Изгнание дьявола из моей лучшей подруги

Эбби бросилась ко входу. Стеклянная дверь разгерметизировалась, но вместо сонной Гретхен, жаждущей инъекции кока-колы лайт, ее встретила миссис Ланг в халате со словами:

– Гретхен сегодня не пойдет в школу.

– Можно, я поднимусь? – спросила Эбби. На лестнице послышался грохот, и появилась Гретхен в школьной форме с сумкой для книг на плече:

– Пойдем!

Миссис Ланг схватилась за сумку, остановив дочь:

– Ты почти не спала! Я твоя мать, и я решаю, пойдешь ты или нет!

– Отпусти меня!!! – завопила Гретхен, высвобождаясь из ее хватки. Эбби покраснела, чувствуя, как потеют ладони и спина – ей всегда становилось неловко во время ссор подруги с ее матерью, потому что она никогда не знала, как показать, на чьей стороне находится.

– Скажи ей, Эбби! Я должна пойти! Это очень важно для моего образования!

– Ну… Э-э… – ответила Эбби, запинаясь под взглядом миссис Ланг. Вдруг лицо последней вытянулось:

– Ох, Макс…

Эбби оглянулась – Хороший Песик Макс подошел к дому и теперь пялился на троих женщин, будто впервые их видел. К его морде прилипла окровавленная женская прокладка.

– Фу-у! – засмеялась Эбби и, схватив Макса за ошейник, потянула собаку к двери.

– Нет, Эбби! Он весь грязный! – воскликнула миссис Ланг, перехватывая ошейник. Воспользовавшись суматохой, Гретхен вырвалась из материнской хватки, бросилась к Пыльному Катышку, волоча за собой Эбби, и крикнула через плечо:

– Пока, мам!

– Гретхен!.. – крикнула миссис Ланг, подняв голову, но подруги уже были далеко.

– Держите своего пса подальше от моего двора – у меня есть духовушка! – заявил доктор Беннет пробегающим девушкам, оторвавшись от своих мусорных баков.

– Доброе утро, доктор Беннет! – помахала ему Гретхен, прежде чем обе бросились в Катышек, и Эбби нажала на газ.

– Почему ты вчера не позвонила? – спросила она.

– Я говорила с Энди! – ответила Гретхен, передавая подруге две монеты в 25 центов. Она вытащила из промежутка между сидений кока-колу лайт – Эбби всегда привозила ее для Гретхен.

Эбби это бесило. Вернувшись из летнего библейского лагеря, Гретхен только и говорила, что об Энди – своей великой курортной любви: Энди то, Энди се, он такой классный, такой мускулистый, и она обязательно поедет к нему во Флориду… К первой неделе июля Энди был совершенно забыт, и Эбби думала, что навсегда, но теперь он вернулся снова.

– Это хорошо, – сказала Эбби. Ей самой не понравилось, как кисло это прозвучало, поэтому она изобразила улыбку и наклонила голову вбок, будто внимательно слушала. Эбби никогда не видела Энди на фотографиях («Он считает, что фотографироваться – значит держаться за прошлое!» – вздыхала Гретхен) и не говорила с ним по телефону («Мы переписываемся – этот способ общения гораздо глубже, чем телефон!» – ворковала Гретхен), но прекрасно его себе представляла: Энди был хромым, горбатым, у него не было одной брови, и он носил брекеты. Может быть, даже внешний стоматологический намордник.

– Энди принимал ЛСД, и он говорит, что тот случай в ванной совершенно нормален. Это со многими бывает, так что судьба Сида Барретта мне не грозит!

– Я же тебе говорила – все хорошо! – улыбнулась Эбби, вцепившись в руль так, что стало больно пальцам. Порывшись в кассетах Эбби, Гретхен поставила их наикрутейший летний микс. На школьную парковку подруги въехали в облаке белой пыли, во всю глотку подпевая Бонни Тайлер и переживая вместе с ней «Полное Затмение в Сердце». Эбби припарковалась на свободном месте далеко в конце и дернула стояночный тормоз. Напротив них была спортивная площадка, а за ней – дом директора, где пять бродячих собак (на болотах жило много таких животных) гонялись друг за другом сквозь туман.

– Готова к любимой школе? – спросила Эбби. Гретхен поежилась и обернулась на заднее сиденье:

– У меня флэшбэки…

– Что?

– Меня кто-то постоянно трогает сзади за шею… Всю ночь не спала.

– Вау. Все-таки ты превратилась в Сида Барретта.

Гретхен вместо ответа показала ей средний палец и сказала:

– Пойдем в любимую школу.

По дороге в здание Эбби коснулась пальцами шеи Гретхен сзади. Та подскочила и сказала:

– Прекрати! Тебе понравится, если я так сделаю?

Школа Олбемарл-Академии располагалась на реке Эшли, у границы Олбемарл-Пойнт. С двух сторон ее окружали болота, а с третьей – район Кресент. Образование здесь было интенсивным и дорогим, и все, кто ходил в Олбемарл, считали себя лучше всех остальных чарльстонцев.

– Упс… – произнесла Гретхен и кивнула вперед. Они с Эбби в этот момент пересекали Олбемарл-Роуд, по одну сторону которой лежали парковка для учащихся и спортивные площадки, а по другую – здания школы. Навстречу им шел физрук Тул – огромная груда мышц и мяса в неприлично тесных спортивных штанах для тяжелой атлетики.

– Леди, – кивнул он им, проходя мимо.

– Мистер Тул, хотите яиц? – спросила Гретхен, стряхивая сумку с плеча и залезая туда. – Мама дала мне на завтрак вареные яйца.

– Нет, спасибо, у меня свои яйца есть! – ответил физрук на ходу. Подруги удивленно переглянулись, расхохотались и пустились в бег по тротуару. На остановке для родительских автомобилей рядом с флагом сидел Трей Самтер.

– Слышьте, вы сделали вопросы по геологии? – жалобно окликнул он девушек со своей скамейки. Учебный год только начался, а у Трея уже была куча долгов по домашке.

– Правильный ответ – магматические горные породы! Всегда магматические горные породы! – отвечала Гретхен. Они с Эбби свернули и оказались в открытой галерее, где с одного боку был главный офис, с другого – стеклянные двери, ведущие в коридор на втором этаже, впереди – необъятный зеленый газон, а позади – колокольня. Теперь подруги находились в самой гуще учеников Олбемарл-Академии.

– О, Господи помилуй… Какие же мы все отстойные, – произнесла Гретхен.

Здесь учились дети докторов, адвокатов, банковских президентов, владевших лодками, лошадьми, загородными плантациями, домами у моря в Сибруке, живших в роскошных особняках в Маунт-Плезанте или в исторических зданиях в центре… и каждый ученик ничем не отличался от других.

Памятка для учеников заменяла в Олбемарле Священное писание, и дресс-код, там описанный, был очень прост: вы одевались, как ваши родители. Пышные прически-«химии», кислотные цвета и большие накладки на плечи предназначались для выходных. Во время учебной недели соблюдался дресс-код, типичный для элитных новоанглийских школ, где готовили к университету: девочки одевались, как «юные леди», мальчики – как «юные джентльмены», а тем, кто не знал, что это значит, в Олбемарл было не место.

Хуже всего приходилось мальчикам: их мамы закупались в «М. Дюма» – магазине на Кинг-Стрит, специализировавшемся на стиле «шебби-шик». В седьмом классе мама выбирала для сына один комплект одежды, в котором он ходил остаток жизни: брюки цвета хаки, зимой – рубашки «Поло» с длинными рукавами, весной – рубашки «Айзод» с короткими рукавами. После университета к этому добавлялись темно-синий блейзер, светлый льняной костюм в тонкую полоску и набор «веселеньких» галстуков, в которых выросшие мальчики ходили на первую работу – в местную юридическую фирму или в папин банк.

Девочки что-то пытались делать – бунтарки вроде Джоселин Цукерман иногда появлялись с дредами. Дресс-код, строго говоря, не запрещал это, но прическа Джоселин оказалась достаточно шокирующей, чтобы ученицу отправили домой. По большей части девушкам удавалось хитро находить способы самовыразиться, не нарушая дресс-кода: те, кто желал привлечь внимание к груди, носили белые водолазки под горло, так как вырезы в той самой области были запрещены; ученицы, считавшие, что у них хорошая попа, носили облегающие лосины, показывавшие их достоинства в самом выгодном свете, а если ты хотела сказать «я – свободная и нестандартная личность», к твоим услугам были неброские узоры под звериную шкуру (леопард, тигр или зебра). Однако, как ученицы ни старались, все все равно выглядели совершенно одинаково.