Творцы террора Прудникова Елена
Это все тоже ростки, из которых вырастет «тридцать седьмой год». Этот парень оказался крепким, а другие были не таковы. Отсюда берут начало эти шизофренические процессы, о которых шла речь чуть раньше, «агентурные разработки», из которых потом «тройки» собирали свой конвейер смерти. Эти милые ребята ведь тоже никуда не делись, остались в «органах» вместе со своими методами и, может статься, даже доросли до следователей, остался и их осведомительский аппарат…
Впрочем, при любом строе и при любых порядках «внизу» все равно будут происходить такие эксцессы. Но и наверху обстановочка царила еще та. Контора была склочная на редкость, да и в манерах сотрудники переняли много от подведомственного контингента (сплошь и рядом не сильно от него отличаясь). Несколько милых сценок приводит тот же Шрейдер.
«Я сидел в кабинете начальника административно-организационного управления ОГПУ И. М. Островского… когда к нему зашел работник управления погранохраны Ленинградского полпредства ОГПУ Ф. со знаком "Почетный чекист", выпущенным к десятилетию органов госбезопасности.
— За какие же заслуги тебя, говнюка, наградили значком? — грубо спросил Островский.
Ф. растерялся и, пробормотав что-то нечленораздельное, поспешил удалиться.
— Видишь, что делается, — мрачно сказал Островский. — Как обесценены значки "Почетный чекист", введенные Феликсом Эдмундовичем. Какой-то подхалим за привезенную начальству посылку из изъятой контрабанды получает значок…»
«Однажды… я зашел в кабинет Люстингурта (работник Экономического управления. — Е. Я.) с очередным докладом и застал там начальника первого отделения Каплана, который докладывал о каком-то "страшно вредительском" деле, раскрытом… в системе Мосэнерго. Слушая эту «сказку», я не выдержал и бросил реплику: "Липа чистой воды!"
— Я тебе покажу липу! — взорвался Люстингурт и что есть силы ударил по столу кулаком. — Сам благодарности получаешь, а нам палки в колеса вставляешь! Люди работают, борются с контрреволюцией, а ты позоришь наш аппарат, покрывая вредителей на своих объектах, да еще стучишь Миронову, что мы якобы липуем!
Началась перебранка со взаимными оскорблениями, а кончилось тем, что Люстингурт истерически завизжал: "Вон из моего кабинета!" — и нецензурно выругался.
Не помня себя от возмущения и обиды, я выхватил револьвер и выстрелил в искаженную бешенством физиономию Люстингурта. Пуля врезалась в стенку в нескольких сантиметрах от его головы. Я бросил револьвер на пол, меня схватили за руки и вывели в секретариат, где я в изнеможении плюхнулся на стул…»
К счастью для Шрейдера, Люстингурта очень не любил полпред по Московской области Реденс, так что дело замяли, а возмутителя спокойствия Шрейдера отправили помощником начальника Московского уголовного розыска. Кстати, обвинения в «липачестве», то есть в фальсификации дел, в «органах» были чем-то вроде классического «сам дурак». Если основываться на этих обвинениях, то в то время вообще «чистых» дел не было, все дутые. Чем и воспользовались впоследствии реабилитаторы…
И наконец, замечательная сценка на кремлевском банкете.
«Среди приглашенных был старый чекист Василий Абрамович Каруцкий. Каруцкий любил выпить и с годами все более увлекался этим занятием. Естественно, на банкете, где было много спиртного, он был изрядно "на взводе".
— Ну что, Каруцкий, опять нахлестался? — с усмешкой спросил, подходя к нему, Каганович.
— А ты меня поил, что ли? — грубо оборвал его Каруцкий.
Каганович, уже в те годы привыкший ко всеобщему преклонению, был поражен резким ответом, растерялся и отошел (а может быть, просто не стал связываться? — Е. П.). Тогда Островский стал укорять Каруцкого за нетактичное поведение.
— Идите вы все к чертовой матери, жополизы! — огрызнулся Каруцкий. — Он еще будет считать, сколько я выпил!»
Вот таковы были нравы… Ну не все чекисты, конечно, были такими. Персонажи в органах случались… разные! Про Дзержинского, например, худого слышать не приходилось: бесстрашный, честный, бессребреник в заплатанной гимнастерке. Рассказывают, кстати (не знаю, насколько достоверно), что Дзержинский установил такое правило: если сотрудник требовал для арестованного смертной казни, то должен был сам его расстреливать. Многих отрезвляло…
Были и другие. Боровшиеся с наклонностями, «которые являются наследием прошлого и которые изжить почти невозможно…», самым простым способом: удовлетворяя их, чтобы не беспокоили и жить не мешали.
Тут, конечно, самый ходовой пример — Генрих Ягода. Ну, то, что он в честь 10-летия ОГПУ устраивал банкеты в лучших московских ресторанах, стало уже общим местом, это только ленивый не поминал. То, что он решал важные чекистские вопросы на пьянках, в присутствии посторонних собутыльников и неизвестно откуда взявшихся баб — тоже дело житейское. В 1929 году по этому поводу возникла нешуточная склока: второй заместитель Менжинского, начальник иностранного отдела Трилиссер обвинил Ягоду… нет, не в том, что спаивает сотрудников, а в том, что пьянствует с оппозиционерами (один из собутыльников, секретарь Сокольнического райкома Борис Гибер, был «правым»). Ну, надо сказать, что Генрих Григорьевич пил с этим человеком не по «политическим основаниям», а потому, что Гибер возглавлял райком партии, к которому, как первичная организация, принадлежала Лубянка. Но все же дело об ягодинских пьянках вышло наружу.
Склока грохнула нешуточная, дошла до Московского комитета партии. Сам Ягода отделался относительно легко, зато двоим его заместителям-собутыльникам — Погребинскому и Фриновскому, пришлось «прогуляться» на периферию. Впрочем, для равновесия отправили на Дальний Восток и Трилиссера. «Рыцари революции», не в первый раз и не в последний, понесли московские нравы по стране.
На их место пришли новые «рыцари», не хуже старых — было бы болото, а черти заведутся. Это были все те же выдвиженцы времен Гражданской войны, которые до войны ничему не выучились, а потом некогда было, а пуще того — потребности не было никакой. Так, знаменитый Заковский окончил два класса Либавского училища, Агранов — 4 класса, и г. д. На их фоне Ягода со своей гимназией смотрелся чуть ли не профессором.
Потом их имена всплывут во время «большой чистки» — Заковский, Балицкий, Леплевский, Евдокимов. А вокруг каждого из этих персонажей консолидировалась «мафия», повязанная не только многолетней совместной службой, но и разного рода сомнительными делами и делишками.
Вот, например, тот самый уже упоминавшийся Евдокимов. В 1929 году, после пьяной истории с Гибером, он сменил Ягоду на посту начальника секретно-оперативного управления ОГПУ. В дореволюционном прошлом боевик, перебывавший во всех самых террористических партиях — анархистов, эсеров, максималистов, после революции много лет боролся с бандитизмом, имел четыре ордена Боевого Красного Знамени, затем чему-то учился в Социалистической академии. Продержался он в Москве недолго: после очередной склоки, в которой Евдокимов выступил против Ягоды, его «удалили» на Северный Кавказ. Ягоду после этой истории он, скажем так… очень-очень любил. По этому поводу бытовал в «органах» один апокриф (а может быть, и не апокриф).
«Агнесса Ивановна, вдова видного чекиста Миронова-Короля, процитировала рассказ Фриновского, заместителя Ежова: Ягода не соглашался дать нужные показания. Об этом доложили Сталину. Сталин спросил: "А кто его допрашивает?" Ему сказали. Сталин усмехнулся, погасил трубку, прищурил глаза: "А вы, — говорит, — поручите это Евдокимову".
Евдокимов тогда уже никакого отношения к допросам не имел… Его разыскали, вызвали. Он выпил стакан водки, сел за стол, засучил рукава, растопырил локти — дядька здоровый, кулачищи во!
Ввели Ягоду — руки за спину, штаны сваливаются (пуговицы, разумеется, спороты). Когда Ягода вошел и увидел Евдокимова за столом, он отпрянул, понял все. А Евдокимов: "Ну, международный шпион, не признаешься?" — и в ухо ему… Сталин очень потешался, когда ему это рассказали, смехом так и залился…» [Соколов Б. Наркомы страха. М., 2001. С. 73.]
Невзирая на сомнительную достоверность самой сценки, люди, сочинившие ее, обстановку в «органах» знали хорошо…
Но вернемся к Ягоде. Кроме пьянства, баб и склок, еще он запускал руку в кладовые ОГПУ, где хранились вещественные доказательства, в числе которых были немалые ценности. Впрочем, и просто пожить за казенный счет не брезговал. После ареста выяснилось, что содержание квартир и дач Ягоды обошлось НКВД в одном лишь 1936 году в 1 149 500 рублей. На своих родственников он потратил 165 тысяч, на любовницу (кстати, невестку Горького) — 160 тысяч [Там же. С. 69.]. А еще он подкармливал особо избранных сотрудников и «нужных» людей…
Привести, что ли, в стотысячный раз кое-что из протокола обыска на его даче? Вдруг кто еще не читал этого списка?
«…Денег советских — 22 997 рублей 59 копеек… вин разных 1229 бутылок, в большинстве своем заграничных 1897, 1900 и 1902 года изготовления; коллекция порнографических снимков — 3904 штуки; 11 порнографических фильмов; сигарет египетских и турецких — 11 075 штук… мужских пальто, главным образом заграничных — 21… костюмов мужских разных заграничных — 22; гимнастерок коверкотовых из заграничного материала — 32 штуки… кальсон «Егер» — 26… трико дамских шелковых заграничных — 70…» И так далее, и так далее… похоже, Генрих Григорьевич уже попросту «поплыл», войдя в стадию, которую в народе называют словом «прорва»…
Впрочем, Ягода с его пьянками и коллекцией порнографии достаточно уныл. Аптекарь он и есть аптекарь, выше мелкобуржуазной банальщины его фантазия не поднимается. Ему очень далеко до дворянина Глеба Бокия, выпускника престижного Петербургского Горного института. Вот уж тот развлекался, так развлекался. В 1938 году один из его сотрудников — Н. В. Клименков, — рассказывал на следствии (вообще говоря, от этих описаний уже подташнивает — но мимо такого как пройдешь?):
«С 1921 года я работал в спецотделе НКВД. Отдел в то время возглавлял Бокий Глеб Иванович… Последний в одно время сообщил мне, что им в Кучино создана "Дачная коммуна", в которую входят отобранные им, Бокием, люди…
…При первом моем посещении "Дачной коммуны" мне объявили ее порядки, что накануне каждого выходного дня каждый член «коммуны» выезжает на дачу и, приехав туда, обязан выполнять все установленные "батькой Бокием" правила. «Правила» эти сводились к следующему: участники, прибыв под выходной день на дачу, пьянствовали весь выходной день и ночь под следующий рабочий день».
Впрочем, пили в «органах», как и в армии, как и в целом по стране, зверски, так что ничего особенного в пьянках не было. Но на даче «чекиста-интеллигента» царила изысканность в духе самого разнузданного декаданса…
«Эти пьяные оргии очень часто сопровождались драками, переходящими в общую свалку. Причинами этих драк было то, что мужья замечали разврат своих жен с присутствующими здесь же мужчинами, выполняющими "правила батьки Бокия". «Правила» в этом случае были таковы. На даче все время топилась баня. По указанию Бокия, после изрядной выпивки партиями направлялись в баню, где открыто занимались групповым половым развратом.
Пьянки, как правило, сопровождались доходящими до дикости хулиганством и издевательством друг над другом: пьяным намазывали половые органы краской, горчицей. Спящих же в пьяном виде часто «хоронили» живыми, однажды решили похоронить, кажется, Филиппова и чуть его не засыпали в яме живого. Все это делалось при поповском облачении, которое специально для «дачи» было привезено из Соловков. Обычно двое-трое наряжались в это поповское платье, и начиналось "пьяное богослужение"…» [Соколов Б. Наркомы страха. М., 2001. С. 18–19.]
Еще один свидетель, доктор Гоппиус, дополнил картинку:
«Каждый член коммуны обязан за «трапезой» выпить первые пять стопок водки, после чего члену коммуны предоставлялось право пить или не пить, по его усмотрению. Обязательно было также посещение общей бани мужчинами и женщинами. В этом принимали участие все члены коммуны, в том числе и две дочери Бокия. Это называлось в уставе коммуны "культом приближения к природе". Участники занимались и обработкой огорода. Обязательным было пребывание мужчин и женщин на территории дачи в голом и полуголом виде…» [Соколов Б. Наркомы страха. М, 2001. С. 19.]
Казалось бы, пьют люди, развлекаются непотребным образом в свободное от работы время — ну и пусть себе, кому это мешает? Но дело в том, что Ягода не только пил сам, он втягивал в веселую жизнь окружающих, которые, в свою очередь, учиняли аналогичное уже со своим окружением. Бокий возил на дачу собственных сотрудников. Время от времени, обычно после очередной склоки, на которую была богата контора, в ОГПУ — НКВД происходила «ротация кадров», провинившиеся отправлялись на периферию, неся с собой московский стиль жизни и московские привычки. Так что контора по своему облику все дальше и дальше отходила от той, которую показывали в кино.
Конечно, далеко не все было так мрачно. Имелись в «органах», и немало, очень даже немало — нормальные, адекватные люди (число ублюдков в обществе все-таки не безгранично). Их было даже большинство, может быть. Но для беспредела вовсе и не надо, «чтобы все». Из многочисленных воспоминаний зэков мы знаем, что порядок в бараке определяла горстка уголовников, а остальные этот порядок принимали. Так и тут. Каждый из этих, будучи начальником, развращал подчиненных. От каждого из пьяных от водки и власти отморозков зависели десятки, а то и сотни человеческих судеб. Эти судьбы они решали в тех традициях, к которым привыкли. Каких?
Еще одна «жертва режима» — широко известный старый большевик, член РСДРП с 1901 года Михаил Сергеевич Кедров — тот самый, которого «злодей Берия» расстрелял в 1941 году [Подробнее «дело Кедрова» в книге: Прудникова Е. Последний рыцарь Сталина.]. Почему-то именно этот человек был большевистским «Фредди Крюгером» для российской эмиграции. С. П. Мельгунов в своей книге «Красный террор в России» писал о его деятельности в 1918 году: «Особо свирепствовал… Особый отдел ВЧК, находившийся в ведении полусумасшедшего Кедрова. Он присылал с «фронтов» в Бутырки целыми пачками малолетних «шпионов» от 8 — 14 лет. Он расстреливал на местах этих малолетних шпионов-гимназистов» [Мельгунов. Красный террор. М., 1990. С.30.].
Может быть, это тоже сказка — Мельгунов старательно собрал все истории о «красных зверствах», не заморачиваясь достоверностью. Однако сам выбор персонажа тоже кое о чем говорит. Как и то, что едва окончилась Гражданская война, Кедрова вышибли из органов, несмотря на юридическое образование.
Так вот: в свое время Кедров говорил Кривицкому, тому, что впоследствии перебежал за границу: «Вы не знаете, что можно сделать с человеком, когда он у вас в кулаке. Здесь мы имеем дело со всяким, даже с самым бесстрашным. Однако мы ломаем их и делаем из них то, что хотим!»
Это и был метод «ежовых рукавиц».
Приручение «варяга»
Единственный способ избавиться от драконов — это иметь своего собственного.
Евгений Шварц
Когда смотришь на фотографии Ежова того времени, поражает выражение его лица. Неужели это и есть персонаж, заливший кровью страну? Пожалуй, это единственный человек из тогдашней советской верхушки, который так улыбается, открыто и радостно, буквально сияя от счастья.
Нет, как хотите, есть в этом человеке какая-то непонятность…
Николай Иванович Ежов родился 19 апреля (1 мая) 1895 года в Санкт-Петербурге, в семье рабочего. По его словам. На самом деле никаких свидетельств о том, когда он родился, кто его отец и пр. найти не удалось. Да, наверное, не так уж это и важно.
Что важно? Образование — по его собственному выражению, «незаконченное начальное». Понимай, как знаешь: в начальной школе тогда учились где четыре, где три, а где и два года. Профессия — слесарь. Рост — 151 см. Народ тогда был мельче, чем теперь [Средний рост призывников в Санкт-Петербургской губернии, например, был 163 см. Так что все фрейдистские рассуждения о том, что Сталин страдал из-за своего маленького роста, можно отправить «в пользу бедных» — роста он был вполне среднего. ], однако все равно мелок Николай Иванович, почти карлик. Для постижения характера это важно. Низкорослые мужчины, как правило, чрезвычайно амбициозны. Не зря в народе говорят: маленькая блоха, да больно кусает.
В партию большевиков Ежов вступил за несколько месяцев до Октября. Карьеру свою начал в 1919 году, с комиссаров, некоторое время был на партийной работе, потом сделался чиновником. В 1930 году стал начальником Орграспредотдела ЦК — структуры, ведавшей кадрами.
«Идеальный исполнитель» — характеризовал его прежний начальник Орграспредотдела Москвин. «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов, — говорил он. — Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным: он все сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: не умеет останавливаться. Бывают такие ситуации, когда надо остановиться. Ежов не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить».
А затем он нашел наконец свою нишу. В 1934 году, на XVII съезде, была создана комиссия партийного контроля. Возглавил ее Каганович, Ежов стал его заместителем и вскоре сменил на этом посту. В Политбюро ему доверяли, окончательно это стало ясно после убийства Кирова, когда именно он был назначен председателем следственной комиссии. 1 февраля 1935 года он стал одним из четырех секретарей ЦК (кроме Сталина и Ежова, в Секретариат входили Каганович и Жданов). По долгу службы Ежов курировал органы НКВД, а осенью 1936 года занял пост наркома внутренних дел. 12 октября 1937 года он стал кандидатом в члены Политбюро.
Что видно из этого списка? А видно, что мы имеем дело еще с одним человеком из сталинской команды, причем, судя по всему, достаточно близким и доверенным человеком. В этом-то и была одна из роковых ошибок Сталина.
Знавшие Ежова люди говорили о нем как о человеке тихом, скромном и внимательном. Например, очень хорошо вспоминала о нем Лиля Брик, подруга Маяковского, а потом жена комкора Примакова.
После самоубийства Маяковского советская писательская общественность постаралась о нем забыть. Тогда Лиля Брик обратилась к Сталину, который на ее письме написал свою знаменитую резолюцию: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». С этим письмом она пошла к Ежову.
По ее словам, Ежов «был сама любезность. Он встретил ее стоя, продержал у себя сколько нужно, не показывая, что дорожит каждой минутой своего драгоценного времени, все записал, попросил оставить ему бумагу с заметками об издании сочинений поэта: "Оставьте мне вашу шпаргалку!" Позвонил в Моссовет Н. А. Булганину относительно переименования Триумфальной площади в площадь Маяковского… Потом говорил с редактором «Правды» Л. 3. Мехлисом, предложил немедленно разработать план по наметкам, сделанным Л. Брик, и обеспечить осуществление этого плана» [Брюханов Б., Шошков Е. Оправданию не подлежит. Ежов и ежовщина. СПб, 1998.].
Аналогичные воспоминания оставили и другие люди. Да, по-видимому, Ежов на самом деле был тихим, вежливым, внимательным человеком. Ну, может быть, не в этом была его внутренняя сущность — но в конце концов, какая разница, если он так себя вел! По всей вероятности, так воспринимал его и Сталин. А какие у него были основания думать иначе?
Когда Ежова назначили на пост наркома внутренних дел, британский посол доложил в Лондон: «Сталин дал Ежову НКВД, чтобы уменьшить власть этой кошмарной организации. Поэтому назначение Ежова следует приветствовать».
Судя по ситуации, в то время на посту наркома внутренних дел нужен был совершенно особый человек: с одной стороны, бескомпромиссный в борьбе с врагами, которых действительно было немало, а с другой — достаточно устойчивый, чтобы не воспринять славные чекистские «традиции», жалобы на которые сыпались в Кремль в невероятном количестве. Как раз таким человеком был его преемник на посту наркома Берия, сумевший обуздать НКВД. По всей видимости, таким был и Ежов. Если бы все пошло нормально, как задумывалось, он вскоре вошел бы в Политбюро и работал себе, занимаясь органами внутренних дел.
Но не вышло. У Ежова, как оказалось, имелись две уязвимые точки. Он был все-таки в глубине души амбициозен. И он не был профессионалом.
А теперь поговорим немного о кадровой политике советской власти.
