Война за океан. Том первый Задорнов Николай

Невельской готов был рвать на себе волосы.

– Право, обо всем этом невозможно судить трезво, пойти облиться ледяной водой. Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его! Экие бестии и подлецы! Экие мерзавцы! Из Петербурга – сплошь подлости, за каждую следует по виселице, – сказал он, входя с пуком бумаг в руке в спальню, где Екатерина Ивановна сидела у ящика, заменявшего столик, и перечитывала письмо сестры. – Один Николай Николаевич к нам расположен и верит. Но что же за известия! Он без дела не сидит, но сплава по Амуру в этом году не будет, людей нам в экспедицию для пополнения не дадут! Крейсер не придет! Все откладывается до будущего года. Предписывается: исследования ограничить землей гиляков. Почему? На Кизи и в Де-Кастри постов не ставить. Пишет: «Собрал и обучил в Забайкалье двадцать две тысячи войска», и китайцы знают об этом и пугаются. Но мне вместо двадцати двух тысяч надо сто пятьдесят человек здоровых и крепких работников с топорами и исправным оружием для охоты и пять офицеров, суда паровые для исследований, товары, продовольствие! И все сделаем без расчета, что китайцев напугаем! И с ними столкуемся! Что он двадцать две тысячи собрал – слава богу! Пригодятся в случае войны с англичанами. Пишет: «Держите Сахалин в узде из Петровского…» Как держать Сахалин в узде, когда у меня сорок человек, часть из них – больные, а езда на Сахалин на собаках, собак нет и корма нет, и некого было туда послать, кроме Бошняка!

А вот из правления Российско-американской компании… Винят меня, будто бы я виноват, разбил корабли. Бумаги адресованы даже не мне, а Орлову, и он именуется «начальником экспедиции»! Ему прислано предписание, чем должна заниматься экспедиция: торговать с выгодой для Компании! Целая кипа бланков для отчетности. Если заполнять как требуется, то и мне, и всем офицерам надо все бросить и засесть в канцелярии. Требуют, чтобы я нашел гиляцких князей и установил с ними дружественные отношения. Дальнейшие исследования прекратить! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней – Кашеваров из Аяна сообщает, что ему предписано обращаться в бумагах только к Орлову. Чья это рука, все эти мерзости?! Кто же я, по их понятиям? Начальник караула, охраняющего их торговлю? Кашеваров пишет, что не знает, когда сможет отправить продовольствие! Требует отчетности, беречь товары. Отговаривается, что формально не может исполнить ни одного из моих требований. Не здесь осиное гнездо, не у Муньки, а в Петербурге!

Вот мы с тобой почты ждали! Верен наш путь, и дело наше глаза им колет, и поэтому тяжек наш крест. Что же я скажу офицерам, когда они вернутся из экспедиции? Что я Николаю Матвеевичу напишу? Как я заставлю офицеров исполнять то, что запрещено правительством?.. Вот тут и для тебя приписка от Екатерины Николаевны и Николая Николаевича.

Она взяла письмо Муравьевых, а ему дала свое, от сестры из Красноярска, и другое – от тети, из Владимира, куда дядя назначен губернатором.

«Ребенок мой, бедный и нежный, только тебя жаль, что я тебя привязал к кресту своему. Катя, ангел мой и друг! За что я тебя гублю?»

Муравьевы писали Екатерине Ивановне кратко, но очень ласково.

– А ты знаешь, мой друг, если Варвара Григорьевна и Саша приглашают тебя, то ведь, может быть, стоит уехать на год-другой, – сказал Невельской, прочитав ее письма.

– О нет… – Она улыбнулась снисходительно.

«В наших делах много влияния имеют дела европейские, теперь же все там устанавливается к спокойствию, поэтому есть надежда, что и у нас не будут так трусливы…» – нетерпеливо читал он другое письмо.

