Затаившийся Олсен Грегг
– Что вы предприняли, чтобы ее найти? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь не потерять самообладание. – Ее здесь нет. Вы это видите. Какой-то ублюдок ее похитил. Почему вы не опрашиваете местных жителей, не обыскиваете окрестности?
– Мы уже разослали ориентировку, – говорит Монтроуз. – Но у нас ничего нет, кроме фотографии с ее водительского удостоверения. Мы не знаем, был ли у похитителя автомобиль или грузовик. Слишком мало информации.
– Адам, – говорит Ли, – мой напарник прав. Мы слишком мало знаем. То, что ты разглядел без очков с расстояния в сотню ярдов, не особенно нам помогло. Красная куртка. Какой-то головной убор, по словам другого свидетеля. Средний рост, средний вес.
– Это все, что я знаю, – говорю я.
– Да, – говорит она. – Понимаю.
Я рассчитываю, что полицейские мне поверят, но из газет и передач я знаю, что ты попадаешь под прицел, как только заявляешь о пропаже или гибели жены. Сочувствия хватает минут на пять – потом оно сменяется подозрениями и обвинениями. Поначалу тихими. Они исходят от посторонних наблюдателей, ни на что не влияющих. Но потом отдельные шепотки объединяются в многоголосый хор. Я никогда не думал, что такое произойдет со мной. Я никогда не думал, что мою жену похитят.
– Вы слышали что-нибудь необычное прошлой ночью? – детектив Монтроуз заносит ручку над блокнотом, готовясь записать мой ответ.
– Я уже сказал бы вам, если бы что-то слышал.
– Около двух часов ночи? Довольно поздно, – теперь говорит Ли.
– Нет, я ничего не слышал. Ли, за что ты так со мной? – я смотрю на нее в упор. – Ты же меня знаешь. Но расспрашиваешь так, будто не веришь ни единому моему слову.
Ли сглатывает. Ее бледное лицо охватывает легкий румянец. В детстве она всегда краснела, когда я ее дразнил. Сейчас румянец едва заметен. Но он все же есть. Хорошо. Я отвратительно себя чувствую. Да и в целом в атмосфере хватает враждебности. Они не желают сосредоточиться на том, что произошло с Софи.
Вместо этого они сосредоточились во мне. Это не должно меня удивлять. Но почему-то удивляет.
– Это был громкий шум, – говорит Ли. – Мальчик его услышал. Сказал, было похоже на звук захлопывающейся двери.
– Я ничего не слышал, – говорю я. – Вы двое вообще меня слушаете?
Мне начинает казаться, будто я погружаюсь в зыбучий песок. Опускаюсь все ниже и ниже, пока эти копы смотрят на меня сверху. Ниже и ниже. Они нависают надо мной. Я сжимаюсь под весом их расспросов и понимаю, что потерял всякий контроль над тем, что происходит вокруг. Я не на работе, где я всегда могу соврать своей начальнице и сделать то, что хочу. Здесь я не могу велеть своим подчиненным действовать так, как я считаю нужным. Не то чтобы я хоть раз вынуждал кого-то сделать что-то аморальное. Вовсе нет. Искать обходные пути, чтобы побыстрее расправиться с заданием – совершенно нормально. Но тут я оказался бессилен.
– Мы просто выполняем свою работу, Адам, – говорит Ли.
– Что-то незаметно. Я видел, как кто-то ударил мою жену, схватил и утащил ее, а вы это игнорируете.
– Мы ничего не игнорируем, – говорит детектив Монтроуз. – Мы просто хотим разобраться, как обстояли дела между вами и вашей женой. Может быть, Софи обиделась на что-то и сбежала. Моя жена сделала так однажды. Уехала к сестре на выходные, оставила меня наедине с бутылкой джина.
Ли по-прежнему глядит на меня, но я вижу, как она напрягается. Слова напарника стали для нее неожиданностью. Думаю, если по пути обратно они устанут обсуждать пропажу Софи, то переключатся на его брак.
– Наши отношения в полном порядке, – говорю я. – Если вы хотите махнуть рукой на все, что я вам рассказал, – дело ваше. Как знаете. То, что с ней сейчас происходит, будет на вашей совести. Я рассказал вам, что видел. Мы не ссорились, она не могла просто так убежать. Мы были счастливы.
К «Глицинии» подъезжает чей-то автомобиль.
– Родители твоей жены? – спрашивает Ли.
Я качаю головой: «Нет. Они приедут только через час».
Пару секунд я стою на месте. Молча. Все еще в зыбучем песке. Я держу Обри. Она не до конца понимает, что происходит, как и я.
– Я знаю, что я видел, – говорю я наконец. Слова неловко повисают в воздухе.
– Конечно, – говорит Ли.
– Что дальше? – спрашиваю я.
Детектив Монтроуз смотрит на темнеющий берег Худ-Канала; кучевое облако заслоняет солнце. Монтроуз молчит, как и Ли. Может быть, это специальная тактика, а может быть, они не знают, что мне ответить.
– Ты останешься ночевать здесь? – спрашивает Ли.
– Куда еще мне деваться?
– Пожалуй, не лучшее место для девочки.
– Спасибо за заботу, Ли. Моя жена пропала, и я останусь здесь. Ее родители скоро приедут. Наверное, заберут Обри с собой.
Я поворачиваюсь к своей малышке. Она выглядит напуганной и растерянной. И я не знаю, что сказать, чтобы ее утешить.
– Хочешь увидеться с бабушкой Хелен и дедушкой Фрэнком? – спрашиваю я.
Она едва заметно кивает.
Ли подает голос.
– Это хорошая идея, Адам. Но сначала нам нужно поговорить с Обри.
– Это еще зачем? Она ничего не знает. Она всего лишь ребенок.
– Она свидетельница преступления, – говорит Монтроуз.
– Так нужно, Адам, – говорит Ли. – Стандартная процедура. Пойми.
Я понимаю. Но мне все равно кажется, что выпытывать у трехлетней девочки подробности о самом ужасном событии в ее жизни – плохая идея. Этот разговор может еще сильнее ее травмировать.
– Я не уверен, – говорю я наконец.
– Я уже проводила такие разговоры, – говорит Ли. – Можешь остаться, но мне надо с ней поговорить. – Она переводит взгляд на Монтроуза.
Его это тоже касается.
6
Ли
Под пристальными взглядами ее отца и моего напарника мы с Обри Уорнер садимся рядом на бетонных ступенях, ведущих к пляжу. Мы смотрим на воду, и суета за нашими спинами постепенно отдаляется. Незнакомцы. Полицейские машины между тремя коттеджами. Мигалка на одном из автомобилей. Тревога на лице Адама.
– Обри, – говорю я ей, – я знаю, что ты большая девочка.
Та слегка улыбается: «Да, я большая».
– Я знаю, – говорю я. – И мне нужна твоя помощь.
Обри находит на ступеньке ракушку и протягивает ее мне: «Мама тоже любит ракушки».
За эту реплику легко зацепиться.
– Расскажи мне про свою маму, – прошу я, беря ракушку. – Ты видела ее на пляже перед тем, как она исчезла?
– Ее забрал плохой человек.
– Как он выглядел?
Она поворачивается к Адаму и Монтроузу и тыкает в них пальцем.
– Как он.
– Как твой папа?
– Нет. Как он.
Она имеет в виду Монтроуза, который старше Адама.
Я спрашиваю, может ли она еще как-то описать этого мужчину, но Обри не знает, что сказать. Просто мужчина.
– Он ее забрал. Он забрал маму.
– Да, – говорю я, – я знаю.
– Найдите маму.
Я хочу обнять ее. Пообещать, что мы непременно найдем ее маму. Но я знаю, чем могут обернуться такие обещания.
7
Адам
Смотреть, как твоего ребенка допрашивают, – невыносимо. Умом ты понимаешь, что детектив просто выполняет свою работу, но сложно понять, зачем все это нужно. Дети не помнят даже, что они ели на завтрак, если только это не была их самая нелюбимая пища. Они не знают, случилось ли что-то десять минут или два часа назад. Мне приходится сдерживаться изо всех сил, пока Ли выпытывает у Обри несуществующие детали.
Но я сдерживаюсь. Так надо. Их разговор как раз подходит к концу, когда я замечаю бордовый «Бьюик» родителей Софи.
Я рассказал им о случившемся по телефону, хотя лучше было бы объяснить все лично.