С самого Октября сплошь и рядом было так, что начальником какого-нибудь дела назначали проверенного партийца, из «старых большевиков». Этих людей тасовали, как колоду карт, перемещали с одного дела на другое. Характерный пример — уже знакомый нам Акулов. Во время войны он был партийным работником, затем занимался профсоюзами, был зам. наркома рабоче-крестьянской инспекции, перешел в чекисты, потом в прокуроры, и снова на партработу…
Позднее на руководящих постах номенклатурщиков стали сменять профессионалы. Так, Акулова на посту Прокурора СССР сменил высококлассный юрист Вышинский, Ежова на посту наркома внутренних дел — чекист-профессионал Берия. Но в 20-х — начале 30-х годов в Советском Союзе существовала номенклатура профессиональных управленцев, которых кидали с одного поста на другой, часто совершенно несходный. Это было правило.
Как вы думаете, каким образом вновь назначенный начальник входил в курс дела, в котором не очень-то разбирался? Ну конечно же, его обучали подчиненные.
В наследство от своего предшественника Ежов получил уже изрядно разложившийся аппарат, и, вместо того чтобы привести чекистов в чувство, сам воспринял их «славные» традиции. Ну и чему те бойцы, которых развел в аппарате Ягода, могли научить нового наркома? Да, часть из них Ежов арестовал — но другие-то остались! До сих пор Николай Иванович видел «органы» снаружи, а теперь оказался внутри структуры. И сразу познакомился с такими вещами, как следствие, сроки, доказательства, признания.
— Как же вы с такими работаете? — наверняка спрашивал он Фриновского, глядя на какого-нибудь арестованного.
— Да проще простого! — смеялся бывший заместитель Ягоды. — Хлопнуть водки, врезать по почкам — и будет шелковый!
Берия, знавший оперативную и следственную работу не понаслышке, ответил бы что-нибудь вроде: «Ты мне не вкручивай. Я сам знаю, когда надо бить, а когда не надо. Больно умные вы все тут…» Да он и вопроса бы такого не задал, и Фриновский бы с ним другим тоном говорил.
А что мог ответить Ежов?
Без сомнения, до прихода в НКВД он не был таким, каким стал впоследствии. Однако вниз идти легко. Матерые чекисты, первым из которых как раз и стал взятый Ежовым в заместители Фриновский, обработали нового наркома, привили ему свои ценности. Ценности были простыми как три копейки. Чем больше врагов сдадим, тем лучше. Жизнь человеческая — пустяк, не стоит создавать себе проблем. Врагов надо бить — тогда расколются. Водка чекисту — первый друг. Мужики были крутые, сильные… настоящие, таким море по колено, от того, что ты над ними начальствуешь, голова кружится. И Николай Иванович, незаметно для себя, подчинился своим подчиненным, потом начал участвовать в допросах, затем самолично избивать арестованных…
Похоже, наука поначалу давалась нелегко. Он, до тех пор не замеченный в особом пристрастии к спиртному, стал много пить. Хотя, конечно, мужики ягодинской закваски могли споить даже ящерицу, которая, как говорят, вообще ничего не пьет.
С другой стороны, и сам Ежов был непрост. 10 апреля 1939 года, после ареста, в его квартире провели обыск. Проводивший его капитан докладывал среди прочего:
«При обыске в письменном столе в кабинете Ежова в одном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком "Секретариат НКВД", адресованный в ЦК ВКП(б) Н. И. Ежову, в пакете находилось четыре пули (три от патронов к пистолету «Наган» и одна, по-видимому, к револьверу "Кольт"). Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой: «Зиновьев», "Каменев", «Смирнов» (причем в бумажке с надписью «Смирнов» было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др.»
Во время расстрела этих людей Ежов в «органах» еще не работал, был тихим и вежливым. Пули ему прислали приводившие приговор в исполнение чекисты. Чем так насолили председателю комиссии партийного контроля именно эти люди? Почему именно их пули он, отправивший на смерть десятки тысяч, хранил у себя дома, как дорогую память?
…В общем, бравым чекистам было за что зацепить нового наркома. И зацепили. И стал он вынашивать о-о-очень интересные планы…
Но об этом — чуть-чуть ниже…
Глава 6
МОМЕНТ ИСТИНЫ «ПАРТИЙНОЙ ГВАРДИИ»
Истина в России всегда имеет характер фантастический.
Ф. М. Достоевский
Вся беда в том, что к весне 1937 года Ежов оказался в положении «сам себе контролер». Сталин думал, что он справится. А он не справился, и оказавшаяся без узды контора пошла вразнос.
Ведь в чем основное противоречие любой полиции? В том, что она вроде бы стоит на страже справедливости, но о ее работе судят не по уровню справедливости в обществе, а по количеству выявленных преступников. И любая полиция, естественно, стремится к тому, чтобы их было как можно больше. Справедливость как таковая ее не волнует. А вот для того, чтобы полицейские ловили кого надо, а не шили дела кому попало, как раз и существуют самые разные виды надзора.
А поскольку с надзором в СССР было плохо, то власти, предвидя опасный момент, решили его усилить и поставили во главе НКВД контролера. В общем-то, не самое плохое решение…
Подвел, как в большинстве катастроф, человеческий фактор…
Так кто все же санкционировал пытки?
Короли знают о делах своих министров не больше, чем рогоносцы о делах своих жен.
Вольтер
Все время существования, с самого 1917 года, в правоохранительных органах Советской России применялись так называемые «физические методы» воздействия. И все время власть с этой практикой боролась, жестоко и неуклонно.
В основном в таких эксцессах все же оказывалась замечена милиция, где с кадрами было еще хуже, чем везде. В начале 30-х годов зампред ОГПУ Г. Е. Прокофьев, начальник милиции, издал приказ № 00359, касательно избиений и грубости. Там прямо говорилось, что в ряде управлений избиения заключенных, да и просто граждан, грубость по отношению к населению вошли в систему.
Наримановский район. Уполномоченный Сивов избил заключенного до того, что тот сошел с ума. Коллегией ОГПУ Сивов приговорен к 10 годам концлагерей (максимальный по тому времени срок). Емецкий район Северного края. Делопроизводитель Покровский избил задержанного и револьвером нанес четыре раны в голову и одну в ногу (10 лет концлагерей). Пензенская область. Командир взвода Зайцев развлекался тем, что раздевал детей от 12 до 15 лет, порол крапивой, а потом бил резиновой палкой (10 лет лагерей). В конце концов озверевший от своих работничков Прокофьев приказал вместе с преступниками отдавать под суд и их начальников. Если и помогло, то ненадолго…
В 1934 году письмо некоего Ревиса, заключенного соловецких лагерей, о преступных методах ведения следствия, добралось до Политбюро. По этому поводу Сталин писал Куйбышеву и Жданову: «Обращаю ваше внимание на приложенные документы… Возможно, что содержание обоих документов соответствует действительности. Советую:
а) поручить комиссии в составе Кагановича, Куйбышева и Акулова проверить сообщение в документах;
б) вскрыть до корней недостатки "следственных приемов" работников бывшего ОГПУ;
в) освободить невинных пострадавших, если таковые окажутся;
г) очистить ОГПУ от носителей специфических "следственных приемов" и наказать последних "не взирая на лица".
Дело, по-моему, серьезное и нужно довести его до конца» [Цит. по: Мазохин О. Право на репрессии. С. 202–203.].
Брались за эти дела, и доводили до конца, о чем свидетельствует возраставшее из года в год количество осужденных работников органов внутренних дел, но что толку, если беззакония было — море. Да к тому же сплошь и рядом происходили такие, например, истории. В 1929 году семеро работников ОГПУ были исключены из партии и преданы суду за незаконный расстрел арестованного. Их отправили в Северные лагеря, поручив каждому «ответственную работу в лагерной обстановке». Один из них, например, возглавлял экспедицию. «В результате самоотверженного труда» уже в 1931 году все они были освобождены и восстановлены в ОГПУ. Надо полагать, раскаялись. И, конечно, когда им дали право бить и стрелять, они сами этого не делали и товарищей удерживали. Смешно, правда?
Впрочем, в «органах» любого рода всегда били, бьют и всегда будут бить. Но это, как правило, отдельные эксцессы. А нас интересуют пытки как система — когда это началось?
…Рассказывая о «зверствах чекистов» по ходу дела «Весна» (аресты офицеров в 1930–1931 годах), очень плохо настроенные к советской власти исследователи все-таки говорят исключительно об угрозах, бесконечных допросах, многомесячном тюремном заключении. Свидетельств того, что подследственных били, там не обнаружено — если бы были, то украинские, например, исследователи, которые, повторяю, «большевиков» ненавидят люто, этого уж всяко бы не упустили.
…Бывшие чекисты-перебежчики ни в коей мере не являются людьми, заслуживающими доверия. По одной простой причине: их мемуары всегда еще и коммерческие проекты. А чтобы твою книгу покупали, в ней надо угождать вкусам читателя и громоздить ужасы. Чем они и занимались. Тем ценнее свидетельство Вальтера Кривицкого о подготовке «первого московского процесса» (август 1936 г.). В своей книге «Я был агентом Сталина» он поведал о том, как начальник иностранного отдела Слуцкий после допроса видного троцкиста Мрачковского делился с Кривицким своим «опытом инквизитора». Непонятно, с какого перепугу начальника внешней разведки стали использовать в таком качестве — ну да ладно… Главное: в чем именно заключался этот опыт. Слуцкий вел допрос Мрачковского на протяжении 90 часов. Чем они занимались? Читали показания других арестованных и спорили о политической ситуации в стране. Слуцкий говорил: «Я довел его до того, что он начал рыдать. Я рыдал с ним, когда мы пришли к выводу, что все потеряно, что единственное, что можно было сделать, это предпринять отчаянное усилие предупредить тщетную борьбу недовольных «признаниями» лидеров оппозиции». К концу допроса оба — и следователь, и подследственный — были в одинаково невменяемом состоянии, но признание Слуцкий получил.
В эту историю можно верить, а можно не очень. Опытнейший разведчик, начальник ИНО, рыдающий на допросе вместе с подследственным — это, конечно, сильно! Но что важно? Даже в 1939 году Кривицкий, которому «органы» были знакомы не понаслышке, в качестве «жестокого обращения» приводит всего лишь 90-часовой допрос, причем у одного и того же следователя, так что «пытке» подвергались оба.
Арестованный летом 1936 года Астров говорил об исключительной корректности тех, кто с ним работал. Его не то что никто пальцем не тронул, но даже обращались только на «вы».
Так что, как видим, это совсем не те методы, которые нам известны как «методы тридцать седьмого». А когда начались те?
Впервые более-менее достоверное упоминание о «физическом воздействии» я встретила в случае с комбригом Медведевым. Ситуация была следующая. Начало мая 1937 года, НКВД полным ходом разматывает «заговор военных», которые в любую минуту могут выступить. Срочно нужен формальный повод для того, чтобы начать арестовывать заговорщиков. Тогда чекисты откапывают где-то некоего комбрига Медведева, еще в 1933 году уволенного из армии за троцкизм, и начинают вытаскивать из него показания. Медведев упорствует, и Ежов приказывает его бить. После пяти дней допросов Медведев начинает давать показания на Фельдмана, от ареста которого и потянулась цепочка к остальным. Неизвестно, знали ли об этом в Политбюро. Ежов, надо полагать, знал.
А потом чекисты поняли, что это можно использовать как метод.
Поняли они это сами по себе — или же им дали понять? Поскольку применять пытки как систему без санкции вышестоящих органов — риск отчаянный. Рано или поздно все это выйдет на поверхность, и тогда уж точно никому мало не покажется.
Так что санкции на применение «физических методов», скорее всего, были. Вопрос только: чьи именно? Сталина, Политбюро, или, может быть, тех, кто намеревался занять их место?
…Немногие документы вызывают столько споров, как знаменитая шифровка Сталина о разрешении пыток. Впервые этот документ предал гласности все тот же Хрущев в своем незабвенном докладе.
«Когда волна массовых репрессий в 1939 году начала ослабевать, когда руководители местных партийных организаций начали ставить в вину работникам НКВД применение физического воздействия к арестованным, Сталин направил 10 января 1939 года шифрованную телеграмму секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам Управлений НКВД. В этой телеграмме говорилось:
"ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)…
Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод".
Таким образом, самые грубые нарушения социалистической законности, пытки и истязания, приводившие, как это было показано выше, к оговорам и самооговорам невинных людей, были санкционированы Сталиным от имени ЦК ВКП(б)».
О подлинности этой бумаги спорят до сих пор. Во-первых, все, исходящее от Хрущева, изначально вызывает сомнения. Сейчас вроде бы найден подлинник телеграммы, но и ему верить до конца не приходится, поскольку это могла быть и вброшенная в архив фальшивка, которых легион. Тем более что существует только упоминание о некоей санкции, а ее саму не нашел даже фонд «Демократия», готовивший подборку документов «Лубянка», — уж можно не сомневаться, они-то все протоколы перелопатили, и если бы отыскали, то не упустили…
И все же при прочтении его целиком, а не тех цитат, которые выдернул Хрущев, этот документ, в общем-то, не кажется неправдоподобным. Итак, вот она, знаменитая шифровка, целиком, без купюр.
Шифротелеграмма И. В. Сталина секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД. 10 января 1939 г.
«ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов — крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение, притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, — следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа. Правда, впоследствии на практике метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и другими, ибо они превратили его из исключения в правило и стали применять его к случайно арестованным честным людям, за что и понесли должную кару. Но этим нисколько не опорочивается сам метод, поскольку он правильно применяется на практике. Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата, и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманной в отношении заядлых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением.
Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин».
Смутное это, надо сказать, дело. С одной стороны, правительства того времени ни в коем разе не придавали священной ценности так называемым «правам человека». Если ради того, чтобы размотать заговор, надо выбивать показания из подследственного — так значит, надо их выбить, и дело с концом. С другой, напоминаю, этот документ — ссылка на санкцию, а где оригинал, то есть сама санкция? Ни одного упоминания о том, что кто-то видел оригинал, не существует.
А с третьей стороны, авторы хрущевских фальшивок, которые тоже были все из той же конторы и имели о происходящем свое мнение, как правило, старались дать будущему читателю ключик. На первый взгляд все вроде бы безупречно, но есть несообразность, которая все перевертывает, значок для посвященных…
Здесь тоже есть несообразность — три фамилии чекистов. У Сталина к тому времени имелся большой выбор арестованных костоломов, но более неудачный подбор персоналий для иллюстрации придумать трудно. Дело в том, что Заковский был арестован в апреле 1938 года за участие в заговоре, Литвина никто не арестовывал, он покончил с собой осенью 1938 года, а Успенский в то время находился в бегах. Стало быть, ни об одном из них нельзя было сказать, что они «понесли должную кару» за зверства на допросах и создание «липовых» дел. Хотя, повторюсь, к тому времени было арестовано уже достаточно видных чекистов, имена которых можно было бы вписать в это письмо.
На июньском пленуме ЦК 1957 года вопрос о санкции был поднят Хрущевым. Ему ответил Молотов.
«Молотов. Применять физические меры было общее решение Политбюро. Все подписывали.
Голос. Не было такого решения.
Молотов. Было такое решение.
Голос. Покажите.
Молотов. Оно было секретное. У меня его нет.
Хрущев. Расскажи, как было подписано. Повтори.
Каганович. Все члены Политбюро подписались за… В отношении шпионов применять крайние меры физического воздействия…
Хрущев. Хочу дать одну справку. Каганович и Молотов, очевидно, не откажутся повторить, что у нас был такой разговор. Накануне XX съезда или после съезда, по-моему, Каганович сказал, что есть документ, где все расписались о том, чтобы бить арестованных. Каганович предложил этот документ изъять и уничтожить. Дали задание Малину (зав. общим отделом ЦК. — Е. П.) найти этот документ, но его не нашли, он уже был уничтожен… Ты тогда даже рассказывал, в какой обстановке писали это решение и кто подписывал.
Каганович. Да, я рассказан. Сидели все тут же, на заседании, документ был составлен от руки и подписан всеми…
Хрущев. Кто написал этот документ?
Каганович. Написан он был рукой Сталина».
Итак, вот еще одна версия. Санкцию дало Политбюро, а потом кто-то документ изъял. Интересно, кто? Сталин? Но какой был в этом смысл, если уже в январе 1939 года его существование перестало быть секретом. Тем более что подлинник шифровки сохранился.
Или это было сделано после смены власти? Летом 1937 года в Политбюро входили, поименно: Андреев, Ворошилов, Каганович, Калинин, Косиор, Микоян, Молотов, Сталин, Чубарь. Ворошилов, Каганович, Микоян и Молотов были во властных структурах и во время XX съезда. Любой из них мог — но, опять же, зачем? И почему не вспомнили о шифровке?
Странно, что по обыкновению не свалили все на Берию…
Как бы то ни было, оригинал решения не найден до сих пор. И единственный аргумент «за» — это упрямое молотовское: «Было такое решение!»
«Ежовые рукавицы» как они есть
Встретив его на том свете, Сатана, должно быть, заметил ему: «Ты, однако, вышел далеко за пределы моих инструкций!»
Поццо ди Борго, дипломат
Но даже если этот документ — правда, то система «работы» с арестованными резко отличалась от того, что в нем говорится. Какое там «месяцами не дают показаний»? «Физические методы» в ежовском НКВД были поставлены на конвейер. Как выглядела получившаяся система, рассказал после своего ареста первый заместитель наркома Фриновский.
«Следственный аппарат во всех отделах НКВД разделен на "следователей-колольщиков", «колольщиков» и «рядовых» следователей.
Что из себя представляли эти группы и кто они?
"Следователи-колольщики"… бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы.
К такой категории людей относились: Николаев, Агас, Ушаков, Листенгурт, Евгеньев, Жупахин, Минаев, Давыдов, Альтман, Гейман, Литвин, Леплевский, Карелин, Керзон, Ямницкий и другие.
Так как количество сознающихся арестованных при таких методах допроса изо дня в день возрастаю и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые "следователи-колольщики" стали, каждый при себе, создавать группы просто "колольщиков".
Группа «колольщиков» состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показания.
Остальной следовательский состав занимался допросом менее серьезных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился.
Дальнейший процесс следствия заключался в следующем: следователь вел допрос и вместо протокола составлял заметки. После нескольких таких допросов следователем составлялся черновик протокола, который шел на «корректировку» начальнику соответствующего отдела, а от него еще не подписанным — на «просмотр» быв. народному комиссару Ежову и в редких случаях — ко мне. Ежов просматривал протокол, вносил изменения, дополнения. В большинстве случаев арестованные не соглашались с редакцией протокола и заявляли, что они на следствии этого не говорили и отказывались от подписи.
Тогда следователи напоминали арестованному о «колольщиках», и подследственный подписывал протокол. «Корректировку» и «редактирование» протоколов, в большинстве случаев, Ежов производил, не видя в глаза подследственных, а если видел, то при мимолетных обходах камер или следственных кабинетов.
При таких методах следствия подсказывались фамилии.
По-моему, скажу правду, если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные.
Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и Ежов? — Знали.
Как реагировали? Честно — никак, а Ежов даже это поощрял…»
Само собой, Фриновский старается спихнуть с себя как можно больше на Ежова — система, мол, зародилась сама собой, нарком ее «даже» поощрял, а остальные не запрещали. Человек со стороны, может, и поверит, что санкция ЦК на применение пыток была, а вот систему никто не организовывал, сама появилась, как мыши в доме, да… Поверил ли ему старый чекист Берия — вопрос риторический.
Но систему Фриновский в целом обрисовывает четко. И тут сразу возникают два интересных вопроса. Первый — откуда следователи берут фамилии, которые подсказывают на допросах, и что это за люди?
Тут есть два ответа — и думаю, что оба верные. Во-первых, в любых «органах» всегда существуют агентурные разработки. Вот только беда — на суд их не вынесешь, поскольку привести в суд агента или даже назвать его имя — значит его раскрыть. А эти дела проходили не через «тройки», а через суды. И тогда органы шли на то, чтобы легендироватъ показания. То есть, зная от агентов, что некий гражданин Иванов является членом организации, нескольких других членов той же организации заставляли его назвать.
Ну и во-вторых, так подставляли людей, которых надо было почему-то убрать. Причины тут могли быть самые разные: личные счеты, служебное рвение, или та истина, что имеет фантастический характер. Вот эти, уж точно, были не виноваты — по крайней мере в том, в чем их обвиняли…
Второй вопрос: на что доблестные чекисты вообще рассчитывали? Ведь долго так развлекаться нельзя, подобные вещи быстро выйдут наружу, и тогда никому мало не покажется… А советское правительство никогда не страдало излишней сентиментальностью. В 1930 году за «перегибы» сажали, не церемонясь, и ясно было, что теперь, соответственно с посуровевшим временем, будут уже не сажать, а стрелять, это и к бабке не ходи…
Команда, может статься, просто резвилась, благо позволено — а на что рассчитывали вожаки?
Ну и, само собой, на местах было то же самое, с поправкой на нравы — хотя куда уж тут поправлять…
В одном лишь все том же Западно-Сибирском крае, выполняя указания товарища Миронова, «раскрыли» 11 «контрреволюционных организаций». Самая могучая из них была «Белогвардейско-монархистская организация РОВС», насчитывавшая более 20 тысяч (!) членов. Остальные уже мельче, в пределах нескольких тысяч или нескольких сотен. В целом в Западной Сибири оказалось около 35 тысяч «подпольщиков». (Миронов в августе был назначен послом в Монголию, но и там не унялся: в насчитывавшей менее миллиона человек стране раскрыл суперзаговор, по делу которого было арестовано более 10 тысяч человек — из них почти 8 тысяч лам, — и собирался арестовать еще 7 тысяч человек, из которых 6 тысяч были ламами. Судить монгольских «заговорщиков», естественно, тоже должны были «тройки» [Биннер Р., Юнге М. Как террор стал «большим». М., 2003. С. 40.].)
Надо ли говорить о методах? Писать об этом снова? Зачем? О «зверствах НКВД» уже создана целая литература, отсылаю читателя к ней, если кому охота…
Когда власти стали понимать, что в стране происходит что-то не то? То есть, конечно, с самого начала они знали, что имеет место быть некоторое количество фальсифицированных дел, по поводу чего Сталин сказал: «Лес рубят — щепки летят». По-видимому, где-то начиная с зимы 1937–1938 годов, после инспекционной поездки члена Политбюро Андреева по стране, стали догадываться, что размеры всей этой «липы» куда больше, чем можно было предполагать. А вот когда начали понимать!
…Первые чекистские головы полетели еще весной 1938 года. Тогда же, в ряду прочих, замелькали и обвинения в создании дутых дел. А зимой 1939 года начали арестовывать работников НКВД уже конкретно за то, что они наворотили. 31 января — 13 чекистов-железнодорожников за необоснованные аресты; 3 февраля — начальник райотдела НКВД Сахарчук за преступные методы ведения следствия; 5 февраля — группа работников Особого отдела Балтфлота… [Мухин Ю. Убийство Сталина и Берии. М., 2002. С. 114.] В том же январе был арестован и неуемный Миронов — в 1940 году его расстреляли. Головы прокуроров тоже полетели еще в мае 1938-го — после упоминавшегося совещания, на котором Вышинский так честил омского прокурора.
В «органах» началась глобальная «зачистка». За 1939 год были уволены 7372 человека (22,9 % от общей численности). 66,5 % из них — за должностные преступления, контрреволюционную деятельность и по компрометирующим материалам. Руководящих кадров чистка коснулась сильнее: из 6174 человек было убрано 3830 (62 %). Увольнениями дело не ограничивалось, сменивший Ежова Берия сажал и стрелял со всей непреклонностью старого чекиста, еще в 20-е годы возненавидевшего этих отморозков.
Но мы забыли о «массовых операциях». По ним ведь тоже велась проверка. В Политбюро шли донесения от Берии, письма от Вышинского. Вроде следующего (приводится с небольшими сокращениями):
Из письма Вышинского Сталину. 1 февраля 1939 г.
«…Расследованием, произведенным помощником Главного военного прокурора т. Китаевым и группой работников НКВД СССР, установлено:
1) Бывший начальник Белозерского оперсектора УНКВД лейтенант госбезопасности Власов… встал на путь подлогов и фабрикации фиктивных дел. В этих целях, Власов и работники оперсектора, сержант госбезопасности Воробьев, старший лейтенант чекист запаса Емин, сотрудник Левашов и прикомандированный к оперсектору начальник пограничной школы в Ленинграде капитан Антипов прибыли в исправительно-трудовую колонию № 14 [Среди массовых операций была и операция по ликвидации «антисоветского элемента» в тюрьмах и колониях. ] под видом "медицинской комиссии", якобы для отбора и направления осужденных в другие колонии.
Отобрав здесь из отбывших наказание 100 человек, Власов и его сотрудники составили подложные протоколы допросов обвиняемых, якобы сознавшихся в тягчайших государственных преступлениях. Подписи обвиняемых на этих протоколах были получены под видом подписей на "свидетельствах о болезни".
Сфабрикованные таким образом дела были переданы на рассмотрение во внесудебном порядке на Тройку при УНКВД по Вологодской области, и более 100 человек были расстреляны.
2) Власов, Емин, Воробьев, Левашов и начальник Белозерского НКВД Портнаго во время допросов доходили до изуверства, применяя к допрашиваемым всевозможные пытки. Дело дошло до того, что во время допросов этими лицами четверо допрашиваемых были убиты.
3) Следствием установлено значительное количество случаев совершенно незаконных и неправильных постановлений троек и осуждения лиц ни в чем не повинных… Таких примеров преступных действий Тройки УНКВД по Вологодской области следствием установлено значительное количество.
4) При исполнении приказа Народного Комиссара внутренних дел СССР № 485 о репрессировании участников всякого рода шпионских и националистических организаций, ряд работников Вологодского УНКВД… производили без всяких оснований аресты лиц, носящих нерусские фамилии. В отношении этих лиц затем составлялись фиктивные протоколы, фабриковались дела, которые и разрешались во внесудебном порядке. За указанные выше преступления арестованы (8 фамилий)…
…Обвиняемых Власова, Лебедева и Проскурякова, являющихся зачинщиками и организаторами изложенных выше вопиющих преступлений, полагал бы приговорить к высшей мере наказания — расстрелу, остальных — к длительным срокам лишения свободы».
Получив пару десятков таких вот донесений, поскольку проверки шли по всей стране, правительство, надо полагать, поняло наконец, что произошло. Одно дело, когда ублюдки следователи фабрикуют дела, трусы прокуроры не делают свое дело и мерзавцы судьи подмахивают приговоры. Это мрачно, но бывает. За это можно арестовывать, сажать, стрелять и первых, и вторых, и третьих. Но совсем другое дело — осознать и признать, что в течение года сотни тысяч советских граждан были попросту убиты. Их убивали отморозки, которым нравилось это делать и которым наконец дали волю. Причем убивали официально, с разрешения центральной власти, которая ради этого позволила нарушить ею же написанные законы.
В отношении тех из репрессированных, кто остался в живых, запустили машину пересмотра дел. Но что делать с полумиллионом мертвецов?
Признать, что правительство СССР просто так допустило уничтожение шестисот тысяч граждан, было самоубийством не только для власти, но и для страны. Даже в 90-е годы, спустя полвека, подобная информация, вброшенная в массовое сознание, привела к краху государства и смене режима. Запасного правительства у СССР не было, а война надвигалась неотвратимо. Поэтому и пришлось держать марку: говорить об успешной «очистке общества» с «отдельными недостатками», по-прежнему хранить массовые операции в строжайшей тайне и ввести формулу «десять лет без права переписки».
«Момент истины» НКВД дорого стоил стране. С доблестными «рыцарями революции», конечно, расправились без всякой жалости, но под государство была заложена бомба. Потом она рванула — один раз, затем другой. И нет никакой гарантии, что не рванет в третий…
Фантастический характер истины
Он продал всех, кто его покупал.
Так говорили о Талейране
Бывший генерал НКВД Павел Судоплатов в своих мемуарах вспоминает очень интересные вещи.
«Лишь в 1963 году я узнал, что действительно стояло за кардинальными перестановками и чисткой в рядах НКВД в последние месяцы 1938 года. Полную правду об этих событиях, которая так никогда и не была обнародована, рассказали мне Мамулов и Людвигов, возглавлявшие секретариат Берии, — вместе со мной они сидели во Владимирской тюрьме. Вот как была запущена фальшивка, открывшая дорогу кампании против Ежова и работавших с ним людей. Подстрекаемые Берией, два начальника областных управлений НКВД из Ярославля и Казахстана обратились с письмом к Сталину в октябре 1938 года, клеветнически утверждая, будто в беседах с ними Ежов намекал на предстоящие аресты членов советского руководства в канун октябрьских торжеств… Через несколько недель Ежов был обвинен в заговоре с целью свержения законного правительства. Политбюро приняло специальную резолюцию, в которой высшие должностные лица НКВД объявлялись "политически неблагонадежными". Это привело к массовым арестам всего руководящего состава органов безопасности…»
Здесь, как и в других документах подобного рода, надо уметь отделять то, что человек говорит, от того, что он хочет сказать. Если вычистить из этого отрывка слова «фальшивки», «клеветнические утверждения», «подстрекательство Берии», приняв их за обязательную для начала 90-х годов риторику, то сухой остаток получим следующий: два начальника УНКВД (а Казахстан, между прочим, вотчина все того же Реденса) сообщили, что накануне праздника или в сам праздник Ежов намерен устроить государственный переворот. А учитывая, что источников было два, причем таких, которые едва ли могли сговориться между собой (где Ярославль и где Казахстан), то мы выходим на какой-то новый виток расследования…
А теперь вернемся к Ежову и его показаниям. Помните, я задавала вопрос: на что рассчитывали доблестные чекисты? Пришла пора на него ответить.
Совсем недавно был опубликован документ, который имеет вид настолько фантастический, что поверить в него почти невозможно. А с другой стороны, и не поверить ему нельзя. Это протокол допроса Ежова, подготовленный Берией для Сталина. Документ совершенно секретный, не для огласки, так что о «заказном» его характере речи нет. Со стороны Берии врать вождю таким образом после стольких фальсифицированных дел… что ему, жить надоело, что ли? Да и зачем? За одни служебные злоупотребления бывшего наркома можно было легко и безбоязненно шлепнуть, не заморачиваясь излишними сложностями. Но и Берия, и Сталин к тому времени уже имели полное представление, что творилось на протяжении целого года в Советском Союзе, и не могли не понимать, что случайно такие вещи не происходят. Маховик репрессий раскручивали, но вот кто и с какой целью? (После хрущевского доклада мы, конечно, знаем ответ совершенно точно. Однако у Сталина на этот счет могло быть и иное мнение.)
Да и сам документ не похож на фальшивку: уж больно обстоятелен и подробен. Конечно, в ИНО [ИНО — Иностранный отдел НКВД, внешняя разведка. ] НКВД и не такие «легенды» разрабатывали… вот только ИНО к тому времени стараниями Ежова был разгромлен настолько основательно, что некому там было фабриковать фальшивки. Еще год спустя, в 1940 году, в советской внешней разведке не могли толком разработать простую «легенду» для отправляемого за границу нелегала, где уж там делать столь точные и детальные разработки…
Так что, судя по всему, приходится этой бумаге верить, как бы она ни была невероятна. Полностью протокол (он очень длинный) приведен в приложениях, а здесь только отрывки.
Из протокола допроса арестованного Ежова Николая Ивановича от 26 апреля 1939 г. [Лубянка. Сталин и НКВД — НКГБ — ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946. М.,2006. С. 52–72.]
«…Вопрос. Покажите обо всех ваших шпионских связях, которые вы пытались скрыть от следствия, и обстоятельствах вашей вербовки.
Ответ. В качестве агента немецкой разведки я был завербован в 1934 году при следующих обстоятельствах: летом 1934 года был послан на лечение за границу в Вену… к профессору Нордену… На третьей неделе своего пребывания в санатории я вступил в интимную связь с медицинской сестрой… В первую ночь все обошлось благополучно, но в следующее ее дежурство в комнату неожиданно вошел доктор Энглер, который застал меня в непристойном виде с медсестрой и поднял скандал… Он заявил: "Такого скандального случая у нас в санатории еще не было, это вам не дом терпимости, вы портите доброе имя нашего санатория… Придется вам выписаться из санатория, а мы доведем до сведения наших властей об этом безобразном факте. Я не ручаюсь, что эта скандальная история не появится в печати".
Я стал умолять Энглера не делать этого и предложил ему деньги. Энглер еще более вспылил и демонстративно ушел… На второй день я сам подкатился к Энглеру извиняться… заявив, что хочу все дело уладить миром. В тоне, не допускавшем возражений, Энглер предложил мне: "Либо вы будете впредь сотрудничать с немцами, либо мы вас дискредитируем в печати. Выбирайте".
Я был озадачен и понял, что медицинская сестра по заранее обдуманному плану была подставлена мне…»
Тут Николай Иванович совершенно прав. Он попался на самый простой и банальный способ вербовки, который на языке спецслужб носит название «медовая ловушка». Однако следователь работал не в ИНО, этого не знал и Ежову не поверил.
«Вопрос. Излагаемые обстоятельства вашей вербовки немецкой разведкой не внушают доверия. Непонятно и странно то, что вы пошли на вербовку, лишь опасаясь огласки в иностранной печати факта вашей интимной связи с какой-то женщиной. Говорите прямо, на чем вас подцепила немецкая разведка?
Ответ. К этому времени я только что был выдвинут на большую политическую работу, огласка же этого инцидента дискредитирована бы меня в СССР и, возможно, привела бы к разоблачению моего бытового разложения. Кроме того, до того, как известно следствию, я уже был связан с польской разведкой, так что терять мне было нечего.
Вопрос. И вы связали себя обязательством работать еще и на немцев… Вы дали письменное обязательство?
Ответ. Да».
Ничего удивительного, что этому протоколу почти невозможно поверить. Стоило скидывать заговорщика Ягоду, чтобы поставить на его место шпиона Ежова! Впрочем, если бы только шпиона… Немцы в то время делали у нас дела куда более серьезные, не хуже, чем мы в свое время в Германии или в Бразилии [О «германском красном октябре» см. «Двойной заговор». В Бразилии эмиссары Коминтерна также готовили попытку государственного переворота, которая провалилась.].
«Ежов. Мое сотрудничество с немецкой разведкой не ограничивается лишь шпионской работой по заданию германской разведки, я организован антисоветский заговор и готовил государственный переворот путем террористических актов против руководителей партии и правительства…»
Пусть вас не смущает терминология. «Переворот путем террористических актов» означает всего лишь, что при проведении путча прежнее правительство должно быть уничтожено. Интересно, а как могло быть иначе?