– Нет, в Петербурге как были трусы, так и останутся! Надо думать не о том, что все устраивается к спокойствию, а видеть, что дело идет к войне! Европа сошлется на подлость и преступления нашего правительства, а мы еще тысячу раз сами дадим им в руки козыри. Причину найдут. А в случае мира и спокойствия в Петербурге отлично знают, что надо делать: ехать в Париж за удовольствиями. А вот что будет, если мы захотим выйти в мир, на океанские просторы? Из-за одного этого Англия начнет войну. Они никогда не захотят уступить нам морей. А если займем побережье до Кореи и начнем отстраиваться в бухтах?

Он присел рядом с женой.

– Но тебе надо уехать отсюда!

– Я никуда не уеду от тебя, мой дорогой! – сказала она по-французски и обняла его.

– Не отказывайся так быстро… На следующий год, я это чувствую по бумагам, будет еще трудней. Они попытаются взять нас голодом.

– Но разве ты не победишь голод? Ведь ты же говоришь, что мы тут как маленькая независимая республика. Богатства моря и лесов – наши! Не правда ли?

– Если бы это было так на самом деле! Но мы живем не для себя. Мы должны непрерывно исследовать и думать о будущем, а не только о прокормлении себя. Я не могу поставить казаков на добывание пропитания, когда не исследован лиман. А цинга уже началась, сегодня Овчинников слег.

– Может быть, не надо так щедро угощать гиляков?

– Мы угощаем тем, чего у нас более или менее хватает: хлебом и крупой. А для больных нужна свежая пища, рыба, которую мы не можем сейчас достать, хотя ее множество, также водка, нужен винный уксус.

…Ночью он написал управляющему делами Компании Этолину, что по получении его распоряжений, а также распоряжения Кашеварова, адресованных Орлову, как ответственному тут от компании, он вскрыл эти бумаги, пригласил к себе Орлова, прочел ему эти приказания и тут же приказал не исполнять их ни в коем случае.

– Я заведу здесь огород! – сказала ему утром Екатерина Ивановна. – И мы не умрем с голоду… Алена и женщины давно говорят об этом.

Он сел писать Муравьеву, что не согласен с его приказаниями и с его осторожностью, доказывал, что имя Николая Николаевича принадлежит истории, если он будет действовать решительно, молил о помощи, сообщал, что на свой страх и риск поставит посты на озере Кизи и в Де-Кастри во что бы то ни стало. Откровенно написал про голод, про болезни и проступки нижних чинов и приказчиков. Несколько дней письма исправлялись. Доктор Орлов, исполнявший обязанности секретаря, переписывал их начисто.

Тунгус Антип сходил в баню, спал в каюрской на нарах, пил чай, играл в карты с гиляком Паткеном. Олени, разгребая снег в тайге, добывали себе белый мох.

Утром в назначенный день еще затемно олени загремели боталами под окнами домика начальника экспедиции. Антип сидел на табуретке в столовой. Сын его устроился у двери на корточках. Офицеры и приказчики были в сборе. Заливались каплями пылающего сургуча последние пакеты.

– Провизии у тебя хватит до Аяна? – спросил Невельской у Антипа.

– Как же, – отвечал тунгус.

Старик встал, снял парку и меховую рубаху, надел на шею и пристегнул ремнями к телу кожаную сумку, в которой упакованы письма, и снова оделся.

– Тяжелая сумка!

Невельской заставил почтарей проверить свои ружья и пистолеты. Вскоре ботала зазвенели и всадники на оленях медленно тронулись.

– Ну и слава богу! – сказал Невельской, стоя в толпе провожающих. – Теперь за дело!

За завтраком Геннадий Иванович рассказывал, что стапель для постройки палубного ботика почти готов.

– На ботике попытаемся исследовать лиман.

Екатерина Ивановна радовалась, что муж ее опять спокоен. Он стих, как океан в отличную погоду. – Огород нужен. Будем заводить свое хозяйство и не надеяться на присылку продовольствия! Я советовался с Дмитрием Ивановичем и казаками. Можно и нужно из охотников составить артели для боя зверей. Мы в самом деле должны стать тут маленькой независимой республикой, только так сможем сделать то, что нам надо, а не то, что приказывает Петербург. Мы будем открывать гавани, занимать их, объявлять об этом иностранцам. А наказать нас? Попробуйте, господа! Руки коротки! Шпионов вздумают прислать? Я приказал все письма частные представлять мне на просмотр. Захотят выморить нас? Но мы осенью мяса впрок наморозим, и сало будет. Но как ловить осетров? Никто не умеет! И гиляки не умеют как следует. Я написал в Иркутск и в правление Компании, прошу, чтобы прислали опытного рыболова из Астрахани, где осетров такое же множество, как в нашем лимане и на Амуре. Доказываю, что будет Компании доход от вымена и продажи осетрового клея и хряща маньчжурам.

Катя вспомнила, как в свое время о нем говорили, что он маленький, некрасивый и рябой. Сегодня такое яркое солнце и ясно видны все его рябины. Но, боже мой, он такой богатырь, такой великий герой и он так красив! Огонь всегда в его глазах. Этот огонь, а не рябины обращали на себя внимание; что смотреть на его рябины… «Но не правда ли, – спрашивала она себя, – ведь рябины очень редки?»

– Не дают судов – сами построим! Ботик мой для России будет дороже девяти стопушечных кораблей на Балтийском море! – твердил он. – Доски с «Шелихова» очищены от гнили, дерево «вылечили» так, что любой хирург позавидует. А мне опять служить, нужны молитвы к этому случаю.

Он не раз бывал при закладках кораблей, но как-то не обращал внимания, что читает священник. Со стапеля Невельской пришел расстроенный.

– Час от часу не легче! Приехали гиляки из старого стойбища с жалобой. Андриан Кузнецов и Фомин избили пожилого гиляка и отобрали мешок с рыбой. Я услыхал и чуть не заплакал с досады! Приказал Козлову немедленно послать на Орлов мыс за Фоминым и Кузнецовым, они там лес рубят! Экие негодяи… И болезнь косит моих людей. Я стал сегодня служить в шлюпочном сарае. В это время на глазах у меня свалился Агафонов и не мог встать. Овчинников совсем плох. Я приказал уксуса давать двойную порцию и всей команде снова по полчарки вина в день.

Екатерина Ивановна заметила, что Фомин с Андрианом, видно, были голодны, если отобрали рыбу.

Сама она терпела. Муж утром и вечером съедал по кусочку хлеба и пил чай.

– Это мародерство! Учим гиляков, виним маньчжуров в разбоях, порем маньчжуров, а сами? Я им покажу…

За обедом он почти не ел ни супа, ни рыбы. Пришел Козлов, сказал, что матросов привели.

– Не будь суров! – попросила Екатерина Ивановна. – Расследуй все. Гиляков можно отдарить чем-нибудь, извиниться. У них существует обычай – за преступление пострадавшему дают выкуп – вещи, это, по их мнению, серьезное наказание, так как они могут приобрести что-либо лишь ценой тяжкого труда. Воспользуйся этим обычаем и не наказывай строго своих людей! Команда будет благодарна тебе.

Невельской, казалось, не слыхал ничего…

Рослый белокурый казак в полушубке и ссутулившийся Фомин, держа шапки в руках, стояли перед ним во флигеле, где была контора и за перегородкой жили офицеры. Тут же гиляки, Воронин, Орлов, Козлов, Позь.

– Андриан, ты отнял мешок?

– Взял, Геннадий Иванович!

– Что было в мешке?

– Мясо.

– Зачем это сделал?

– Не знаю, Геннадий Иванович, пьян был.

– Пьян? Где же ты взял вино?

– Гиляки угощали.

– Кто дал им вина? – обратился капитан к гилякам. – Кто посмел поить моих матросов?

Гиляки молчали.

– Влезгун?

– Нет, он не поил, – ответил Позь.

– Кто же? Ты ведь, Влезгун, водкой торгуешь?

Влезгун молчал.

– Бабы их поили! – сказал Позь.

– Какие бабы?

– Гилячки! – ответил переводчик.

– Еще что за новости? Какие гилячки вас поили?

– Не знаем, пьяные были! – мял в руках шапку огромный Андриан.

– Так ты мясо отобрал и не помнишь? И как у гилячек был, тоже не помнишь?

– Плохо помню.

– А ты?

– А я помню! – признался Фомин со вздохом. – Нас угощали!

– Выпорю за это! И весной вышлю в Охотск или в Камчатский порт в штрафную!

– Ваше высокоблагородие, помилуйте, ведь гилячки бабы глупые! – взмолился Андриан. – Сами навязались.

– Тем более! Ведь они замужние, семейные женщины.

– Девок, что ль, хватать?

– Никого не трогать!

– Как же быть?

– Женись!

– На гилячке?

– Да.

– Я с радостью! Сосватайте, ваше высокоблагородие. Я ей дом построю, я плотник, и тестю дом поставлю. Мне это по сердцу.

– А пока сосватаю тебя с розгами!

– Это нам мало важности. Только в Камчатку не отсылайте.

Матросы и казаки обступили капитана и стали просить за товарищей.

– Аносов, вместо хлопот бери розги в руки!

– Как-то совестно, ваше высокоблагородие, товарища хлестать!

– И меня в свое время пороли!

– Разве? В ученье? Дело казенное.

– Да, и мне приходилось! Такое время! Всем приходится. А ну, живо! Костей не переломит, эт не шпицрутены.

– Соизволь, Андриаша, лечь как следовает! – с важностью сказал Аносов. – Когда, может, меня отблагодаришь.

– Молчать! – рявкнул Козлов.

Ударил барабан…

Гиляки столпились.

– Из-за вас, сволочей, своего порем! – сказал им Аносов.

Невельской велел отвести обоих поротых в избу, где Паткен готовил юколу, и приставить часового.

– Казачишки развращены, привыкли, что у инородца можно отнять все, что хочешь. Меня эти нравы сибирских торгашей в бешенство приводят! – говорил Невельской, придя домой и волнуясь. – Команда просила за виновных! А я собрал гиляков и объявил им, что мы и впредь за всякий проступок будем наказывать беспощадно как маньчжуров, так и их и своих людей! Не делая различия. А у нас находятся философы в казарме, которые говорят, мол, гиляки нехристи! Но я неумолим, и пусть знают мою железную волю! И суд мой краток! Они смотрят, что гиляк – собака. Бей его, рви с него. Нет, вот, получай! Теперь будут знать, как обкрадывать гиляков. Христианами себя считают, негодяи! Это развращение глубокое!

– Ведь Андриан славный, работящий! – сказала Екатерина Ивановна.

– Значит, за грех не считают как зайца ободрать, – как бы оправдываясь, говорил Невельской, усаживаясь на диван и набивая трубку.

Катя знала, что в команде есть очень порядочные и сердечные люди, они прекрасно относятся к гилякам. Но есть там и несколько бывших торгашей и преступники…

Утром пришла Лаола, жена Паткена.

– Катя, наши из старого стойбища приехали. Можно им к тебе войти? – спросила она по-гиляцки.

Но, не дожидаясь позволения, в дверь уже ввалились две здоровые молодые гилячки. Катя обрадовалась.

– Ай-ай, Катя, Катя! – тараторила Лакха, бойкая женщина. Щеки у нее тугие и красные как кумач.

В одной руке у Лакхи туес с мороженой ягодой. Другой она держит за руку маленького мальчика. Ее товарка Пойха высокая, с мешком в руках.

– Ой, Катя, Катя, такая беда! – жаловалась она, целуя щеки хозяйки и гладя ей плечи.

– Геннадий, к тебе депутация! – сказала Екатерина Ивановна.

Невельской вызвал Позя и сказал, что украденное мясо будет оплачено вещами из магазина, а виновные уже наказаны.

Но гилячек это известие, кажется, не обрадовало.

– Фомку и Андриашку жалко, жалко! – кривясь и показывая, что вот-вот готова заплакать, заявила по-русски толстая Лакха.

– Вот мы им гостинцы принесли! – сказала высокая Пойха застенчиво и грустно.

– Кому?

– Фомка, Фомка.

– И Андриашка! – добавила Лакха. – Которых пороли!

– Они наказаны за дело, за то, что обижали вас.

– Ой, ой! Нас совсем не обижали!

– Чего дядю жалеть! – закричала вдруг Пойха. – Дядя сам виноват, он у них взял табак даром!

– Зачем, капитан, Фомку и Андриашку так били? – с сердцем спросила толстая гилячка.

– Что же ты хочешь?

Гилячки сказали, что привезли для Фомки и Андриашки гостинцев, а часовой не принял, и они пришли просить.

– Отпусти их! – сказала Лакха.

– Не бей! Не будешь?

– Больше не буду.

Гилячки повеселели. Пойха рассказала, что Фомин и Кузнецов возили лес и по дороге заехали с пустыми нартами в зимнее стойбище. Лакха достала у Влезгуна спирта. Вместе с Пойхой она угощала русских. Все были довольны и весело провели время. Матросы ночевали в доме, в тепле, и хорошо вели себя и утром поехали дальше, встретили дядю Пойхи и отобрали у него мешок, но в этом виноваты не они, а сам дядя. Он не любит русских и не дает им мяса. Мужья Лакхи и Пойхи в этот же день явились с охоты и рассердились на дядю, узнав, что случилось, и обвиняют его во всем случившемся и еще придут на него жаловаться.

– Ой, жалко, жалко Фомку и Андриашку! – приговаривала Пойха.

– Неожиданное милосердие! – с удивлением заявил Невельской, когда пришли Орлов и Воронин. – Послушайте-ка их!

– Какие дамы сердобольные! – сказал Воронин, приняв подарки для поротых и проводив гилячек.

– Позаводили себе любовников из нашей экспедиции и пришли хлопотать за них. Да этого мало! Еще мужей, говорят, пришлют за этим же! Нет, дисциплина и на любовников распространяется! А за разврат, объявите это команде, Дмитрий Иванович, любой будет порот и выслан!

– За этим, Геннадий Иванович, трудно усмотреть! – заметил Воронин.

Орлов молчал, не зная даже, что тут и сказать. Конечно, капитан был прав…

«Тут с ума можно сойти, если всех слушать! – подумал капитан. – Вот я женю Андриана на гилячке».

Послышался звон ботал.

– Что это? – спросила Катя.

– Видимо, опять почта… – воскликнул Невельской.

– Быть не может! – удивился Орлов.

– Почта идет! Из Аяна, – входя, сказал довольный доктор. Он ждал посылку с лекарствами.

– Тунгус вернулся! – разочарованно вымолвила Дуняша.

– Вот не было печали! – Невельской, Орлов и Воронин вышли из дому.

К магазину, верхом на олене, подъехал Антип. Он слез с оленя и уселся на трапе, но сразу же опять вскочил, заметив капитана.

– А ну, поди сюда! – крикнул Невельской. – Почта где? – спросил он.

Тунгус медленно приблизился.

– На дереве! – отвечал Антип.

– Как ты смел ее бросить?

– Я не бросил. На сук повесил, – возразил старик.

– Там документы, письма секретные!

– Ну кто в тайге возьмет, капитан, – с ласковой улыбкой сказал Антип. – У меня табаку мало, на дорогу не хватит…

Невельской покачал головой.

– А ты знаешь, что тебе за это полагается?

– Нет, не знаю, – отозвался Антип.

«Хитрец, сумку в тайге оставил, боится, верно, что запорю. А без него и сумку не найдешь».

– Выдайте ему, Дмитрий Иванович, табаку сколько надо, – сказал капитан.

Через час снова послышались звуки ботал.

– Поехал наш почтарь! – сказала на кухне Дуняша.

Невельской, попыхивая трубкой, мрачный, сидел за рабочим столом над бумагами.