Дай мне руку, Тьма Лихэйн Деннис
Мы карабкались по изогнутой красного дерева лестнице, прилегающие к которой стены были увешаны портретами бывших президентов Брайса. У всех был строгий вид, тяжелые и напряженные лица, очевидно, от веса гениальности в мозгах. Офис Эрика был в самом конце коридора, мы постучали и услышали невнятное «Войдите», доносившееся из-за матового стекла двери.
Длинный с проседью «хвост» Эрика покоился на его правом плече, облаченном в сине-бордовую куртку. Под ней виднелась джинсовая рубаха и разрисованный вручную синий галстук, с которого на нас жалобно взирал малютка-тюлень.
Садясь в кресло, я нахально уставился на галстук.
— Уж не презирайте меня, — сказал Эрик, — за приверженность моде. — Он откинулся в своем кресле и плавным движением указал в сторону открытого окна. — Погодка-то, а?
— Погода что надо, — согласился я.
Эрик вздохнул и потер глаза.
— Итак, как поживает наш Джейсон?
— У него очень насыщенная жизнь, — сказала Энджи.
— Хотите верьте, хотите нет, но он всегда был замкнутым ребенком, — сказал Эрик. — Очень ласковым, никогда не доставлял Дайандре хлопот, но буквально с первых дней жизни погружен в свой внутренний мир.
— Теперь все по-другому, — сказал я.
Эрик кивнул.
— Приехав сюда, он сломался. Конечно, обычно так и бывает с ребятами, которые не могут приспособиться, проникнуть в веселые или изысканные компании, возникающие в колледжах. Поэтому, попав туда, они просто-напросто расслабляются.
— Что до Джейсона, он сделал это по максимуму, — сказал я.
— И тем не менее он выглядит одиноким, — сказала Энджи.
Эрик кивнул.
— Мне тоже так показалось. То, что его совсем ребенком оставил отец, кое-что объясняет, но все же всегда есть эта… дистанция. Попробую объяснить, что я имел в виду. Полагаю, вы видите его с… — он улыбнулся, — …его гаремом, когда он не знает, что вы за ним наблюдаете. При этом он выглядит совершенно другим человеком, чем тот застенчивый мальчик, которого я всегда знал.
— Что думает по этому поводу Дайандра? — спросил я.
— Она не обращает внимания. Они очень близки с сыном, если он и говорит с кем-то с определенной степенью доверия, то это с ней. Но он никогда не приводит женщин домой, он даже не позволяет себе намеков по поводу образа жизни, который здесь ведет. Она знает, что какую-то часть своей жизни он держит при себе, но успокаивает себя тем, что, раз он умеет хранить свои тайны, это достойно уважения.
— Но у вас по этому поводу иное мнение, — сказала Энджи.
Эрик пожал плечами и на мгновение выглянул в окно.
— Когда я был в его возрасте, то жил в том же общежитии того же самого студгородка. Как и он, я был весьма зацикленным на себе парнем и только здесь, как и Джейсон, обрел свободу. Именно в колледже. Это происходило во время занятий, выпивок, курения травки, секса с незнакомыми, послеобеденного сна. Вот из чего состоит твоя жизнь, когда попадаешь в такое место в восемнадцать лет.
— Вы позволяли себе секс с незнакомыми? — спросил я. — Я шокирован.
— Сейчас, вспоминая это, я также чувствую себя не лучшим образом. Это так. И, что греха таить, я был далеко не святым в те годы, но, что касается Джейсона, столь радикальная перемена и его уход в почти садистский разгул — это уж слишком.
— Садистский? — спросил я. — Вы, интеллектуалы, клянусь, говорите об этом слишком спокойно.
— И все-таки, что вызвало перемену? Что он пытается доказать? — спросила Энджи.
— По правде сказать, не знаю. — Эрик вскинул свою голову так самоуверенно, что, уже в который раз, напомнил мне кобру. — Поверьте, Джейсон — хороший мальчик. Лично я не могу себе представить, чтобы он был замешан в чем-то, что повредило бы ему самому или его матери. Но — я знаю его с самого детства и меньше всего мог ожидать, что им овладеет комплекс Дон Жуана. Вы исключаете мафию?
