Дом соли и печали

4

Первым, что бросилось мне в глаза за завтраком, оказалось синее атласное платье Мореллы. Ее локти были обрамлены белой плиссированной органзой, а на шее поблескивала нитка жемчуга. В комнате с завешанными портретами и траурными венками жемчужины выглядели просто ослепительно, словно маленькие драгоценные птички.

Морелла подняла на меня взгляд, отвлекшись от стола, на котором стояли подносы с едой. В Хаймуре придерживались свободного утреннего расписания: каждый мог прийти, когда ему удобно, и позавтракать самостоятельно.

– Доброе утро, Аннали. – Морелла положила на тарелку имбирный скон[8] и щедро смазала его маслом. – Как спалось?

На самом деле ужасно. Верити спала очень беспокойно и при каждом повороте лягалась, как мул. Я не могла перестать думать об Эулалии и ее ночной прогулке по утесу. Сумбурные мысли не давали мне крепко уснуть, и я забылась тревожным сном только после полуночи.

– Привет, любовь моя! – раздался папин голос.

Мы с Мореллой обернулись: каждая посчитала, что приветствие адресовано ей. Но отец прошел мимо меня и поцеловал супругу, пожелав ей доброго утра. На нем был темный сюртук, но не иссиня-черный, к которому я уже успела привыкнуть, а скорее угольно-серый.

– Ты прекрасно выглядишь! – сказал отец, покружив Мореллу и любуясь ее едва выступающим животом.

– Кажется, беременность мне к лицу.

Она излучала абсолютное счастье. Беременности мамы обычно были связаны с невыносимой тошнотой по утрам и постельным режимом задолго до родов. Когда я подросла, Ава и Октавия научили меня заботиться о маме и показали лучшие масла и примочки, облегчавшие боль при схватках.

– А ты как думаешь, Аннали? – поинтересовалась Морелла.

Я решила, что, включив меня в разговор, она попыталась проявить доброжелательность. Я внимательно рассмотрела ярко-синий атлас. Морелла выглядела чудесно, но такой наряд показался мне неуместным на следующий день после похорон падчерицы.

– А платья Эулалии уже стали тебе малы?

– М-м-м… О да, конечно. – Морелла воспользовалась возможностью и с довольным видом погладила свой живот.

– На самом деле, – вмешался папа, добавляя в свою тарелку несколько кусочков копченой рыбы, – нам всем нужно поговорить на эту тему. Аннали, ты не могла бы позвать сестер?

– Сейчас? – Я взглянула на вареные яйца, которые как раз собиралась съесть. Они быстро остынут.

– Пожалуйста.

Я демонстративно оставила посреди стола полупустую тарелку и нехотя поплелась вверх по лестнице. Я была ранней пташкой, но далеко не все сестры разделяли мои предпочтения. Мерси и Розалию, пожалуй, не смог бы разбудить даже пушечный выстрел.

Я решила начать с Камиллы. Она уже открыла шторы, и ее богато убранную спальню в сливовых тонах освещал слабый серый свет. К своему удивлению, я обнаружила сестру перед зеркалом: она закрепляла заколками локоны. Камилла пока еще не успела накрасить губы и подрумянить щеки, но на туалетном столике стояли баночки с краской и хрустальные флаконы духов. Черное креповое покрывало, такое же, как на моем зеркале, лежало у ее ног. Интересно, как давно она его сбросила.

– Уже позавтракала? – спросила сестра.

– Папа хочет, чтобы все спустились. У него для нас какие-то новости.

Камилла на мгновение замерла над шкатулкой с украшениями, а затем неохотно достала черную сережку.

– Он больше ничего не сказал?

Я присела на скамью рядом с Камиллой и поправила свою прическу. Я не видела своего отражения в зеркале почти неделю.

– Папа – нет, а вот синее платье Мореллы говорит о многом. Думаю, Эулалия была бы в ярости, если бы узнала о происходящем. Помнишь, после смерти Октавии Эулалия как-то раз захотела выйти на улицу и посмотреть, что за шум – бродячий цирк или что-нибудь другое, – и папа не выпустил нас из дома? Он сказал: «Никто не должен видеть нас, когда мы переживаем такое горе», – продолжила я, изображая папин низкий голос. – А к тому времени с похорон Октавии, между прочим, прошло уже несколько месяцев!

– Эулалия не могла прийти в себя несколько недель…

– А мы почтим ее память, соблюдая траур пять дней или сколько там? Папа, например, уже в сером. Я считаю, это неправильно.

Камилла открыла пузырек с помадой винного цвета и начала его внимательно рассматривать.

– Я согласна.

– Правда? – спросила я, бросив многозначительный взгляд на зеркало. Я забрала у нее из рук краску и случайно пролила немного на себя. Стекая по пальцам, она выглядела как кровь.

Камилла поправила выбившийся локон:

– Я никогда не умела укладывать волосы без зеркала.

– Я могла бы помочь. А что, если Эулалия…

Камилла закатила глаза:

– Да не застрянет ее душа в зеркале. Она и при жизни мечтала уйти из этого дома, с чего бы ей оставаться здесь после смерти?

Я отложила краску для губ и огляделась в поисках какой-нибудь салфетки.

– Ты не в настроении? – Камилла протянула мне носовой платок.

– Я сегодня плохо спала. Никак не могла выбросить из головы дурацкую фразу Лигейи.

Она выбрала другой цвет и придала губам ягодный оттенок.

– Я никогда не выйду замуж, если ничего не изменится, – произнесла она с виноватым видом.

– Неправда, – возразила я. – Любой мужчина был бы счастлив иметь такую супругу, как ты. Ты умна и не менее прекрасна, чем Эулалия.

Камилла усмехнулась:

– Никто не сравнится с Эулалией. Но если я буду всю жизнь прятаться в этом мрачном доме, закутавшись в креп и бумазею, я никогда никого не найду.

Я не хочу оскорбить память Эулалии или кого-либо из наших сестер, но, если мы будем соблюдать все этапы траура каждый раз, когда кто-то умирает, мы едва ли сами доживем до счастливых времен. Так что… я готова жить дальше. И твой осуждающий взгляд не изменит моего мнения.

Я взяла в руки темную ткань, закрывавшую зеркало, и задумчиво погладила ее. Камилла не расстроила меня. Она заслуживала счастья. Мы все заслуживали. Все мечтали о чем-то прекрасном. Конечно, мои сестры желали бы выходить в свет, бывать при дворе, на концертах и балах. Всем им хотелось бы быть невестами, женами, матерями. Я не могла их осуждать. И все же я крепко держала в руках траурное покрывало.

– Папа зовет нас вниз! – крикнула Розалия, прервав наш разговор.

Тройняшки столпились в дверях, с любопытством заглядывая в комнату. В странном утреннем свете они казались причудливым клубком с множеством рук, ног и косичек. На мгновение они показались мне одним целым, а не тремя отдельными девочками. Ленор вырвалась из клубка, и мое странное видение исчезло.

– Завяжи, пожалуйста, – протянула она мне черную ленту. – У Розалии получается слишком туго.

Ленор села перед Камиллой, убрав с длинной бледной шеи тяжелую косу. Тройняшки носили свои ленты как украшения – вокруг шеи. Когда мы были маленькими, Октавия обожала рассказывать нам страшные истории перед сном. Она выдумывала сказки про прекрасных дам, иссыхающих от тоски по своим возлюбленным, призраков и гоблинов, демонов и вестников – и дураков, заключавших сделки с теми и другими. А потом, когда мы тряслись от ужаса под одеялами, они с Эулалией пробирались в наши комнаты и срывали с нас покрывала.

Одна из любимых историй Октавии была про девочку, которая всегда носила зеленую ленточку вокруг шеи. Ее никогда не видели без этой ленты – ни в школе, ни в церкви, ни даже на свадьбе. Все гости говорили, что она прекрасная невеста, но недоумевали, почему она выбрала такое простое украшение. В честь медового месяца муж подарил девушке ожерелье из бриллиантов, ярко сияющее под звездным небом. Он хотел, чтобы в ту ночь его любимая легла в постель только в бриллиантах. Получив отказ, он расстроился и ушел. Вскоре он вернулся и увидел девушку спящей на их большой кровати. На ней были лишь ожерелье и зеленая лента. Устроившись рядом, молодой муж тайком развязал ленточку, и ее отрубленная голова отделилась от тела.

Тройняшки обожали эту страшилку и просили рассказывать ее снова и снова. Когда Октавия умерла, они с каким-то болезненным энтузиазмом повязали черные креповые ленты вокруг шеи. Камилла встала со скамьи. Когда я протянула ей покрывало, она бросила его в сторону, оставив открытым сияющее зеркало.

Мерси, Онор и Верити сидели за дальним концом обеденного стола. Старшие девочки набирали в тарелки вареные яйца и рыбу. Перед Верити стояла тарелочка клубники со сливками, но она лишь перебирала ягодки и ничего не ела. Верити сидела на своем обычном месте, но, как мне показалось, постаралась как можно дальше отстраниться от Онор и Мерси. Очевидно, она еще не простила им вчерашнюю злую шутку.

Мы решили обойтись без завтрака. Папа сидел во главе стола и явно хотел скорее сообщить нам новости.

– После завтрака в Золотой гостиной вас ждет приятный сюрприз, – начал он без лишних слов.

Золотая гостиная была маленькой и скорее походила на кабинет. Здесь обычно принимали важных гостей – придворных или Верховного Морехода. Однажды много лет назад во время летнего путешествия по стране у нас остановилась королевская семья, и королева Аделаида использовала Золотую гостиную как салон. Ей понравились блестящие дамастовые[9] портьеры, и мама пообещала никогда их не менять.

– Что случилось, папа? – спросила Камилла.

– После долгих раздумий я решил, что время скорби в нашей семье прошло. Хаймур многие годы находился во тьме. Я хочу положить конец трауру.

– Мы похоронили Эулалию вчера, – напомнила я, скрестив руки на груди. – Вчера!

Кто-то пнул меня ногой под столом, и я ответила тем же. Я не могла точно сказать, кто это, но подозревала Розалию.

Папа вскинул брови:

– Я знаю, это может показаться преждевременным, но…

– Очень преждевременным, – перебила я и получила еще один пинок. На этот раз я не сомневалась в том, что это Лигейя.

Папа сжал переносицу, словно пытаясь предотвратить мигрень:

– Мне кажется или ты хочешь что-то сказать, Аннали?

– Как тебе вообще могло прийти такое в голову? Это неправильно.

– Мы и так уже пережили слишком много горя. Пора начать с чистого листа, и я не хочу, чтобы наша новая жизнь была омрачена печалью.

– Твоя новая жизнь. Ваша с Мореллой. У тебя не возникло бы таких мыслей, не будь она беременна.

Тройняшки испуганно ахнули, в глазах Мореллы вспыхнула обида, но я уже не могла остановиться. К черту чувства: это слишком важный вопрос.

– Она сказала, что ждет мальчика, и ты уже готов свернуть горы, чтобы сделать ей приятно. Ты готов напрочь забыть о своей первой семье. Проклятой семье.

Темные, страшные слова сорвались с моих губ. Верити сдавленно вскрикнула.

– Нет никакого проклятия, – буркнула Ленор и поспешила утешить младшую сестру. – Скажите ей, что это неправда.

– Я не хочу умирать! – всхлипнула Верити, перевернув тарелку со сливками.

– Ты не умрешь, – сказал папа. Его пальцы так крепко сжали деревянные подлокотники стула, что те едва не треснули. – Аннали, ты переходишь все границы. Извинись немедленно.

Я встала со своего места и присела перед Верити, обняв ее и погладив мягкие детские волосы.

– Прости. Я не хотела тебя расстроить. Нет никакого проклятия, правда.

– Я имел в виду не Верити, – холодно отчеканил папа.

Я упрямо сжала губы. Хотя мои колени слегка подрагивали, я заставила себя не отводить взгляд.

– Аннали, – предостерегающе произнес он.

Я начала считать секунды, прислушиваясь к тиканью стрелки маленьких серебряных часов на каминной полке. Когда прошло полминуты, Камилла кашлянула, чтобы привлечь внимание отца.

– Ты, кажется, говорил о каком-то сюрпризе в гостиной?

Папа потер бороду. Неожиданно он показался мне очень постаревшим.

– Да. На самом деле это идея Мореллы. Небольшой подарок для всех вас.

Тяжело вздохнув, отец продолжал:

– Чтобы отметить окончание траура, мы пригласили портных, чтобы они сшили для вас новые платья. Шляпник и сапожник тоже тут.

Мои сестры дружно завизжали от счастья, а Розалия бросилась к папе и Морелле, крепко обняв обоих.

– Спасибо, спасибо, спасибо!

Я поцеловала Верити в макушку и встала, намереваясь уйти в свою комнату. Я не хотела новых платьев. Я не собиралась забывать старые обычаи, соблазнившись яркими безделушками и шелками.

– Аннали, – позвал папа.

Я остановилась.

– Куда ты собралась?

– Поскольку мне не нужны новые вещи, можете забрать мою часть себе.

Отец покачал головой:

– Мы все завершаем траур, ты в том числе. Я не позволю, чтобы ты ходила в мрачных тусклых нарядах, в то время как все остальные продолжают жить дальше.

Я сделала глубокий вдох, но не смогла сдержать гневную ремарку:

– Думаю, Эулалия тоже хотела бы жить дальше.

Отец пересек комнату тремя быстрыми шагами. Он не был жестоким человеком, но в это мгновение я не на шутку перепугалась, что он может меня ударить. Взяв под локоть, папа вывел меня в коридор:

– Ты перестанешь упрямиться прямо сейчас.

Я даже не подозревала, что во мне есть столько мужества, но отрицательно замотала головой, показывая открытое неповиновение.

– Давай живи дальше, ты ведь начал с чистого листа. Оставь меня в покое и позволь почтить память моих сестер, как я считаю нужным.

– Никто не сможет жить дальше, если ты будешь ходить по дому в черном траурном облачении как немой укор всем нам!

Отец отвернулся к окну и досадливо выругался. Когда он снова посмотрел на меня, его лоб пересекали глубокие морщины.

– Я не хочу ссориться, Аннали. Я скучаю по Эулалии так же, как и ты. И по Элизабет, и Октавии, и Аве. И больше всего – по твоей маме. Думаешь, я чувствую себя очень счастливым, вернув полсемьи обратно в Соль?

Папа устало опустился на небольшую скамейку. Она была слишком низкой для него, поэтому колени оказались на уровне груди. Через несколько мгновений папа жестом предложил мне сесть рядом.

– Я знаю, многие мужчины мечтают о трудолюбивых сыновьях, которые продолжат их дело, унаследуют имущество, передадут детям фамилию. Но я всегда гордился тем, что у меня так много девочек. Многие прекрасные моменты моей жизни связаны с тем периодом, когда вас еще было одиннадцать – как мы с вами и вашей мамой играли в карнавал, выбирали кукол… Когда Сесилия забеременела Верити… это стало таким прекрасным сюрпризом. После смерти мамы я думал, что больше никогда не смогу испытать такого счастья.

Слеза скатилась по щеке и упала с кончика папиного носа. Он смахнул ее, отстраненно рассматривая рисунок под нашими ногами. Пол в коридоре был выложен мозаикой из маленьких кусочков морского стекла, изображавшей морские волны.

– После стольких лет печали и трагедий я снова получил шанс обрести счастье. Оно уже никогда не будет абсолютным – разве это возможно, когда я потерял столько любимых людей? – но я не могу упустить эту возможность.

Ленточка на моем запястье уже растрепалась, и я задумчиво теребила ее пальцами, охваченная чувством дежавю. Кажется, мы с Камиллой говорили о том же самом всего несколько минут назад.

– Думаю, у портных найдется светло-серый шелк? – наконец сдалась я.

– Сесилия всегда считала, что тебе к лицу зеленый, – заметил отец, легонечко ткнув меня локтем. – Именно поэтому она поручила сделать твою комнату в изумрудных тонах. Твои глаза напоминали ей море перед большой бурей.

– Хорошо, я посмотрю, что у них есть, – ответила я, взяв руку отца, и он помог мне встать, – но даже не надейся увидеть меня в розовом.

– Ты только посмотри на этот атлас! Это самый приятный оттенок розового, который я когдалибо видела! – пропищала Розалия, примеряя нежно-розовый материал.

По всей Золотой гостиной были разложены ткани и лоскуты. Ящики с лентами и кружевами выглядели словно переполненные сундуки с сокровищами. В комнате, кажется, не осталось ни одной свободной поверхности. Я уже успела споткнуться о три коробки пуговиц.

Камилла приложила к лицу лоскут шафранового цвета:

– Как тебе такой оттенок, Аннали?

– Тебе очень идет, – вмешалась Морелла.

Она сидела на стеганой оттоманке посреди всего этого хаоса, словно изнеженная королева пчел. После инцидента в столовой Морелла даже не хотела смотреть в мою сторону; наверное, стоило извиниться.

– Мне кажется, к твоим глазам больше подойдут синеватые оттенки, – заметила я, предложив образец небесно-голубого цвета. – Видишь? Он прекрасно оттеняет твою кожу, ты выглядишь свежей и румяной. Как тебе, Морелла?

Мачеха едва заметно кивнула и принялась с интересом рассматривать блестящую ленту, которую Мерси вытащила из ящика.

– Такие бантики великолепно подойдут для милой госпожи, – заверила портниха. – Вы уже видели эти наброски? – протянула она Камилле стопку эскизов. – Мы можем сделать такую отделку на любом платье.

Камилла взяла рисунки и присела на пуф, обитый блестящим дамастом. Портниха присоединилась к ней и начала делать заметки. На мягких вешалках рядом со мной висели отрезы сливочного льна и роскошного зеленого шелка. Я выбрала три варианта для длинных струящихся платьев и даже наряд ко дню рождения тройняшек. Несмотря на сомнения, я все равно ощутила радостное предвкушение, рассматривая тюль цвета морской пены с яркими серебряными пайетками, сверкающими, словно звездочки. Из таких тканей, безусловно, получится сказочное платье.

Тем временем Ленор обнаружила какую-то красивую коробочку.

– Ух ты! Смотрите скорее!

Внутри оказалась пара туфель, обернутая в бархат. Серебристая кожа выглядела мягкой, словно сливочное масло, и нежно поблескивала в свете дня. С обеих сторон были пришиты шелковые ленточки, которые следовало завязывать вокруг лодыжек. Эти туфельки предназначены для танцев. Верити мигом схватила одну из них и поднесла к глазам, внимательно разглядывая узор из бусин на мыске.

– Волшебные туфельки!

– Они великолепны, – с восхищением сказала Морелла, рассматривая второй башмачок.

Тут в разговор вступил сапожник Рейнольд Гервер:

– Изготовление каждой пары занимает две недели. Для дополнительного удобства мы делаем мягкие стельки. Вы можете танцевать всю ночь, а утром ваши ножки будут чувствовать себя как ни в чем не бывало.

Розалия выхватила туфельку из рук Верити:

– Я хочу надеть такие на бал.

– Нет! Я их первая увидела! – возмутилась Ленор. – Они мои.

– Нам всем нужно по паре, – заключила Лигейя. Присев на оттоманку рядом с Мореллой, она провела пальцами по шелковым лентам.

– Шестнадцать бывает лишь однажды.

Камилла на мгновение отвлеклась от эскизов:

– Их можно выполнить в другом цвете? Я бы хотела золотисто-розовые, в тон платью.

Гервер кивнул:

– У меня есть с собой все образцы кожи.

Сапожник достал книжицу из-под развернутой желтой ткани и остановился, внимательно посмотрев на Мореллу.

– Поскольку эти туфельки такие особенные… они могут влететь в копеечку.

– Влететь в копеечку? – грозно спросил папа, показавшись в дверном проеме. – Я, значит, оставил своих девочек одних всего на час, а меня уже пустили по миру?

Розалия протянула ему блестящую туфельку:

– Ты только посмотри, папа! Эти туфли прекрасно подошли бы для бала. Можно мы возьмем их? Ну пожалуйста!

Папа внимательно посмотрел на лица всех дочерей, исполненные надежды.

– Я так понимаю, вы все хотите по паре?

– И мы тоже! – пропищала Онор, встав на цыпочки, чтобы выглянуть из-за коробок со шляпками.

Лицо папы стало равнодушным, как маска.

– Я должен посмотреть на них. Одно из главных правил торговли: не заключай соглашение, пока не проверишь груз.

Розалия вернула туфельку младшей сестре и слегка подтолкнула ее. Верити выступила вперед, держа башмачок дрожащими от трепета пухлыми пальчиками.

– Это волшебные туфельки, папа.

Отец изобразил невероятное изумление, вертя башмачок в руках.

– Волшебные туфельки, говоришь?

Большие глаза Верити, такие же зеленые, как у меня, радостно засияли.

– Выглядят ужасно изысканно. Наверное, очень хрупкие?

– Отнюдь! – возразил сапожник. – Уверяю вас, они выдержат целый бальный сезон. Я делаю подошвы из лучшей кожи в королевстве – гибкой, но очень крепкой.

Папа с недоверием посмотрел на мастера:

– Сколько за восемь пар?

Морелла, по-прежнему сидевшая на оттоманке, негромко фыркнула.

– Девять пар, – уточнил папа. – Девять пар к концу месяца. У моих дочерей бал, нужно успеть.

Гервер присвистнул:

– Времени совсем мало. Мне придется нанять помощников…

– Сколько?

Гервер начал считать по пальцам, затем многозначительно поправил золотые очки на кончике носа и заключил:

– Каждая пара стоит сто семьдесят пять золотых флоретов. Но девять пар всего за три недели… Я бы просил не меньше трех тысяч.

Игривое настроение мгновенно улетучилось из гостиной. Папа ни за что не согласился бы на такое расточительство. Я даже боялась представить, во сколько ему обойдутся одни только новые платья и корсеты.