Семь фунтов брамсельного ветра Крапивин Владислав

1

Двадцать четвертого августа я весь день провела дома. Вялая и надутая на весь белый свет. То лежала и думала про всякую всячину, то пыталась читать. И наконец вспомнила – монеты! Сразу стало интереснее жить. Я разложила “корабельные фунты” на покрывале, опять взяла Лоськин глобус. Поразглядывала по очереди все шесть парусников. Да, интересно бы узнать о них побольше…

У нас был двухтомный “Морской энциклопедический справочник”, но в нем я не нашла ничегошеньки ни про одно судно с монет. Видно, не такие уж знаменитые… Вот потому и любопытно! Про “Санта-Марию”, “Палладу” или “Виктори” можно прочитать где угодно, а вот что это за “Джемини” или “Перси Дуглас”?

Зато в “Энциклопедическом словаре” я прочитала про остров Джерси. Он в проливе Ла-Манш, “в составе Нормандских островов”. Площадь сто шестнадцать квадратных километров, примерно как у нашего города. А населения в десть раз меньше, чем у нас! Жители занимаются животноводством, огородничеством, цветы разводят. А еще на этом самом Джерси организовал зоопарк знаменитый зоолог и писатель Даррелл (надо будет Лоське сказать)! Но при чем здесь корабли? Об этом опять же ни словечка.

И почему написано не просто “Jеrsey”, а “Bailiwick of Jersey”? В двух английских словарях, что были дома, я слова “Bailiwick” не нашла. Сунулась к Илье. Но он сидел над какими-то схемами и рыкнул на меня. Я надулась еще больше – уже не только на весь мир, но и конкретно на братца. Ну ладно… Если меня что-нибудь зацепит, я стараюсь довести дело до конца.

Позвонила маме. Та сразу: “Что случилось?”

– Да ничего не случилось. Мама, у вас на базе есть самый полный “Англо-русский словарь”?

Она опять:

– Что случилось?

– Да ничего же не случилось же! Просто мне надо срочно узнать: что такое “Байливик”. Или “Бэйливик”. В наших словарях нет, а Илья готов меня задушить, если подступлюсь…

Голос у мамы затвердел:

– Евгения! Ты в своем уме? Считаешь, что у меня есть время лазать по словарям? К нам только что поступили новые книги из Франции, я зашиваюсь с экспертной оценкой…

– А на то, что я зашиваюсь, всем, конечно, до лампочки…

– Ты не можешь потерпеть до завтра?

– Конечно, могу! Мне не привыкать! Я и так терплю всю жизнь, как всем на меня наплевать…

– Господи, что за ребенок! Кто из тебя вырастет…

Я сказала “до свидания”, положила трубку и легла на мамину кровать в большой комнате. Стала смотреть в потолок и думать, кто из меня вырастет.

Все зависит от способностей. Есть у меня способности? Кое-какие есть, но все недоразвитые. Занималась музыкой, могу сыграть отрывки из “Лунной сонаты”… Мало ли кто занимался в детстве музыкой! Бетховены и Рихтеры вырастают по одному на много миллионов… Могу рисовать. Говорят, неплохо получается. Но Лючка рисует в сто раз лучше меня и все равно быть художником не собирается…

Одно время я думала стать поэтессой. Писала стихи – по нескольку четверостиший каждый день. Илья тоже писал (хотя быть поэтом не собирался). Мы декламировали свои творения друг другу и безжалостно критиковали. Я считала (и сейчас считаю), что у меня получалось лучше. Илья просто увлекался всякими философскими загибами и хитрыми рифмами. Однажды, полтора года назад, он написал заумный “стих” про пустоту мировой беспредельности, которую лишь изредка озаряют проблески возникающих то тут, то там цивилизаций. Слабенькие такие проблески, как свечки Тома Сойера и Бекки в громадном сумраке пещеры. По правде говоря, мне этот стих показался неплохим, но я была сердита на вчерашнюю Илюхину критику и начала долбать его в ответ. Сказала, что все это он сочинил, чтобы пожонглировать сочетаниями вроде “Сойер” – “косое” (там было про косое многомерное пространство). И еще обхихикала такие вот строчки:

– Первая рифма просто ради выпендрёжа. А “выси – мысли” вообще никуда не годится. Ты используй слово “коромысло”. Пусть свечи “вносят на коромысле”. Тогда “мысли” будут рифмоваться как надо.

Илья пожалел, что коромысла нет у нас дома. А то он сломал бы его о мой “тощий хребёт”. А еще сказал про мои стихи – что это “жидкая, как вчерашний чай, дамская лирика в недоразвито-детсадовском варианте”. Я выразилась проще и короче: “Кретин…” А потом перечитала свои рифмованные сочинения, и стало скучно, Потому что Илья был, кажется, прав. Ну, кому нужны эти лирические томления, если по правде ни разу даже не обнималась ни с одним мальчишкой… Впрочем, Илья тоже скоро прекратил свои поэтические упражнения: компьютерные дела не оставляли времени для глупостей…

Так кем же я буду?

В восемь лет можно мечтать о капитанском мостике на парусном судне вроде “Крузенштерна”, но теперь-то уже не ребенок. Может, сделаться врачом? Иногда хочется куда-то мчаться и кого-то спасать. Но… при мысли о занятиях в анатомичке – жуть под сердцем.

Сейчас все мечтают о профессиях всяких экономистов и менеджеров. Но это – чтобы деньги зарабатывать. А для души?

…А может быть, судьба толкает меня в учительницы? Зарплата у них, конечно, фиговая, зато не соскучишься.

2

В лагере “Отрада” ребятишки из младшего отряда липли ко мне с первого дня. Сперва я заметила семилетнего Юрика Сенцова, который в уголке ронял слезинки (по маме заскучал), утешила как могла, повела гулять на ближний луг – удрали через щель в заборе. Потом Юрик привел Саню Богаткина, который ободрал локоть, а к медсестре идти боялся. Следующий раз они явились уже втроем, с Анюткой Левицкой.

– Женя, давайте опять удерем на луг! Не бойтесь, Анютка не выдаст, она железная! – (В первые дни они говорили мне “вы”, вот умора!)

– Лучше я вам расскажу что-нибудь, а то дождик скоро… Слышали про Ассоль и Грея?..

По правде говоря, я сама не понимаю, почему согласилась ехать в этот дурацкий лагерь “Новых впечатлений” захотелось? Или поддалась на мамину логику – “Как можно упускать почти бесплатную путевку?” (Дома в самом деле с деньгами было скверно). В общем, вздохнула и поехала. И пожалела сразу. Что было делать-то в этой “Отраде”? Над попытками вожатых устроить какие-то общие дела все только хихикали. Ждали “с томленьем упованья” вечернюю дискотеку. Там тряслись и прыгали под вопли хриплых колонок, и многие потихоньку исчезали парами, чтобы укрыться в сумерках… Мне исчезать было не с кем. Мальчишки из нашего отряда оказались ростом все меньше меня, да и думали не столько про девчонок, сколько про индейские игры. Я бы с ними тоже поиграла, да неловко – дылда такая. А те, кто с меня ростом (и старше про годам), были все прыщеватые, слюнявые и хотели уже не только поцелуев – это видно было по их делано равнодушным физиономиям…

А с младшим народом – лет семи-девяти – мне было “самое то”. Хорошо с теми, кому ты нужен. Старшие девчонки стали было хихикать и называть меня “мама Женя”, но я поговорила с двумя… они поняли.

Почти каждый вечер я приходила к ребятишкам из седьмого отряда в спальню, на “вечернюю сказку”. Их вожатая Гертруда не спорила. Ей это было на руку: меня оставит, а сама на дискотеку (“Ой, хорошо, что ты пришла, у нас методичка”). Пацанята тоже были довольны, Гертруду они боялись. Кстати, я заметила: если вожатая или учительница с вредным характером, то имя у нее чаще всего какое-то неуклюжее или пышное. Нашу классную, например, зовут Олимпиада Андриановна (прозвище “Липа – Пять Колец”).

Обычно я рассказывала ребятам что-нибудь из Грина. Они, бедные, о нем раньше и н слыхали. Да и вообще многие книжек почти не читали, разве что учебники. Такие вот они нынче второклассники-третьеклассники. Хотя были и завзятые читатели. Например, Юрик Сенцов, который в первый день грустил о маме (я тоже грустила) и Стасик Галушкин – лопоухое большеглазое существо, – он мне каждое утро притаскивал в палату букет ромашек.

Чаще всего ребята хотели послушать “Гнев отца”. Рассказ – мой любимый, вот и получался он лучше других. Я увлекалась и даже говорила разными голосами – за Тома Беринга, за его вредную тетушку, за дядю Мунка, за отца… Ребятам нравилось. Мы с ними так вжились в рассказ, что в конце концов начали играть “в Тома Беринга”. Томом сделался Стасик Галушкин – все признали, что у него это лучше всех получается, – а другие роли распределялись каждый день по-разному, как договоримся. В рассказе не много действующих лиц, а желающих делалось все больше, поэтому приходилось выкручиваться. Я придумывала приятелей Тома, с которыми он играет в пиратов (а тетушка подкрадывается и орет: “Марш домой, скверный ребенок!”), и матросов на корабле, когда капитан Беринг (не тот знаменитый командор, а его однофамилец) возвращается в родной порт… И надо сказать, здорово получалось, в конце концов прямо спектакль начал складываться. А оборвалось все гадким образом, из-за Гертруды.

Я видел, что младшие не любят ее и боятся, но разве могла подумать, какая она гадина…

Гертруда сумела внушить малышам, что она самая всемогущая их начальница и, если захочет, может им изломать будущую жизнь. “Вы знаете, что здесь на каждого заводится личное дело? Потом оно идет в школу и на работу родителям. Кто будет нарушать дисциплину, в школе тому не поздоровится, родителям тоже – могут и с должности полететь. А самых злостных нарушителей – в спецколонию для младшего возраста. Сейчас усиление борьбы с преступностью, в колонию разрешается с семи лет… Не хотите? Ладно, выбирайте: пишу докладную или разбираемся сами…”

Она завела “педагогическое самообслуживание”. Делалось это так. Приводила провинившихся в пустую кладовку попарно, приказывала спустить трусики и давала каждому крапивный стебель. “Сначала ты ему пять горячих, потом он тебе… Как это не хочешь? А колония? Может, пойдем к директору?” Никто не хотел ни в колонию, ни к директору… Сама она их не стегала, разве что в редких случаях. И надеялась, что всегда сумеет отпереться: “Я ведь никого не трогала, они сами, это было как игра…” (так потом и говорила).

Я сперва не могла понять: почему то один то другой, пыхтит, ежится, почесывается. Спрашивала, но они шмыгали и отводили глаза. Однако в конце концов Стасик (не самый смелый, но самый доверчивый и преданный) признался мне один на один. Даже привел в пустую умывалку и, сопя и краснея, показал ожог с белыми пузырьками

– Это она сама… потому что я Шурика не стал и он меня не стал…

У меня вмиг полетели тормоза. Дело было в тихий час, я ворвалась в “вожатскую кают-компанию”, где весь славный педагогический коллектив распивал чаи. И заорала…

Я в некоторых случаях умею так орать, что стекла выгибаются наружу. Конечно, меня бросились утешать. Конечно, Гертруда завопила, что я вру. Принялись было успокаивать и ее, и меня. Я поняла, что ничего тут не добьюсь. Ничегошеньки…

До станции было двадцать минут бега, если напрямую, через лес. Электрички ходили часто. Через час я уже оказалась в городе. И все еще булькая, как невыключенный чайник, с вокзала рванула в редакцию, где когда-то служил корреспондентом папа. Сейчас там никто из его знакомых уже не работал, но меня встретили так, будто знали раньше. Без длинных расспросов. Сразу пустили к редактору (то ли к главному, то ли к его заму). Это оказался молодой длинный дядька с густыми усами. Немногословный. Выслушал, ни разу не перебив, только включил на столе крохотный диктофон (“Не возражаешь?” – Я не возражала).

У окна молча покачивался в плетеном кресле еще один журналист – тоже худой, но без усов и рыжий.

Когда я выговорилась и выкипела, редактор сказал:

– Боря, ты свяжись-ка с каналом “Горизонт”, это для них…

– Угу… – согласился рыжий Боря. – Хотя зачем? У нас же есть камера, цифровая. С ее кассеты можно сразу в эфир. Да и нам статья не помешает. А то охамели господа воспитатели…

– Тогда что? Поедешь сам?

– Угу… Еще Галину возьму на всякий случай.

– Ну, ни пуха… Кстати, завезите домой… Евгению Сергеевну Мезенцеву. Ей наверно, возвращаться в “Отраду” сейчас не резон.

У меня не было ключей от дома, я попросила отвезти меня к маме на работу. Боря и Галина (симпатичная, только слишком пахнущая помадой) охотно отвезли. По дороге порасспрашивали “о деталях”.

С мамой, конечно, было объяснение. Сперва: “Как ты могла?! Что ты такое выдумала?! Ты меня доведешь до кардиологии!” Потом, разумеется, уже по-иному: “Ну да… ну, по сути ты права. Только вот по форме… Всегда порешь горячку, вся в отца…” А папа, кстати, никогда не порол горячку, он был спокойный. Другое дело, что не терпел подонков…

В лагерь я не вернулась. Весь следующий день проревела, потому что жаль было ребят. Но я понимала: если вернусь, хорошо, как прежде, уже не будет. Да и какой смысл? До конца смены оставалась неделя, все равно скоро пришлось бы прощаться. Пусть уж запомнят меня такой вот… (“справедливой и гневной, как валькирия, пронесшаяся по небосклону”, – подсказал Илья, когда я изложила ему всю историю).

3

Как с этим делом разбирались журналисты, я не знаю. Говорят, был какой-то репортаж пол телеканалу “Горизонт”, но ни я и ни никто из домашних и знакомых его не видел, только бестолково пересказывали с чужих слов. Была и статья в газете “Городские голоса”, но про нее я услышала с большим опозданием, от Люки. “Евгения, у тебя есть газета, в которой напечатано про твой скандал в лагере? Мне сказала Яна Юхина из нашего дома, она читала на той неделе…”

Я сказала, что слыхом не слыхивала про “напечатанный скандал”. И “больно мне надо…” Но потом разобрало любопытство. Я выяснила в справочном номер Отдела молодежных проблем в “Городских голосах”. Набралась нахальства и позвонила тому усатому дядьке, Андрею Петровичу Баландину (он как раз был редактором этого отдела, я уже знала). Сказала, что слышала, будто был материал, но я его прозевала и “нельзя ли раздобыть тот номер газеты, на память?”

Андрей Петрович откликнулся живо, словно обрадовался мне.

– А, Евгения Сергеевна Мезенцева!.. О чем разговор! Сейчас же скажу, чтобы нашли несколько экземпляров!

– Спасибо! Когда можно зайти?

– Когда хочешь!.. Впрочем, зачем тебе сюда мотаться? Я передам газеты с братом. Он сегодня-завтра все равно появится.

– С каким братом?

– Разве их у тебя несколько? С Ильей, разумеется!

Оказалось, наш Илюшенька – свой человек в редакции. Он там уже целый год вел раздел “Тайны виртуальных пространств”, готовил всякие конкурсы и заметки про компьютерные игры, про интернет и другие такие дела. И подписывался “И.Тюменцев”… Вечером он принес пять газет:

– Держи, героиня скандальной хроники…

– А почему ты раньше ничего не говорил?! – вцепилась я в него. – Ни про свою работу, ни про эту статью!

– Чего говорить-то? Не работа, а так… ради карманных денег, чтобы у мамы на сигареты не клянчить…

– Ты же не куришь!

– Я в переносном смысле… А статью я, честно говорю, прозевал. До того ли мне в эти дни?

В самом деле! Сперва экзамены на аттестат, потом выпускной вечер, сдача документов в университет…

– А почему ты “Тюменцев”?

– Ну… – он малость смутился, что бывало не часто. – Папа же из Тюмени, значит и наши корни там. Надо было придумать какой-то псевдоним, вот и стукнуло в голову… А что такого?

– Да ничего…

Папа родился в Тюмени и провел там детство. И любил рассказывать про этот город. Все мечтал, что когда-нибудь съездим туда вместе, к его школьным друзьям…

Я стала читать. Было почему-то неловко и тревожно… Впрочем, обо мне там оказалась лишь одна фраза: “Первой подняла шум Женя Мезенцева из второго отряда, с которой дружили и которой доверяли малыши…” Я вспомнила Стасика, Андрюшку, Анютку, Юрика и дальше читала уже сырыми глазами. Не столько злилась на гадючную Гертруду, сколько горевала о пацанятах… А Гертруде досталось в газете здорово! И “отрадному” начальству тоже. Но чем для них все это кончится, из статьи было не понять. Уже потом, где-то через месяц, я услыхала, что Гертруду поперли из лагеря и работать вожатой в то лето нигде больше не разрешили. Зато осенью она сделалась каким-то чином в “Городской комиссии по делам детей и молодежи”. Вот так-то… Но это я, конечно, узнала уже совсем в другое время.

…Ну так что? Может, я и правда сделаюсь “работником педагогической сферы”? Учительницей или членом какой-нибудь комиссии, чтобы не давать жизни всяким Гертрудам?

Нет, лучше археологом, как мечтала в третьем классе. Кто-то же должен раскопать до конца тайны египетских и мексиканских пирамид, а то роют, роют, а загадок только прибавляется…

Или журналистом? Чтобы вот так, по первому сигналу – камеру в руки и на место происшествия! Как рыжий Боря из “Городских голосов”…

Так я лежала и размышляла. А Илья в соседней комнате то шелестел бумагами (как министр!) то срывался и бежал в коридор, чтобы оттуда позвонить кому-то (думал, что из коридора мне меньше слышно, чем из комнаты). Наивное дитя!.. Я наконец так ему и сказала.

Он заглянул ко мне.

– А ты чего возлежишь, как персидская княжна? Да еще язвишь…

В ответ я спросила, что такое “Байливик”.

Илья, если чего-то не знал, не спешил признаваться.

– Тебе зачем?

Я показала ему монеты. Вчера-то он их не видел!

Илюха заинтересовался. Повертел, поразглядывал и предложил:

– Ты перепиши с них все данные на бумажку и дай мне. Я сегодня вечером пошарю в интернете, там про эту нумизматику обязательно что-нибудь найдется.

Все-таки неплохой у меня братец, хотя порой и строит из себя ученого.

Я взялась за переписку. Илья тем временем наконец дозвонился, кому хотел. Посветлел лицом.

– Ужель та самая Татьяна?

– Евгения! Давно уши не драли?

– Ха! Ха! Ха! Кто вчера носом кровать копал?

– Мучача эскарнеседора…

– Это что?

– Это “милая девочка”… Пиши бумагу. Чтобы через час была готова. Я приду и заберу… если будешь хорошо себя вести.

Он умчался куда-то. Я закончила список и в этот момент появилась Люка.

Люка – всегда источник новостей. Чаще всего про себя, но и про окружающий мир тоже. На этот раз она сообщила, что – “Вот ужас!” – у нас в школе будет новый географ.

– А почему ужас?

– Потому что в наши дни все меняется только к худшему.

Я вспомнила нашу Варвару Ефимовну и сказала, что хуже, вроде бы, некуда.

– Как знать!.. А наш Костячок-толстячок уходит из “Утят” в ДК аэропорта. Вместо него будет Василиса Прекрасная, его заместительница. Хоть и прекрасная, а я не хочу, я перейду в драматический коллектив, их режиссер Петруша Вронцев, говорит, что у меня есть данные…

– Ты, Лючка, удивительно разносторонняя личность, – сказала я почти всерьез.

Она это “почти” проигнорировала, подтвердила:

– Я такая…

– Слушай, “такая”, если правда перейдешь к артистам, уговори вашего Петрушу поставить спектакль “Гнев отца”! Я сочиню сценарий! – Это меня осенила внезапная “гениальная идея”.

Люке гриновский рассказ был известен. К тому же она не была скептиком и мои идеи всегда поддерживала.

– А что! Блестящая мысль!.. Только… – Она вдруг пригорюнилась.

– Что “только”? Дефицит актерских дарований?

– Не в том дело. Этот Полномочный представитель центра… Чиновники-то не унимаются, грозят выселить. Если такое дело случится, какие там спектакли…

– Вы же хотели пикеты устроить!

– Ну, устроим… Они где и кому помогали, эти пикеты? Мама несколько раз ходила на демонстрацию с плакатом, чтобы выдали зарплату за май и отпускные. И что?

Люкина мама преподавала черчение в Техническом колледже.

– Впрочем, пикет будет, в субботу. Пойдешь?

– Само собой…

Пришел Илья. Включился в наш разговор, тоже обругал чиновников, которые “мало того, что не производят материальные ценности и кормятся за счет трудового населения, так еще делают людям пакости”.

Я не выдержала, подцепила его:

– А философы производят материальные ценности?

– Естественно! Они производят научные труды, которые позволяют объяснять проблемы глобального масштаба и не скатиться к хаосу…

– Разве мы к нему не катимся?

– Но без философов катились бы не в пример быстрее… Впрочем, теперь это не имеет значения. Кажется, скоро все кончится…

Это он довольно дурашливо сказал, но у меня почему-то холодок по позвоночнику.

– Что… кончится?

– Все, – с сумрачным удовольствием повторил братец. И объяснил, что к Земле движется астероид диаметром в двенадцать километров. Когда он “хряпнется о нашу старушку планету, надобность во всякой философии отпадет сама собой”.

Я с облегчением махнула рукой. Столько уже было разговоров про всякие кометы и астероиды, которые должны были поставить точку в человеческой истории. Все просвистели мимо.

Илья, однако, сказал, что на этот раз американские ученые сделали точнейшие расчеты и вероятность попадания очень даже немалая. Даже дату называют: девятнадцатое февраля.

– Одно утешение, что случится это через двадцать лет. Так что есть время привести дела в порядок…

– За двадцать лет орбита может сто раз измениться, – утешила я себя и остальных. А Люка высказалась мудрее. Сперва она, конечно, сказала “какой ужас”, а потом:

– Может, астероид заставит людей перестать изничтожать друг друга. Придется объединить усилия, чтобы раздолбать его до подлета. Как в фильме “Армагеддон”. Там ведь как раз про это.

Илья буркнул что-то вроде “хотелось бы верить” и спросил:

– Составила свой эскадренный перечень?

Я отдала ему бумагу.

Пришла на обед мама. Она не каждый день приходила на обед, но сегодня появилась, причем раньше обычного. И была явно расстроена чем-то. Илья тоже заметил:

– Мам, что? Неприятности?

– Не без того…

Я решила, что у мамы опять на работе какая-то путаница с бумагами, и легкомысленно решила утешить ее:

– Мама, плюнь. Все это чепуха на фоне летящего к нам астероида.

Мама сказала, что про астероид она слышала, но эта проблема ее не тревожит. Гораздо ближе другой “астероид”…

Тут я, Илюха и даже Люка сделались серьезными. Илья сказал вполголоса:

– Со здоровьем что-то?

– С квартирой… Сегодня утром позвонили, преподнесли сюрпризец…

Оказалось, нам грозит беда, о которой до этого дня и подумать было невозможно. Квартира-то была ведомственная, Областного управления МВД. Папа получил ее, когда был еще лейтенантом и только женился на маме. Мы всегда считали, что это наш собственный дом. И вдруг оказалось, что в хозяйственном милицейском ведомстве какие-то реформы, планы ремонтов, передач жилья в другие руки и всякая такая галиматья. Видимо, все для того, чтобы избавиться от жильцов, которые теперь к МВД не имеют отношения. Переселяйтесь, голубчики и верните жилплощадь настоящим хозяевам!

– Конечно, на улицу не выгонят, говорят, что предоставят комнату в общежитии. Одну комнату на трех человек! Представляете себе?

Мы не представляли. Дело даже не в размере жилплощади, а вообще: как это покинуть дом, в котором родились?

Люка деликатно сказала, что ей пора домой. А мы продолжали обсуждать свалившуюся на наши головы беду.

– Мама, но есть же суд в конце концов, – сказал Илья. Не очень, правда, уверенно.

– Есть… – вздохнула мама. – Я уже звонила знакомому адвокату.

– И что?

– Обещал “проанализировать ситуацию”. Вечером позвонит… Сказал, что все равно “так скоро не выселят, это длинная волокита”… Ну, давайте обедать.

Сперва известие о грядущих неприятностях бьет как дубинкой по голове. Но потом человек поморгает, помотает головой, очухается немного и начинает думать: “Может, все еще не совсем плохо? Вдруг пронесет беду?” Так и мы. Съели щи, макароны с яичницей, выпили компот и решили, что надежду терять не следует. В конце концов и адвокат знакомый есть, и всякие справедливые законы в кодексах, наверно, отыщутся, а, может и милицейские завхозы передумают (хотя бы из-за своей лени)… В конце концов, не завтра же нас начнут выгонять отсюда!

Илья ушел к Толику Гаевскому (к нему ли одному?).

Мама чмокнула меня в щеку (“Ты как себя чувствуешь?.. Ну и молодец”).

Я поскучала, подумала, не пойти ли в библиотеку, но решила перенести это дело назавтра. Поразглядывала опять монетки, подождала: не появится ли Лоська? Он не появлялся. Я прилегла опять… и уснула.

Мне приснилось, что нас все же решили выселить, но вместо квартиры отдают Арамеевский дворец.

– Чем ты, Илья опять недоволен? – спрашивает брата подполковник Будимов. – Вам пошли навстречу, такие апартаменты!..

– А где будет жить генерал? – ехидно интересуется Илья.

– Он здесь не хочет. Его секретные службы сообщили, что астероид упадет именно на этот город. Так что дворец в полном вашем распоряжении…

– Покорнейше благодарим, господин п’полковник! – гаркает Илья голосом старинного фельдфебеля…

Потом Илья, мама и я с чемоданами бредем по рыхлому вспаханному полю к далекому лесу. Там на опушке мы должны вырыть землянку, чтобы жить в ней всю оставшуюся жизнь. Я несу на ладони Лоськин глобус, он светится, и мне кажется, что теперь это моя единственная отрада… А монетки с кораблями? Я же их оставила в доме! Я поворачиваюсь и бегу назад под Илюхины и мамины крики, ноги вязнут в жирной черной земле… и дальше начинается какая-то белиберда, которую невозможно вспомнить…

4

Я проснулась, когда вернулся Илья. Уже под вечер. А мамы еще не было.

– Возьми, засоня… – Он протянул мне листы с отпечатанным текстом. – Здесь и про остров, и про монеты.

– Спасибо… У-у, а почему по-английски?

– Русского текста не нашел, скажи спасибо и за это. Переведешь, это полезно перед уроками в любимой школе.

– Изверг…

Мне лень было тянуться за словарем. А без него много ли поймешь? Но все-таки… Можно было разобрать, в каком году какое судно построено, в честь кого названо, где закончило свою историю (то потонуло, то сгорело, то разбилось; корабли, они как люди – не всегда кончают жизнь от старости). И какое водоизмещение, и какими рейсами ходило…

Я наполовину перевела, наполовину догадалась, что слова “Caesarea insula” на ребре у монет означают “Императорский остров” и что его так назвал римский император Антоний в трехсотом году нашей эры.

И про остров Джерси кое-что перевела. Оказывается, в девятнадцатом веке этот кусочек суши, расположенный в двадцати километрах от берега Франции (но сам – английский!) “переживал экономический бум”. Расцветала торговля, строились корабли. И вот на память о том времени шесть знаменитых парусников оказались на монетах. Кстати, в этой серии была отчеканена еще одна монета, но, видимо, у дяди-Костиного приятеля ее не оказалось. Ну и ладно! Как я поняла, на той денежке был не корабль, а старинный королевский щит с гербом. Это для меня не так уж важно. Вот если бы не хватало какого-то судна (скажем, баркентины!), была бы досада… Конечно, потом я сделаю подробный перевод (или заставлю Илюху), а пока хватит и этого.

Пришла мама. Более бодрая, чем днем. Рассказала, что снова беседовала с адвокатом. Тот ей объяснил, что без суда выселить не посмеют, а суд – дело долгое. К тому же он, этот суд, наверняка встанет на нашу сторону. Тем более, что мы – семья погибшего офицера милиции. Ну да, отец погиб, когда из милиции уже уволился, но это ведь не отменяет его заслуг перед МВД!

– К тому же, Виктор Викторович обещал помочь, – сказала мама и нерешительно глянула на Илью.

– Ага, жди… – буркнул брат. Но больше спорить не стал.

В общем, известия были успокоительные, и мы почти перестали тревожиться. По крайней мете, в тот вечер. Я взяла стеклянный глобус и стала разглядывать сквозь него “полный трехмачтовый корабль” (то есть фрегат) “Перси Дуглас”, названный так по имени генерал-майора сэра Перси Дугласа – то ли одного из губернаторов острова, то ли губернаторского помощника… Смотрела, смотрела, и “корабельное желание” снова зазвенело, как струнки тонкого натянутого такелажа. Вот бы мне модель такого корабля!.. Нет, в кружок я, наверно, записываться не буду, в седьмом классе и без того хватит хлопот. Но, может быть, наберусь терпения-умения и построю модель сама. Надо только изучить тонкости устройства парусника. А для этого – конечно же! – необходима книга “Фрегат “Виола”!

Завтра утром обязательно пойду в библиотеку!

1

Конечно, бессовестный жулик Павел Капитанов и не думал возвращать книгу!