Невезучие Устименко Татьяна

Глава 3

Герр Хайнц Беренбаум — бессменный староста небольшой деревеньки Ренби, расположенной на севере маркграфства Эйсен, всеми уважаемый и вполне зажиточный пейзанин, горестно вздыхал, сидя за крепким дубовым столом на кухне своего нового двухэтажного дома. Проделывал он это донельзя основательно, на полном серьезе и даже с немалой долей врожденного, сугубо природного артистизма, что неподдельно свидетельствовало об одном: сие ответственное действо стало для него давно привычным, регулярным и не лишенным удовольствия. А ведь если копнуть поглубже и разобраться, то, по обыденным деревенским меркам, кручиниться старосте было совсем не от чего. Проблем с урожаем в этом году не намечалось. Свиньи плодились, будто кролики, а треклятые кролики и того хлеще — оборзели вконец и грозили не только заполонить вместительный сарай до самых стропил своим не поддающимся исчислению приплодом, но и выплеснуться в конюшню. Любимая кобыла герра Беренбаума, носившая кокетливую кличку Бабочка, разродилась настолько замечательным по всем статьям жеребчиком, что приехать полюбоваться на будущего чемпиона деревенских скачек соизволил даже сам маркиз Вульштрасс, эмпир в тридцатом поколении и по совместительству хозяин близлежащего города Вилько. Восхищенно расхвалив шустрого гнедого стригунка, бодро гарцевавшего по загону, маркиз выразил абсолютную уверенность в блистательном будущем сего потенциального чемпиона. Дабы не лишать подрастающую гордость округи счастливого жеребячьего детства, выражающегося, по мнению умного дворянина, в яслях, полных отборной пшеницы, он освободил старосту от уплаты всех налогов сроком аж на целых три года. Подобной щедрости в Ренби еще не видывали, как и столь беспрецедентного везения, так и сыплющегося на начинающую седеть голову дородного, благообразного герра Хайнца. В довершение ко всему к средней дочке Беренбаумов на днях посватался не абы кто, а именно он, кумир всех девиц на выданье, белобрысый Ганс, сын вильковского ювелира и первый жених в округе. Румяная, будто садовая роза, Хильке Беренбаум цвела тихой радостью, срочно закупая приданое и иногда обжигая родителей безмолвным, кротким, но выразительным взором голубых, обычно стыдливо потупленных очей. Здоровяк Ганс ходил гоголем, безмерно гордясь неоспоримой пригожестью своей длиннокосой, сноровистой невесты. Вот и день свадьбы уже назначили, по исконной эйсенской традиции: в первый осенний месяц, как раз на конец уборки урожая. И, казалось бы, чего же старосте желать еще — живи да радуйся! Ан нет — укрывшийся на кухне герр Хайнц продолжал вздыхать украдкой, старательно скрывая свои горести от дотошливых и безмерно любопытных соседей, справедливо побаиваясь их падких на сплетни языков.

Хотя односельчане и так время от времени потихоньку судачили насчет его семьи, правда, без особого усердия и злости. А впрочем, милости, словно из рога изобилия, щедро сыплющиеся на дом герра Хайнца, не удивили никого. А ведь как по-другому-то? Род Беренбаумов недаром считался самым старинным и крепким во всей деревне, да и сама фамилия старосты означала не что иное, как «первый человек в Ренби». Вот то-то и оно! Но, несмотря на все жизненные блага, герр Хайнц продолжал вздыхать, причем чем дальше — тем протяжнее и печальнее. Возможно, в его простодушном сердце затаилась какая-то страшная печаль, неведомая всем остальным?

От унылых раздумий старосту отвлек грохот нового чугунного горшка, только на прошлой неделе купленного на вильковской ярмарке, а потому еще толком не обожженного и к старому ухвату не приспособившегося. Староста осуждающе посмотрел на жену, внесшую шумный диссонанс в размеренный поток его неторопливых и чрезвычайно скорбных мыслительных изысканий.

— Ох и беда же у нас приключилась! — вполголоса простонал герр Хайнц, мелодраматично хватаясь за голову. — Ох и горе же!

Степенная фрау Мирца, верная жена герра Хайнца, увлеченно хлопотавшая у белоснежной, нарядно побеленной печи, пропускала стенания мужа мимо ушей, лишь изредка отвечая ему короткими «угу» или «ага». Достопочтенная фрау мыслила более приземленно и к тому же торопилась с обедом, потому что к трапезе ожидались важные гости — жених Хильке Ганс со своим состоятельным батюшкой. А посему не только в данный момент, но и вообще больше всего на свете фрау Мирцу интересовали не сентенции супруга, а жареный гусь с яблоками, да волновало лишь одно — боязнь опростоволоситься и испортить важный обед. И впрямь, до мужниных ли тут вздохов?

— А ведь это ты, Мирца, во всем виновата! — внезапно возвысил голос герр Хайнц, сердито дергая жену за завязку передника. — Тебе выпендриться захотелось…

Хозяйка вздрогнула и неловко повела ухватом. Новый горшок будто живой вывернулся из железных лап немудреной кухонной утвари, поехал вбок и наклонился, густо окропляя щегольские штаны богоданного спутника жизни жирным, наваристым супом с клецками. По кухне поплыл резкий аромат жареного лука. Фрау Мирца раздосадованно вскрикнула.

— А-а-а, чтоб тебя! — эмоционально выдал ошпаренный староста, обычно весьма сдержанный на язык и за двадцать пять лет вполне счастливого брака не оскорбивший супругу ни одним бранным словом.

Мирца в сердцах бухнула на стол ополовиненный горшок с первым блюдом, швырнула в угол провинившийся ухват, присела рядом с мужем и разревелась в голос.

— Да уж будет тебе, мать! — Герр Хайнц добродушно погладил жену по безупречно накрахмаленному чепцу, украшенному по случаю скорого прибытия гостей кокетливым кружевным бантиком. — Поплакала и хватит…

— Не хватит, — самозабвенно рыдала старостиха, покаянно бия себя кулаком в пышную грудь, — моя вина, все моя вина!

Муж философски пожал плечами. А что тут теперь скажешь?

— И какие демоны меня укусили? — продолжала виниться фрау Мирца, обильно смачивая слезами рукав парадной мужниной рубахи и приводя ее в полное соответствие с залитыми супом штанами. — Вот нет чтобы дать девчонке простое деревенское имя, так мне с какой-то дурости захотелось иное, с дворянским переподвыподвертом! — Она самокритично всхлипнула. — Поэтому и вышло все не так, как нужно! Вон смотри, какие у нас Хильке с Шанси девки завидные выросли — и красавицы, и работящие, и от женихов отбоя нет, а младшая — сплошное недоразумение! Одним словом, Лизелотта! — И старостиха вздохнула, ничуть не тише мужа.

Герр Хайнц задумчиво покрутил ухоженный ус. А что тут теперь скажешь? Недаром проверенная народная мудрость гласит — выслушай бабу и сделай все наоборот. Так почему же не сделал-то? А сейчас уже поздно что-либо менять — хоть кайся, хоть плачь, но итог один…

Староста оценивающе покосился на распухший нос супруги да ее зареванное лицо, пошедшее крупными красными пятами, и неожиданно лукаво усмехнулся. Ибо, несмотря ни на что, он прекрасно знал: оба они нежно и трепетно любят свою младшую дочку, едва ли не больше, чем обеих старших, хоть и уступает Лиззи, тощенький последыш, ядреным сестрам во всем — и в красоте, и в хозяйственной сноровке. Не такая она какая-то, не от мира сего! Да что греха таить, Лиззи и впрямь родилась как-то случайно, а росла особняком, потому что оказалась она очень своеобразным ребенком, совершенно не похожим на всех прочих деревенских детишек. Было время, Хайнц и Мирца гнали от себя крамольную мысль, будто кормят подменыша, подсунутого к ним в дом сказочными лесными бабами-шишиморками. Но годы, однако, брали свое — всех рассудив и все расставив по законным местам. Ведь с возрастом все больше проступало в их младшей дочке что-то насквозь привычное, настолько родное и семейное, что при всей непохожести Лиззи на льнокосых, статных и румяных сестер, ни у кого не возникало и малейшего сомнения — эта худенькая, пепельноволосая, нахальная егоза и точно принадлежит к славному семейству Беренбаум.

Лизелотта Беренбаум с детства обожала всяческую живность, одинаково без разбору привечая и лесную, и домашнюю: с неиссякаемым терпением возясь с котятами и птенцами, белками и сусликами — леча, выхаживая и защищая. Куда бы она ни шла, невысокую востроглазую пигалицу, задорно потряхивающую двумя короткими, торчащими над головой косицами пепельных волос, неизменно сопровождали громкоголосые деревенские шавки, при одном приближении девчонки поднимавшие восторженное тявканье, больше смахивающее на откровенное признание в любви. Лиззи никогда не щипали гуси, не бодали козы, не царапали коты, а самые вредные коровы безропотно отдавали ей свое молоко, позволяя надаивать в два раза больше обычной нормы. К ее ногам подплывали рыбы, на ее протянутые руки без раздумий садились пугливые сойки. Белки приносили Лиззи орехи, олени — цветы, а злобные медведи — душистый липовый мед. Проступало в этой девочке нечто особое, невидимое глазом, зато сразу ощутимое сердцем, притягивающее к ней животных, но нередко столь же мгновенно отпугивающее людей.

У меньшой дочки старосты Беренбаума почти не водилось друзей, потому что Лизелотта остро чувствовала ложь и фальшь, а выносить пристальный взгляд ее серых, кристально-прозрачных глаз умели не многие. Людям не хотелось врать в ее присутствии, и просто обойти Лиззи стороной оказалось намного проще, чем всегда говорить одну только правду. Лесное дитя — так называли ее в деревне, намекая на то, что, возможно, она родилась не совсем человеком, а каким-то неведомым и неподвластным пониманию образом являлась чем-то сродни природным духам-фэйри, обитающим в речной воде, в толстых стволах ив или в серебристых лучах лунного света. Местные охотники — отважные, заматерелые и ничего не боящиеся мужики — за версту обходили стоящий малость на отшибе дом старосты, предпочитая пройти лишнее, нежели заполучить камнем в глаз от рассвирепевшей поборницы прав животных. Жаловаться Хайнцу было бесполезно. Пошумев для приличия, герр Беренбаум ласково гладил дочку по макушке и незаметно смахивал скупую слезу умиления: «Ишь какая боевая растет!» И жизнь вроде бы шла относительно гладко до тех самых пор, пока Лизелотте не исполнилось семь лет. В этот-то знаменательный день все и началось…

Ночь опустилась на землю совершенно неожиданно, будто кто-то без предупреждения вдруг потушил насыщенный дневной свет, и на густо-синем бархате неба блекло замерцала горсть мелких словно семечки, недостижимо далеких звезд. Над вязкой поверхностью болота поднималась лениво колышущаяся пелена плотного тумана, сильно ухудшающего видимость, поэтому вокруг воцарилась непроглядная тьма. Темно стало так, что хоть глаз выколи. Кайра, идущая на шаг позади Тая, была вынуждена вытянуть руку и ухватиться за конец легкого шелкового шарфа, свисающего с плеча принца. А иначе они запросто могли потеряться и разбрестись в разные стороны, заблудившись в этом демоновом тумане. Изредка сверху доносились приглушенные расстоянием окрики дракона, будоражившего тишину ночи своим басовитым трубным голосом. Из клубящегося сумрака там и сям выступали различные зловеще-загадочные фигуры, при ближайшем рассмотрении неизменно оказывающиеся не жвалами или щупальцами неведомой твари, а всего лишь разлапистыми ветками бесформенно разросшихся кустарников. Изломанные непогодой, обвитые нитями гнилой травы и увешанные лохмами серого мха, они производили на редкость отталкивающее впечатление, заставляя телохранительницу частенько шарахаться в сторону, сильно сдавливая шею своего терпеливого поводыря скользкой поверхностью шарфа. Ведь любая, даже самая отчаянная смелость всегда имеет свои разумные пределы.

— Кайра, — наконец придушенно промычал Тайлериан, засовывая пальцы под шарф и немного оттягивая его от своего горла, — тебе не кажется, что скоро в комплект к неупокоенному магу добавится еще один, совсем свеженький экземплярчик, называемый неупокоенным принцем?

— А что, безвинно утопшая в трясине девушка лучше? — резонно возразила Кайра, неустойчиво балансируя на осклизлой кочке, обильно поросшей бледными поганками.

— Хм, интересный вариант! — всерьез задумался Тай.

— Ребята, вы там еще живы? — пронзительно заорал парящий в темноте Трей, на краткое мгновение освещая небольшой кусок болота спонтанным выбросом клубка пламени, вырвавшегося из его пасти. — Блин, да вы хоть скажите мне что-нибудь…

— Что-нибудь! — жизнерадостно откликнулся принц. — Доволен?

— Добрый ты, ну просто зашибись! — донеслось откуда-то сбоку, удаляясь в совершенно противоположную сторону и доказывая, что чернильная тьма дезориентировала даже сумасбродного летуна.

— А точно не зашибется? — преувеличенно заботливо спросила телохранительница.

— Этого, кажется, зашибешь! Не судьба! — иронично хмыкнул Тай, кашлянул и мелодично пропел: — Судьба, ты мне поворожи, на тропке жизни удержи…

— Упс! — внезапно выдохнула Кайра, сваливаясь с очередной кочки и звучно хлопаясь в вонючую болотную жижу. Спавший с плеч Тая шарф остался у нее в руках.

— Не удержала, — философски заключил юноша, вытаскивая родственницу из воды и оценивающе рассматривая ее измазанный грязью наряд. — Судя по всему, нам срочно необходим привал. Вот только где?

— Там! — махнула рукой Кайра. — Смотри же!

Тайлериан вопросительно взглянул, напряженно щурясь, в темноту и увидел…

Топь закончилась внезапно. Она обрывалась сразу же за ближайшими кустами волчьей ягоды, резко переходя в широкую, правда, сильно заросшую бурьяном дорогу. Словно специально вышедшая из-за облаков луна озарила длинный извилистый тракт, плавной линией уходящий в сторону чернеющего невдалеке перелеска. В нескольких шагах от путников возвышался могучий, необхватный дуб, сильно смахивающий на одинокого часового, охраняющего подступы к какой-то запретной границе. Собственно, Таю даже померещилось, что он видит ее воочию — тонкую серебристую линию на траве, проведенную скупым лучом лунного света. А дальше, за этой иллюзорной гранью, начинался совсем другой мир — зыбкий и нереальный, насквозь пронизанный темной магией и эфемерным налетом нездорового полуночного мистицизма. Принц невольно вздрогнул и торопливо отвел взор.

— Да это же и есть та самая заброшенная дорога! — озаренно ахнула Кайра. — Вотчина неупокоенного мага!

— Тсс, тише… — Тай торопливо схватил ее за плечо, призывая к молчанию. — Чуешь?

О да, девушка тоже почувствовала это вполне явственно и осязаемо, но только на один краткий, словно вздох, миг. Беглый всплеск холодного, режущего как бритва ветра, заледенивший сердце чуть ли не до остановки, сведший скулы резким приступом непроизвольной судороги и поднявший дыбом светлый пушок на ее руках… А затем неприятное ощущение исчезло без следа, вызывая легкое недоумение и сомнения — произошло ли это на самом деле или всего лишь пригрезилось от усталости и недосыпания?

— Это магия, — безошибочно определил Тай, с антипатией поеживаясь и поигрывая желваками на челюсти. — Нехорошая, враждебная…

— Боишься? — не удержалась от шутливой подначки Кайра, сразу же вспомнив недавнюю комическую сцену на крыльце корчмы. — Ну признайся же…

Принц отрицательно покачал головой:

— Мне его жалко! Несчастливая ему выпала судьба…

— Пфе, нашел кого жалеть! — негодующе фыркнула девушка. — Он же черным жил и умер черным…

— Ну и что? — удивленно вздернул бровь принц. — Если исходить из принципа, что добро всегда побеждает зло, следует сделать вывод, что убившие его некроманты оказались добрыми…

— М-да! — оторопело выдала Кайра. — Как все запутано, однако. Ты не находишь, что судьба наказала этого неведомого мага слишком жестоко?

— Вот! — поучительно поднял палец Тайлериан. — И после такого наглядного примера посмей еще хоть раз назвать меня невезучим!

Полянка под дубом заросла мягкими лопухами и короткой, похожей на ковер травкой. Принц набрал сухих веток и разжег небольшой костерок, собираясь разогреть все тех же знаменитых куриц, совершенно безвозмездно положенных в их сумки сердобольным корчмарем герром Отто. Кайра со вздохом облегчения стащила изрядно подмокший камзол и прилегла рядом, соорудив импровизированное ложе из застеленной плащом травы. Тай заботливо подал ей прутик с нанизанным на него подогретым куриным окорочком.

— И чего нас трактирщик страшными байками пугал почем зря? — неразборчиво прочавкала девушка, наслаждающаяся запоздалым ужином. — Никакими неупокоенными магами и прочими сказочными персонажами здесь и близко не пахнет… Обычный лес, обычная ночь… Сейчас поедим и до утра спать завалимся. Еще не хватало в темноте по кустам шарашиться, рискуя здоровьем, да твою суженую искать! — Последние слова Кайра произнесла с некоторой толикой враждебности, которую ей так и не удалось скрыть.

Принц скептично хмыкнул, видимо отнюдь не торопясь принять за чистую монету поверхностное суждение насчет обычности окружающей их местности. Уж он-то оказался намного восприимчивее к магии, а она буквально до предела переполняла это загадочное место, пропитав полянку, как вода — губку. Но спорить с подругой он посчитал нецелесообразным, а просто извлек из футляра свою верную гитару и тихонько запел, адресуя новую балладу самым благодарным, безропотным слушателям — тишине и звездам:

— У-у-у! — проникновенно всхлипнула Кайра. — Как печально! Бедный маг, бедная девушка!

— У-у-у! — не менее душевно поддержал кто-то рядом. — Да-да, бедные они, разнесчастные…

— Кто здесь?! — тотчас насторожилась бдительная телохранительница. — Трей, чучело крылатое, это ты подкрался незаметно?

— Не-э-эт, — слезливо признался красивый, негромкий голос. — Это я, Кристофер!

— Ну ничего себе, наглость! — чопорно возмутилась девушка. — Подкрался, понимаешь, из темноты и даже не отрекомендовался. Ну и воспитание у тебя!

Тай тихонько ухмылялся, не произнося ни слова.

— Ой, простите! — спохватился обладатель красивого голоса. — Разрешите представиться, я — Кристофер дер-Шульд. В настоящее время — призрак неупокоенного мага…

Кайра тоненько взвизгнула, хватаясь за рапиру:

— Покажись немедленно, гоблины тебя дери!

Молочно-белый туман, неподвижно окутывающий ствол дуба, вдруг быстро распался на отдельные завихрения, одно из которых начало стремительно сгущаться, принимая очертания хрупкой фигуры высокого, немного сутулого юноши. Несмотря на то что фантом так и остался полупрозрачным, эльфам удалось рассмотреть длинные локоны старомодно уложенных волос и огромные глаза послушного теленка, взирающие на мир с затаенной обидой и детским недоумением.

— Ой, да он ведь жутко хорошенький и совсем не злой… — восхищенно протянула девушка, разглядывая мага, будто антикварную драгоценность. — Прелесть просто, что за призрак!

— Я так понимаю, что центральное определение в вашем лестном комплименте — жутко! — спокойно констатировал маг. — Наверное, поэтому меня все боятся, а при встрече пытаются убить…

— А нам недавно рассказывали, что ты чуть ли не сотню здоровенных рыцарей загрыз, съел и даже доспехами не подавился! — проникновенно поведал Тай, делая постное лицо святоши. — И что ты упырь, каких еще свет не видывал!

— Наглый оговор, вранье и провокация! — протестующе всплеснул руками Кристофер. — Я никого не грыз и не ел, я же призрак все-таки, а не каннибал! Ужас какое несмываемое пятно на моей безупречной репутации, хоть адвоката для защиты от этих клеветников нанимай! А вот по поводу свет не видывал — все верно. Я могу являться только ночью…

— Почему? — с хихиканьем полюбопытствовала Кайра, которую здорово насмешила мысль о неупокоенном маге, слоняющемся по дороге в сопровождении личного юриста, снабженного кучей правоохранительных бумаг и документов.

— Проклятие! — отчаянно бросил маг, закрывая лицо изящными, насквозь просвечивающими пальцами. — Наказание за то, что я возжелал получить власть, причем неправедным путем!

— А зачем тебе власть понадобилась? — искренне изумился принц, сам сломя голову сбежавший от тягот королевского трона. — От нее же одни неприятности!

— Знаю! — небрежно отмахнулся Кристофер. — Но что мне оставалось делать, если иного способа получить Люсьену просто не нашлось?

— Так, значит, я все-таки оказался прав, — непредвзято посочувствовал ему Тай, — всему виной любовь?

Маг протяжно вздохнул:

— Ты спел все настолько верно, словно наблюдал мою беду своими глазами! От этой унылой баллады мне стало удивительно легко и спокойно на душе, хоть у меня ее и отняли…

— А можно ли вернуть твою душу? — хором спросили Кайра и Тай.

— Можно, — словно через силу признался неупокоенный маг. — Тогда я тихо уйду в Обитель затерянных душ, соединюсь там с погибшей возлюбленной, и мы станем вместе дожидаться часа своего нового рождения. Они ведь ее на куски разорвали, мою прекрасную Люсьену… — В горле Кристофера родился животный рык гнева. — После этого я утратил ощущение реальности и убил многих из тех, кто обучал меня в Храме королевы Смерти… А ты, миннезингер… — Он благодарно протянул руку к Таю, но неожиданно резко отдернул пальцы, словно коснувшись жаркого светлого пламени. — О-о-о нет, — он широко распахнул стрельчатые ресницы, — ты не бард! Ты, — от избытка чувств Кристофер даже прикусил костяшку своей полупрозрачной кисти, — я вижу отчетливо, ты один из шести Воинов Судьбы!

— Та-а-ак, еще один пророк на мою голову… — недоверчиво протянул Тай. — Не многовато ли вас будет на меня одного?

— Сам вскорости увидишь, что я прав во всем, — тихо промолвил маг. — Время твоих испытаний близится, и ты уже готов встретить Деву…

— А про душу-то расскажи! — продуманно, но якобы случайно прервала его Кайра, не переносившая упоминаний о других девушках, предназначенных для ее любимого.

Кристофер понимающе усмехнулся, уловив ревнивые интонации в ее нарочито невозмутимом голосе.

— Я знаю нужное заклинание, — признался он. — Оно способно вернуть мою потерянную душу, но для его воплощения крайне необходимы такие редкостные в наших местах ингредиенты, как кровь, чешуя и слюна дракона. Хотя о чем я размечтался, дурак наивный! Увы мне, потому что это все абсолютно недостижимо! Ведь ни у вас, ни у меня нет знакомого дракона, к тому же находящегося совсем близко…

Тай и Кайра лукаво переглянулись.

— Есть! — без лишних колебаний, совершенно естественно ляпнули они. — У нас-то как раз есть!

Призрак неупокоенного мага вульгарно вылупил грозившие выпасть глаза и ошеломленно разинул красивый рот…

Лиззи Беренбаум родилась на рассвете двадцать первого июня, ровнехонько в день летнего солнцестояния. В Эйсене испокон веков считалось, что дети, приходящие в мир именно в этот старинный праздник, наделены особыми качествами и способностями, позволяющими им запросто постигать все тайны белой и черной магии, недоступные обычному человеку. Возможно, это оказалось правдой.

Маленькая Лизелотта с младенчества не выносила шумные праздники и обильные застолья. Ухватив горбушку черного хлеба, она незаметно выскользнула за порог отчего дома, оставив захмелевших родителей распевать песни и веселиться в компании окончательно распоясавшихся гостей. А ведь они отмечали ее седьмой день рождения! Но какая же от этого радость, если малышке до отвращения претило зрелище раскрасневшихся и перекошенных лиц односельчан, более смахивающих на свиные рыла? Еще не полностью отдавая себе отчет в неясных ощущениях, бередивших ее душу, Лиззи между тем давно уже пришла к осознанию гениальной в своей мудрости фразы, приписываемой одному эльфийскому менестрелю и гласившей: «Чем больше я узнаю людей, тем сильнее люблю животных». А как же с ней не согласиться? Гости, собравшиеся в их доме, торопливо поздравили задумчивую крошку, вручили ей подарки и поспешили поскорее позабыть и о поводе для праздника и о самой имениннице, неумеренно предавшись греху чревоугодия да пагубному пристрастию к питию крепких алкогольных напитков, выставленных на стол щедрой фрау Мирцей. Лиззи окинула пренебрежительным взглядом совершенно утративших человеческий облик взрослых, острее чем обычно осознавая свою отдаленность от этих приземленных существ, и философски пожала худенькими плечиками, что в исполнении ребенка выглядело чуть ли не пугающе. Она их прощала и даже пыталась понять. А вот они ее?..

Желая избежать бессмысленных расспросов, девчушка змейкой выскользнула за дверь и помчалась на луг, проворно мелькая стройными ножками, обутыми в праздничные красные башмачки. Да и вся она сегодня выглядела необычно нарядной, облаченная в вышитое шелком платьице да столичные белые чулочки, правда, сейчас сильно намокшие и потемневшие от сырости душистых луговых трав. Матушка утром потратила немало времени, разбирая на пряди пепельные волосики дочери, обильно смачивая их пивом и туго накручивая на деревянные папильотки. Но зато сейчас на голове Лиззи вились самые настоящие кудри, красиво ниспадая на плечи и делая ее похожей на подросшую, симпатичную фрейлейн. Почти такую же, как ее старшие сестры. Ведь Хильке и Шанси уже где-то с год считали себя совершенно взрослыми и упоенно водили шашни с деревенскими мальчишками! И не то чтобы Лиззи испытывала обиду или зависть, безучастно наблюдая эти ухаживания, безусловно, важные для любой другой девочки, но обходившие ее стороной. Нет, ей было скорее неприятно, вот так, как это случилось вчера за овином. Толстый увалень Петер, сын неприветливого мельника Йозаса, зачем-то ущипнул ее сзади и тут же во всеуслышание заявил с ехидным смешком: «А у ведьмы Лиззи — попа костлявая!» Над этим открытием ржали все поголовно, начиная с четырнадцатилетнего красавчика Гендреда, гордо щеголяющего едва начинающими пробиваться усиками, и заканчивая двухлетней сопливкой Майей, явно делающей это просто за компанию. Но легче от этого Лиззи не стало. Впрочем, она уже давно привыкла к тому, что дети не берут ее в свои игры, а если рядом нет взрослых способны отвесить хлесткий подзатыльник, и вовсю называют ведьмой.

Заболоченный лужок, даже сейчас, в разгар жаркого полудня, утопающий в облачке синеватого туманного марева, казался Лиззи целой страной, загадочной и неповторимой. Серенькая скромница — болотная курочка — робко пряталась в тени сочного осота, выбирая укромное местечко для будущего гнезда. Полосатый камышовый кот, внушительного размера зверюга с острыми, будто кинжалы, зубищами, невозмутимо мышковал, проводив девочку благосклонным взором янтарно-желтых глаз. Огуречно-зеленый, почти не различимый на фоне травы тихоня-кузнечик трогательно подогнул складные ножки и быстрехонько вскарабкался на высокую камышинку, с любопытством рассматривая отважную малышку, совершенно не боящуюся забредать в столь опасное место. А плавающие в неглубокой лужице желтые кувшинки-ненюфары тут же распахнули пышные бутоны, мечтая украсить локоны нарядной девочки. Здесь Лиззи принимали как свою.

Именинница рискованно нагнулась над лужей, одной рукой шатко удерживаясь за ветку бузины, а второй с восхищенным вожделением потянулась к чудесному цветку. Но малютке не хватило роста, и поэтому ненюфар по-прежнему оставался недосягаемым. Внезапно на Лиззи упала чья-то высокая тень, и обтянутые сморщенной кожей пальцы, худые, но вместе с тем аристократически изящные, ухватились за кувшинку и ловко оборвали толстый стебель, извлекая из воды благоуханный бутон. А затем сильные пальцы заботливо переставили Лиззи на сухую кочку и кокетливо укрепили цветок в ее пепельных кудрях.

— Вот так! — Мелодичный голос журчал серьезно и одобрительно. — Оказывается, тебе очень идут ненюфары. К тому же это излюбленный цветок всех магов и волшебниц…

— А вы, фрау, наверное, и есть лесная волшебница из сказки? — Малышка робко подняла ресницы, всматриваясь в стоящую перед ней рослую фигуру, до самых глаз закутанную в черный плащ.

— Конечно! — Покрытая загаром кисть высунулась из складок темной ткани и нежно погладила девчушку по щеке. — Я пришла сделать тебе подарок, ведь нынче твой седьмой день рождения — время обретения силы и…

— Какой такой силы? — невежливо перебила Лиззи, от волнения забывая все правила хорошего тона, усердно вдалбливаемые в ее головку старательными родителями. — Откуда вы все про меня знаете?

Фигура рассмеялась и распахнула плащ, превращаясь в высокую худощавую женщину с длинными седыми волосами, заплетенными в десяток обвитых жемчужными нитями косичек. Ее облик поражал странным контрастом между молодыми, незабудково-голубыми глазами и некрасивым морщинистым лицом, изборожденным глубокими рытвинами бессчетного множества прожитых лет, сильно похожим на печеное яблоко.

— Меня зовут фрау Осса, — представилась женщина, гибко опускаясь на корточки и заглядывая в расширившиеся от изумления зрачки Лиззи. — А вернее, леди Оссанариэль из клана Белой розы…

— Эльфийка! — тоненько вскрикнула очарованная малютка, хватая фрау Оссу за косички. — Волшебница!

Леди распрямилась, поднимая девочку, доверчиво прильнувшую к ее груди.

— Не просто волшебница, дитя мое. Я самая первая из Смотрящих сквозь время, служительниц Пресветлых богов. Много сотен лет назад наш великий пророк Логрин увидел во сне тебя, мой цветочек, одну из шести Воинов Судьбы и повелел мне ждать твоего появления, чтобы научить пользоваться дремлющей силой, передать знания и…

— И сегодня эта сила должна проснуться? — догадливо спросила Лиззи, обмирая в ожидании ответа.

— Да! — подтвердила волшебница. — Смотри внимательно! — Она раскрыла ладонь, на которой неожиданно заплясал узенький лепесток холодного синего пламени. — Вот она, жизненная сила мага! Подумай о своей, и она обязательно пробудится ото сна…

Лиззи изо всех сил сжала пальчики, больше всего на свете мечтая, чтобы подобное чудо расцвело и в ее крохотной ручке, а потом решительно раскрыла кулачок, изумленно наблюдая за едва заметной искоркой, неуклонно разгорающейся на фоне розовой детской кожи. И искра эта становилась ярче с каждой секундой…

— Приветствую тебя, будущая великая волшебница Лизелотта Эйсенская, одна из избранниц богов и хранительница пути королевы Смерти! — торжественно промолвила Осса, ласково целуя малолетнюю ученицу. — Обретение силы свершилось!

Вечером, сидя за ужином, Лиззи категоричным тоном объявила, что не собирается учиться на белошвейку или выходить замуж за одного из деревенских парней. Она станет колдуньей! Родители сначала посмеялись, но вскоре примолкли, с суеверным ужасом взирая на крупную алую розу, по велению малютки мгновенно выросшую прямо из потертой дубовой столешницы. Отныне герр Хайнц и фрау Мирца предпочитали не спорить лишний раз со своей непонятной и строптивой младшей дочкой, молча взирая на все ее причуды, безропотно снося ежедневные отлучки да предпочитая вздыхать украдкой, спрятавшись от вездесущих глаз дотошливых соседей. Что-то им подсказывало — их Лизелотту, с гордостью носящую свое необычное имя, ожидает столь же необычная судьба, в корне отличающаяся от их скромного деревенского прозябания. Их дочку ждало иное, высшее предназначение, что пугало и восхищало одновременно.

А между тем сама Лиззи с превеликой радостью приняла уготованную ей долю, все успешнее постигая новый мир, открывшийся ей во всей своей волшебной полноте. Их с фрау Оссой уроки стали ежедневными, принося массу положительных эмоций как наставнице, так и благодарной ученице. Время летело незаметно — услаждая новыми успехами, озадачивая трудными достижениями и свершениями. Эльфийка утверждала, что полный курс обучения займет не менее пятидесяти лет, но и за истекший период Лиззи уже добилась весьма впечатляющих результатов. Заклинания чередовались с изучением свойств камней и растений, уроки по впадению в магический транс — с приемами управления стихиями. Иногда критически настроенной девочке казалось, что ее ограниченный человеческий ум элементарно не способен вместить весь гигантский объем знаний, которыми бескорыстно делилась мудрая эльфийка, и что ничуть не ослабевающее с годами жизненное невезение начисто перечеркивает все свежеприобретенные магические навыки. Но каждый раз Лиззи решительно смахивала слезы отчаяния, упрямо сжимала зубы и приказывала себе не сдаваться, не отступать и настойчиво идти к желанной цели, пусть даже столь сложным и длительным путем.

Так миновало целых десять лет…

Глава 4

Лизелотта поправила кривовато надетый венок из ненюфаров и задумчиво подперла ладошкой острый, усыпанный веснушками подбородок. Рыжие конопушки, кое-кем романтично называемые поцелуями солнца, не сходили с ее лица круглый год, делая его похожим на пестрое перепелиное яйцо. Лиззи отлично знала, что не может похвастаться броской девичьей красотой, в их семье целиком доставшейся старшим сестрам — Хильке и Шанси. Видимо, запас привлекательности тоже имеет какую-то конкретную величину, исчерпавшуюся прямо перед ее рождением. Поэтому Лиззи и получилась такой странной — невысокой, тоненькой и угловатой, большеротой, будто лягушка, и непоседливой, словно вот эта перепархивающая с ветки на ветку стрекоза. «Наша егоза!» — любовно называли ее родители. Но нынче девушку волновали вовсе не проблемы внешности, окончательно утратившие для нее свою актуальность еще лет этак в четырнадцать. Девушка расстроенно вздохнула и только сейчас заметила, что служившая ей сиденьем кочка напиталась водой, замочив и подол льняного сарафана, и даже чулки с башмаками. Совсем как тогда, десять лет назад! Лиззи улыбнулась, с головой погружаясь в приятные воспоминания. Ведь сегодня тоже ее день рождения, только не седьмой, а уже семнадцатый. И все это время фрау Осса ежедневно учила свою прилежную воспитанницу, не пропуская ни одного дня. Она неизменно приходила на этот болотистый лужок и в холодные декабрьские утра, и в злую февральскую вьюгу, и в слякотную апрельскую распутицу, и в палящий августовский зной. А своенравная стихия безропотно смирялась перед властью и силой старой волшебницы, признавая ее превосходство. И так было всегда!

«Почему же сегодня она не пришла? — растерянно подумала молодая магичка, вертя в руках толстый стебелек кувшинки. — С ней что-то случилось или ее отсутствие означает что-то важное?» Девушка ждала уже долго, слишком долго. Лиззи отлично чувствовала время, да и сама природа давала ей вполне явные подсказки, показывая, что день близится к полудню. Солнце стояло высоко, заливая луг потоками жаркого, ослепительно-яркого света. Лизелотта прищурилась и невольно улыбнулась, любуясь тонконогим куликом, важно вышагивающим с кочки на кочку. Девушка не осознавала, что добросердечная улыбка, нечасто украшавшая ее личико, имевшее форму сердечка, заканчивающегося заостренным подбородком, совершенно преображает мелкие, но правильные черты, делая их почти красивыми. Русые брови поползли вверх, серые глаза беззвучно смеялись. Две короткие косы, повязанные зеленым лентами, задорно запрыгали по плечам. Лиззи хихикнула. Кулик замер, возмущенно вращая черными бусинами глаз и словно намекая — нечего над ним смеяться, он, между прочим, не на прогулку вышел, а занимается важным делом, высматривает возящихся в луже головастиков. А если волшебница не понимает, то он сделает милость да подскажет ей — день сегодня самый что ни на есть особенный, весьма подходящий для всяческих важных дел!

Лизелотта уловила сбивчивую мысль птички, касающуюся важности сегодняшнего дня, и изумленно приоткрыла рот. И что же, скажите пожалуйста, сегодня такого необычного еще произойти может, не считая отсутствия наставницы? Она достала из кармана передника хлебную корку, захваченную из дома, и предложила ее общительному кулику. Птица с признательностью хлопнула крыльями, схватила угощение и торопливо засеменила прочь, оглядываясь на ходу. А вдруг как волшебница одумается и заберет вкусный хлеб обратно?

Но Лиззи сразу же стало не до кулика. Она резво вскочила с кочки и провела ладонями по подолу, стряхивая крошки прямо в лужу. Прожорливые головастики радостно набросились на внезапно привалившее им пиршество. Голова девушки отказывалась работать вдумчиво, а ноги передвигались как-то машинально, сами собой неся ее в сторону деревни. Непонятное предчувствие надвигающейся опасности, раньше едва уловимое, но, тем не менее, преследовавшее Лизелотту с утра, наконец-то оформилось во что-то конкретное, молоточками стучавшее в висках и убедительно внушавшее: «Поторопись, Лиззи! Иначе опоздаешь и упустишь свой шанс!» Молодая волшебница ловко уклонилась от веток багульника, настойчиво преграждающих дорогу, отмахнулась от десятка стрекоз, летающих вокруг ее разгоряченного лица, перепрыгнула через колючие заросли можжевельника, настырно цепляющиеся за подол. На один краткий миг ей вдруг показалась, что это боги или природа пытаются ее предостеречь, остановить, уберечь от чего-то зловещего, подступающего со скоростью снежной лавины. И это приближающееся будущее имело отчетливо выраженный негативный оттенок. Но что-то неясное, похожее на чужую волю — сильную и целенаправленную, продолжало подгонять запыхавшуюся Лиззи, приказывая бежать все быстрее и быстрее. И она бежала…

Небо над горизонтом начинало едва заметно окрашиваться в холодные, сиренево-блеклые тона. Последний предрассветный крик болотной выпи эхом прокатился над заброшенной дорогой и замер вдалеке, переходя то ли в стон, то ли в смех. Тающий остаток ночи принес с собой промозглый утренний холод, посверкивающий крупными каплями росы на листьях старого дуба. Кайра поплотнее закуталась в плащ, потерла глаза, но все-таки не устояла, сдалась на милость камнем навалившейся дремы, тихонько привалилась к боку гулко храпящего дракона и расслабленно засопела.

— Вот так-то лучше, — немного виновато потупился неупокоенный маг Кристофер, переводя взгляд на кипящий над костром котелок. — Не люблю долгих прощаний!

Тай посмотрел на него с изумлением, плавно переходящим в восхищение:

— Так ты специально их усыпил?

Маг кивнул:

— Сейчас я уйду, зелье почти готово!

Словно подтверждая правоту его слов, над котелком, в котором варился странный декокт, включающий помимо уймы трав и щедрые дары дракона, поднялось голубоватое облачко, источающее невероятно вонючие миазмы. Тай принюхался и поморщился.

— Самые действенные лекарства всегда отличаются гадким вкусом и запахом! — весело подмигнул призрак.

— А это сработает? — недоверчиво покривился эльф, отодвигаясь от напитка, смердящего почище вытяжки из желез скунса.

— Запатентованное средство, круче цикуты, — шутливо успокоил его Кристофер. — Знаешь, сначала я подумал, что вы меня разыгрываете. Нет, не так… — Он на секунду прикрыл глаза, словно до сих пор не решался поверить в реальность происходящего. — Наверное, я сразу проникся доверием к тебе, потому что бард, умеющий слагать такие баллады, не способен на ложь! Но, когда ты позвал и на поляну перед дубом опустился молодой дракон, — Кристофер кашлянул от волнения, — мне померещилось, будто я сплю и вижу сон. Ну словно я опять стал человеком и вернулся в родной замок… настолько ненастоящим показался мне твой крылатый спутник. Потому что, когда я был жив, драконы часто посещали наши края. — Он стеснительно улыбнулся, глядя на недоуменно вытянувшееся лицо принца, и спокойно объяснил: — Но ведь призраки не спят!

Тайлериан протяжно присвистнул.

— Даже самые опытные некроманты не способны призвать дракона и заставить его повиноваться себе! — подчеркнуто торжественно произнес маг, уважительно склоняя голову. — Ты великая личность, принц Тайлериан! Впрочем, это вполне естественно для одного из Воинов Судьбы…

— Трей не слуга, он мой друг! — хмуро бросил принц. — И я ему не приказывал, я просто попросил. Но лучше расскажи обо всем поподробнее, а то меня уже изрядно достали эти твои непонятные намеки на каких-то воинов…

— Прости, у меня совершенно не осталось времени! — Призрак полупрозрачным пальцем указал на занимающийся в небесах рассвет. — Но поверь мне, ты и сам все скоро узнаешь… — Он снял котелок с огня и залпом выпил кипящую жидкость. — Прощай, принц Тайлериан! — Голос Кристофера стал едва слышным, а силуэт истончался и таял как туман над лесным озером. — Спасибо тебе и твоим друзьям. Возможно, я тоже когда-нибудь сумею тебе помочь. О-о-о, теперь я счастлив и свободен, проклятие больше не властно надо мной. Прими же мой прощальный дар… — Слова затихли, растворившись в прохладном воздухе.

Тай стоял под дубом, подняв глаза к светлеющему на востоке небу. На мгновение ему показалось, что на голубовато-розовом занавесе рассветного пейзажа неожиданно возникли две золотистые тени — высокого сутуловатого юноши и прелестной девушки с роскошными волосами. Влюбленные протянули руки друг к другу, слились в страстном поцелуе и медленно вознеслись к облакам, словно по ступеням поднимаясь по услужливо подставленным солнцем лучам. Принц смахнул некстати набежавшую слезу умиления и снова взглянул на небо, но там уже никого не было. «Наверное, это мне от недосыпания почудилось!» — успокоил себя эльф, в глубине души все-таки веря в благополучное окончание печальной истории об участи неупокоенного мага и его верной возлюбленной.

Юноша подошел к дубу, намереваясь разбудить Кайру и Трея, и уже нагнулся к сумкам с их немудреным скарбом, как вдруг его внимание привлек необычный предмет, небрежно лежащий в траве и отсвечивающий слабым серебряным светом. Эльф протянул руку и поднял небольшую чашу, целиком уместившуюся в его ладони. Сосуд нисколько не походил на заурядную бытовую посуду, ибо вместо устойчивого донца он имел идеально закругленную поверхность и оказался отлитым из какого-то загадочного, неизвестного принцу сплава. Чашу окружала сильнейшая магическая аура. По внешнему краю сосуда шла цепочка непонятных значков и также имелось два слова на староэльфийском.

— Эскугола Аларэта! — вслух прочитал Тай. — Туманное око!

— Точнее, Око смотрящее сквозь туман! — сонным голосом поправил его дракон, зевающий всей пастью и сладко потягивающийся. — Не ты один поднаторел в древних науках! — Трей хулигански подмигнул, но тут же скорчил жалобную морду обиженного сиротки и пискляво пожаловался: — И за что это меня, такого умного-разумного, совсем недавно свиньей обзывали?..

— Да ладно тебе прибедняться-то! — поддела его проснувшаяся Кайра. — Будь выше человеческой глупости.

— А я и так выше, — показал ей язык дракон. — Потому что я в небе!

— Мухи тоже летают, — не осталась в долгу эльфийка.

Трей дурашливо замахал лапами и зажужжал. Телохранительница по-девчоночьи хихикнула и чмокнула юмориста в морду. Дракон экзальтированно закатил глаза.

Но Тай не следил за разыгрываемой ими пантомимой, продолжая рассматривать таинственную находку. Он сразу понял, что найденная в траве чаша и стала тем прощальным подарком, о котором говорил Кристофер. Кажется, именно этот предмет он и выкрал из храма в Нарроне, а затем успешно спрятал от некромантов. Это не вызывало сомнения. Но эльф не улавливал главного — чем на самом деле являлся этот непонятный сосуд и для чего он предназначался?

Наша память имеет сходство с весьма обширным, но сильно захламленным чердаком, где в беспорядке свалена дикая мешанина из сумбурных воспоминаний, несбывшихся надежд, поломанных мечтаний и не пригодившихся или забракованных жизненных принципов. В общем, все то, чем нам так и не удалось воспользоваться. Но это еще терпимо. А ведь там же находится и то, что успешно использовалось нами — наши ошибки, комплексы и угрызения совести. И, словно толстый налет вездесущей пыли, нашу персональную ментальную свалку щедро покрывают заплесневелые пятна полученных знаний, неровная пелена приобретенного опыта и плотная, сложно переплетенная паутина разочарований. Ведь получить — еще не значит правильно применить по назначению. Хотите оспорить? Тогда аргументируйте!

Любого начинающего мага в первую очередь учат разбираться в богатых залежах собственного чердака-сознания, а затем и приводить его в порядок. Научись распоряжаться собой, понимать себя, и лишь тогда ты сможешь управлять судьбами других людей. На этом основана простейшая бытовая магия, часто называемая психологией. Порой мы торопимся заклеймить ведьмой или ведьмаком того, кто совершает поступки, кажущиеся нам невероятно умными либо провидческими. А на самом деле он всего-то и совершил волшебного, что научился наблюдать, сопоставлять, анализировать и делать выводы. Наверное, каждый здравомыслящий человек — немного маг!

Но все это выглядит слишком условным и притянутым за уши, а обучение Лиззи условности исключало. Слишком уж они ненадежны. Ее учили конкретному — не захламлять собственное сознание ненужной информацией, а ту, которая оказывалась полезной или необходимой, использовать целиком и полностью, с максимальной выгодой. Однако на словах все это звучит красиво и на редкость заумно, а вот на практике зачастую приводит к тому, что витающий в высших сферах сознания маг частично отрешается от своего земного «я», производя впечатление если уж не буйнопомешанного, то во всяком случае сильно неординарного человека. Стоит ли после этого напоминать, что Лизелотту в Ренби всегда считали, мягко говоря, весьма странной особой?

Лиззи летела по деревне не разбирая дороги, подол широкой юбки, бьющей ее по щиколоткам и путающейся между коленок, раздувался словно парус. Достигающие земли одеяния всегда оставались в Эйсене привилегией родовитых аристократок, а городских модниц не раз и не два штрафовали за неподобающую их социальному статусу длину наряда. Но сейчас юная магичка проклинала даже и такую свою крайне скромную юбку, изрядно снижающую скорость передвижения. Сменить бы платье на куда более удобные мужские штаны, так ведь в деревне этого не примут. Шум поднимут — стыда не оберешься!

— Провались к гоблинам их консервативные, патриархальные порядки! — сквозь зубы процедила Лиззи, воровато оглянулась, подобрала юбку чуть ли не до бедер и неблаговоспитанно сиганула через невысокий соседский плетень.

Девушка была уверена, что односельчане не только не одобрят столь не вяжущийся с девичьей степенностью поступок, но даже и произносимых ею слов не поймут. Но, как Лиззи ни осторожничала, ей все-таки опять не повезло. В доме напротив чуть дрогнула белоснежная оконная занавеска, и многослойный накрахмаленный чепец, наподобие короны венчающий голову фрау Эльзы — первой в Ренби сплетницы и завистницы, укоризненно качнулся из стороны в сторону. Да и виданное ли это дело, чтобы взрослые и блюдущие собственную репутацию фрейлейн прыгали через заборы на манер диких коз? И фрау Эльза зловредно хмыкнула, уже предвкушая, как она непременно вынудит этого важного лицемера, их старосту герра Беренбаума, в ближайшую же субботу прилюдно проучить свою ретивую дочку, стегая ее гибкой хворостиной на главной деревенской площади. Вот так — ни больше и ни меньше, что-то другое фрау Эльзу не устроит. Возможно, это немного собьет спесь с самого герра Хайнца и станет утешением за то, что богатей Ганс посватался к его Хильке, а не к румяной Ленке, единственной дочке фрау Эльзы. И надо признать, что совесть фрау Эльзу не заедала ничуть, потому что нередко так случается — под обманчивой маскировкой из внешней чистоты и кружев скрываются отъявленно черствые сердца, чернотой не уступающие самому закопченному горшку неопрятного бедняка.

А между тем Лиззи (абсолютно не подозревающая о происках мстительной фрау) случайно вклинилась в безмятежно гогочущую гусиную стаю, внеся при этом жуткий переполох в ее спокойный, послеобеденный моцион. В воздух взметнулись пух и перья. Дородный вожак лишь шокированно разевал клюв, выдавливая недоуменный сип вместо командного «го-го-го». На его памяти, их горячо обожаемая Лиззи в первый раз вела себя столь необходительно. Но девушка досадливо махнула рукой, перепрыгнула через разлегшуюся посреди двора свинью и штурмом взяла второй забор, отделяющий ее от отчего двора. Как на беду, злополучная юбка мигом зацепилась за какой-то ржавый гвоздь, увязла на нем намертво и ни в какую не желала отцепляться. Будущая великая волшебница Лизелотта Эйсенская замерла на заборе, неустойчиво балансируя, боясь порвать добротный наряд и показывая кулак потрясенно осевшему в пыль гусаку, умоляя его молчать и не поднимать тревогу. И тут, видимо в продолжение всех Лизелоттиных бед, входная дверь родительского дома громко хлопнула, и на крыльцо белой лебедью выплыла сестрица Хильке, разряженная в пух и прах. Несколько секунд она, приоткрыв рот и вылупив подчерненные сажей глаза, пялилась на Лиззи, непринужденно восседающую на заборе и умело сплетающую венок из крупных желтых кувшинок.

— Хм, — растерянно начала Хильке, наотрез отказываясь понимать сумасбродное поведение чокнутой младшей сестры. Впрочем, не более сумасбродное, чем обычно. — Ты что, забыла, какой сегодня важный для всех нас день?

Лиззи, вовремя покопавшаяся на чердаке собственной памяти, отрицательно покачала головой, что означало — не забыла. Она вспомнила, что сегодня, якобы по случаю ее дня рождения, к ним должен прибыть сестрин жених Ганс в сопровождении своего степенного батюшки. И все эти расшаркивания довольно примитивно приурочили к поднесению подарка самой имениннице, на самом деле желая под приличным предлогом организовать встречу несчастных влюбленных, которым видеться до свадьбы разрешалось лишь по особо важным поводам. Таковы обычаи. А день рождения Лизелотты — ну чем не повод? Хотя, по справедливому подозрению самой Лиззи, ее день рождения мало кого интересовал взаправду.

— Ага! — громко возликовала Хильке, упирая руки в стянутые корсетом бока. — Помнишь-таки, ну тогда слезай! Еще не хватало, чтобы мой жених, а того хуже — его герр отец увидели тебя в столь неподобающей позе. Можно подумать, ты парень, по заборам лазить…

Лиззи с готовностью дернулась, но треклятый гвоздь держал крепко. Тогда она улыбнулась сестре как можно наивнее, приставила ладонь козырьком к глазам и наигранно всмотрелась в даль.

— Чего же тут плохого? Я ведь именно твоего ненаглядного Ганса и высматриваю. А если что, заранее сигнал подам, чтобы ты носик припудрить успела!

Хильке разгневанно засопела. Столь некрасивые звуки только частично объяснялись ее недовольством поведением сестры и в гораздо большей степени — завязками чересчур тугого корсета, в чем невеста не созналась бы даже под пытками.

— Врешь! — холодно припечатала она. — Слезай немедленно!

Лиззи обреченно стиснула зубы.

Привлеченный бурными дебатами гусак заинтересованно взлетел на забор и уселся рядом со своей симпатией, настороженно косясь на раздраженно пыхтящую Хильке. Почуяв его поддержку, Лиззи миролюбиво просияла:

— Сестрица, не кипятись так. Да слезу я, слезу, как только коляска с Гансом из-за поворота дороги покажется…

— Нет, слезай сейчас же! — ультимативно потребовала Хильке, подступая ближе и глазами выискивая что-нибудь тяжелое.

— Не сердись так, сестрица, а то не ровен час у тебя корсет лопнет! — заботливо предостерегла Лиззи, радея о положительном имидже невесты.

— А ты не каркай, пророчица гоблинова! — скандально ощерилась сестрица. — Не твоя забота его шнуровать да затягивать…

— Правильно, мамина, — неосмотрительно подхватила Лиззи, ввязываясь в опасный спор и неосознанно повышая голос в тон Хильке. — А я тебе уже не раз говорила — хватит марципанами да рогаликами с вареньем увлекаться! Глядишь, и с корсетом бы проблем не возникло…

— Ах ты, дрянь! — истошно завопила не шибко умная белокурая Хильке, хватая первое, что подвернулось под руку, и замахиваясь на языкатую противницу. — Моя талия — мое личное дело!

— Не-а, Ганса! — съязвила въедливая Лиззи. — Ему же ее обнимать и… — Но она не успела договорить.

То, что Хильке поначалу приняла за палку, оказалось толстым крапивным стеблем, скошенным на корм скоту и запасливо уложенным вдоль забора — подсыхать. Здоровенные колючки, усеивающие крапиву, немедленно впились в нежную ладонь белокурой девушки, причиняя сильную боль.

— А-а-а, это все твое колдовство демоново! — со всей мочи заорала Хильке, забывая о непреложном домашнем правиле — сор из избы Беренбаумов не выносить и вслух об увлечении Лиззи магией не упоминать. — Ведьма проклятая! Так я и знала, что ты на моего Гансушку глаз положила…

— Где ведьма?! — В соседних домах захлопали двери и ставни.

Лиззи умоляюще приложила палец к губам, но Хильке и не собиралась затыкаться.

— Это все ты ворожишь, завистница тощая! — пользуясь подвернувшейся возможностью высказать наболевшее, продолжала обличать она. — Через твое колдовство я и толстею!

Лизелотта только собиралась вразумляюще повторить, что подобное колдовство называется неумеренной любовью к сладкому, как вдруг за нее несвоевременно и совершенно непредсказуемо вступился донельзя разгневанный гусак. Свесив с забора свою длинную шею, он с яростным шипением раскрыл красный клюв и… ухватил не на шутку разбушевавшуюся невесту прямо за нос.

Хильке захлебнулась истошным воем…

Лиззи обеими ладонями зажала себе рот, стараясь не рассмеяться…

Вошедший в раж гусак остервенело мотал головой, дергая жертву из стороны в сторону…

Забор угрожающе затрещал…

Наконец Хильке немного пришла в себя и попыталась немедленно избавиться от источника острой боли. Особо не задумываясь, она схватила птичью шею обеими руками и потянула от себя. Но гусь и не думал сдаваться. Он захлопал крыльями и попробовал взлететь, не выпуская носа обезумевшей от страданий девушки. Но, увы, ноша оказалась слишком тяжела. Сплетенный клубок, состоящий из двух тел — девичьего и птичьего, шумно рухнул под забор, прямиком в заросли молодой крапивы. Новый мученический вопль Хильке взлетел к небесам.

Забор покачнулся, юбка Лиззи порвалась (в итоге — все-таки не без помощи магии), и девушка метко шлепнулась вниз, дополнительно придавив силящуюся подняться сестру.

— …! — сдавленно донеслось из крапивы.

Пьяно переступая лапами и держа голову не совсем прямо, из-под девушек выбрался контуженый гусак, явно получивший тотальное сотрясение всех своих немногочисленных мозгов. Второй из примятой крапивы появилась не очень пострадавшая Лиззи, печально рассматривая основательно порванную юбку.

— Давай помогу! — Она протянула руку, намереваясь извлечь Хильке из крапивы.

Сестра подняла свое изжаленное кусачим растением лицо, сверля младшую злобным взглядом.

— Да будь ты прок… — Она замахнулась крепким кулачком.

Крак! — с отрывистым звуком лопнул чересчур затянутый корсет.

— Вот, — вздохнула Лизелотта, — а я ведь предупреждала…

— Это все ты напророчила, ведьма! — бурно разрыдалась Хильке.