– В каком смысле ее забрали? – спросил меня Фрэнк. – Кто ее забрал?
– Не знаю, – ответил я. – Я не разглядел.
– Да какого… Что ты за мужик, если допустил такое?
Дубина стоеросовая. Тупой увалень. Трепло. Вот что я думаю про Фрэнка Флинна. Я не говорю об этом ему в лицо. И Софи не говорю. Просто улыбаюсь и терплю его выходки. По ночам я часто сжимаю зубы, и в этом наверняка виноват Фрэнк. Но я не собираюсь каждую ночь вставлять в рот каппу только затем, чтобы смириться с его присутствием в моей жизни.
Фрэнк вываливается из машины и идет в моем направлении, а Хелен семенит за ним, словно чемоданчик на колесах. Он одет в свою садоводческую одежду. Она одета так, словно собиралась в гости к подруге. Скорее всего, так оно и было. Она никогда не упускает возможности пойти куда-нибудь без Фрэнка. Я ее не виню. Она серая мышка. Но достаточно умна, чтобы держаться подальше от своего мужа. Так далеко, как только возможно.
Обри бежит к своей бабушке, не останавливаясь рядом с Фрэнком. Ей он тоже не нравится. Обычно эта мысль меня радует. Но не в этот раз. Сегодня не день для радости.
– Черт возьми! – кричит Фрэнк детективам. – Что случилось с моей дочерью? Где она? Это моя единственная дочь, дьявол вас побери!
Ли представляет себя и своего напарника как детективов из округа Мейсон.
– Господи! – раздраженно фыркает Фрэнк. – Нельзя было вызвать копов, которые умеют делать свою работу? Кого-нибудь из Сиэтла?
Хелен тянет своего мужа за рукав. Она слаба, но Софи – и ее дочь тоже.
– Фрэнк, это так не работает.
Я представляю, как прошло их путешествие из Сиэтла. Наверняка Хелен всю дорогу просидела в гробовом молчании, пока он крыл Софи на чем свет стоит за то, что она вышла за меня замуж.
«Менеджер “СкайАэро”! Она могла выбрать кого угодно, черт подери!»
Я знаю, что Хелен не стала бы меня защищать. Не потому, что ей нет до меня дела. Просто не хватило бы храбрости.
Фрэнк кидает на свою жену холодный взгляд. Его жена. Его собственность. Его питомец. Его аксессуар. Я часто гадаю, не избивает ли он ее втайне – так, чтобы под длинными рукавами не было видно синяков.
Потом он поворачивается ко мне.
– Они найдут ее, Фрэнк, – говорю я, и слова звучат скорее как жалобная просьба, чем констатация факта. Этот задира всегда так на меня действует. Словно высасывает весь кислород вокруг. Не дает возможности защитить себя. Он мелкий, но талантливый тиран.
– Если с моей Софи что-то случится, – говорит Фрэнк, весь трясясь от злости и поддевая землю носком ботинка, – это будет твоя вина!
8
Ли
Пока Адам Уорнер и Хелен Флинн собирают вещи Обри, мы с Монтроузом беседуем с отцом Софи. Уже начало пятого, и солнце ощутимо припекает, поэтому мы прячемся под тенью кедров между коттеджами.
– Похоже, вы недолюбливаете зятя, – говорит Монтроуз.
Фрэнк Флинн кивает.
– Он тот еще засранец, так что да, недолюбливаю. Расхаживает, словно он важная шишка. Вечно ждет какого-то повышения, которое так и не приходит, – он на секунду замолкает и смотрит в сторону «Глицинии». – Хороший отец, пожалуй, – единственное достоинство.
– А какой из него муж? – спрашиваю я.
Фрэнк не скупится на обвинения: «Никудышный. Самовлюбленный. Эгоистичный».
Чья бы корова мычала, думаю я.
– Значит, вы не ладите, – говорю я.
– Ладим, – отвечает Фрэнк без тени сомнения. – По большей части. Он знает свое место, а это самая важная часть битвы, не так ли?
