Серая мать

Внутри

Алла Егоровна стояла у обрамленного пышными гардинами окна спальни, сжимая в руках оба неработающих мобильника – свой и мужа. Трехкомнатная квартира, давно опустевшая без повзрослевших детей, теперь казалась ей тесной. Стены, увитые цветочным узором обоев, давили.

В другой комнате Виктор Иванович возился с их старым телевизором (внуки называли его «толстым») под шуршащий звук помех. Ни один канал не ловил. До этого он колдовал над стареньким ноутбуком сына, но тот почему-то даже не включился. Молодая соседка с парнем ушли обратно в двадцать третью квартиру, тоже проверять Интернет. После проверки решили снова встретиться в подъезде.

Может, что-нибудь… Как-нибудь…

Впрочем, что именно и как, Алла Егоровна понятия не имела. Происходящее на лестнице не укладывалось в голове. Привычная действительность в одночасье опрокинулась с ног на голову, и ничто в ней – ни добротная мебель, ни облагороженные фоторедактором семейные фото на стенах – больше не казалось незыблемым. И это было хуже всего.

Алла Егоровна не выносила неопределенности. Ей, привыкшей ходить в одни и те же магазины, «правильно» расставлять тарелки в шкафу и обувь в прихожей, доверять только избранным передачам по телевизору и для каждого вида уборки использовать строго определенные тряпки, была неприятна любая смута, любое непредвиденное вмешательство, нарушающее заведенный порядок вещей. И сейчас ей хотелось лишь одного: чтобы это безумие поскорее закончилось и все снова стало прежним.

Прислонившись к подоконнику, она смяла растопыренные листики любимых фиалок, но, погруженная в свои мысли, не заметила этого. Как и того, что половина цветов чахло поникли. Взгляд Аллы Егоровны блуждал по непривычно пустому двору.

А ведь соседка права! Ни людей, ни машин, а под черными деревьями – ни единого листочка.

Отсутствие прохожих еще можно как-то объяснить: утро выходного дня, люди только просыпаются или, наоборот, отправились куда-нибудь на выходные. Но чтобы во всем дворе не стояло ни одной машины? Исчезла даже полусгнившая «девятка», который год торчавшая у соседнего дома!

И сам двор…

Не первый месяц шли препирательства совета дома (на собраниях которого они с мужем регулярно присутствовали) с городской администрацией по поводу облагораживания территории, но до сегодняшнего дня Алла Егоровна не замечала, что их двор настолько плох.

Лежащий отдельными кусками асфальт с широкими песчаными воронками. Замшелые, проржавевшие по бокам гаражи. Вместо большого газона – огороженная рассыпающимся поребриком пустошь. Редкие клочья высохшей травы, проплешина с грязью на месте самодельной песочницы, перекрученный скелет старой детской горки…

Стоп!

Алла Егоровна прищурилась, вытянула шею, почти коснувшись лбом стекла. На зрение она, слава богу, никогда не жаловалось. Не подводило оно и сейчас: горка, еще вчера пригодная к использованию, теперь стояла изломанная, запятнанная ржавчиной. Но как могла она за одну ночь превратиться в эту противную загогулину?

От напряженных раздумий Аллу Егоровну отвлекло движение во дворе.

На углу дальнего гаража застыла одинокая фигура. Широкий плащ, безвкусный желтый берет… Она сразу узнала сумасшедшую соседку по подъезду.

В памяти вспыхнула недавняя безобразная сцена возле почтовых ящиков. Эта самая старуха в берете, вытаскивая торчащие из ящиков газеты, рвала их на мелкие кусочки и раскидывала вокруг. Алла Егоровна сделала ей замечание, а потом…

– А ты меня не учи, стерва! – неровные обрывки бумаги продолжали сыпаться меж старческих пальцев с нестрижеными ногтями. – Нашлась тут, в каждой бочке затычка! Ты за собой-то следи, кошелка! Вырядилась, тоже мне, – мерзкая бабка хихикнула. – Тебе самой сколько лет-то?

Алла Егоровна задохнулась от возмущения.

– Да вы… Как вы смеете…

– А вот так! – перебила старуха, продолжая раздирать чью-то газету. – Ну чего стоишь, губами шлепаешь? Нарядилась, как на свадьбу, а у самой песок из жопы сыпется! Все, бабонька, отгуляла свое! – старуха опять захихикала. – Чего застыла-то, говорю? Каш-шолка!..

Алла Егоровна содрогнулась под наплывом воспоминаний. Пальцы до боли стиснули зажатые в них телефоны. Стыд и срам! Еще и ругаться пыталась с этой ненормальной!

Ну точно, кошелка старая.

За спиной что-то произнес муж.

– А? – вскинулась она, возвращаясь к реальности.

– Телевизор не ловит, – повторил Виктор Иванович. – И на кухне тоже. Пойдем, узнаем, что у соседей.

Муж, всему и всегда находивший рациональные объяснения, сейчас выглядел непривычно растерянным. Если отсутствие связи и телевидения само по себе могло иметь хоть какую-то причину, то ситуация с лестницей окончательно поставила Виктора Ивановича в тупик. Но если он не может разобраться в происходящем, то кто тогда сможет?

Напоследок Алла Егоровна еще раз быстро глянула в окно, но старухи там уже не оказалось. Взгляд заметался по двору, упираясь в хмурые глыбы соседних домов. Выше было только тяжелое железное небо. На мгновение почудилось, будто провалы окон и лоджий (сплошь незастекленных, хотя еще вчера все было иначе!) наполнены вязкой чернотой.

Алла Егоровна отвернулась от окна, чувствуя неприятный холодок в теле, и вышла из комнаты вслед за супругом. Мало ли что могло показаться от нервов!

Трусливая старая кошелка.

В этот раз непривычная самоуничижительная мысль пронеслась в голове еще отчетливей. И все же заставить себя обернуться и снова посмотреть в окно Алла Егоровна не смогла.

Вот и все.

Семя брошено и будет прорастать.

Со временем оно прорастет в каждом. Привяжет их всех к ней.

Спешить пока некуда. Можно насладиться своим творением. Поиграть с жертвами, расшатать как следует, распробовать на вкус…

Большие ступни с цепкими пальцами шагали широко, бесшумно пластаясь по неровной вымершей почве. Серая Мать едва помнила те времена, когда эта земля была иной. Да, была когда-то. Но так давно, что воспоминания об этом совсем истончились, стали почти что пылью, как и все остальное здесь.

Теперь это ее земля. Ее мир. Ее дом. И, так же как ее саму однажды привели сюда, она должна выпустить в новый мир свое Дитя. Дать ему собственный дом. На этот раз у нее получится.

И Серая Мать продолжила свой путь к месту, откуда можно было наблюдать за всем сразу.

Олеся и Семен снова вышли в подъезд. В полной тишине их шаги казались непростительно громкими. Одна из фрамуг на лестничной площадке была приоткрыта, но через щель снаружи не долетало ни звука. Такая же давящая тишина висела в квартире Олеси, где они только что побывали.

– Я не понимаю, как такое в принципе может быть, – Олеся старалась говорить тише, чем обычно. Ей не нравилось гулкое, усиленное царящим вокруг безмолвием звучание собственного голоса.

– Я тоже, – автоматически отозвался Семен, снова уставившись на лестницу.

Его пальцы, живущие собственной жизнью, вращали металлическую зажигалку. Через одинаковые промежутки времени они останавливались, и тогда раздавался резкий щелчок крышечки.

Олесю начинала раздражать эта нервная игра с зажигалкой. Семен достал ее из кармана сразу после того, как стало ясно, что ноутбук не работает и в Интернет не выйти, и с тех пор не выпускал из рук. Каждый издевательский механический щелчок лишь подчеркивал ненормальное отсутствие обыкновенных живых звуков: шума машин, гудения лифта, голосов и шагов людей. Хотелось попросить Семена прекратить щелкать, но Олеся молчала. В конце концов, он был здесь единственным человеком, которого она хоть немного знала. Другие – Хлопочкины, сердитый голос из двадцать первой и тот, кто скрипел половицами за дверью двадцать второй, – оставались неизвестными чужаками.

– Здесь так тихо, как будто все остальное просто исчезло и есть только мы, – поделилась своими мыслями Олеся, чтобы отвлечь Семена от дурацкой зажигалки. И заодно отвлечься самой от неприятного, слишком похожего на страх ощущения, медленно ползущего вдоль позвоночника.

Из-за появления Хлопочкиных Семен не успел ничего ответить.

– Ну как? – Виктор Иванович с надеждой смотрел на молодежь.

– Мой ноутбук не включается, – ответила Олеся. – А у вас?

– Ничего, – вздохнул Хлопочкин. – Компьютер тоже заглох, а по телевизору одни помехи. Вот вам и спутниковая тарелка! Цивилизация, мать вашу…

Звуки из зеленого тамбура заставили всех отвлечься. Сначала раздались громкие щелчки замка, потом голоса, детский и женский. Последний – недовольный и капризно тянущий гласные – Олеся сразу узнала: это его они слышали из двадцать первой квартиры.

– А мы на площадку пойдем? – звенел детский голосок. – Мам, пойдем на площадку?

– Только недолго, – раздраженно отвечал женский голос. – Нам еще к бабушке надо.

– Не хочу к бабушке!

Послышалась возня, какой-то стук. Женский голос вдруг прикрикнул:

– Да оставь ты эту машину! Грязь только таскать!

– Нет! – тоненько заверещал ребенок. – Не пойду без машины!

– Тогда выходи резче, не топчись тут!

Одна из створок двойной двери распахнулась, и на площадку перед лифтом выкатилась красная пожарная машина, которую толкал насупившийся мальчик лет пяти. Олеся посторонилась, чтобы пропустить его.

Притормозив у лифта, мальчик бегло окинул взглядом столпившихся взрослых и принялся распутывать шнурок, привязанный к машине спереди. Следом из-за двери показалась его мать, высокая сухощавая брюнетка в приталенном пальто, ярко-красном, как игрушка сына. Тот же быстрый, пустой взгляд скользнул по присутствующим. Наманикюренный палец нажал кнопку возле лифта.

Повисшую тишину нарушало только сопение мальчика, возившегося со шнурком.

– Лифт не работает, – Виктор Иванович предпринял новую попытку наладить контакт с соседкой.

Не удостоив его взглядом, девушка в красном недовольно искривила губы и скомандовала сыну:

– Даня, пойдем по лестнице.

– Девушка, там лестница… Ну, вы сами увидите.

– И что с лестницей? – брюнетка будто впервые заметила их.

– Мам, ну пошли, – капризный Даня тянул ее за рукав в сторону лестницы. – Пошлиии…

– По ней никак не спуститься, – сказал Семен и наконец убрал зажигалку. – Возвращаешься сюда же, на этот этаж.

– Так, понятно, – отстраненно припечатала брюнетка, обращаясь непонятно к кому, – съезд местных сумасшедших. Дань, пойдем.

Она отвернулась и протянула руку сыну. Игнорируя ее, тот подхватил свою машинку и поскакал вниз по лестнице самостоятельно. Девушка в красном последовала за ним.

Затаив дыхание, Олеся перевела взгляд на верхнюю площадку. Остальные смотрели туда же.

Первым умножился, а затем сместился вверх топоток мальчика, следом – цокот каблуков. Вприпрыжку миновав верхнюю площадку, Даня резко остановился на середине лестницы. Рот мальчика образовал ровную букву «о», глаза широко распахнулись от удивления. Вихляющая на каблуках мать едва не запнулась об него.

– Даня! Ну что ты застыл? Иди уже!

Привычное недовольство не желало сходить с лица брюнетки даже тогда, когда она вновь увидела соседей. Схватив сына за руку, она быстро преодолела оставшиеся ступеньки, проскочила мимо стоявших у лифта людей и торопливо зацокала вниз по лестнице.

А потом снова выскочила сверху.

– Вы что, совсем обалдели? – вдруг взвизгнула она после короткого замешательства. – Ребенка напугать хотите? – Пальцы с хищным маникюром стиснули руку мальчика, потянули вверх.

– Мам, больно, – захныкал Даня и принялся вырываться. Женщина в красном не обратила внимания.

– Девушка, дело не в нас, – примирительно начал Владимир Иванович, – дело в лестнице…

– Хватит мне голову морочить! – громко перебила Данина мама. – Ушли отсюда! Все! Быстро! У меня муж в полиции работает!

– Да не можем мы никуда уйти! – не сдержавшись, рявкнул Семен. Олеся заметила, как на его шее над воротом куртки вздулись вены, а рука вновь потянулась к карману с зажигалкой.

– Дайте пройти! – прижимая к себе отбивающегося сына, брюнетка опять миновала их и поспешила вниз. Вернулась она, как и следовало ожидать, сверху.

– Да вы совсем… – визгливый выкрик захлебнулся, свободная рука метнулась к сумочке. – Я звоню мужу! Он вас всех посадит!

Тонкие пальцы выудили из сумочки дорогой смартфон, едва помещающийся в ладони. Ничего не понимающий Даня расплакался.

Олеся отвела взгляд. Наблюдать чужую истерику было неприятно, но вместе с тем в душе затеплилась надежда: а вдруг эта скандалистка сможет дозвониться? Хоть мужу, хоть в полицию – неважно, лишь бы куда-нибудь!

Надежда оказалась тщетной, и брюнетка в красном, засунув обратно в сумочку бесполезный гаджет, вновь ломанулась вперед. Просто стоять и наблюдать за ней Олеся больше не могла. Неужели она не понимает, что дело в лестнице? Не чувствует головокружения?

– Пожалуйста, успокойтесь, – Олеся сделала шаг к Даниной матери, примирительно протянула руки. – Мы тоже не можем отсюда выйти, понимаете? Мы…

Брюнетка остановилась. Едва слушая Олесю, она под аккомпанемент нарастающего детского плача обвела присутствующих затравленным взглядом. Завеса истерического гнева истончилась, и за ней плескался страх.

– Я вас всех запомнила, – голос почти шипел, лишившись визгливых ноток. – У вас будут большие проблемы!

С этими словами она ринулась обратно в свой тамбур, волоча за собой побагровевшего от рыданий сына.

– Подождите! Ну куда вы! – окликнула соседку Олеся, но стоящий рядом Семен только махнул рукой:

– Да фиг с ней, пусть идет.

– Жалко дуру, – покачал головой Виктор Иванович. – Еще и с ребенком…

Олеся водила кончиком указательного пальца по золотистому ободку чашки, как до этого – по окружности своих часов. Бледный чай не имел ни вкуса, ни запаха. Печенье и конфеты в массивных стеклянных вазочках тоже казались безвкусными. После того, что произошло с лестницей, было странно сидеть на чужой кухне в окружении едва знакомых людей и поддерживать светскую беседу.

На чаепитие их пригласила Алла Егоровна. Разумеется, это было лучше, чем торчать на лестничной площадке, но Олеся ожидала, что они продолжат обсуждать ситуацию, что у кого-нибудь – скорее всего, у Семена или Виктора Ивановича – появятся какие-то новые идеи, однако на деле все вышло иначе.

– Мистика какая-то, – в очередной раз пробормотал Хлопочкин, грузно усаживаясь за стол. Алла Егоровна, в домашней обстановке ощущавшая себя более уверенно, тут же перехватила инициативу:

– Давайте отвлечемся ненадолго, посидим спокойно! Все пьют черный чай? Вот есть новый, дочка из Финляндии привезла, ароматный – просто прелесть! И печенье свежее, вчера купила…

Олеся считала, что отвлекаться от решения проблемы как раз таки не стоит, но вклиниться в поток нервного щебетания Аллы Егоровны никак не удавалось, а просто перебить хозяйку дома было бы грубо. И она ждала подходящего момента, изредка отвечая на несущественные вопросы и для вида откусывая понемногу картонное печенье. Другие делали то же самое, но, судя по бесцветным взглядам и отрешенным лицам, не испытывали особого желания менять тему. Виктор Иванович регулярно поддакивал, а Семен, кажется, и вовсе не слушал. Его левая рука была опущена под стол, и оттуда доносились ритмичные щелчки зажигалки.

Щелк.

Щелк.

Чертова зажигалка… Взять бы ее и…

…забить ему в глотку!

На Олесю будто выплеснули ведро ледяной воды.

Как такое вообще могло прийти в голову? Ей хотелось, чтобы Семен перестал щелкать и убрал зажигалку, максимум – хотелось бы выкинуть проклятущую железяку, но никак не «забивать в глотку». Дикость какая-то!

С бьющимся быстрее обычного сердцем Олеся подняла взгляд на остальных. На секунду ей показалось, что они тоже услышали эту ужасную мысль, так ясно прозвучавшую в ее голове. Шевельнув рукой, она задела лежавшую в блюдце чайную ложку. Металл звонко брякнул о фарфор, но никто словно и не услышал.

Виктор Иванович, выпятив нижнюю челюсть и насупившись, смотрел в свою чашку. Семен глядел в никуда, и кулак с зажатой в нем зажигалкой теперь лежал на столе. Даже Алла Егоровна сидела молча, с отсутствующим выражением на лице. Когда же она успела замолчать?

Олеся с возрастающей тревогой осознала, что не помнит. О чем вообще был разговор? Дача, внуки… Нет, не то… Кажется, Алла Егоровна спросила ее про учебу. Да. А потом, едва дослушав ответ, снова завладела диалогом:

– У меня вот тоже есть знакомые медики, одна приятельница терапевтом работает, а другая…

А что – другая? С этого момента воспоминания обрывались. Более того, Олеся была уверена, что фраза Аллы Егоровны тоже оборвалась на середине.

Но что же с ними произошло? И как долго это продолжается?

Колючая волна прокатилась по предплечьям. Потирая ощетинившуюся мурашками кожу, Олеся по привычке глянула на часы. Половина первого. Точно, они же остановились.

Теперь, когда болтовня пожилой соседки прекратилась, шорох одежды при движении и собственное дыхание были единственными звуками, которые она слышала. В висящем на стене пластиковом горшке медленно умирала традесканция, понуро свесив подсыхающие плети. Лишенный движения пейзаж за окном по-прежнему оставался серым и каким-то искусственным, как декорации в старых фильмах.

– Эй? Вы слышите меня? – На негромкий Олесин зов никто не отреагировал.

Девушка вгляделась в застывшие лица. Почему они не приходят в себя? Что с ними случилось? Олеся потянулась к руке сидящего рядом Семена, но остановилась в нерешительности. Она где-то читала, что нельзя резко будить лунатиков. А как насчет тех, кто сам собой погрузился в транс?

И все-таки продолжать и дальше ждать неизвестно чего в этой мертвой тишине было невозможно. Закусив нижнюю губу, Олеся тронула руку Семена. Никакой реакции. Тогда она легонько потрясла его за плечо.

Вздрогнув, Семен повернулся к ней. Затуманенный взгляд постепенно сделался осмысленным и, как показалось Олесе, немного затравленным.

– Извини, задумался, – пробормотал Семен, поспешно засовывая в карман зажигалку. – Что ты говорила?

Его пальцы плохо слушались, и зажигалка упала на пол. С грохотом отодвинув стул, Семен полез за ней и нечаянно задел Виктора Ивановича. Хлопочкин встрепенулся, сонно озираясь вокруг. Наполовину развернутая конфета выпала из его руки.

Когда Семен, резко выпрямившись, приложился головой о столешницу, тонкостенные чашки и блюдца на ней со звоном подскочили, наконец выведя из ступора Аллу Егоровну.

– Ой, о чем же я?.. – она сфокусировалась на Олесе и осеклась, когда уловила что-то в ее взгляде.

– Вы все только что сидели как будто в трансе, – произнесла Олеся, воспользовавшись паузой. Голос слегка подрагивал, как будто она отвечала у доски в заполненной людьми аудитории. – И я, наверное, тоже. Я пришла в себя первой и увидела, что вы просто сидите молча, как… как манекены какие-то. Вы что-нибудь помните?

Хлопочкины непонимающе переглянулись.

– Я очень сильно задумался, – сказал Семен и уселся обратно на стул. – Просто выпал из реальности. У меня иногда такое бывает.

– Я тоже, – подхватила Алла Егоровна. – Как будто в дальних краях побывала, – она выдавила совершенно неуместный, по мнению Олеси, смешок. – Вить, а ты?

– Да я… – Виктор Иванович наморщил лоб. Было видно, что он напряженно выискивает что-то внутри себя и, судя по не сходящей с лица растерянности, никак не может найти. – Я вроде бы тоже…

– Вот видите, Олеся, ничего страшного, – с прежней интонацией защебетала Алла Егоровна. – А то вы, я смотрю, разволновались что-то…

Разволновалась? Не заботясь больше о выражении своего лица, Олеся уставилась на пожилую женщину, с благодушной улыбкой подкладывающую в вазочку конфеты из новой упаковки. Похоже, происходящее ее уже не беспокоило.

– …разморило после чая, вот и все, – продолжала тем временем Алла Егоровна. – Может быть, в гостиную…

– Мы. Все. Только что. Сидели. В трансе! – громко отчеканила Олеся, наконец перебив соседку. То, что она хотела донести до всех, было слишком важно. – И я уверена, что никто из нас либо не помнит, о чем думал, либо… – (забить ему в глотку!) – Либо это были какие-то… странные мысли. Вот вы помните, о чем думали? – Девушка взглянула на Виктора Ивановича, и тот отрицательно покачал головой. – А ты? – Она повернулась к Семену.

– Ну так… – Тот неопределенно пошевелил рукой над столом. – В общих чертах.

– А вы? – теперь Олеся смотрела на Аллу Егоровну. – О чем вы думали?

– Сейчас уже и не помню, – неохотно отозвалась та. – Вы так настойчиво спрашиваете…

– Я спрашиваю, потому что с нами явно что-то было не так! И, если честно… – Олеся помедлила. – Это было жутко. Что тут вообще происходит?

Она в очередной раз обвела взглядом присутствующих, но вряд ли кто-то из них знал ответ. Кроме того, Олеся не могла отделаться от ощущения, что Хлопочкины неуловимо изменились. Семен выглядел слегка подавленным уже с момента их знакомства, а они… Олесе казалось, что до чаепития они были другими. Более живыми, что ли. А сейчас в лицах обоих супругов сквозила какая-то искусственность. Будто у каждого под маской пряталось что-то иное.

Или это уже паранойя?

– Утром я видела на улице… какое-то существо, – продолжила Олеся, когда стало ясно, что никто больше не стремится нарушить молчание, – похожее на собаку, только ростом с лошадь. И с лошадиными ногами. И… со странной мордой.

– Может, это и была лошадь? – В голосе Виктора Ивановича сквозил скепсис, но он по крайней мере оживился, и у Олеси пропало ощущение, будто она говорит с манекенами.

– Это была не лошадь и не собака, – твердо возразила девушка. – У меня зрение – единица. Я хорошо рассмотрела это животное… и оно было странное. Я даже не знаю, кто это. Оно ковырялось под деревьями, а потом резко убежало, как будто его кто-то спугнул.

– Может, это пони? – вдруг спросила Алла Егоровна. Ее растерянный взгляд слепо ощупывал стол и сидящих за ним людей, тоненькая старческая рука со свежим маникюром зачем-то скребла щеку. – Тут недалеко, в парке, катают на пони… Может, один сюда и забрел…

Вот ведь старая слабоумная…

Чувствуя, как сжимаются зубы, Олеся одернула себя, не додумав непривычно злую мысль. Алла Егоровна была испуганной, растерянной, но никак не слабоумной. По крайней мере, до чаепития. Что-то поменялось в ней только теперь, и оставалось лишь надеяться, что это временно. В любом случае, злиться на нее из-за этого было неправильно.

– Алла Егоровна, – произнесла Олеся чуть медленней и отчетливей, чем обычно, – вы ведь тоже заметили, что на улице что-то не так, помните?

– Да, – хозяйка квартиры кивнула, и взгляд, обращенный теперь к Олесе, слегка прояснился.

– Вы видели там что-то еще? Что-то необычное?

– Двор стал какой-то… – она замешкалась, мучительно подыскивая подходящие слова.

Молчавший Семен снова с громким скрежетом отодвинул стул и подошел к кухонному окну. Вслед за ним, кряхтя, из-за стола вылез и Виктор Иванович.

– Никого, – сухо прокомментировал Семен и повернулся к Олесе. – Ты сегодня людей на улице видела?

– Нет.

– А машины?

– Нет. В том-то и дело.

– Надо с лоджии посмотреть, там обзор лучше, – сказал Виктор Иванович, отлепившись от окна. Кажется, он до сих пор не мог поверить в полное исчезновение других людей, и Олеся его понимала. Глядя утром в окно, она испытывала то же самое.

Все последовали за Хлопочкиным сначала в гостиную, а потом на лоджию, где растянулись цепочкой вдоль окон.

Прижав ладони к узкому подоконнику из белого пластика, Олеся рассматривала изменившийся двор. На ум приходило только одно слово: руины. Припорошенные сухим серым песком обломки асфальта, неровный пунктир развалившихся поребриков, покосившиеся остовы детской горки и гаражей – все выглядело буквально истлевающим от старости, словно прошла не одна ночь, а целое столетие. Не состарились только окружающие дома. Построенные из зернистых серых плит, они все так же возвышались вокруг, и вертикальные ряды лоджий (больше не светлые, не остекленные, не облицованные изнутри плиткой или панелями) зияли чернотой пустых окон. Слишком незнакомо. Слишком неправильно.

– Какой-то другой мир… – пробормотала Олеся себе под нос. Похоже, ее никто не услышал, но повторять погромче она не стала. Эта мысль казалась ей чересчур безумной, чересчур… Чересчур страшной. Так не могло быть.

– Не может такого быть… – Виктор Иванович никак не мог оторвать взгляд от непривычно угрюмого двора, лежащего в полном запустении под пасмурным небом. – Куда-то ведь все подевались! – Он стиснул кулак и стукнул по подоконнику. Его жена, неотрывно глядящая куда-то перед собой (на темные лоджии, еще вчера застекленные, а сегодня – нет), вздрогнула. – Не могли же мы все проспать!

– Я видела женщину из нашего дома, – медленно произнесла Алла Егоровна, указывая во двор. – Вон там, у гаражей.

– Какую женщину? – спросил Хлопочкин, повернувшись к жене.

Алла Егоровна неприязненно поджала губы, снова сделавшись похожей на прежнюю себя.

– Ту бабку.

– Психическую? – уточнил муж. – Которая на тебя наорала?

– Да.

– Значит, выход наружу есть! – горячо заявил Семен и выскочил с лоджии, по пути чувствительно задев Олесю локтем.

Да чтоб ты…

– Но она ведь не с нашего этажа… – запоздало добавила Алла Егоровна. Семен уже не слышал.

Холодящая сердце пасмурная апатия будто приковала всех троих к месту. Прошло больше минуты, прежде чем они смогли оторвать взгляды от пустого (неправильного) двора и медленно побрели за Семеном.

Когда Олеся и Хлопочкины вышли в подъезд, он сидел на ступеньках, привалившись к перилам и тяжело дыша. Несколько темных прядей прилипли ко взмокшему лбу. Похоже, по лестнице он не шел, а бежал. Но раз он до сих пор здесь…

Олеся подумала о мухе, бестолково бьющейся в стекло. Вот он – мир, но невидимая преграда не пускает наружу. А если и пропустит, то в какой именно мир они попадут? Нормальный – или тот, который видно из окон?

– Все то же самое! – зло бросил Семен, увидев остальных. – Вашу мать! – Вскочив на ноги, он саданул кулаком по перилам, и те содрогнулись с глухим металлическим стоном. – И лифт этот долбаный тоже не работает! – Парень метнулся к лифту и несколько раз безрезультатно ударил по кнопке на стене, а потом с грохотом пнул сомкнутые створки.

Олеся отступила подальше и наткнулась спиной на противоположную стену. Наблюдая за Семеном, она чувствовала, как внутри что-то неприятно сжимается, давит сзади на глазные яблоки невидимой пока чернотой. Как во время ссоры с Васей.

Ни на кого не глядя, Семен подошел к двери Олесиной квартиры и дернул ручку. Дверь не поддалась – Олеся заперла ее перед тем, как они отправились к соседям.

– Олесь, дай ключи, – попросил он уже нормальным голосом, – у меня сигареты в рюкзаке остались. Я что-то… вышел из себя, – Семен торопливо пригладил волосы на затылке, метнув быстрый взгляд в сторону остальных. – Извините.

Олеся вытащила из кармана связку и протянула ему.

– Спасибо.

По-прежнему не поднимая взгляда, Семен взял ключи, открыл дверь и скрылся в квартире.

Неловкую паузу нарушил Виктор Иванович.

– Так, – пожилой сосед нарочито громко хлопнул в ладоши, – что мы имеем? Выйти пока нельзя, связи нет. – Он заложил руки за спину, прошелся по площадке и повторил: – Так. Людей тоже нет, кроме той бабки, – в этот момент Алла Егоровна, вновь провожающая его полным надежды взглядом, мелко закивала, – и та ушла куда-то, ищи ветра в поле. Так, – еще раз «такнув», Хлопочкин остановился. – Аллочка, у нас вода есть?

– Утром была.

– Иди проверь, если есть – набирай во все тазы!

Алла Егоровна, шурша тапочками, скрылась в тамбуре.

– И вы тоже наберите воды, – сказал Виктор Иванович Олесе. – Мало ли что, в самом деле. Сколько нам тут…

Не закончив фразу, он отвернулся и зашаркал следом за супругой. Поникшие плечи под обрамленной сединой лысиной смотрелись по-стариковски, но сухое, как удар по дереву, «таканье» все же внушило Олесе немного уверенности. По крайней мере, теперь было ясно, чем стоит заняться в ближайшее время.

Подумав о времени, Олеся автоматически подняла к глазам руку с часами и тут же вспомнила, что они остановились. На половине первого, точно. Присмотревшись еще раз к циферблату, она заметила, что минутная стрелка показывает тридцать две минуты. Видимо, раньше она не придала этому значения, округлив время до половины.

Первым, что Олеся увидела, вернувшись к себе в квартиру, были ботинки Семена на коврике в прихожей. Ему придется оставаться у нее, пока все это не закончится. Не выгонять же его в подъезд.

Наклонившись, чтобы стащить с ног кроссовки, Олеся ощутила подступившую к горлу тошноту. Горький ком, состоящий целиком из липкой тревоги, закупорил пищевод и сдавил сердце. Что же, в конце концов, случилось? Как все могло стать таким всего за одну ночь?

Другой мир. Она сама так сказала.

В квартиру Хлопочкин вошел с тяжелым сердцем – буквально: за грудиной неприятно тянуло, как будто кто-то подвесил к нему груз на веревке. И теперь эта веревка врезалась в сердечную мякоть, болезненно давила, тянула вниз. Вдобавок гудела голова. Шум воды в ванной только усилил это неприятное ощущение. И все-таки он пошел на звук – посмотреть, как там справляется Аллочка.

В ванной жены не оказалось. Струя из крана, почему-то сероватая («слишком много хлорки», – решил Хлопочкин), била в наполненный пластиковый таз, и драгоценная вода (драгоценная и в обычной жизни – потому что счетчик!) переливалась через край и утекала в слив.

– Алла!

Шум в голове усилился, но Хлопочкин уже не обращал на него внимания. Ответа не последовало, и он, сильнее, чем нужно, закрутив кран, отправился вглубь квартиры. В ванне остался стоять полный таз с медленно оседающей на дно серой взвесью.

Аллочка обнаружилась в гостиной. Сжимая в левой руке край еще одного тазика, принесенного с лоджии, она склонилась над подоконником с фиалками и пальцами правой перебирала свесившиеся безжизненными лоскутами листочки.

– Алла! – От нового выкрика в висках запульсировало. Наверняка давление опять поднималось, но Хлопочкин был слишком зол, чтобы беспокоиться об этом.

– Ви-ить, – жена медленно обернулась к нему, будто и не слышала гневного окрика, – фиалки погибли… Все… Ты только посмотри…

– Да и черт с ними! Другие потом посадишь! – Почти сразу устыдившись внезапно вырвавшейся грубости, Виктор Иванович порывисто протянул руку к тазику. – Давай сюда, нужно еще воды набрать, – он постарался говорить мягче, но получилось плохо.

Алла Егоровна отстранилась вместе с тазиком и, не сказав больше ни слова, вышла из гостиной. Вскоре в ванной снова зашумела вода.

Обиделась. Из-за него. Вот старый дурак! Знал ведь, что она над этими цветами трясется, и все равно… само как-то вырвалось.

Помиритесь, не впервой.

И правда, не впервой. Немного успокоившись, Хлопочкин потер налившийся свинцом затылок. Точно, давление. Давления он боялся и всегда держал и дома, и на даче, и в машине запас таблеток «скорой помощи». Похоже, самое время принять одну.

Таблетки хранились в спальне, в специально отведенном ящике комода. Медленно волоча отяжелевшие ступни по полу, Виктор Иванович вдруг ощутил слабый укол в области сердца – там, где прежде была натянута веревка с тяжелым грузом.

Один-единственный укол, длившийся всего секунду, но… Он был.

Из-за этой заразы все… Цветы дороже мужа…

Нет, конечно же, он не должен был называть Аллочку заразой, даже мысленно! Никогда раньше он себе такого не позволял. Но сейчас она действительно перегнула палку с этими цветами. Обиделась, видите ли! А он? Ведь знает, что он будет переживать, что у него давление и, не дай бог, сердце! Это не шуточки! Сама же для него таблетки пачками скупает…

И что? В ногах теперь у нее ползать? Даже в мыслях пылинки сдувать? Ну да, была по молодости фарфоровой куколкой, но теперь-то уже старая баба. Должна понимать, как себя с мужем вести.