На исходе февраля

Заспанная экономка шепотом сообщила ей, что хозяева еще спят, но они с Мариной могут выпить кофе в тишине и спокойствии и немного поболтать. Марина чуть было не поддалась соблазну, тем более что сегодня она осталась без традиционной чашки кофе (так и не пополнила запасы), но сумела совладать с собственными желаниями и, перемотав зудящие и опухшие руки эластичным бинтом и натянув сверху две пары перчаток, принялась за уборку новыми средствами.

К моменту, когда Ксения спустилась вниз, все сияло от чистоты. Хозяйка не ошиблась: новые средства действительно давали чудодейственный эффект, плохо было лишь то, что Марина с трудом дышала и ощущала, как руки раздулись еще больше, и ей казалось, что с них в режиме реального времени слезает кожа. Но хозяйке ни в оем случае не стоило об этом говорить, тем более в свете всего происходящего.

– Марина, вы сегодня так рано? – тихо прошелестела удивленная Ксения, запахивая эфемерный халатик, подчеркивающий бесконечные стройные ноги, и тщательно принюхиваясь к запаху после уборки.

Реклама не соврала – средства почти не пахли, но проветрить все равно не помешает. Она немного подумала, не открыть ли ей окно прямо сейчас, но толком еще не проснувшийся мозг отчаянно сопротивлялся. Ей хотелось побыть в тепле и одиночестве: Глеб снова поздно лег и храпел немилосердно, она не выспалась! Все, что ей нужно, – это чашка кофе и лента со сплетнями о светской жизни. Принесла ж нелегкая эту Марину с утра пораньше. Ксения с трудом сдержалась, чтобы не поморщиться, но Марина словно прочитала ее мысли и заторопилась:

– Ксения Львовна, вы извините, если беспокою, я просто хотела узнать, может быть, я могла бы делать еще какую-то работу для вас? Все, что вы скажете. Могу приезжать пораньше и готовить. Сейчас весна, может, в саду что-нибудь сделаю? У меня с растениями хорошо получается, – забормотала Марина, злясь на саму себя. Сегодня ночью она составила убедительную, как ей казалось, речь, даже написала ее на бумажке и попыталась выучить по пути на работу, но измученный терзаниями мозг просто отказался слушаться, и вместо стройных логичных фраз в голове образовалась жуткая каша.

– Вам что, нужны деньги? – слегка поморщилась Ксения, прерывая поток красноречия. Хорошенькая головка начинала болеть, и хотелось, чтобы прислуга убралась с глаз долой. Вот же ж настырная и нечуткая какая! Неужели не видит, как ей плохо?

– Да, нужны, – просто кивнула Марина и уставилась на хозяйку, невольно любуясь ее красотой.

Наверное, они ровесницы, но Ксения на порядок роскошнее и холенее. Ну до чего же хороша – загляденье! Хоть сейчас на обложку журнала. Марина не испытывала ни малейшей зависти и была уверена, что у Ксении наверняка тоже есть собственные проблемы, ведь идеальной жизни не существует. Но она не могла отказать себе в желании полюбоваться такой красотой, как произведением искусства. Хотя дышать ей становилось все труднее. Как и Ксении, ей хотелось вырваться на свежий воздух и глубоко вдохнуть, чтобы немного проветрить легкие.

– И на что же они вам нужны? – не удержалась Ксения. Интересно, какие мечты и желания могут быть у прислуги? Купить в кредит недорогую иномарку? Взять ипотеку? Нет, скорее всего, поехать в Турцию.

– Мне нужно отправить дочь в дорогой спортивный лагерь, – бесхитростно призналась Марина.

– Спортивный лагерь? – Ксения наконец-то проснулась. Она ожидала услышать что угодно, но только не это. – Ваша дочь, что, спортом занимается?

– Да, – кивнула Марина и улыбнулась, – теннисом. Она сейчас первая юниорская ракетка страны.

Ксения открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и застыла, переваривая услышанное. Дочь поломойки первая ракетка страны? Да быть того не может, откуда у нее деньги? Марина продолжала улыбаться, глядя на нее, и Ксения поняла, что выглядит нелепо. Прикрыв рот, она нерешительно кивнула и после недолгого раздумья предложила:

– Хорошо, я думаю, вы могли бы и на втором этаже чистить туалеты и ванные.

В последнее время она была не очень довольна тем, как ее горничная справлялась с работой, а эту Марину можно будет заставить чистить сантехнику зубной щеткой хоть каждый день.

Вчера она допоздна смотрела британское шоу, в котором одна любительница чистоты именно так поступала со своим унитазом и даже лично облизнула его на камеру в конце чистки, доказывая, что ни один микроб не выжил после хлорки и зубной щетки. Вначале это вызвало чувство гадливости, а потом восхищения: какая же, должно быть, у этой сумасшедшей атмосфера чистоты!

Сама Ксения, может, и хотела бы, но просто не могла себе позволить сутками убирать и начищать фаянс, ведь надо было беречь руки и вообще соответствовать тому обществу, в котором они с Глебом вращались. А в нем хозяйки понятия не имеют, как зовут прислугу, чистящую унитазы. Но Ксения, помешанная на контроле, втайне от подруг держала весь процесс под неусыпным надзором. Сама отбирала персонал, сама закупала средства, задавала требования и контролировала результат. Такие вещи, как чистота и стерильность, нельзя пускать на самотек.

– Спасибо вам огромное, Ксения Львовна, – расцвела Марина, с трудом удерживаясь от того, чтобы кинуться на шею работодательнице и расцеловать ее, – вы не пожалеете!

– Надеюсь, – царственно кивнула та, снова вспоминая о чашке кофе, – приходите завтра в это же время, я выдам вам новые средства и инструменты. Первая неделя будет испытательной. Я посмотрю, как вы справляетесь.

– Хорошо, – снова просияла Марина. От радости цепкие лапки аллергии немного ослабли, и стало возможно нормально дышать.

Ксения снова кивнула, давая понять, что разговор окончен, и поплыла по воздуху на идеально чистую кухню, чтобы наполнить чашку тонкого фарфора ароматной арабикой.

– Ксения Львовна, и еще, – робко пробормотала ей вслед Марина, а Ксения почувствовала, как в висок застучали тонкие молоточки. Нет, все эти домашние хлопоты определенно подорвут ее здоровье!

– Да? – пытаясь звучать безукоризненно вежливо (где-то она услышала, что класс человека определяется именно по тому, как он общается с прислугой), она повернулась к Марине и нетерпеливо уставилась на нее, посылая мысленные сигналы ускориться.

– После испытательного срока – если я его пройду, разумеется – вы не могли бы выплатить мне авансом зарплату за несколько месяцев? Мне очень нужно, – забормотала Марина, немедленно смутившись. Она так и не научилась просить деньги, даже если они были законно ею заработаны.

– Авансом? – от удивления Ксения переспросила нормальным голосом, в котором послышались скрипучие нотки.

– Да, мне очень нужно, этот лагерь – он будет уже в следующем месяце, и Кирусе надо в него попасть до национального первенства.

– Знаете, Марина, – Ксения дернула головой и зябко пожала плечами, – теннис – это очень дорогой вид спорта, на одних авансах вы долго не протянете.

– Я знаю, просто сейчас это исключительный случай, – Марине вдруг стало очень неприятно и захотелось прекратить разговор, хотя ничего такого Ксения и не сказала. Теннис действительно был дорогим видом спорта, это чистая правда. Но почему же она настолько неприятна?

– Я посмотрю, что можно сделать, – подытожила Ксения, приходя в себя и снова переходя на полушепот. Повернувшись к Марине спиной, она явственно дала понять, что теперь разговор точно окончен.

Стараясь не дышать и не производить лишний шум, Марина тихонько попятилась к выходу. Уже возле входной двери вспомнила, что так и не сняла перчатки, в которых мыла пол. Беспомощно покрутила головой в поисках ножниц или любого острого предмета, который помог бы ей избавиться от сдавившей руки резины.

– Я же говорила, что у нее голос противный. – Галина беззвучно появилась у Марины из-за плеча и протянула ножницы. Наверняка подслушивала, но Марине было все равно. Впервые в жизни она согласилась с Галиной в оценке хозяйки.

Взяв ножницы, Марина попыталась поддеть упругую желтую резину, но пальцы не слушались.

– Давай, помогу, – засуетилась Галина, а Марина внезапно испугалась, что экономка может увидеть ее руки. Вдруг она тоже решит, что она заразна, и нажалуется хозяйке? Тогда та и на пушечный выстрел не подпустит ее к своим драгоценным унитазам на втором этаже. Вспомнив о том, что ей назначен испытательный срок, Марина с трудом сдержала смешок. Очень ответственная работа, однако, мало кто справится.

– Да нет, спасибо, не стоит, я сама, – забормотала она, но экономка, не слушая возражений, ловко поддела край перчаток, сделала надрез и парой ловких движений избавила Марину от резиновых пут. Уставилась на эластичные бинты.

– Это что такое? – почему-то перешла она на шепот, со страхом оглядываясь на двери, что вели в кухню и столовую. Оттуда раздавалось мирное журчание кофе машины. Хозяйка делала уже вторую чашку, голова болела, сейчас будет минимум час сидеть на декоративном диванчике в зимнем саду, рассматривать журналы с последними модными коллекциями и читать сайты со сплетнями.

– Да руки что-то разболелись, к врачу надо, может, артрит, – отчаянно соврала Марина и покраснела. Нет, она не была святой, но врать не любила. Это всегда заставляло ее чувствовать себя неловко, казалось, что все окружающие догадываются, о чем она врет. А врать в последнее время ей приходилось непозволительно часто.

Галина тем временем, не слушая слабые возражения Марины, ловко разбинтовала ее опухшие руки (местами бинты промокли и успели присохнуть к ранам, причиняя боль) и уставилась на кровавое месиво, в которое те превратились. Марина сглотнула при виде собственных рук: она и не подозревала, что дело настолько плохо.

– Матерь Божья, – не сдержавшись, ахнула Галина, – это же те дурацкие новые средства, да? Что она тебе дала?

– Ну, я не знаю, я не уверена, вообще мне надо к врачу. – Марина попыталась изъять у Галины бинты, но та сделала шаг назад.

– Ты что, без рук остаться хочешь? – повысив голос, но стараясь говорить шепотом, прошипела она. – Или вообще отравиться? Нимфа наша с ума сошла со своей чистотой, сидела бы в барокамере – там микробов нет, что ж она с людьми творит-то? Ты ей скажи, что больше с этим работать не будешь. Угробишь себя.

– Буду, Галя, буду. – Вздохнув, Марина сделала шаг по направлению к экономке и, забрав у нее бинты, бестолково запихнула их в сумку. – Завтра я приеду в это же время. Хозяйка дала мне возможность чистить ее личные туалеты.

Кофе в тишине попить так и не удалось. Глеб спустился через десять минут после ухода надоедливой прислуги. Ксения только-только прикрыла глаза, цедя сквозь мелкие жемчужные зубки длинный глоток, как супруг вошел в зимний сад, решительно направился к ней, чтобы поцеловать, но в последний момент сменил траекторию, взял с низкого кованого столика свежий журнал (кто в наше время вообще читает журналы?) и присел в кресло напротив жены.

Опустив крошечную изящную чашечку костяного фарфора, Ксения подняла глаза на Глеба и стала похожа на обиженного олененка Бэмби. В последнее время между ними было все больше недосказанности. Все чаще он оставался ночевать на диване в кабинете (чтобы не беспокоить храпом, но она-то все понимала), все сильнее хмурился, получая ежемесячные счета.

– Ксюша. – Прокашлявшись и нервно листнув пару до зевоты скучных страниц делового еженедельника, Глеб отложил журнал в сторону и уставился на жену. Сейчас или никогда.

– Да? – прошелестела Ксения, отставляя в сторону чашку и кладя ногу на ногу, не давая ему сосредоточиться.

– Что это за запах? – Глеб нервно дернул носом и ослабил галстук.

Значит, с самого начала ему не показалось. Аромат растений, зимующих в теплице, перебивал мерзостный смрад, в котором он распознал хлорку и еще какую-то дрянь. Именно он помешал поцеловать жену. Ему показалось, что запах исходит от нее самой.

В последнее время Ксюша просто помешалась на чистоте, заставляя бедных работниц вычищать все до блеска. Доктора говорили, что это часть ее болезни – полного неприятия себя. Вначале была булимия, от которой он ее вылечил. Затем депрессия: Ксюша, весившая сорок восемь килограмм, казалась себе чудовищно толстой, била зеркала и в незадавшейся модельной карьере винила лишний вес. Доктора не справились, пришлось положить ее в клинику. После курса лечения она на некоторое время пришла в себя, впрочем, все так же замещая почти все приемы пищи чашкой кофе, но немного повеселела, и у нее появились другие интересы кроме пищевого дневника.

Ксюша полюбила чистоту. Причем полюбила ее с такой силой и страстью, что ей становилось физически плохо, стоило заметить хотя бы небольшое пятнышко на идеально чистой поверхности или почувствовать посторонний запах. Дом наводнил штат домработниц, но и сама Ксюша тайком, когда она думала, что ее никто не видит, щедро заливала термоядерными средствами все, до чего могла дотянуться, а затем с упоением терла, скребла, скоблила. Он подозревал, что жена и себя моет с дезинфекторами и с удовольствием вымыла бы его, если бы он только позволил. Каждый раз, стоило ему войти в спальню, она робко интересовалась, принимал ли он душ, хотя это было очевидно – каждый вечер он мыл голову и ложился спать с влажными волосами. Вскоре Глеб понял, что жену смущает даже запах чистого тела, и своими наводящими вопросами она дает понять, что просто не принимает его, боится бактерий, которые он переносит, считает недостаточно чистым.

Так как мыться хлоросодержащими препаратами он напрочь отказывался и с трудом сдерживался, чтобы снова не отправить жену на прием к очередному специалисту, то ему приходилось все чаще ночевать в кабинете, где жена не могла учуять его запах.

Ксюша в ответ на столь радикальные меры начала грустить и чахнуть. Это был замкнутый круг, который надо было разорвать, только вот Глеб не знал, с чего начать и как это сделать без помощи психиатров.

Хотя жена сейчас была не основной его проблемой. Намного больше его смущали потери собственного бизнеса. Вот уже пятнадцать лет компания Глеба занималась строительством жилья. Они строили много и активно, но в их портфолио не было монструозных многоэтажек с крошечными коморками, больше смахивающими на пчелиные соты, чем на место, пригодное для жизни. Нет, Глеб Петрович был эстетом до мозга костей и ни при каких обстоятельствах не согласился бы на такую халтуру.

Его компания «ГП» специализировалась на строительстве «художественной» недвижимости – элитных клубных домов, которые сочетали в себе современную функциональность и красоту эпохи ренессанса. Они выкладывали мозаикой панно в парадных, выковывали вручную перила, выстилали площадки между этажами лучшими образцами метлаха, а сами квартиры были настоящим произведением искусства. В изразцовых печах прятались современные духовые шкафы, изящная лепнина высоких потолков напоминала старинные дома Петербурга, а огромные залы с наборным паркетом словно приглашали устроить настоящий бал.

Вначале желающих было много. «Дома от ГП» стали настоящим трендом, на квартиры выстраивались целые очереди, а места в списке ожидания выкупались за несусветные деньги. Но мировой кризис и архитектурные тенденции внесли свои коррективы. Наигравшись, состоятельные люди переметнулись к лаконичному современному дизайну: функциональному, не предполагающему красоты.

А Глеб не смог перестроиться, потому что ему на глубинном уровне претил подобный подход. К своему огромному сожалению, он унаследовал от отца умение видеть и чувствовать красоту и просто физически не мог заставить себя строить безликие недорогие муравейники. Глеб был уверен, что стоит ему поступиться своими принципами ради денег – он перестанет получать удовольствие от работы. А отец всегда говорил, что человек должен заниматься только тем, от чего получает настоящее удовольствие, и тогда ему будет сопутствовать успех. Конечно же, он ошибался, но успел прошить эту установку на молекулярном уровне Глеба. Наверное, поэтому Глеб и выпал из обоймы удачливых застройщиков.

Вчера ему отказали в очередном кредите, и сегодняшний счет за новые чистящие средства, щедро закупленные Ксюшей, на который он еще год назад и внимания бы не обратил, привел его в бешенство.

– Запах? – удивленно переспросила Ксения, не имеющая ни малейшего понятия о сложностях мужа и том, что на самом деле происходит в его жизни. Она была женщиной-трофеем, женщиной-украшением, а не боевой подругой, с которой делишь горести и невзгоды.

– Странно, – она повела изящным переделанным носиком и стала похожа на маленького милого кролика, которого так и хочется потискать и прижать к себе покрепче, оградив от новостей о грядущем банкротстве, – я ничего не чувствую. Наоборот, я сейчас закупила средства, которые не дают никакого запаха.

Глеб протянул руку, бесцеремонно взяв чашку жены с остатками кофе, и выпил ее одним махом.

– Ксюша, – продолжил он, возвращая чашку на место и поднимая глаза на жену. Та впервые заметила, что муж осунулся, похудел, под серыми глазами залегли такие же серые тени, а в темно-русых коротко стриженных волосах показалась первая седина.

– а, Глебушка, пока не забыла. – Ксюша, обладавшая звериным чутьем, почувствовала неладное и залопотала, не давая мужу возможность обрушить на нее бомбу: – Наша… э-э-э… помощница Марина попросила дополнительную работу. У нее дочка играет в теннис, представляешь? Ха-ха, кто бы мог подумать. Так вот, Марине очень нужны деньги для какого-то там лагеря, она наивно думает, что дочка и дальше сможет играть в теннис на ее зарплату. Но это ее дело, конечно, она спросила, а я подумала предложить ей мыть наши ванные и туалеты на втором этаже, что скажешь? Разумеется, если она пройдет испытательный срок.

– Испытательный срок для мытья туалетов? – ошарашенно переспросил Глеб, глядя на жену. Та, похоже, совсем оторвалась от реальности.

– Да, – радостно подтвердила Ксения. – Так что скажешь?

– Скажу, что это не очень хорошая идея. – Откашлявшись, Глеб взял себя в руки и уставился сквозь идеально вымытое окно зимнего сада на улицу, где снова зарядил дождь. – Я боюсь, что…

И как в безыскусной мелодраме, зазвонивший телефон не дал ему закончить начатое предложение. По всем законам жанра известие, которое ему сейчас сообщат, было призвано изменить ход событий.

– Я слушаю, – ответил Глеб неизвестному абоненту, хотя в последнее время звонки с незнакомых номеров он игнорировал, но сейчас он был рад образовавшейся передышке. – Да, это я.

Он встал, сделал шаг в сторону и взялся за спинку кованого стула, словно предчувствуя, что земля может уйти из-под ног.

– Что? – только и сумел прошептать он в ответ на известие, сообщенное ему незнакомым казенным голосом.

Просьба о повышении и эмоциональный разговор с Галиной оставили неприятный осадок, но Марина умудрилась и в нем отыскать что-то хорошее. Уровень адреналина зашкаливал, собственный запас негативных эмоций на сегодняшний день был израсходован, поэтому предстоящий разговор с Зоей был не так страшен.

В автобусе Марина щедрым слоем нанесла на зудящие руки чудо-крем, который дала ей Валентина. Все-таки вчера он ей помог. К утру отек спал, да и волдыри скукожились, вместо того чтобы надуться и лопнуть. Правда сейчас они снова воспряли духом и выглядели гаже некуда, но Марина все же надеялась, что крем ей поможет. Отыскав в сумке пару тонких перчаток, она натянула их на руки, надеясь, что так крем лучше впитается. Зуд утих, боль отступила, и ей даже удалось немного подремать в теплом автобусе под звук моросящего дождя. Поэтому к супермаркету Марина подходила уже в отличном расположении духа.

Зоя была на рабочем месте, суровая и неприступная, но перед ней не было необходимости юлить или унижаться, как перед Ксенией Львовной. И ее Марина не боялась. Ведь с Зоей они были в одной лодке: две неудачницы, просто одной из них удалось занять место в тонущей лодке немного повыше. Поэтому о своих нехитрых бедах и печалях она поведала начальнице неспешно и даже с юмором, закончив свой рассказ просьбой о повышении.

– Старшим кассиром? – недоверчиво переспросила Зоя, выслушав Марину.

– Да, если можно, – кивнула та. – Мне кажется, я готова. Я ведь здесь дольше всех работаю, все знаю, людей люблю.

– Да ты давно готова, Марина, – неожиданно очень по-человечески вздохнула начальница, – вот только твоя доброта и болтливость не дают тебе двигаться дальше. Ну ты посмотри, кого у нас подняли? Таньку? Да ведь она тупая как пробка. – Лицо Зои скривилось.

С Татьяной они по непонятным причинам друг друга ненавидели, и решение о переводе той в старшие продавцы далось Зое нелегко. Но начальство свыше постоянно требовало обучать новый персонал (по весне сотрудники все чаще уходили из супермаркета в поисках других, более перспективных мест, и требовались люди, которые могли бы обучать новичков), а кроме Татьяны повышать было некого: все остальные не задерживались здесь больше года.

– Зоечка, – мягко прервала ее Марина, не желая выслушивать жалобы на подругу. Зоя тут же заворчала:

– Да знаю, знаю, что ты с ней дружишь. Только ты, наверное, и можешь дружить с этой стервой. В любом случае, ты же понимаешь, что если я переведу тебя в старшие, то болтать у тебя ни с кем не получится, даже с твоим кавалером, – топорно попыталась пошутить Зоя, но Марина не сразу поняла, что это шутка.

– Он не… – начала было возмущаться она, но Зоя ее перебила, махнув рукой.

– Да знаю, знаю, хотя он тобой интересовался, даже спрашивал у меня твое полное имя-отчество и дату рождения, – подмигнула Зоя. – Наверное, хотел узнать, не старовата ли ты для него.

– Ты шутишь? – обалдела Марина и почувствовала смутное беспокойство. – Зачем Петру Никаноровичу эта информация? – Но додумать не успела: Зоя, уже забывшая о старике, деловито продолжала:

– Сделаю тебя старшей хоть сегодня. У нас два стажера, еще тупее Таньки, у меня на них нервов не хватает…

– Зоечка! – Марина чуть не захлебнулась от счастья и в порыве чувств обняла начальницу. Та, явно не привычная к публичным проявлениям нежности, да и вообще к нежности, одеревенела, неестественно выгнулась, а затем покровительственно похлопала Марину по спине.

– Никакой болтовни, – снова предупредила она, пытаясь выглядеть суровой, но затем все-таки не выдержала и крепко обняла Марину в ответ.

Объятия были нужны ей самой, ведь ее так давно никто не обнимал. Смутившись от собственного эмоционального порыва, Зоя так же быстро отпрянула, снова став сухой и неприступной. Пообещала, что отдаст приказ о переводе, рассказала об испытательном сроке и пообещала внимательно приглядывать за Мариной, чтобы ту снова не погубили доброта и болтливость.

После эмоционального объяснения с начальницей окрыленная Марина направилась в курилку, где тут же поделилась новостью со всеми присутствующими. Выслушав восторженные поздравления от коллег, давно твердивших, что она засиделась, Марина приступила к выполнению новых обязанностей.

Первая практикантка, Гаянэ, показалась ей очень старательной и милой девушкой, и они быстро нашли язык. Пользуясь отсутствием посетителей, она рассказала Гаянэ про шпаргалки, про документы для покупки алкоголя, про штрафы и провела небольшую лекцию в хлебном и овощном отделах, объясняя разницу между краснодарскими и испанскими помидорами.

– Как вы их отличаете? – прошептала оглушенная потоком новой информации Гаянэ.

– Краснодарские пахнут, а испанские – как пластмасса, но красивые, – хихикнула Марина, и Гаянэ недоверчиво посмотрела на новую начальницу.

За несколько месяцев это была ее третья попытка устроиться на работу. На двух предыдущих она все время попадала в ловко расставленную западню, высказывая истинное мнение об ассортименте магазина, за что и была уволена, так толком и не приступив к выполнению обязанностей. Но Марина показалась ей такой теплой и искренней, что девушка решила снова наступить на те же грабли.

– Точно, есть их невозможно. – Гаянэ улыбнулась ей в ответ, а Марина, почувствовав вдохновение от столь быстро установленного контакта, предложила девушке вернуться на кассу, по пути раскрывая маленькие хитрости.

– С семи до двенадцати пенсионерам у нас положена скидка по социальной карте, но я пробиваю ее и после полудня, мне не жалко. Зоя тоже глаза закрывает – делает вид, что не замечает. Нам мелочь, а старикам приятно. А еще я частенько спрашиваю у женщин средних лет паспорт, когда они покупают сигареты или алкоголь, – начала делиться она.

– Зачем? – Гаянэ была сбита с толку: эта теплая солнечная женщина была так непохожа на всех тех, с кем ей приходилось сталкиваться раньше. Ей одновременно хотелось довериться ей и подружиться и в то же время приходилось соблюдать дистанцию, ведь Марина была ее начальницей.

– Ну, мне это ничего не стоит, а им очень приятно, – улыбнулась Марина и бросила взгляд на часы – полдень. Сейчас придет Петр Никанорович, и ей предстоит выдержать бой с собственной совестью.

Марина решила, что быстро обрисует старику ситуацию и объяснит, почему не может больше уделять ему внимание. Так будет честно. Оставалось лишь надеяться, что он поймет.

Они вернулись за кассу, где Гаянэ прошла первое боевое крещение – пробила товары и павильно обозначила вид сдобы, найдя его код на подсказках.

Марина бросила встревоженный взгляд на входную дверь. Обычно по старику можно было сверять часы, но сегодня он почему-то задерживался. Неожиданно Марина почувствовала тревогу. А что если ему стало плохо, а рядом никого нет? До ее обеденного перерыва оставалось еще полчаса, но, будучи занятой со стажером, она пропустила две положенные ей пятнадцатиминутные паузы. Воспользуется служебным положением и приплюсует их к обеду, чтобы… Чтобы что? Отправиться на поиски Петра Никаноровича?

Да что она вообще знала о старике кроме имени? Она не имела ни малейшего понятия, даже где тот живет. Бросая время от времени встревоженный взгляд на часы, она все еще надеялась, что Петр Никанорович просто опаздывает – мало ли дел у человека? Он обязательно придет за своим стандартным набором продуктов. Но равнодушная стрелка часов медленно переползла к часу, а старик так и не появился.

– Мариш, обедать идешь? – позвала Танька, подходя к ее кассе и окидывая полным презрения взглядом Гаянэ, немедленно смутившуюся.

– Кстати, а где женишок-то твой? Сегодня что-то не видать. Почувствовал, наверное, что ты теперь у нас бизнесвумен, ему не по зубам, – осклабилась подруга.

– Тань, я отойду на часик, без меня обедай, – пробормотала Марина, кивая Гаянэ, успешно справлявшейся с поставленными задачами.

Она вышла из-за кассы и быстро направилась к раздевалке, на ходу снимая униформу.

– Мариша, случилось что? – Подруга посеменила за ней, но Марине не хотелось тратить время на разговоры. Тревога все нарастала.

– Да Петра Никаноровича сегодня что-то нету. Пойду поищу его, он наверняка где-то рядом живет.

– Да дался он тебе, – досадливо поморщилась Татьяна, но, увидев взгляд Марины, осеклась и предложила: – Ладно, иди, прикрою если что, помогу твоей Гюльчатай.

– Гаянэ.

– Без разницы.

Не тратя больше времени на разговоры, Марина положила униформу в шкафчик, оделась и, прихватив сумочку, выскочила из супермаркета. Остановилась на пороге, растерянно вертя головой. Куда идти?

Магазин был расположен в небольшом спальном районе, плотно утыканном пятиэтажками, по которым со все нарастающей скоростью начинал катиться каток модернизации. Старые дома шли под снос, на их месте вырастали огромные бетонные монстры, нарушая тихое очарование старого района, где во дворах все еще цвели липы, а на бульварах шелестели листвой могучие дубы.

Естественно, часа ей не хватит, чтобы обойти весь район. Но Петр Никанорович, несомненно, обитал неподалеку и был из старожилов. «Есть», – мысленно поправила себя Марина, пытаясь убедить себя, что со стариком все в порядке. Наверняка, если он провел здесь много лет, его должны знать местные кумушки.

Она решила начать обход с близлежащих домов. Возможно, в этом было и не много смысла, но это все же лучше, чем не делать совсем ничего. Если не получится разыскать его сейчас, то продолжит после работы. Несомненно, Петр Никанорович одинок, ведь будь у него дети, ему бы не пришлось каждый день ходить в магазин за столь скромным набором продуктов.

Распаленное воображение услужливо рисовало картины одну ужаснее другой. Одинокому пожилому мужчине могло стать плохо, и, возможно, сейчас он лежит на полу в своей квартире и отчаянно молится, чтобы хоть кто-нибудь пришел ему на помощь. Или, может быть, у него десять котов, которые уже доедают его остывшее тело? Хотя, нет, с котами она погорячилась: Петр Никанорович никогда не покупал корм для животных.

Марина быстрым шагом пересекла паркинг супермаркета, послушно дождалась зеленого сигнала светофора, чтобы пересечь шумный проспект, и зашла в первый же двор, находившийся напротив ее места работы.

Здесь ей не повезло. Холодный зимний ветер выдул из двора всех местных обитателей, кроме двух скучающих молодых матерей с колясками, вынужденных совершать дневной моцион. Автоматически подкачивая закутанных до самых глаз младенцев, женщины были полностью погружены в собственные телефоны и не заметили появления Марины. Впрочем, одна из них даже не заметила, что ее ребенок уже давно не спит и сосредоточенно рассматривает голубое небо такими же ясными голубыми глазами.

Марина улыбнулась малышу и обратилась к девице с вопросом о старике. Та пожала плечами:

– Не в курсе, мы только переехали, но у нас в подъезде только бабка древняя – дедуль нет.

Вторая мамочка в ответ на вопрос Марины тоже покачала головой. Та, взглянув на часы, припустила в следующий двор, где на детской площадке пара малышей безуспешно пыталась взобраться на грязную мокрую горку под присмотром то ли няни, то ли бабушки. Услышав вопрос Марины, скучающая женщина дала ей подробный отчет о том, что сама живет в другом районе, а здесь у нее дочка поселилась, теперь вот она приезжает помогать пару раз в неделю с внуками, двойней, а еще пару раз в неделю те в сад ходят. Хотя глупость несусветная: неужели в детском саду им лучше, чем с родной бабушкой?

Марина попыталась пресечь поток красноречия, но женщина не дала ей такой возможности. Видимо, истосковалась по полноценному общению. Но в конце своей эмоциональной и сбивчивой тирады сообщила нечто ценное: в соседнем дворе живет местная сплетница, Антонина Савельевна. Вот уж кто все про всех знает.

Поблагодарив словоохотливую бабусю, Марина почти бегом кинулась в соседний двор. До конца перерыва оставалось меньше получаса, и ей не хотелось в первый же день на новой должности испытывать терпение Зои.

Как и предсказала новая случайная знакомая, Антонина Савельевна была на месте: грела старые кости на робком солнышке, сменившем дождь, игнорируя шквальные порывы ветра. Выглядела районная сплетница монументально: грязно-зеленое пальто с меховым воротником, два теплых платка, повязанные поверх него, и внушительных размеров трость, которую она держала перед собой, готовая в любой момент дать отпор людям с грязными помыслами.

Услыхав вопрос Марины, Антонина Савельевна вначале всплеснула руками, а затем извлекла откуда-то из недр старомодного пальто такой же старомодный огромный клетчатый платок и картинно приложила его сначала к глазам, а затем трубно высморкалась.

– Вот ведь горе-то какое! Помер Петр сегодня ночью, – отдышавшись, сообщила она.

– Как помер? – Ноги помимо воли подкосились, и Марина, рухнув на лавочку рядом с новой знакомой, едва не задохнулась от запаха старости и плохо промытого тела.

– Ну так, – пожала плечами та, говоря жалобно и плаксиво, – плохо стало ночью, сердце прихватило. Он сам «скорую» вызвал, даже до двери дополз, чтоб замок открыть. Там его и нашли. У двери, значит.

Несмотря на горечь известия, в голосе соседки проскальзывали нотки откровенного смакования. Чужая трагедия вызывает разные эмоции, и одна из них, как это ни странно, – эмоция радости. Ликования от того, что это не ее сердце остановилось сегодня ночью. И что это не она была настолько одинока, что некому было открыть эту проклятую дверь и быть рядом в последний момент, держа за руку и пытаясь в последний раз согреть отлетающую душу.

– Господи, – прошептала Марина, и слезы вдруг сами брызнули из глаз.

Она принялась совершенно по-детски смахивать их ладошкой, от чего они, казалось, начинали катиться все быстрее. Может быть, ей надо было навестить его вчера? Сама же заметила, что старик звучит и выглядит по-другому, не так, как обычно. А она отвлеклась на эту опаздывающую хамку, на собственную усталость. Равнодушие. Вот что погубит этот мир, а вовсе не глобальное потепление и пластик, как уверяет Антон.

– Как же он теперь? Это что же, – забормотала Марина, – где же он теперь?

– А я знаю? – вновь пожала могучими плечами Антонина Савельевна. – Приехала машина специальная, вынесли его в мешке закрытом, в морг, наверное, забрали.

– А потом что? – всхлипнула Марина, которой стало горько и тошно от такой вот обыденности бытия. Машина, мешок, морг. Это же все не про Петра Никаноровича, это просто какая-то условная сцена из условного фильма.

– Что «потом»? – непонимающе переспросила старуха. Она заерзала на лавке, устраиваясь поудобнее и вызывая новый приступ удушья у Марины.

– Кто же его в последний путь проводит? Он же одинокий. Нельзя же так, чтобы в общую могилу, не по-людски, – забормотала Марина сквозь слезы, хлынувшие с новой силой.

Как назло! Где тонко, там и рвется, все одновременно валится. Именно сейчас, когда ей так нужны деньги на лагерь для дочери, ей придется часть из них отдать на похороны чужого ей старика. Впрочем, он не был чужим. В последние несколько лет она видела его чаще, чем собственного мужа. И она совершенно точно не позволит ему завершить свой земной путь в одной яме с бомжами.

– Да как же одинокий? Вон сын его приехал, – удивленно ответила Савельевна, кивая на огромную роскошную машину, припаркованную прямо возле подъезда. И тут же спохватилась: – А вы сами кто ему будете?

– Сын? – Марина так и застыла с отвисшей челюстью. У милого Петра Никаноровича был сын, бросивший отца в одиночестве на произвол судьбы? Ну сейчас он у нее попляшет!

Словно шутиха, запущенная умелой рукой в новогоднее небо, Марина взвилась и громко потребовала:

– Номер квартиры?

– Тридцать пять, – растерянно доложила Антонина Савельевна, решительно отказывавшаяся что-либо понимать.

Нудный и противный сноб Никанорыч, не жаловавший соседей и цедивший сквозь зубы лишь приветствия при встрече, долгие годы жил в полном одиночестве. А тут вдруг такой крестный ход, не успел покойничек остыть. Неужели наследство какое оставил? Хотя что с него взять? Пальто молью траченное?

Но любопытство жгло изнутри. Если бы не больные ноги, не дававшие ей подняться выше собственного первого этажа, Антонина Савельевна наверняка последовала бы за странной женщиной, со всех ног бросившейся в подъезд и так и не ответившей на вопрос, кем она приходится покойному, но рыдавшей так искренне, что сомневаться не приходилось – они близко знакомы. Может, любовница? А что, кого сейчас удивишь такой разницей в возрасте? Ай да Никанорыч, ай да сукин сын! Так вот почему он игнорировал все ее попытки свести знакомство поближе.

Не утерпев, старуха с трудом поднялась с лавки и, опираясь на толстую палку, заковыляла к подъезду в надежде уловить хотя бы драгоценные крупицы потенциального скандала.

Марина тем временем взлетела на четвертый этаж и решительно толкнула обитую видавшим виды дерматином дверь, рядом с которой красовался облезлый латунный номер 35, и вошла в квартиру.

Прихожая была под стать обшарпанному дому. Пожелтевшие обои в цветочек, местами отошедшие от стен. Крошечное пространство, где кучно ютились аккуратная подставка для обуви, зеркало и небольшая полочка для мелочей. Рядом с ними – кованый держатель для зонтов. Почему-то этот старомодный утонченный предмет вызвал новый поток слез. Старик стремился к прекрасному, вот только возможностей у него для этого не было.

Все это Марина отметила автоматически, пока, не снимая обуви, фурией пронеслась через прихожую и ворвалась в зал, посреди которого стоял высокий стройный мужчина. Он смотрел в окно и не обернулся, услышав чьи-то шаги. Руки сцепил за спиной, а голову опустил, словно кающийся грешник. И поделом!

– Да как же вы могли! – от всего сердца с негодованием воскликнула Марина и застыла, словно не вовремя обернувшаяся жена Лота.

Мужчина повернулся, и она оказалась лицом к лицу с Глебом Петровичем, собственным работодателем. Слова застряли в горле, а неизменное непроницаемое выражение лица Глеба сменилось искренним удивлением:

– Ма… – Как же ее звали-то, эту тетку, моющую туалеты? Маша, Марина, Марианна, прости господи?

– Глеб Петрович… – Та тоже выглядела ошарашенной и, внезапно растеряв всю воинственность, забормотала: – Я не знала, что вы сын Петра Никаноровича, как же это так… Примите мои соболезнования. Я думала, что он одинок.

– А что вы здесь делаете? – Глеб первым пришел в себя и с подозрением уставился на прислугу. Вот уж с кем отец никогда не водил знакомств, так это с поломойками. Не его полета птицы. И все же она здесь.

– Я… я знала вашего папу, – пояснила Марина, – мы с ним каждый день общались.

– Вы с ним общались? – растягивая в несвойственной ему манере слова, Глеб сделал шаг по направлению к Марине и оказался совсем близко. У той перехватило дыхание от горьковатого парфюма.

Холеный красавец Глеб выглядел этакой дверью в Нарнию, через которую из серого и убого крошечного мирка хрущевки, где сегодня утром в одиночестве умер его отец, можно легко шагнуть в удивительную волшебную вселенную, населенную красивыми богатыми людьми. Вселенную, где таким, как Марина, не место. Именно поэтому он так удивился сейчас узнав, что она вообще могла общаться с его отцом.

– Да, общались! – с вызовом ответила она. И, уже понимая, что ступает в пропасть, не удержалась: – В отличие от вас. Все эти годы вашему отцу даже слово было молвить не с кем! Он каждый день приходил в магазин, где я работаю, покупал на жалкие гроши минимальный набор продуктов и разговаривал со мной. Потому что был безумно одинок. И умер он тоже в одиночестве! – немного повысив голос, Марина все-таки выплеснула накипевшее.

– Что вы сейчас пытаетесь сказать? Что я дерьмовый сын? – Глеб слегка нахмурился и стал волшебным образом еще красивее.

– Я пытаюсь сказать, что нельзя бросать отца в таком возрасте в полном одиночестве! Если бы вы были рядом, возможно, он бы остался жив.

– Да что вы знаете обо мне и моем отце? Может быть это он был дерьмовым отцом? И кто вы вообще такая, чтобы судить? – отбросив в сторону светские приличия, рявкнул Глеб, давая себе волю и выплескивая боль, разочарование, стресс и страхи, мучавшие его последние год.

– Кто я такая? – захлебнулась Марина и осеклась, горько продолжив после секундной паузы: – Наверное, в вашем мире я никто. Просто кассир из супермаркета, к которой ваш отец каждый день приходил перекинуться парой слов.

– Ну надо же, удостоил вас такой чести, – скривив губы, процедил Глеб, а Марина с трудом удержалась, чтобы не отвесить ему пощечину.

– Да, удостоил. И я этому рада. Он был прекрасным, умным, интеллигентным человеком, с которым всегда было приятно пообщаться, в отличие от вас, – с достоинством кивнула она. – И не вздумайте отправить собственного отца в общую могилу, я прослежу за тем, чтобы его похоронили достойно!

– Марина, – Глеб неожиданно вспомнил, как звали нахалку, – сегодня утром Ксения сказала мне, что вы попросили дополнительную работу? Кажется, моя жена предложила вам мыть туалеты на втором этаже, если вы пройдете испытательный срок.

Марина с трудом заставила себя поднять глаза на работодателя, уже холодея внутри и предчувствуя беду. Вместо ответа она молча кивнула.

– Так вот, Марина, я предлагаю вам немедленно заняться поиском нового рабочего места. Мы в ваших услугах больше не нуждаемся, – отрезал Глеб, скрещивая руки на груди и снова поворачиваясь к окну, давая понять, что разговор окончен. Он и так потратил на ее бред и оскорбления непозволительно много времени.

– Сволочь, – тихо прошептала Марина, но Глеб расслышал. Повернувшись, он улыбнулся ей неожиданно мальчишеской улыбкой и кивнул:

– Может быть, я и сволочь, а ты никто и звать тебя никак. Убирайся.

Предчувствуя новый поток слез, Марина резко развернулась и бегом бросилась прочь из квартиры. Она не должна позволить этому мерзавцу увидеть свои слезы. Ничего, как-нибудь все решится и без их унитазов. Она обязательно что-нибудь придумает, уж поломойке найти работу не проблема. А за похоронами и последними почестями покойнику она обязательно проследит, как и пообещала Глебу. И если этот мерзавец попробует тихо избавиться от отца, она ославит его на весь город.

Кипя праведным гневом, Марина бросила взгляд на часы и обнаружила, что до конца перерыва осталось всего пять минут.

– Что там, милая? – сочась от нетерпения потребовала Антонина Савельевна, поджидавшая ее на ступеньках лестницы, которую так и не смогла преодолеть в тщетной попытке подслушать будоражащую кровь трагедию.

Марина резко остановилась и уставилась на пожилую женщину. Сомневаться не приходилось – скажи она что-нибудь ей сейчас, к вечеру об этом непременно узнает половина района. И хотя обычно Марина сплетни не распространяла и старалась их избегать, в этот раз терять ей было нечего.

– Вы уж проследите, чтоб этот мерзавец отца в общую могилу не отправил, а то он и не на такое способен! – заговорщицким тоном попросила она, доставая из огромной сумки потрепанный блокнот, выдирая из него лист, доставая ручку и наспех записывая свой номер. Она протянула лист Антонине Савельевне:

– Если только попробует, сразу звоните мне: я сама обо всем позабочусь!

– Батюшки, – всплеснула руками Савельевна, беря лист и отводя его подальше, чтобы попытаться без очков разглядеть то, что там написано.

Но прежде чем она успела задать тысячу и один уточняющий вопрос, Марина выбежала из подъезда и припустила бегом к супермаркету, стараясь не обращать внимание на моментально сбившееся дыхание и прохожих, оглядывавшихся ей вслед. И на слезы, бегущие по щекам помимо воли. Все пропало. Она за десять минут почти разрушила жизнь дочери. Но, несмотря на сложную ситуацию, на душе отчего-то стало светло и радостно. Словно давно копившееся горе и отчаяние неожиданно покинули ее вместе со слезами.

Марина и вспомнить-то не могла, когда в последний раз плакала – все больше старалась идти по жизни с улыбкой. Много раз убеждалась, что так легче переносить жизненные трудности. Стоит разрешить себе погрузиться в пучину отчаяния, как та чавкающей трясиной потянет на дно, от которого уже не оттолкнуться. А стоит в ответ на беду глубоко вдохнуть и выдохнуть, после чего силой заставить себя улыбнуться собственному отражению в зеркале, так и трясина беды становится более плотной, и по ней уже можно осторожно доползти до суши.

Она обязательно что-нибудь придумает. К тому же работа с ужасными химикатами только вредила ее здоровью, давно надо было подыскать что-то другое, а она все тянула. Теперь вот будет стимул заняться. Так что все случившееся однозначно к лучшему.

Равнодушных не осталось. Даже молоденький Виталик, пришедший всего три дня назад стажироваться на должность охранника, пообещал завтра притащить «сто баксов из заначки» и смутился в ответ на горячие обещания Марины вернуть деньги при первой же возможности.

Изначально Марина не собиралась никого посвящать в свои проблемы. Обычно это ей все плакались в жилетку, будучи уверенными, что дальше нее информация не пойдет. А тут она сама не выдержала. Прибежала зареванная в последнюю минуту, встала к стажеру на кассу и на первом же перекуре сдалась под напором Татьяны, выведывавшей, что произошло. Спустя полчаса сарафанное радио разнесло новость по всему магазину, а на следующий день люди начали нести деньги. Кто сколько мог, но капля за каплей собиралось вполне себе приличное озеро.

У Марины кружилась голова. Еще вчера она плакала от отчаяния, а сегодня слезы текли от радости. Поводов было хоть отбавляй: утром она выспалась, сыпь на руках значительно уменьшилась. Некоторые волдыри все же лопнули, но остальные стали заживать. Коллеги все, как один, высказали желание помочь ей. Хотелось порхать и смеяться.

Еще вчера вечером при разговоре с ближайшей подругой Валентиной она не выдержала и все-таки пожаловалась на полосу невезения, а сегодня с утра ошарашила ту, что жизнь вполне себе прекрасна и налаживается. Валентина, будучи женщиной хозяйственной и практичной, а также всегда приветствующая любое собрание людей, предложила Марине отблагодарить сотрудников за отзывчивость, накрыв стол, причем сегодня же.

Марина смутилась. Ей, конечно, такая мысль приходила в голову, но она ее решительно отвергла: людей надо принять по-человечески, а денег на это нет, каждая копейка на счету. Но подруга бодро попросила довериться ей: она все организует и еще небольшого барашка в бумажке подбросит. Это будет ее вклад в Кирусино будущее. Марина рассмеялась.

Какое счастье, что у нее есть Валентина и все эти люди! Какое счастье в принципе, когда есть кому довериться и с кем разделить груз проблем. Она абсолютно счастливый человек!

Валентина работала удаленно редактором, и вся ее жизнь протекала в обществе двух огромных зажравшихся котов. Впрочем, это, как она утверждала, был выбор самой Валентины ведь реши она обзавестись спутником жизни, ей для этого стоило просто выйти на улицу. Мужчины к ее ногам складывались штабелями, несмотря на пятьдесят второй размер одежды, отсутствие макияжа и полное презрение к собственной внешности.

Стоило Валентине пойти в поликлинику на прием к врачу, как тот непременно в нее влюблялся. Сантехник всегда возвращался под предлогом забытого инструмента. В издательстве вообще было страшно появляться. После того, как Валентина два раза проехала в лифте с генеральным директором, тот был близок к тому, чтобы бросить молодую жену и предложить руку и сердце Валентине.

Но она не хотела. Ей было лениво, как она объясняла подруге. Котики и мягче, и приятнее, а главное, жрут молча, что дают, и носки не разбрасывают.

В перерывах между работой Валентина вдохновенно кашеварила, а Марина стеснялась намекнуть подруге, что если так пойдет и дальше, то в лифт собственного дома Валя скоро войти не сможет. Казалось, здоровье Валю тоже не волновало. Марина не знала, чем руководствуется подруга и на что надеется, но одно она знала совершенно точно – если Валя предлагает накрыть на стол, то можно ни о чем не волноваться: он получится царским и обойдется в три копейки.

Запасные ключи от их квартирки у подруги имелись, и Марина расслабилась, полностью положившись на Валентину.

Принимая очередной конверт и аккуратно записывая в тетрадку, кто и сколько денег ей одолжил (о том, как она будет расплачиваться, Марина старалась не думать – Бог не выдаст, свинья не съест), она тут же приглашала добрую душу заглянуть к ней домой на скромное чаепитие. Все с удовольствием соглашались, интересуясь, что принести. Марина решительно отвергала дары и просила человека просто появиться лично. Все обещали, и только Зоя отказалась. Быстро войдя в комнату, где Марина собирала будущие долги, она резко протянула конверт и приказала:

– Это не обсуждается, я могу себе позволить.

– Хорошо, – опешила Марина, хотя Зоя была последней, от кого она ожидала помощи.

У самой хлопот полон рот, на фоне которых проблемы с заграничными теннисными лагерями казались просто издевательством. Но Марина понимала, что для Зои важно не стать исключением, подтвердить собственную нормальность и состоятельность. Поэтому она не стала спорить с начальницей и лишь озвучила приглашение на вечерний чай. Та в ответ драматично хохотнула:

– Ты что, хочешь всех гостей распугать? При моем появлении они разбегутся.

– С чего ты взяла? – искренне удивилась Марина. – Ты зря думаешь, что весь коллектив тебя ненавидит. Вовсе нет, к тебе хорошо относятся. Пара ссор с Татьяной не в счет. Она даже со мной иногда ссорится – просто человек такой. Так что не выдумывай и приходи!

– Я не люблю ходить в гости, – продолжала держать оборону Зоя.

– Но нельзя же так, – мягко возразила Марина. – Ты молодая женщина, а у тебя работа – дом – работа. Света белого не видишь!

– Можно подумать у тебя каждый день культурная программа, с театра на концерты перепархиваешь, – ощерилась Зоя и отвернулась, закусив губу, чтобы не дать волю эмоциям. Кроме Марины никто не знал про ее больную мать и ребенка инвалида.

– Ну, у меня хотя бы есть разнообразие в виде турниров, – мягко возразила Марина и примирительно предложила: – Может, сына с собой возьмешь?

– Ты что? – опешила Зоя, словно Марина предложила ей страшную непристойность. – Чтобы все узнали?

– Ну узнают, и что? – горячо принялась уговаривать ее Марина. – Ты его любить меньше от этого станешь, что ли?

– Нет, конечно, но как это… нельзя… – забормотала Зоя, никогда, собственно, не задававшая себе вопрос, почему она скрывает сына-инвалида. Ей было стыдно. Что она такая неудачница, которую бросил муж, и что у нее ребенок не такой, как все.

– Ты вообще часто с ним выходишь? – вдруг осенило Марину.

Она жалела Зою и не держала зла на начальницу, даже если та бывала несправедлива. Но она никогда не задавала себе вопрос, а ка Зоя, собственно, живет. На что похожа ее жизнь в четырех стенах с двумя людьми, полностью зависящими от нее? Марине тут же стало стыдно за собственный эгоизм.

– Выхожу, когда стемнеет, – кивнула Зоя и настойчиво сунула Марине в руки конвертик. – Спасибо, но я сегодня не смогу.