— В общем, да, — сказал я.
Эрик поджал губы и тяжело вздохнул.
— Тогда, пожалуй, я пас. Все, что я знал о Джейсоне, я вам рассказал. Мне хотелось бы с большей уверенностью утверждать, кто он есть на самом деле, но я варюсь в этом бульоне весьма долгое время и пришел к выводу: на самом деле никто никого до конца не знает. — Он кивнул в сторону книжных полок, напичканных книгами по криминологии и психологии. — Если мои годы исследований и привели меня к чему-то, то итог именно таков.
— Глубокая мысль, — сказал я.
Эрик расслабил свой галстук.
— Вы спросили мое мнение о Джейсоне, и я вам его высказал, предварив тезисом о том, что у каждого есть своя тайная жизнь и тайное «я».
— А какая у вас, Эрик?
Он моргнул.
— А, интересно?
Когда мы вышли на яркий солнечный свет, Энджи взяла меня под руку, и мы уселись на лужайке под деревом, откуда можно было наблюдать за входной дверью, из которой через несколько минут должен был появиться Джейсон. Вообще-то это был наш давний трюк — изображать влюбленных во время слежки за объектом; опыт показал, что люди относятся настороженно, если кто-то гуляет в одиночестве в не очень подходящем месте, и почти равнодушно воспринимают в той же ситуации влюбленную пару. Влюбленные, по непонятным причинам, зачастую легко могут проникнуть сквозь дверь, закрытую для одиноких особ.
Энджи посмотрела вверх на веерообразную крону дерева над нами. Влажный ветерок бросал желтые листья на хрупкие остроконечные стебельки травы. Энджи прильнула головой к моему плечу и долго сидела так, не шевелясь.
— С тобой все в порядке? — спросил я.
Ее рука сжала мой бицепс.
— Энджи?
— Вчера я подписала бумаги, — мягко сказала она. — Они находились в моей квартире более двух месяцев. Подписала и отнесла к своему адвокату. Вот так. — Она переложила свою голову мне между плечом и шеей. — Когда я написала свою фамилию, у меня появилось четкое ощущение, что теперь в моей жизни все станет чище. — Ее голос понизился. — Так было и у тебя?
Я сосредоточенно пытался вспомнить, что именно чувствовал, когда сидел в кондиционированном офисе адвоката и избавлялся от своего короткого, скучного, идиотского брака, поставив свою подпись на четкой точечной линии, а потом свернув бумагу втрое, прежде чем положить в конверт. Не могу определить терапевтический эффект, скажу только одно: есть что-то безжалостное в подобной упаковке прошлого и обрамлении его ленточкой.
Мой брак с Рене длился меньше двух лет, а завершился целиком и полностью в течение двух месяцев. Энджи была замужем за Филом больше двенадцати лет. Я не мог себе представить, как это — уходить от двенадцати лет, неважно, какими плохими они были.
— Для тебя действительно все стало чище и яснее? — спросила она.
— Нет, — сказал я, крепко прижимая ее к себе. — Совсем нет.
Глава 12
Всю следующую неделю мы с Энджи вели наблюдение за Джейсоном как в пределах студгородка, так и по всему городу, провожая его до аудитории и дверей спальни. Мы укладывали его ночью в постель и поднимались вместе с ним утром. Не скажу, чтобы такие минуты вызывали у нас волнение и трепет. Разумеется, Джейсон вел очень оживленное существование, но если понять его смысл — пробуждение, еда, занятия, секс, занятия, еда, выпивка, секс, сон — все это очень быстро приедается. Уверен, если б меня наняли следить за самим маркизом де Садом в пору его расцвета, я точно так же устал бы на третий или четвертый раз от созерцания его выпивок из детских черепов или всенощных оргий.
Энджи была права: в Джейсоне и его партнершах было что-то от одиночества и печали. Они трепыхались на волнах своего существования, как пластиковые утки в горячей ванне, иногда опрокидываясь и дожидаясь, что кто-то поставит их пряменько, после чего продолжали в том же духе. Между ними не было ссор, но не было и настоящих чувств. Было только ощущение себя единым организмом, легкомысленно самоуверенным, крайне ироничным, отторгнутым от той жизни, которую они вели, как это бывает с сетчаткой и глазом, потерявшим над ней контроль.
И никакой слежки за Джейсоном не было. В этом мы были уверены. Десять дней, и никого не видно. А мы смотрели вовсю.
Наконец, на одиннадцатый Джейсон нарушил свой распорядок.
У меня не было информации об убийстве Кары Райдер, потому что Девин и Оскар не отвечали на мои звонки, а из газетных отчетов я понял, что следствие зашло в тупик.
Слежка за Джейсоном первоначально вытеснила эту проблему из моего сознания, зато теперь я так устал, что мне не оставалось ничего другого, как размышлять и размышлять, что, естественно, привело меня все в тот же тупик. Кара была мертва. Я не смог предотвратить это. Ее убийца не известен и на свободе. Ричи Колгэн все еще не связался со мной, хотя оставил послание, что работает над заданием. Если бы у меня было время, я бы сам занялся этим, но вместо поисков мне надо было караулить Джейсона и его усердно-бездумных «кавалерш», зря проматывающих великолепное бабье лето в тесных, прокуренных помещениях, облаченных в черную одежду или вообще без оной.
— Появился, — сказала Энджи, и мы покинули аллею, на которой находился наш наблюдательный пост, последовав за Джейсоном через Бруклин Виллидж. Наш объект произвел беглый осмотр в книжной лавке, купил коробку дискет в «Эггхед Софтвер» и не спеша направился в кинотеатр «Кулидж Корнер».
— Нечто новое, — заметила Энджи.
На протяжении десяти дней Джейсон ни разу не менял свой распорядок дня. А сейчас он направлялся в кино. Один.
Зная, что мне надо последовать за ним, я взглянул на афишу в надежде, что это не будет фильм Бергмана. Или, того хуже, Фассбиндера.
Кинотеатр «Кулидж Корнер» тяготел к высокохудожественным фильмам для интеллектуалов, что само по себе прекрасно в наш век шаблонной голливудской продукции. Однако расплачиваться за это приходится недельными демонстрациями так называемых «кухонных мелодрам», получаемых из Финляндии или Хорватии, или из какой-то другой холодной, унылой страны, жители которой, бледные и изнуренные, только и делают, что сидят на кухнях, беседуя о Кьеркегоре да Ницше или о том, как они несчастны — вместо того чтобы переехать в другое место, где больше солнца и света, а люди более оптимистичны.
Сегодня, однако, показывали отреставрированную копию фильма Копполы «Апокалипсис сегодня». Насколько я люблю кино, настолько Энджи его ненавидит. Она говорит, что этот вид искусства вызывает у нее ощущение, будто она сидит на дне болота, приняв при этом слишком много успокоительного.
Энджи осталась снаружи, а я вошел внутрь. Одно из преимуществ партнерства в подобной ситуации состоит в том, что входить за объектом в полупустой зал всегда рискованно. Если он решит покинуть зал в середине картины, трудно следовать за ним, не вызывая подозрения. А партнер снаружи спокойно примет его в лоно своего внимания.
Кинотеатр был почти пуст. Джейсон уселся в центре ближе к экрану, а я — рядов на десять дальше по левой стороне. Несколькими рядами выше справа сидела какая-то пара, а еще одна одинокая фигура — молодая женщина с раскосыми глазами и красной банданой на голове — делала в блокноте заметки. Сразу видно, студентка, изучающая кино.
Примерно тогда, когда Роберт Дюваль на экране был занят на пляже своим барбекю, в зал вошел мужчина и занял место в ряду позади Джейсона, кресел на пять левее. Когда в саундтрек вторгся Вагнер, а корабельные орудия сотрясли утреннюю деревню огнем и взрывами, свет с экрана залил лицо мужчины, и я смог увидеть его профиль — гладкие щеки с аккуратно подстриженной козлиной бородкой, густые темные волосы, из мочки уха торчит головка гвоздя.
Во время сцены у моста До-Лонг, когда Мартин Шин и Сэм Боттомз ползли через осажденные окопы в поисках командира батальона, мужчина с бородой передвинулся на четыре кресла влево.
— Эй, солдат, — обратился Шин к молодому испуганному темнокожему парню, стараясь перекричать грохот канонады и вспышки огня в небе. — Кто здесь командир?
— Разве не вы? — закричал парень, а мужчина с бородой наклонился вперед, тогда как голова Джейсона откинулась назад.
Мужчина сказал Джейсону всего несколько слов, и к тому времени как Мартин Шин покинул траншею и вернулся на лодку, мужчина вышел в проход и направился в мою сторону. Он был примерно моего роста и телосложения, возможно, лет тридцати, и очень хорош собой. На нем была темная спортивная куртка поверх свободного зеленого свитера с высоким горлом, потертые джинсы и ковбойские сапоги. Перехватив мой взгляд, он заморгал и уставился на ступни своих ног, которые как раз выносили его из кинотеатра.
В это время на экране Альберт Холл спросил Шина:
— Вы нашли командующего офицера?
— Ни хрена тут нет, — заявил Шин, залезая в лодку, в то время как Джейсон встал и вышел в боковой проход.
Я выждал добрых три минуты, затем поднялся и двинулся к выходу, в то время как на экране надувная лодка неумолимо плыла к лагерю Куртца и безумным поступкам Брандо. Я сунул голову в туалетную комнату, чтобы убедиться, что она пуста, затем покинул кинотеатр.
Очутившись на Гарвард-стрит, я зажмурился от яркого света и оглянулся в надежде увидеть Энджи, Джейсона или парня с бородкой. Никого. Поднялся вверх до Бикона, но и там никого из них не было. Мы с Энджи заранее условились, что тот, кто оторвался в слежке, добирается домой без машины. Поэтому я мурлыкал себе под нос «О, соле мио» до тех пор, пока не поймал такси и не добрался, наконец, к себе.
Джейсон и бородач пошли пообедать в бар «Сансет Грилл» на Брайтон-авеню. Энджи удалось сфотографировать их с противоположной стороны улицы, и на одном снимке руки обоих мужчин исчезли под столом. Первоначально я предположил: здесь пахнет наркотиками.
Они раздельно оплатили счет и, уже выйдя на Брайтон Авеню, они вновь слегка потянулись руками друг к другу, при этом на их лицах играла застенчивая улыбка. Она совсем не походила на ту, что я привык видеть на лице Джейсона последние десять дней. Его обычная улыбка напоминала скорее самодовольную ухмылку с оттенком издевки и ленивой развязности. Но эта была совсем другой: искренней, льющейся откуда-то из глубины и не знающей никаких преград, пока не попадет на уста и не растянется во всю щеку.
Энджи удалось схватить и улыбку, и рукопожатие на пленку. И мое предположение несколько изменилось.
На другом снимке бородач шагал вверх по Брайтон в направлении Юнион-сквер, а Джейсон — в обратную сторону, в университет.
В этот вечер мы с Энджи разложили ее фотографии на кухонном столе, пытаясь решить, что нам сказать Дайандре Уоррен.
Дело в том, что это был один из пунктов, по поводу которых моя ответственность перед клиентом не имела четких границ. У меня не было причин думать, что явная бисексуальность Джейсона каким-то образом связана с телефонными звонками с угрозами, которые получала Дайандра. С другой стороны, у меня не было причины не говорить ей об этом открытии. И все же мне было неизвестно, делает ли сам Джейсон из этого тайну или нет, и у меня не было никакого желания выводить его на чистую воду, особенно теперь, когда с фотографии на меня смотрел юноша, который за все время слежки впервые выглядел по-настоящему счастливым. А возможно, и впервые в жизни.
— Вот, — сказала Энджи, — думаю, я нашла решение.
Она протянула мне фотографию, на которой Джейсон и парень с бородой были всецело поглощены едой, не глядя друг на друга.
— Они встретились, — сказала Энджи, — у них был ланч, и это все. Показываем ее Дайандре наряду с фотографиями Джейсона и его женщин, спрашиваем, знает ли она этого парня, и если она сама не предложит нам подобную идею, мы не станем даже предполагать возможность любовной связи.
— Что ж, и вправду похоже на план.
— Нет, — сказала Дайандра. — Никогда не видела этого мужчину. Кто он?
Я покачал головой.
— Не знаю. Эрик, а ты?
Эрик довольно долго смотрел на фото, в конце концов покачал головой.
— Нет. — Он протянул его мне. — Нет, — повторил он.
— Доктор Уоррен, — сказала Энджи, — прошло больше недели, но это все, чем мы располагаем. Социальное окружение Джейсона очень ограничено и до сегодняшнего дня исключительно женское.
Дайандра кивнула, затем постучала пальцем по голове друга Джейсона на фотографии.
— Они любовники?
Я посмотрел на Энджи. Она — на меня.
— Смелее, мистер Кензи, думаете, я не знаю о бисексуальности Джейсона? Он же мой сын.
— Значит, между вами нет тайн? — спросил я.
— Вряд ли. Он никогда не говорит со мной на эти темы, но я знаю. Думаю, у него это с детства. И я даю ему понять, что для меня совершенно не имеет значения ни гомосексуализм, ни бисексуальность, ни любые другие отклонения, даже если он не в силах признаться мне в этом. Но я все-таки думаю, он озабочен и смущен своей гиперсексуальностью. — Она вновь постучала по фото. — Этот человек опасен?
— У нас нет никаких оснований так думать.
Дайандра зажгла сигарету, откинулась назад на своем диване и внимательно посмотрела на меня.
— И куда нас это привело?
— Вы не получали больше угроз или фотографий по почте?
— Нет.
— Тогда, думается, мы просто зря тратим ваши деньги, доктор Уоррен.
Она взглянула на Эрика, но он только пожал плечами.
Она повернулась к нам снова.
— Мы с Джейсоном собираемся провести выходные в нашем доме в Нью-Хэмпшире. Когда вернемся, не смогли бы вы понаблюдать за Джейсоном еще несколько дней, чтобы все завершить и успокоить материнскую душу?
— Разумеется.
В пятницу утром Энджи позвонила мне и сказала, что Дайандра заехала за Джейсоном и они отбыли в Нью-Хэмпшир. Я следил за ним весь вечер четверга, но ничего существенного не случилось. Ни угроз, ни подозрительных личностей в засаде у его общежития, ни контактов с хозяином козлиной бородки.
Пытаясь идентифицировать данную персону, мы с Энджи применили полноценную схему, но бородач, казалось, как появился в свое время из тумана, так и исчез в нем. Он не был ни студентом, ни преподавателем колледжа. Не работал ни в одном из учреждений в радиусе мили от общежития. Нам пришлось даже обратиться к одному из друзей Энджи, полицейскому, чтобы он прогнал фотографию бородача через компьютер для криминального опознания, но все впустую. И так как этот тип встречался с Джейсоном в открытую и встреча эта была более чем сердечной, мы решили, что нет причины считать его угрозой, надо лишь держать ухо востро, пока он не объявится вновь. Возможно, он где-то за пределами штата. А может, он просто мираж.
— Итак, свободные выходные, — сказала Энджи. — Что собираешься делать?
— Провести максимум времени с Грейс.
— Превосходно.
— Да. А ты?
— Не скажу.
— Желаю удачи.
— Нет, — сказала она.
— Будь осторожна.
— Хорошо.
Уборка квартиры заняла немного времени, потому что я редко бывал дома, чтобы замусорить ее.
Когда я вновь наткнулся на листок со словом «Привет!» и бамперные наклейки, то почувствовал, как горячий шип у основания моего мозга превращается в шишку, но тут же встряхнулся и забросил все подальше в дальний ящик мозга.
Снова позвонил Ричи Колгэну, попал на автоответчик, оставил свое послание, и мне оставалось лишь принять душ, побриться и отправиться к Грейс домой. О, счастливый день!
Когда я спустился вниз по лестнице, то услышал тяжелое дыхание двоих людей в фойе. Повернув за угол, я увидел Станиса и Ливу, которые в миллион первый раз выясняли отношения друг с другом.
На шляпе Станиса громоздилась целая гора овсяной каши, а неряшливый халат его жены был покрыт кетчупом и яичницей-болтуньей, настолько свежей, что от нее еще шел пар. Они уставились друг на друга, вены на его шее вздулись, ее левое веко нервно дергалось, пальцами правой руки она усиленно мяла апельсин.
Выяснять, в чем дело, не имело смысла. Все это я и так знал.
Прошмыгнув на цыпочках мимо них и открыв ближайшую дверь, я закрыл ее за собой и вошел в небольшой коридорчик, где наступил на белый конверт, лежащий на полу. Черная резиновая лента, прилегающая снизу к парадной двери, настолько плотно охватывала порог, что гораздо легче было просунуть гиппопотама через трубку кларнета, чем втиснуть листок бумаги под дверь главного входа.
Я взглянул на конверт. Ни царапин, ни морщинок.
Слова «патрику кензи» были напечатаны в самом центре.
Я открыл дверь в фойе, где Станис и Лива по-прежнему стояли неподвижно в той же позе, что и прошлый раз, с едой, остывающей на их телах, и с апельсином, зажатым в руке Ливы.
— Станис, — спросил я, — вы открывали кому-нибудь утром дверь? Примерно полчаса тому назад?
Он тряхнул головой, отчего часть каши свалилась на пол, но глаз от жены так и не отвел.
— Открывал дверь? Кому? Незнакомцу? Я что, чокнутый? — Он указал на Ливу. — Вот она — чокнутая.
— Я покажу тебе, чокнутая, — завопила супруга и шмякнула мужа апельсином по голове.
Станис заорал: «А-а-а!», а я быстро ретировался и закрыл за собой дверь.
Я стоял в коридорчике с конвертом в руках и ощущал резкий прилив страха где-то в желудке, хотя точно определить его причину не мог.
«Да ну?» — спросил внутренний голос.
Этот конверт. Записка «Привет». Бамперные наклейки.
Тебе ничто не угрожает, успокаивал голос. По крайней мере, открыто. Всего лишь слова на бумаге.
Я открыл дверь и вышел на крыльцо. В школьном дворе напротив перемена полностью вступила в свои права: монахини охотились за детьми на площадке для «классиков», какой-то мальчик дергал за волосы девочку, очень похожую на Мэй, с ее манерой стоять, чуть склонив голову набок, будто ожидая, что ветерок нашепчет ей какой-то секрет. Когда мальчишка дернул ее за волосы, она вскрикнула и стала шлепать себя ладонями по затылку, будто на нее напали летучие мыши, что побудило мальчика поспешно ретироваться и влиться в толпу сверстников. Девочка же умолкла, одиноко и смущенно поглядывая вокруг, а мне захотелось пересечь улицу, найти сорванца и хорошенько оттягать его за волосы, чтобы он тоже ощутил одиночество и смущение, хотя, признаюсь, сам я в его возрасте проделывал подобное сотни раз.
Думаю, мой порыв объяснялся возрастными изменениями, взглядом в прошлое, где было так мало «невинной» агрессии в отношении детей, и уверенностью в том, что каждая, даже небольшая, боль оставляет рубцы и портит все чистое и ранимое в ребенке.
А может быть, у меня сегодня просто плохое настроение.
Я взглянул на конверт в руке, и что-то подсказывало мне, что я не настроен принимать слишком близко к сердцу то, что там написано, если даже открою его. Но я ошибся. И когда я прочитал послание, то тут же оглянулся на парадную дверь, на ее внушительное, тяжелое дерево и толстое стекло, окаймленное проводком сигнализации, а также три медных замка-задвижки, сверкающих в утреннем солнечном свете, и даже развеселился.
В записке значилось:
патрик, незабудьзаперетьдверь.
Глава 13
— Осторожно, Мэй, — сказала Грейс.
Мы переходили мост Массачусетс Эйв со стороны Кэмбриджа. Внизу проплывали лодки. «Чарльз» в закатных лучах был цвета карамели, а гарвардские гребцы, скользя по реке, издавали пыхтение, сопровождавшееся точными, будто нож в масло, ударами весел по водной поверхности.
Мэй поднялась на невысокий, сантиметров пятнадцать, парапет, отделявший тротуар от проезжей части, при этом, страхуя, я держал ее за правую руку.
— Смуты?[10] — вновь спрашивала она, смакуя это слово, будто шоколадку. — Что еще за смуты, Патрик?
— Так измерили этот мост, — сказал я. — Снова и снова переворачивали бедного Оливера Смута по длине моста.
— Он им не нравился? — Она посмотрела вниз на очередную желтую смут-маркировку, и лицо ее помрачнело.
— Ну почему же, нравился. Они просто играли.
— Играли? — Она взглянула мне в лицо и улыбнулась.
Я кивнул.
— Вот так и получилась единица измерения «смут».
— Смуты, — сказала Мэй и хихикнула. — Смуты, смуты.
Мимо нас прогромыхал грузовик, сотрясая мост под нашими ногами.
— Пора спускаться, дорогая, — сказала Грейс.
— Я…
— Сейчас же.
Мэй спрыгнула возле меня.
— Смуты, — сказала она мне с торжествующей улыбкой, давая понять, что отныне это будет нашей личной шуткой.
В 1958 году кто-то из руководства Международной Организации по стандартизации решил выложить мост Массачусетс Эйв от начала до конца Оливером Смутом, и по завершении провозгласил, что данный мост состоит из 364 смутов плюс кукурузный початок. Как бы там ни было, система измерения Смута стала своего рода достоянием, которое поделили между собой Бостон и Кембридж, и по мере того как мост вытаптывался, маркировки смутов наносились по-новому, свежей краской.
Мы спустились с моста и направились к востоку по тропинке, идущей вдоль реки. Вечерело, воздух был чист, цвета золотистого виски, деревья сверкали яркостью красок, потемневшая от дыма темная бронза заката резко контрастировала с буйством цветов: вишнево-красного, лимонно-зеленого и ярко-желтого, сплетенных воедино в кронах деревьев над нашими головами.
— Расскажи мне об этом еще раз, — сказала Грейс, вкладывая свою руку в мою. — Твоя клиентка встретилась с девушкой, представившейся подругой бандита.
— Но это оказалось не так, парень не имеет никакого отношения к делу, далее, девушка исчезает, а мы не можем найти доказательств того, что она вообще существовала. У парня, Джейсона, похоже, нет никаких тайн, за исключением, возможно, бисексуальности, что не очень-то волнует его мать. Мы следили за ним полторы недели и ни к чему не пришли, никого не выявили, кроме разве что парня с козлиной бородкой, который, может, и связан с Джейсоном, но тоже растворился в воздухе.
— А та девушка, ну, твоя знакомая? Которую убили?
Я пожал плечами.
— По нулям. Все знакомства и связи проверены, даже подонки, с которыми она тусовалась, а Девин все молчит. Черт знает что…
— Патрик, — укоризненно сказала Грейс.
Посмотрев вниз, я увидел Мэй.
— Все, рот на замок, — сказал я. — Одним словом, кругом невезуха.
— Уже намного лучше.
— Собачка, — сказала Мэй. — Собачка.
Впереди на лужайке, недалеко от бойкой тропы, сидела супружеская пара средних лет. Рядом с ними, касаясь колена мужчины, лежал черный шотландский терьер, которого хозяин машинально гладил.
— Можно? — спросила Мэй у Грейс.
— Спроси сначала у дяди.
Мэй сошла с тропы на траву с некоторым колебанием, будто ей предстояло приблизиться к чужой неочерченной границе. Мужчина и женщина улыбнулись ей, затем посмотрели на нас. Мы кивнули в ответ.
— Ваша собака дружелюбна?
Мужчина кивнул.
— Даже слишком.
Мэй протянула было руку в сторону терьера, который все еще не замечал ее, но, не дойдя примерно полметра до его головы, остановилась.
— Он не укусит?
— Он не кусается, — сказала женщина. — Как тебя зовут?
— Мэй.
Собака подняла глаза, и Мэй отдернула руку назад, но терьер всего лишь медленно поднялся на задние лапы и фыркнул.
— Мэй, — сказала женщина. — Это Инди.
Инди обнюхал ногу Мэй, что заставило ее посмотреть через плечо на нас. В глазах ее читалась неуверенность.
— Он хочет, чтобы ты его погладила, — сказал я.
Далее все пошло по нарастающей: Мэй нагнулась и коснулась его головы. Он повернул к ней морду и уткнулся в ее ладонь, а она склонилась над ним еще ниже. Чем ближе она была к нему, тем больше мне хотелось спросить у хозяев, так ли уж они уверены в том, что их собака не кусается. По правде сказать, странное чувство. По шкале опасности шотландские терьеры находятся где-то между аквариумными рыбками и подсолнухами, но когда я видел маленькую фигурку Мэй все ближе и ближе к острым зубам, меня это не грело.
Когда Инди прыгнул на Мэй, я почти сорвался с места, но Грейс удержала меня, положив свою руку мне на плечо. Мэй сначала вскрикнула, но уже в следующую секунду оба, девочка и пес, кувыркались в траве, как старые друзья.
Грейс вздохнула.
— А ведь я надела на нее совсем новое платье!
Мы сели на лавочку и стали наблюдать, как Мэй и Инди догоняли друг друга, спотыкались друг о друга, отталкивали друг друга, падали и поднимались, затем начинали все сначала.
— У вас прекрасная дочурка, — сказала женщина.
— Спасибо, — ответила Грейс.
Мэй промчалась мимо скамейки с поднятыми вверх руками и громким криком, так как Инди хватал ее за пятки. Пробежав метров двадцать, оба свалились, подняв вокруг себя облако пыли и обрывков травы.
— Сколько вы уже женаты? — спросила женщина.
Прежде чем я успел ответить, Грейс ткнула меня пальцем в бедро.
— Пять лет, — сказала она.
— А выглядите как молодожены, — заметила женщина.
— Вы тоже.
Мужчина засмеялся, а жена толкнула его локтем.
— Но мы ощущаем себя молодоженами, — сказала Грейс. — Разве не так, дорогой?
Мы уложили Мэй в постель около восьми, и она быстро заснула: ее энергетический запас был истощен длительной прогулкой вдоль реки и играми в догонялки с собакой. Когда мы вернулись в гостиную, Грейс сразу начала собирать предметы с пола: альбомы для раскраски, игрушки, «желтые» журналы и страшилки. Журналы и книги принадлежали не Грейс, а Аннабет. Отец Грейс умер, когда она еще училась в колледже, и оставил обеим дочкам скромное наследство. Грейс истратила свою часть довольно быстро, сначала оплачивая в ходе учебы все, что не покрывала стипендия в последние два года обучения в Йеле, затем содержала себя, своего мужа Брайана и Мэй, пока супруг не оставил ее. А когда «Тафтс Медикел» предложил ей стипендию, она прокутила остатки своих сбережений.
Аннабет была четырьмя годами младше, она проучилась еще год в средней школе, а потом промотала свою часть на годовое турне по Европе. Фотографии из этого путешествия, прикрепленные к изголовью ее кровати, тешили ее тщеславие, и все были сделаны в барах. «Как Пропить Свой Путь по Европе за Сорок Тысяч».
Читать бесплатно другие книги:
