сашка уже поднял с пола сумку и будильник, теперь обе его руки были заняты.

– Я принес кошелек, – он кивнул на поясной кошелек в Ксениных руках, – потому что там паспорт и адрес. Паспорт промок. В общем, я пошел. Простите. Пожалуйста. – Он несмело улыбнулся и поправил мокрую прядь.

Ксеня открыла рот, чтобы попрощаться, и неожиданно спросила:

– Кофе будешь? – Ей снова пришлось опереться рукой о косяк.

Сашка с готовностью закивал:

– Я сварю. – Он наконец затолкал в сумку будильник, присел на корточки, сгреб в охапку тетради с учебником и утрамбовал их вслед за будильником. На лестничную клетку и на ступеньки, по которым упрыгали салатовые мячи, даже не оглянулся. Аккуратно прикрыл за собой входную дверь, повесил на крючок плащ и скинул мокрые кроссовки.

Ксене показалось, что кроссовки, покинув Сашкины ноги, увеличились в объеме и заняли половину прихожей. Как две подводные лодки. Подводные лодки сорок шестого размера.

Почему-то стало спокойнее.

Ксеня сразу забралась в кресло и поджала колени. Она не хотела кофе и уже раскаивалась в том, что пригласила незнакомого парня в квартиру. Но стоило ей представить, как она сейчас стояла бы посреди кухни в одиночестве, переводя взгляд с дедова кошелька на телефон на стене, Ксеня поежилась. Пусть тут будет мокрый незнакомый Сашка, который пахнет собачьей шерстью и блинчиками.

Сашка снял с крючка дедову джезву и остолбенел.

Ксеня слабо улыбнулась. Сашка вертел джезву в руках. Ручку джезвы обвивали две медные змеи, обращенные мордами друг к другу, концы их хвостов вились по бокам.

Дед привез ее из то ли из Турции, то ли из Армении. Ксеня не любила варить кофе в этой джезве: она не могла отделаться от ощущения, что змеи вот-вот оживут.

Сашка стряхнул оцепенение и перевел взгляд на полки над плитой. Быстро сориентировался, нашел банку с кофе, вдохнул запах и прикрыл глаза.

Ишь, ревниво подумала Ксеня, разбирается.

Сашка, судя по всему, действительно разбирался. Кофе он сварил быстро и аккуратно, и коричневая шапка пены поднялась над краем джезвы на какой-то миллиметр, прежде чем он решительно погасил огонь. Он открыл холодильник и по-хозяйски пошарил на полках, доставая молоко. Взял с сушилки две кружки и только потом сообразил перевести взгляд на Ксеню:

– Можно?

Ксеня вяло кивнула. Какая теперь разница. Дед пил кофе только из чашек ЛФЗ1 с кобальтовой сеткой. Она предпочитала домашнюю кружку, с жирафиком. Кружка была осколком прежней жизни, нехитрым приданым, одной из немногих вещей, что она прихватила, убегая из дома. Кружка стояла на столе, и в ней еще оставался растворимый кофе, наверняка совсем холодный. Кофе, который она сделала, когда еще живой дед собирался на пробежку.

У Ксени затряслись руки.

Как замерзший ручей по весне превращается в водопад, который несется, не разбирая дороги, так от застывшего Ксениного сердца устремился поток, который не оставил ей ни малейшего шанса. Она обхватила колени руками и разрыдалась. Плач сотрясал ее, Ксеня не управляла телом, она могла только держаться за собственные колени в надежде, что не упадет из кресла на пол. Где-то на периферии сознания она отметила, что дождь продолжается.

Она почувствовала запах кофе: Сашкина рука поставила перед ней на стол кружку с жирафиком. От кружки исходил пар, пахло кофе с молоком и чем-то еще, незнакомым. Ксеня втянула в себя воздух. Что он там успел найти на дедовых полках?

Сашка задал вопрос, и Ксене пришлось поднять голову и в упор посмотреть на него, чтобы убедиться в том, что она не ослышалась.

– У вас есть пианино? – повторил Сашка.

Ксеня повернула кружку так, чтобы жирафик таращился не на нее, а в противоположную сторону. Пусть лучше разглядывает незваного гостя. Чем-то они похожи: оба глазастые и нелепые. Ксене показалось, что Сашкины уши топорщатся сильнее, чем в момент знакомства. Как будто уши, как и волосы, распрямлялись после дождя, возвращаясь в нормальное положение.

– Есть рояль, – неожиданно для себя самой ответила Ксеня. – Но я не играю.

Сашка поставил на стол чашку, – Ксеня отметила, что он выбрал ту самую, дедову любимую, с сине-белой сеткой и позолотой, – сцепил длинные пальцы в замок и еле слышно хрустнул суставами. Ксеня всхлипнула еще раз – водопад иссякал – и вытерла щеки тыльной стороной ладони.

Рояль стоял в комнате, в которую дед запрещал входить.

Когда Ксеня услышала про запрет, она сразу вспомнила сказки про Синюю Бороду. По спине побежали мурашки, и впервые с момента бегства из дома она пожалела, что приехала к Кульчицкому. Может, стоило жить в общаге вместе с другими иногородними студентами. Но злость взяла верх, ведь жить у Кульчицкого означало не просто получить кров, а еще и досадить маме.

Поэтому Ксеня безропотно приняла правила игры. Она ни разу не пыталась проникнуть в запертую комнату и постаралась выкинуть ее из головы.

Пару раз дед у нее на глазах клал ключ от комнаты в верхний ящик комода в спальне. Дед входил и выходил оттуда, нимало не стесняясь внучки. Ему было достаточно ее слова, и свое слово она держала. Дед будто испытывал ее на прочность, и Ксене хотелось думать, что рано или поздно он сам распахнет перед ней загадочную дверь. Наверное, так и случилось бы.

Ксеня поморщилась и встала.

Откуда она знала, что в комнате рояль?

Один раз она успела увидеть черный лакированный бок, когда дед закрывал при ней дверь. Рояль стоял, как одинокий осколок застывшей лавы, как огромная куча угля посреди пустыни. Пару раз Ксеня слышала приглушенные звуки музыки. Дед играл в ее отсутствие, и музыка замолкала, когда она возвращалась. Ксеня как-то спросила деда, играет ли он на пианино. Дед ничего не ответил, только смерил ее тяжелым взглядом – Ксене захотелось присесть или уменьшиться в размерах, чтобы взгляд не давил на макушку с такой силой. Больше о музыке она с ним не заговаривала.

Ксеня без колебаний зашла в дедову спальню и распахнула верхний ящик комода. Если бы она спросила себя, почему собирается впустить в странную комнату человека, которого видит впервые в жизни, она бы скорее всего остановилась. Но пальцы сразу нащупали холодный ключ. Ксеня так же решительно вышла из спальни и чуть не сбила с ног Сашку, который следовал за ней по пятам.

Другие двери в квартире скрипели и пели на разные лады. Ксене иногда казалось, что дедова квартира исполняет сложную симфонию: двери и дверцы шкафов, и даже дверные ручки напевали каждая свою ноту. Но белая дверь открылась бесшумно и легко.

Кроме рояля в комнате был небольшой шкаф, в углу стоял стол. На вешалке в противоположном углу висел вишневый плащ, казавшийся лакированным. Напротив входа на стене – небольшая картина. Еще Ксеня успела увидеть пару картонных коробок на полу под картиной. И все? Чем здесь занимался дед?

Ксеня моргнула.

Вот бы все вернулось обратно. Пусть бы рядом с ней оказался сухой старикан в синем костюме, пусть бы он посмотрел на нее вполоборота со странной улыбкой, от которой у Ксени бежали мурашки по коже. Пусть бы он потребовал назад ключ, запер дверь, пусть бы даже строго отчитал ее за своеволие. Пусть.

Сашка отодвинул замершую на проходе Ксеню, подошел к роялю, сел на вертящийся стул и открыл черную крышку.

Ксеня не интересовалась музыкой и не знала классических произведений. Не знала она и той мелодии, которая родилась в тишине этого утра – дождь наконец стих, – которая вытекала из-под Сашкиных пальцев, которая сначала была еле слышна, а потом обрела плоть и зазвучала в полную мощь. Ксеня прислонилась к дверному косяку.

Дед опустил протянутую было за ключом руку и тоже прислушался. Он посмотрел на Ксеню и грустно улыбнулся. Было в его взгляде что-то новое. Ксеня видела раздражение, которое появлялось, когда она выводила деда из себя. Но теперь в темных глазах промелькнуло и облегчение. Ксеня зажмурилась. Когда она распахнула глаза, деда уже не было.

Сашкины пальцы гладили клавиши, Сашкина огромная стопа в мокром носке вдавливала педаль в пол, музыка звучала раскатами уходящей грозы, музыка заполняла пространство, и Ксеня подумала, что пространство это не ограничивается одной комнатой.

Музыка заполнила весь мир.

Так вышло, что в утро смерти Бенциона Владимировича Кульчицкого его внучка Ксения Нецветай узнала об этом не от работников милиции или морга. Случайным свидетелем происшествия оказался студент театральной академии Сашка Ноткин.

Именно Сашка сыграл для Ксени первый похоронный марш.

В другой день Ксеня в строгом черном костюме будет присутствовать на похоронах и услышит другую скорбную музыку.

Но «Адажио» Альбинони сыграл для нее только Сашка.

Ни Ксеня, ни сам Сашка в то утро и не подозревали, насколько сильно и необратимо изменилась жизнь.

Глава 2

Шхуна

Санкт-Петербург, октябрь 2004 года

Ксене не снилось море. Стальная вода и равнодушные корабли. Ей не снились сопки, строгие улицы города, уходящие то круто вверх, то вниз. Разноцветные дома.

Ксене снилась Грымза. Старая дворняга невнятной породы с лохматой бородкой и огромными выразительными глазами. Грымза умела делать бровки домиком и улыбаться.

Ксене снилось, как она обнимает черную лохматую голову, прижимает к себе и вдыхает запах мокрой шерсти, смешанный с запахом водорослей. Ксеня просыпалась и смотрела в кремовый потолок с лепниной, не сразу вспоминая, где находится.

После смерти Кульчицкого она не позвонила матери. Мать никогда не рассказывала ей про деда и не заслуживала правды.

Первые дни после дедовой смерти прошли как в тумане. Иногда из этого тумана выглядывала лохматая собачья голова, Ксеня вскидывалась: казалось, что кошмарный сон подходит к концу, можно обнять Грымзу и сходить с ней на озеро. Но собака заговаривала человеческим голосом, посверкивали нелепые круглые очки, и Ксеня понимала, что к ней опять пришел Сашка.

Сашка раздвигал тяжелые шторы на кухне, поливал цветы. Он приносил кошачий корм, и Парсек на третий Сашкин визит начал благосклонно тереться о его ноги и запрыгивать к нему на колени. Сашка варил кофе и экспериментировал с пряностями, которые стояли на полках. Ксеня наконец узнала, что именно Сашка добавил в кофе в день знакомства.

– В паспорте? Ты нормальный вообще?

Сашка пожал плечами.

– Я всегда там ношу пряности. Пакетик кардамона на случай, если придется внезапно варить кофе.

– Внезапно варить кофе! Скажи еще, тебе часто приходится внезапно вламываться к незнакомым людям.

Сашка не смутился.