Гвенди и ее волшебное перышко

8

Она кладет папки с отчетами обратно в стопку и садится за стол. Тянется за ежедневником, но рука замирает в воздухе.

Рядом с клавиатурой лежит блестящая серебряная монета.

Протянутая рука начинает дрожать. Сердце бешено бьется в груди, и вдруг становится нечем дышать.

Гвенди знает, что это за монета, еще до того, как успевает ее рассмотреть. Моргановский серебряный доллар 1891 года выпуска. Она уже такие видела.

Знакомый голос, мужской голос, шепчет ей в ухо: «Почти пол-унции чистого серебра. Создан Джорджем Морганом, которому в ту пору было всего тридцать лет. Моделью для головы Свободы послужила Анна Уиллесс Уильямс, филадельфийская матрона. Ее портрет в профиль изображен на аверсе монеты, то есть на лицевой стороне…»

Гвенди резко оборачивается, но рядом никого нет. Она обводит взглядом кабинет и ждет, что вновь услышит голос. У нее ощущение, что она только что видела привидение – и, может быть, так и было. Все остальное вроде бы на своих местах. Гвенди легонько касается монеты кончиком пальца. Монета прохладная – и настоящая. Ей не мерещится. Это не помутнение рассудка из-за стресса.

С бешено колотящимся сердцем Гвенди медленно пододвигает монету ближе к себе, едва касаясь ее большим пальцем. Наклоняется, чтобы лучше рассмотреть. Серебряный доллар в отличной сохранности, и она оказалась права: это Моргановский доллар 1891 года выпуска. Анна Уильямс улыбается ей, глядя немигающими серебряными глазами.

Гвенди рассеянно вытирает руку, касавшуюся монеты, о рукав блузки. Поднимается из-за стола и медленно обходит кабинет по кругу. У нее ощущение, будто она проснулась после долгого сна. Она ударяется коленом о закругленный край журнального столика, но не замечает этого. Резко изменив направление, она подходит к встроенному шкафу, единственному месту во всем кабинете, где может спрятаться человек. Гвенди делает глубокий вдох, мысленно считает до трех – и распахивает дверцу.

Она быстро делает шаг назад, прикрывая лицо руками, и чуть не падает – но в шкафу никого нет. Только пальто и свитера на вешалках, а внизу – туфли, кроссовки и новые зимние сапоги в магазинной коробке.

Вздохнув с облегчением, Гвенди закрывает шкаф и опять поворачивается к столу. Серебряный доллар лежит, где лежал, и блестит в электрическом свете горящей под потолком лампы. Гвенди уже собирается позвать Беа, но тут ее взгляд падает на шкаф для бумаг в дальнем углу. На шкафу стоит папин подарок, бронзовый бюст Джошуа Чемберлена, героя Гражданской войны, уроженца штата Мэн.

Гвенди подходит к шкафу и выдвигает верхний ящик. Ящик набит бумагами, в папках и россыпью. Гвенди закрывает его и выдвигает следующий ящик. Быстро осматривает содержимое, закрывает. Затаив дыхание, встает на колени и выдвигает самый нижний ящик.

И да, вот он: пульт управления.

Красивая лакированная шкатулка из красного дерева, густо-коричневого и как будто мерцающего алыми искрами под слоем лака. Примерно пятнадцати дюймов в длину, около фута в ширину, а в высоту вдвое меньше. На крышке – шесть кнопок в три ряда по две и еще по одной с двух сторон от рядов. Всего восемь штук. Пары такие: светло-зеленая и темно-зеленая, желтая и оранжевая, синяя и фиолетовая. Одна одиночная кнопка – красная. Другая – черная. Есть еще два рычажка по краям и что-то похожее на прорезь посередине.

На мгновение Гвенди забывает, где она и сколько ей лет – забывает о том, что на свете есть добрый и чуткий человек по имени Райан Браен. Ей снова двенадцать, она сидит на полу перед шкафом у себя в комнате, в маленьком городке Касл-Рок, в штате Мэн.

Он выглядит в точности так же, как тот самый пульт, думает она. Потому что это и есть тот самый пульт. Ошибиться невозможно, даже спустя столько лет.

У нее за спиной раздается громкий стук в дверь. Гвенди чуть не теряет сознание.

9

– У вас все в порядке, госпожа конгрессмен? Я стучала, вы долго не отзывались.

Гвенди отступает от двери, впуская секретаршу в кабинет. В руках у Беа поднос с едой. Она ставит его на стол и оборачивается к начальнице. Если Беа и заметила серебряный доллар, то не подала виду.

– У меня все в порядке, – говорит Гвенди. – Но мне немного неловко. Я читала отчеты и, кажется, задремала.

– Наверное, вам что-то снилось. Я слышала, как вы стонали.

Если бы вы знали, думает Гвенди.

– Вы уверены, что у вас все в порядке? – снова спрашивает Беа. – Вы меня извините, но вид у вас странный. Вы какая-то бледная и напуганная, как будто увидели привидение.

В самую точку, думает Гвенди и с трудом подавляет нервный смешок.

– Сегодня утром я бегала дольше обычного и почти не пила воды. Наверное, у меня обезвоживание.

Беа хмурится, явно не убежденная.

– Я принесу вам побольше воды. Сейчас вернусь. – Она идет к двери.

– Беа?

Беа останавливается на пороге и оборачивается к Гвенди.

– Кто-нибудь заходил ко мне в кабинет, пока я была на совещании?

Беа качает головой:

– Нет, мэм.

– Вы уверены?

– Да, мэм, – говорит Беа, обводя взглядом кабинет. – Что-то не так? Нужно вызвать охрану?

– Нет-нет. – Гвенди подходит к секретарше и мягко выпроваживает ее из кабинета. – Но, может быть, нужно вызвать врача, а то в последнее время меня всегда клонит в сон после обеда.

Беа улыбается, но как-то бледно и неубедительно, и идет за водой.

Гвенди закрывает дверь и возвращается к шкафу для бумаг. Она знает, что у нее мало времени. Она снова встает на колени и выдвигает нижний ящик. Пульт никуда не исчез. Он по-прежнему там: буквально искрится в ярком электрическом свете и ждет ее.

Гвенди тянется к нему двумя руками, но замирает в нерешительности. Ее пальцы застывают в паре дюймов от полированной поверхности. Она чувствует, как волоски у нее на руках встают дыбом. Слышит какой-то едва различимый шепот в самых глубинах сознания. Собравшись с духом, она осторожно вынимает из ящика пульт. И как только берет его в руки, ее накрывает волной воспоминаний…

10

Когда Гвенди была маленькой, каждое лето – обычно ближе к Четвертому июля – папа вытаскивал с чердака старую картонную коробку с надписью «СЛАЙДЫ». Он торжественно ставил старенький диапроектор на журнальный столик в гостиной, вешал проекционный экран перед камином и выключал свет. Для него это было большое событие. Мама делала лимонад и готовила попкорн. Каждый слайд папа сопровождал небольшим рассказом, включив, как он выражался, «свой лучший голливудский голос», и устраивал театр теней в перерывах. Гвенди обычно сидела на диване между мамой и папой, но иногда к ним приходили соседские детишки, и тогда Гвенди сидела на полу перед экраном вместе со своими друзьями. Кое-кто из ребят откровенно скучал и уходил, не досидев до конца, под каким-нибудь благовидным предлогом («Ой, извините, мистер Питерсон, но я только что вспомнила, что обещала маме убраться в комнате»), но Гвенди никогда не бывало скучно. Ее завораживали картинки на экране и истории, изображенные на этих картинках.

Как только Гвенди касается пульта – впервые за пятнадцать лет, – у нее перед глазами проносится серия ярких картинок наподобие папиного слайд-шоу. Каждая картинка рассказывает свою собственную тайную историю.

– 22 августа 1974 года, и незнакомый мужчина в черном пиджаке и аккуратной маленькой черной шляпе запускает руку под скамейку в парке Касл-Вью и вынимает холщовый мешок на завязках. Открывает его и достает очень красивую лакированную шкатулку из красного дерева…

– раннее утро в начале сентября, Гвенди стоит перед шкафом у себя в комнате и одевается в школу. Закончив одеваться, она кладет в рот крошечную шоколадку и закрывает глаза от восторга…

– средняя школа; Гвенди разглядывает себя в большом зеркале и понимает, что она не просто хорошенькая, а настоящая красотка, и она больше не носит очки…

– предпоследний класс; Гвенди сидит на диване в гостиной и с ужасом смотрит на телеэкран, где сменяют друг друга кошмарные кадры с распухшими, облепленными мухами трупами…

– поздняя ночь, в доме по-кладбищенски тихо, Гвенди сидит в темноте у себя на кровати, скрестив ноги, держа на коленях пульт управления; она сосредоточенно жмурится и жмет большим пальцем красную кнопку, а потом напряженно прислушивается в ожидании грохота…

– теплый весенний вечер, Гвенди истошно кричит, два молодых парня, сцепившись в драке, врезаются в ночной столик, сбивают на пол косметику и расчески, а потом падают прямо в открытый шкаф, срывая вешалки с одеждой, и тощая, грязная рука с синими татуировками, оплетающими тыльную сторону ладони, хватает пульт управления и обрушивает его углом вниз прямо на голову парня Гвенди…

Гвенди хватает ртом воздух и возвращается в Вашингтон, в «здесь и сейчас» – и медлить нельзя ни секунды. Она на четвереньках ползет к столу, и ее рвет прямо в мусорное ведро.

11

Ввиду непомерно высоких расходов на содержание жилья в двух разных штатах многие депутаты первого года созыва вынуждены либо снимать крошечную конуру по безбожно завышенным ценам (большинство этих квартир располагается в сырых подвалах без вентиляции), либо арендовать таунхаус или большую квартиру вскладчину с многочисленными соседями. Многие именно так и делают и не ропщут. Все равно они редко бывают дома. Они работают допоздна и приходят домой только принять душ и поспать или, если повезет, поесть без спешки.

Гвенди Питерсон не пришлось выбирать из двух зол. Благодаря успеху ее романов и последующих экранизаций она может позволить себе без каких-либо финансовых затруднений снять трехэтажный таунхаус в двух кварталах от здания конгресса. Но ей все равно неудобно перед коллегами за роскошные жилищные условия, и если кому-то вдруг негде остановиться, она всегда предлагает переночевать у нее.

Однако сегодня вечером, когда Гвенди сидит на диване в гостиной, ест китайскую лапшу с креветками из картонной коробочки и невидящим взглядом таращится в телевизор, она очень рада, что у нее есть возможность снимать отдельное жилье, и еще сильнее рада, что сейчас нет гостей.

Пульт управления лежит рядом с ней на диване и выглядит совершенно неуместным – почти как детская игрушка – в стерильной обстановке арендованного таунхауса. Весь день Гвенди ломала голову, как вынести пульт с работы. Наконец она вытряхнула из коробки новые сапоги, положила в коробку пульт и просто вынесла его, не скрываясь. К счастью, служба охраны конгресса проверяла только сотрудников, входивших в здание, а не выходивших из него.

По телевизору идет реклама нового фильма с Томом Хэнксом, но Гвенди этого не замечает. Она сидит на диване уже два часа и вставала всего один раз, чтобы открыть дверь курьеру, доставившему еду. В голове крутится вихрь вопросов. Несколько дюжин вопросов сменяют друг друга в хаотичной последовательности, и еще несколько дюжин дожидаются своей очереди, скромно стоя в сторонке.

Два вопроса возникают наиболее часто, словно запись, поставленная на повтор:

Почему ей вернули пульт?

Почему именно теперь?

12

Гвенди никогда никому не рассказывала о пульте управления. Ни мужу, ни родителям, ни психологу, к которому ходила дважды в неделю на протяжении полугода, лет десять назад.

Когда-то пульт управления занимал все ее мысли, она была одержима заключенной в нем силой и тайной, но с тех пор прошло много лет. Теперь ее воспоминания о пульте похожи на разрозненные обрывки сна, который часто снился ей в детстве, а теперь почти позабылся, затерявшись в бесконечном лабиринте взрослой жизни. Как говорится, с глаз долой, из сердца вон.

Конечно, она не раз вспоминала о нем за пятнадцать лет, миновавших с тех пор, как он исчез из ее жизни, но – она поняла это только теперь, буквально час назад – совсем не так часто, как, по идее, должна была бы вспоминать, с учетом той роли, которую пульт сыграл в ее детстве и юности.

Теперь, уже задним числом, она понимает, что были недели и даже месяцы, когда она ни разу не вспоминала о пульте, а потом – бац – по телевизору передавали сюжет новостей о какой-то загадочной, вроде бы природной катастрофе, произошедшей в какой-то далекой стране, и Гвенди тут же представлялось, как кто-то сидит в машине или дома, за кухонным столом, и держит палец на красной кнопке.

Или она натыкалась в Сети на заметку о человеке, нашедшем клад у себя во дворе, и кликала на ссылку, чтобы проверить, не было ли в этом кладе Моргановских серебряных долларов 1891 года выпуска.

И бывали еще неприятные моменты – к счастью, достаточно редко, – когда по радио или по телевизору шла передача о массовом самоубийстве сектантов из общины Джонстаун в Гайане и Гвенди случайно ее заставала. Когда это происходило, ее сердце замирало и отзывалось мучительной болью, и Гвенди на несколько дней погружалась в черную дыру депрессии.

И, конечно же, стоит вспомнить все те разы, когда ей на глаза попадалась аккуратная маленькая черная шляпа – на голове быстро идущего человека в толпе прохожих на людной улице или на столике уличного кафе, рядом с чашкой горячего кофе либо запотевшим стаканом холодного лимонада, – и она, разумеется, сразу же вспоминала мужчину в черном пиджаке. Она вспоминала о Ричарде Фаррисе и его черной шляпе гораздо чаще, чем обо всем остальном. Этот загадочный мистер Фаррис постоянно маячил на краешке ее сознания, всегда готовый занять ее мысли. Именно его голос она услышала у себя в голове, когда нашла пульт в кабинете, и именно его голос она слышит теперь, сидя в гостиной в своем арендованном доме: «Береги пульт, Гвенди. Он дарит подарки, но это маленькая компенсация за большую ответственность. И будь осторожна…»

13

И что же это за подарки, которые так охотно раздает пульт?

Хотя Гвенди не видела, как из него выдвигалась узенькая деревянная дощечка с серебряным долларом, она точно знает, откуда взялась монета у нее на столе. Монета, пульт; пульт, монета; все сходилось.

Значит ли это, что если сейчас потянуть за другой рычажок – тот, что слева, рядом с красной кнопкой, вспоминает Гвенди, как будто это было вчера, – пульт выдаст крошечную шоколадку? Может быть. А может быть, и нет. С этим пультом ни в чем нельзя быть уверенной до конца. Еще тогда, пятнадцать лет назад, Гвенди не сомневалась, что он таит в себе много секретов, а теперь ее уверенность лишь укрепилась.

Она легонько касается рычажка самым кончиком пальца и вспоминает крошечные, не крупнее мармеладных драже, шоколадки в виде зверюшек, восхитительно сладкие и всегда разные. Она вспоминает свою самую первую шоколадку, которую выдал ей пульт – на скамейке на Касл-Вью, под пристальным взглядом Ричарда Фарриса. Это был шоколадный кролик, и проработка деталей поражала воображение – шерстка, ушки, крошечные симпатичные глазки! Потом были котенок, белка и жираф. Дальше память подводит, но Гвенди помнит достаточно: съешь одну шоколадку – и больше тебе не захочется еще долго; ешь шоколадки регулярно – и изменишься, станешь сильнее, быстрее, умнее. Будешь буквально кипеть энергией и постоянно выигрывать – в любой игре. А еще шоколадки улучшают зрение и убирают прыщи. Хотя, возможно, прыщи прошли сами, когда миновал переходный возраст? Иногда трудно понять.

Гвенди опускает взгляд и вдруг с ужасом видит, что ее палец сдвинулся от рычажка на боковой стороне пульта к рядам разноцветных кнопок. Она отдергивает руку, словно сунула ее в осиное гнездо.

Но уже поздно – голос вернулся:

«Светло-зеленая кнопка: Азия. Темно-зеленая: Африка. Оранжевая: Европа. Желтая: Австралия. Синяя: Северная Америка. Фиолетовая: Южная Америка».

– А красная кнопка? – спрашивает Гвенди вслух.

«Все что захочешь, – отвечает ей голос. – И тебе обязательно что-то захочется, обладателю пульта всегда чего-то хочется».

Она трясет головой, пытаясь прогнать этот голос, но он еще не закончил.

«Кнопки нажимаются очень туго, – говорит Фаррис. – Придется жать большим пальцем и прилагать силу. Но это и к лучшему, уж поверь мне на слово. С ними не следует ошибаться, о нет. Особенно – с черной».

Черная кнопка… когда-то Гвенди называла ее Раковой кнопкой. При одном только воспоминании ей становится не по себе.

Звонит телефон.

И во второй раз за сегодняшний день Гвенди едва не теряет сознание.

14

– Райан! Я так рада, что ты позвонил!

– Я пытался тебе дозвониться… дней, – говорит он, его голос на миг пропадает среди шумов. – Здесь совершенно кошмарная телефонная связь.

«Здесь» – это на маленьком острове Тимор в южной части Малайского архипелага. Он уехал туда в начале декабря вместе с журналистской бригадой «Таймс» для освещения гражданских беспорядков.

– У тебя все хорошо? – спрашивает Гвенди. – Там безопасно?

– У меня все хорошо. Правда, я воняю, как будто… две недели в хлеву.

Гвенди смеется. Слезы счастья текут у нее по щекам. Поднявшись с дивана, она ходит по комнате туда-сюда.

– Ты успеешь вернуться домой к Рождеству?

– Не знаю, милая. Я надеюсь, что да. Но… становится напряженно.

– Я понимаю. – Гвенди кивает. – Будем надеяться, ты ошибаешься, но я все понимаю.

– Как здоровье… – говорит он и опять пропадает.

– Что? Я тебя плохо слышу.

– Как здоровье твоей мамы?

Гвенди улыбается – и замирает.

Она смотрит на занавешенное окно в верхней части кухонной двери. Может, ей просто почудилось? Через пару секунд, когда она почти убедила себя, что ей действительно показалось, за окном снова мелькает тень. На веранде кто-то есть.

– …меня слышишь? – говорит Райан, испугав Гвенди.

– У нее все хорошо. – Гвенди медленно входит в кухню и выдвигает ящик под разделочным столом. – Набирает вес, ходит на осмотры. – Она вынимает из ящика большой острый нож и прижимает к ноге.

– Попрошу ее… оладьи по ее секретному рецепту, когда… домой.

– Ты скорее приезжай, а уж мама тебя накормит.

Он смеется и говорит что-то еще, но его голос тонет в оглушительном треске помех, а потом наступает мертвая тишина.

– Алло! Алло! – Гвенди убирает телефон от уха, чтобы взглянуть на экран. – Черт.

Связь прервалась.

Гвенди кладет телефон на разделочный стол и, пригнувшись, крадется к двери. Добравшись до последнего шкафчика, преодолевает оставшиеся пару футов и встает прямо перед дверью. Не давая себе времени на раздумья, чтобы не растерять всю решимость, издает пронзительный вопль, выпрямляется в полный рост, одной рукой включает свет на веранде, а другой резко отодвигает занавеску, подцепив ее острием ножа.

Кто бы там ни стоял, его уже нет. Гвенди видит только свое перепуганное отражение в дверном окне.

15

Первое, что делает Гвенди после того, как берет телефон со стола (даже прежде чем убедиться, что входная дверь закрыта на все замки), – мчится в гостиную и проверяет, на месте ли пульт. В голове мелькает пугающая мысль, что человек, притаившийся у задней двери, попросту отвлекал ее внимание и, пока она была в кухне, его сообщник пробрался в дом через переднюю дверь и украл пульт.

Она вся обмякает от облегчения, когда видит, что пульт управления лежит на диване – там же, где она его и оставила.

Чуть позже, когда она поднимается в спальню с пультом в руках, ей вдруг приходит в голову, что у нее не возникло даже мысли о том, чтобы рассказать о нем Райану. Она убеждает себя, что все дело в прервавшейся связи, но сама понимает, что это лишь отговорка. Пульт управления вернулся к ней, и только к ней. И больше ни к кому.

– Это мой пульт, – говорит она, входя в спальню.

И ежится от горячности, что звучит в ее голосе.

16

17 декабря 1999 года, последний рабочий день перед трехнедельными каникулами в конгрессе, Гвенди проводит словно во сне. Первые пятнадцать минут уходят на то, чтобы уверить Беа, что она чувствует себя хорошо и ей вовсе не надо отпрашиваться с работы (вчера запаниковавшая секретарша чуть было не вызвала «Скорую», обнаружив, что Гвенди стошнило в мусорное ведро; к счастью, Гвенди удалось ее убедить, будто она съела что-то не то за завтраком, и Беа успокоилась, но все равно настояла, чтобы Гвенди ушла домой раньше на сорок минут), а все оставшиеся восемь с половиной часов Гвенди упорно борется с желанием сорваться домой и проверить, все ли в порядке с пультом управления.

Ей не хотелось оставлять его в доме, особенно после того, как вчера вечером ее напугала тень за кухонной дверью, но выбора не было. Неизвестно, как рентгеновские аппараты на контрольно-пропускных пунктах отреагируют на этот пульт. И что еще больше тревожит Гвенди: как сам пульт отреагирует на рентгеновские аппараты? Она не знает, как он устроен внутри и из чего вообще сделан, и поэтому лучше не рисковать.

Перед выходом из дома она спрятала пульт в кладовке под лестницей. Положила его в самом дальнем углу, окружила со всех сторон картонными коробками с книгами, а сверху прикрыла ворохом зимних курток. Потом закрыла кладовку, заперла входную дверь на все замки и пошла на работу. Она возвращалась домой с полдороги – проверить, на месте ли пульт – всего дважды, а с третьей попытки заставила себя дойти до работы.

Последний рабочий день Гвенди проходит словно в тумане, сотканном из безликих голосов и фоновых шумов. Утром – несколько телефонных конференций, после обеда – два коротеньких совещания. Она плохо помнит, о чем говорилось на совещаниях. И совершенно не помнит, что ела на обед.

Ровно в пять часов вечера она запирает свой кабинет, идет поздравить коллег с Рождеством и вручает подарки: Патси – набор ароматических свечей и солей для ванны, Беа – кашемировый свитер, браслет и стопку подписанных книг для ее детей. После взаимных добрых пожеланий и прощальных объятий Гвенди мчится на выход.

17

– Я буду скучать без вашей улыбки, госпожа конгрессмен.

– Я тоже буду скучать, – говорит Гвенди, остановившись у поста охраны. Она вынимает из сумки небольшую коробку, завернутую в подарочную бумагу со снеговиками, и вручает ее великану-охраннику. – С Рождеством, Гарольд.

Гарольд смотрит на нее, открыв рот. Медленно протянув руку, забирает подарок.

– Это мне… Правда мне?

Гвенди улыбается и кивает:

– Конечно, Гарольд. Я никогда не оставила бы без подарка своего любимого начальника службы охраны.

– Начальника?.. – Он растерянно хмурится, потом улыбается, сверкнув золотыми зубами. – А, я понял. Вы шутите.

– Открывайте подарок, балбес.

Мощные пальцы атакуют упаковочную бумагу и вынимают блестящую черную коробку с золотой надписью «Булова» на крышке. Гарольд открывает коробку, глядит и не верит своим глазам.

– Вы купили мне часы?

– Я заметила, как на прошлой неделе вы любовались часами конгрессмена Андерсона, – говорит Гвенди. – И подумала, что вы заслужили такие же.

Гарольд открывает рот, но не произносит ни слова. Гвенди с удивлением замечает, что у него дрожит подбородок, а глаза подозрительно блестят.

– Я… Мне никогда не дарили таких подарков, – наконец выдавливает он. – Это лучший подарок из всех, что я получал за всю жизнь. Спасибо.

Гвенди улыбается, и впервые за сегодняшний день у нее возникает чувство, что, возможно, все будет хорошо.

– Я рада, что вам понравилось, Гарольд. Счастливого Рождества. И передайте мои наилучшие пожелания вашей супруге. – Ласково похлопав его по руке, она поворачивается, чтобы уйти.

– Не так быстро, – говорит Гарольд, вскинув ладонь. Он нагибается, достает из-под стойки упакованный подарок и вручает его Гвенди.