– Пожалуй, – отвечаю я, пытаясь сообразить, почему он называет замужество дочери битвой. Я помню, как дружна была семья Адама, когда мы вместе росли в Шелтоне. Мои родители развелись, когда мне было шестнадцать, а родители Адама не просто остались вместе – они были счастливы. Однажды они взяли Кипа с собой в Диснейленд. Боже, как мне хотелось поехать с ними. Адам об этом знал и позаботился, чтобы Кип привез мне в подарок ободок с мышиными ушками, на которых было вышито мое имя. Эти ушки до сих пор валяются где-то у меня дома. Мистер Уорнер работал на лесопилке, а миссис Уорнер – библиотекаршей в начальной школе. Они были хорошими людьми.
– Между ними все было гладко? – спрашивает Монтроуз. – Никаких проблем в браке?
– Была пара конфликтов, – говорит Фрэнк с внезапной неохотой, – еще до рождения Обри.
– Каких конфликтов? – уточняю я.
– Софи хотела переехать в Нью-Йорк, – говорит он. – Она работает графическим дизайнером. Отличный специалист. Не какой-то ленивый фрилансер, который мечтает стать художником. Софи слишком умна для этого и слишком талантлива. У нее был шанс попасть в одно из самых престижных агентств в мире, но Адам отказался уходить с работы в «СкайАэро». Можно подумать, это такая завидная карьера, тоже мне.
По меркам Шелтона «СкайАэро» – действительно весьма солидное место работы. Когда я узнала от общего знакомого, что Адам занял высокую должность в аэрокосмической фирме, то порадовалась за него. Я летала на самолете всего три раза в жизни. Успех Адама произвел на меня впечатление. Это солидно. Уж точно лучше, чем работать на лесопилке или в порту Брементона, как большинство местных парней и девушек.
– Но они смогли договориться? – спрашиваю я.
– Скорее, зашли в тупик, – говорит Фрэнк. – Она по-прежнему хотела уехать. Он по-прежнему настаивал, что вскоре окажется во главе этой своей конторы. Я сказал ей, чтобы бросала его, и, по-моему, она почти согласилась. Но вскоре забеременела. Ее последний шанс чего-то добиться оказался потерян. С концами. А все из-за него.
Я прикусываю язык. Как по мне, ребенок не мешает жить своей жизнью. Мои родители едва сводили концы с концами, но мы никогда не знали нужды в любви и поддержке. Папа работал, пока хватало сил. Мама тоже. У них не было ничего, кроме школьных аттестатов и неиссякаемого оптимизма.
– Но они все же договорились? – повторяю я.
Фрэнк вертит ключи от машины:
– Ну да, пожалуй. Мне это было не по душе. Я думал, забеременев, она задумается о будущем, но… Нельзя прожить чужую жизнь, знаете ли.
Не уверена, что он действительно в это верит. За десять минут нашего знакомства у меня сложилось впечатление, что он хотел бы контролировать дочь, как чревовещатель контролирует свою куклу. Его слова, ее голос, его планы.
Мы смотрим, как мимо проплывает пара ярко-зеленых каяков. Наши слова разносятся над водой, словно мы говорим в мегафон. Когда каяки уплывают, Монтроуз вновь подает голос.
– Софи не говорила, что ей кто-то досаждает? – спрашивает он. – Может быть, на работе?
Фрэнк отрицательно качает головой:
– Был один настырный экс-бойфренд из старшей школы, но довольно давно.
Он достает из кармана бумажник и находит там пару фотографий дочери. Одну из них он протягивает нам.
– Настоящая красавица, – говорю я.
– Я всегда считал, что она похожа на кинозвезду, – говорит Фрэнк. – Само собой, с ней часто заигрывают, но она умеет отваживать ненужное внимание, поэтому-то я так зол, что она сошлась с Адамом.
– К чему это вы? – спрашивает Монтроуз.
– Черт, – говорит Фрэнк, – она не была особенно заинтересована в Адаме. Ну вы сами понимаете. Такая девушка и такой парень. Вам кажется, я ненавижу своего зятя. Это не так. Я просто ненавижу заурядность. Презираю. Адам волочился за ней. Не давал ни минуты покоя. Хотел быть с ней. Я думал, она стряхнет его, как дерьмо, налипшее на ботинок, но нет. Он добился-таки своего. Завоевал ее.
Я спрашиваю, можно ли оставить фотографию.
– Я верну ее позже.
– Да нет, – отвечает он, – не волнуйтесь. У меня хватает фотографий. Оставьте себе, детектив. Просто найдите мою дочь.
Я слышу, как Хелен, Обри и Адам выходят из коттеджа. Хелен несет крохотный розовый чемоданчик. Я уже видела его в спальне с двухъярусной кроватью. Обри тащит потрепанную игрушку, практически подметая ею террасу. Адам замыкает процессию, и втроем они приближаются к тени кедров. Его лицо непроницаемо. Может быть, он горюет. Вероятно, в шоке.
9
Адам
Пока я собираю вещи Обри, Хелен почти ничего не говорит. Она вообще предпочитает молчать. Не помню, когда она в последний раз говорила хоть что-то мало-мальски важное. Я знаю, что муж тиранит ее и в созданном им мире для нее почти нет места. Я знаю, что после колледжа Софи осталась жить у родителей, чтобы поддержать маму. Хелен слаба, это так. Не из-за депрессии (хотя она в депрессии) и не из-за алкоголизма (трудно винить ее за лишний бокал вина в середине дня). Она словно обитает на окраине мироздания. Как будто Фрэнк правит их миром и позволяет ей ютиться там, пока она стирает его вещи и убирается по дому.
Я стараюсь быть с ней приветлив. Фрэнк никогда не передумает на мой счет. Он не умеет менять свое мнение. Всегда стоит на своем. Когда-то мне казалось, что через Хелен я смогу наладить хоть какие-то отношения с ними. Быть может, отчасти ее присутствие и вправду смягчает ситуацию, но в общем и целом мой план провалился.
– Мне страшно, – говорит она, когда мы выходим за дверь.
У Хелен голубые глаза, и я впервые обращаю внимание, как они раскраснелись. Наверняка она рыдала всю дорогу, пока Фрэнк в красках расписывал, какая ужасная судьба могла постичь Софи. Можно подумать, самого похищения недостаточно.
Представляю его монолог: «Ее прикончил серийный убийца» – «Возможно, ее прямо сейчас насилует какой-то маньяк». – «Ее убили, выпотрошили и закопали».
А Хелен меж тем сидела, прислонив голову к окну, – я вижу, как прижаты ее волосы с одной стороны, – плакала и бессильно шептала в кондиционируемый воздух: «Ее найдут, Фрэнк».
– Что? Ты что-то сказала?
Она продолжала смотреть на дорогу, потому что Фрэнк, встретившись с ней взглядом, непременно нашел бы способ заткнуть ей рот.
– Мы не можем ее потерять, – сказала она.
Сейчас она говорит:
– Фрэнк будет винить во всем тебя.
Может быть, это предупреждение. Может быть, она хочет ранить меня так, как муж ранит ее.
– Он попытается доказать Софи, что ты никудышный муж, – она говорит все это, не глядя на меня, а потом идет в ванную, чтобы помочь Обри с краном.
– Когда мама вернется? – спрашивает Обри. Она выглядит озабоченной и явно понимает лишь, что ее мама куда-то ушла. Но не знает как. И почему.
– Скоро, – говорю я.
Она смотрит на меня снизу вверх.
– Я хочу ее подождать.
– Да, – говорю я, – я знаю. Но не выйдет. Тебе нужно поехать с бабушкой и дедушкой. А папа поможет найти маму, и потом мы вместе за тобой приедем. Хорошо?
Нелепый план, но Обри соглашается.
– Милая, – говорит Хелен, – все будет хорошо. Обещаю.
Не знаю, как она может пообещать что-то подобное, но я ей признателен. Я почти готов простить ей то, что она сказала снаружи. Она просто повторяла то, что сказал Фрэнк. Хотя милосерднее было бы не распространять его яд. Я смотрю, как Хелен берет мою дочь за руку, и гадаю, не путаю ли я отстраненность с добротой. Молчание с заботой. На самом деле нам не дано узнать, что думают другие. Мне хочется ладить с Хелен Флинн, но, возможно, она этого не заслуживает.
– Детское кресло в машине у Софи, – говорю я.
Я вижу, как Фрэнк размахивает руками, наверняка втолковывая детективам, какой я отброс общества и как Софи следовало бы найти себе кого-то получше.
– Кого угодно! – сказал бы он.
Детективы и мой тесть молчат, когда мы приближаемся. Какое удовольствие – оказаться на линии огня в худший день своей жизни. От Фрэнка Флинна другого и ожидать не стоило.
Уезжая, мой тесть демонстративно газует, будто бы его «Бьюик» – гоночная машина. Детективы отправляются обратно в участок, пообещав напоследок держать меня в курсе дела, и вот я остаюсь один. Обри здесь нет. Софи тоже. Я не знаю, что делать, поэтому просто сижу на бетонной дамбе, раз за разом прокручивая в голове сегодняшний день. Я вспоминаю ловушки на крабов, Софи, вспоминаю, как звал на помощь, полицейских, незнакомцев вокруг. Каждая мысль обвивается вокруг меня удавкой – тяжелой, печальной.
Хруст ракушек под ногами Терезы Дибли вырывает меня из моих размышлений. На ее лице отпечатались долгие годы разочарований и солнечного света.
– Мой внук нашел в лодке, – говорит она, протягивая мои очки.
– Слава богу, – говорю я, надевая их. Мир резко становится отчетливее: лица, мрачная атмосфера – все вокруг.
– Кларк – хороший мальчик, – говорит Тереза, указывая на раскачивающегося на канате подростка. Он долговяз, и его волосы на северо-западном солнце неизбежно выгорят почти что до белого.
– Я могу чем-нибудь вам помочь? – спрашивает она.
У нее добрые глаза. Она – единственная, кто был добр ко мне с тех пор, как Софи пропала.
Я качаю головой: «Нет. Я просто не знаю, что делать. Искать ее? Или остаться здесь на случай, если она вернется?».
Глупый вопрос. Она не вернется.
– Вы ели что-нибудь? – спрашивает она.
Я снова качаю головой: «Я не голоден».
– Понимаю. Но вам надо поесть. Мы собираемся приготовить бургеры на гриле. И, может, немного устриц.
Я благодарю ее:
– Думаю, мне просто стоит прилечь.
Она печально улыбается:
– Держитесь, Адам. Дайте знать, если передумаете. Хорошо?
– Договорились, – отвечаю я.
10
Кристен
Белую простыню покрывают красные пятна. Сначала я думаю, что забыла в постели открытую помаду. Черт. Но потом я приглядываюсь, и пятна вызывают во мне тревогу. Я дотрагиваюсь до них и зову мужа.
Коннор входит в спальню; на поясе у него повязано полотенце, хотя он уже довольно давно вышел из душа. Все это время он лежал на диване и тихо постанывал.
– Ты в порядке? – спрашиваю я.
Он прижимает ладонь ко лбу.
– В голове как будто отбойным молотком тарахтят, – говорит он, снимая полотенце и доставая из белого лакированного комода одежду. – Но в целом да. В порядке.
Я рассматриваю его, а потом он вслед за мной переводит взгляд на красные пятна на простыне.
– У тебя идет кровь?
Он мотает головой:
– Да нет. Может, немного. Порезался на работе.
Я пересекаю комнату и рассматриваю порез у него на пальце.
– Многовато крови для такой царапины, – замечаю я.
– Что тут скажешь? – говорит Коннор, натягивая боксеры. – Я много пью и обильно кровоточу.
Я боюсь, что он решит исполнить песню на эту тему. Он это любит. Обычно я не возражаю. Просто сейчас я измотана. Работа. Наш брак. Наши планы завести ребенка. Проблемы наслаиваются одна на другую, и напускная веселость ничуть не помогает. Даже наоборот: попытки Коннора меня подбодрить зачастую имеют противоположный эффект. Дело во мне. Не в нем. Я просто не могу перестать думать обо всем, что нужно сделать. Так уж я устроена. Всегда вовремя. Всегда готова. Меня не переделать. Не стоит и пытаться.
Ночь я провела на сером раскладном диване. Коннор был слишком пьян, чтобы делить с ним постель. Конечно, я надеялась провести первую ночь здесь совсем иначе. Мы вот уже больше четырех лет пытаемся завести ребенка. Чего мы только ни предпринимали! Кломифен. Фолиевая кислота. Пищевые добавки для поддержания качества яйцеклеток. Мы измеряли базальную температуру тела. Собрали и заморозили мои яйцеклетки. Мы регулярно криоконсервируем сперму Коннора, чтобы во время обеденного перерыва на работе я могла достать шприц и предпринять еще одну попытку. Да, на работе. Я запираюсь в комнате отдыха и делаю свое дело. Меня это не смущает. Ничуть. Я привыкла делать то, что нужно. Встреча в девять. Заседание в час. Попытка оплодотворения в три. В шесть тридцать дорога домой с плотно сжатыми ногами.
Я знаю, что у Коннора болит голова, но он никогда меня не подводит. На него можно положиться. Отчасти именно поэтому наш странный асимметричный брак и продлился так долго. Хотя я думала, что он будет не просто официантом. Я вышла за него не ради денег, но надеялась, что он сможет найти работу получше. Я пыталась помочь. Даже ходатайствовала насчет той судимости в Калифорнии. В конце концов он ведь был молод и глуп. Но не настолько молод. Закон неумолим: судимость не исчезает только потому, что так хочется жене осужденного.
Я чувствую себя слегка заторможенной. Поездка с пьяным мужем далась мне нелегко, и я выпила одну или две таблетки снотворного, перед тем как отправить Коннора в постель и разложить диван. Но у меня есть дела. Мне тридцать девять, и время на исходе. Как и многие женщины моего поколения, я решила подождать. Я хотела устроить свою жизнь и карьеру, прежде чем стать матерью. Как же несправедливо, что мужчины с этим не сталкиваются. Биология несправедлива. Репродуктивная функция несправедлива. Один из моих коллег – мужчина под шестьдесят с молоденькой женой и двухлетним ребенком. Мне бы хотелось порадоваться за него. Он хороший человек. Но тяжело радоваться тому, что так легко дается другим и ускользает от тебя.
Выпуклость под боксерами моего мужа растет. Я гляжу на нее с одобрением. Более того, будто не могу поверить собственным глазам. Коннору это нравится. Всем мужчинам это нравится. Хотя никакого чуда здесь нет. Я вижу лишь солдата, вставшего по стойке смирно, готового водрузить флаг своей страны.
Печальная истина состоит в том, что секс превратился для нас в рутину. Не столько выражение любви, сколько расчет. Мы спим вместе потому, что я хочу ребенка. Это желание не терпит ни минуты промедления.
Проклятая биология.
Я лежу в постели обнаженная, и Коннор подходит ближе. У него стоит. Это одно из лучших его качеств. Член моего мужа встает быстро, как у подростка. Я раздвигаю ноги и наношу смазку. Мы не утруждаемся предварительными ласками: сейчас я все равно не смогу возбудиться. Коннор тоже себя смазывает. Радостно улыбается. Порой он и правда похож на подростка. Я поднимаю ноги – хочу, чтобы он вошел в меня так глубоко, как только возможно. Хочу, чтобы сперматозоиды достигли своей цели. Хочу почувствовать горячее семя на шейке матки. И вот Коннор двигается, и у меня вырывается стон. Это приятно. Мне нравится секс. Действительно. Мне хочется полностью отдаться ощущениям, но я не могу. В голове прокручивается одна и та же мысль: Вдруг в этот раз все получится? Вдруг я забеременею? Вдруг у нас будет ребенок?
Все заканчивается довольно быстро. Мы оба хотим разобраться с этим делом. Вычеркнуть его из списка.
К счастью, во время секса Коннор обычно молчит. Никаких «деток» и «о да, вот так, я кончаю».
Коннор отстраняется и кладет мне под бедра подушку, чтобы подкрепить нашу мечту.
Я молчу.
– Ты в порядке?
Поначалу я не отвечаю, а потом начинаю бормотать: «Не уверена. Кажется. Надеюсь. Просто думаю о другом».
Мы перестали гадать, какие усилия потребуются, чтобы наконец-то зачать ребенка. Как-то раз я ощутила странное покалывание в тазу и уверилась, что уж теперь я точно забеременела. Но нет, ничего. Мне невыносима идея о том, что все это было зря. Нас обоих осматривал врач. Меня не назовешь идеально здоровой, но я вполне могу забеременеть.
Ну а сперма Коннора могла бы переплыть Ла-Манш.
Он моложе. Он преступник. Он работает официантом. И он плодовит как кролик. Я полная противоположность своего мужа. Я люблю его, но и немного завидую. У него есть преимущество там, где его быть не должно.
Читать бесплатно другие книги:
