Синий город на Садовой Крапивин Владислав
Но были и другие сны – до жути похожие на реальность. О том, что Степка ушел из детского сада и вот уже несколько дней его нет, нет, нет… И самую страшную пытку – пытку неизвестностью – Федя ощущал всеми нервами, как наяву. Тут бы схватиться за крестик, но его не оказывалось на груди. Потому что Федя сам был виноват: не пришел за Степкой вовремя… А телевизор бесстрастно вещал: «Потерялся мальчик…»
…Такой вот сон как раз приснился Феде утром того дня, когда случилось ДТП и он встретил незнакомую девочку.
На этот раз в роли дикторши почему-то выступала Флора Вениаминовна. Была она в платье с цветочками, а на плечах – погоны капитана милиции. Но это ничуть не удивляло Федю. До удивления ли? В душу его, полную тоски и страха, слова Хлорвиниловны падали, как железные шарики в черную воду:
«Разыскивается мальчик, Степан Горецкий. Шести лет. Волосы русые, лицо круглое, нет верхнего переднего зуба, над левой бровью маленький белый рубчик. Три дня назад около восемнадцати часов пропал из детского сада номер семь на улице Хохрякова. Был одет в темно-красные, с белыми полосками, трусики, красную пятнистую майку, оранжевые гольфы и красные сандалии. Всех, кто может что-либо сообщить о пропавшем ребенке, просим позвонить по телефону…»
За стенкой, в своей комнате, безудержно и с надрывом – так же, как при известии о гибели Миши, – рыдала Ксения. Хлорвиниловна, слыша это, недовольно косилась с экрана. Потом вдруг хлопнула, как в классе, ладонью о стол:
«Пре-кра-тить!» Один погон свалился с ее плеча. И Федя с великим облегчением осознал, что это сон. Слава Богу, опять сон!..
Усилием воли он сжал потускневшее сновидение в комок, отбросил его. И стал со счастливым облегчением просыпаться.
В окно сквозь верхушку тополя било горячее солнце. И оттого, что страх оказался пустым и что сейчас утро, лето и почти каникулы, сделалось удивительно радостно. А еще лучше стало, когда в приоткрытую дверь проник Степка. Живой, невредимый, с припухшими после сна губами и растрепанными волосами. Увидел, что Федя не спит, заулыбался (вместо зуба – черное окошечко). Федя лег на спину, руки заложил за голову, ноги подтянул – коленками вверх. Разрешающе глянул на Степку. Тот весело подскочил, забрался на постель. Сел Феде на колени и съехал с них на живот. Федя тихонько взвыл:
– Балда! Больно же…
Степка виновато засопел, но с живота не слез.
Из-за дверей донеслось:
– Эй, вы, там! Умываться и завтракать! Я из-за вас на работу опоздаю! – Это Ксения. Родители уже ушли. Мама заведовала регистратурой в зубоврачебной поликлинике (сто-ма-то-ло-ги-че-ской) и отправлялась на работу раным-рано. Отцу полагалось быть в лаборатории к девяти, но он тоже всегда спешил. А в последнее время – особенно. Завод переходил на новую продукцию («Кон-вер-сия!»).
– Слышите, вы! – торопила Ксения.
Но Федя знал, что минут десять можно еще поваляться.
Степка потерся щекой о поцарапанное плечо и сообщил:
– Мне уже через неделю семь лет будет…
– Вот новость!
– Ты мне что подаришь?
– Ремень…
– Да ну тебя, – надул губы Степка. – Одно и то же…
– Что – одно и то же? – не понял Федя.
– От мамы только и слышишь: «Сейчас ремня получишь…» Катерина в садике тоже: «Сейчас как всыплю, будете знать!..»
– Опять, что ли, руки распускает?
– А ты думал! Вчера как вляпала, аж зачесалось…
– За что?
– Мы с Дрюшкой подрались. Помнишь, толстый такой…
Федя всех в Степкиной группе помнил. Андрюшка Сотин был тихий, добродушный человек. И к тому же Степкин приятель.
– Ненормальные, да? Чего не поделили-то?
– А чего он… Услыхал где-то считалку дурацкую и целый день, как магнитофон… – Степка сердито, но с выражением прочитал:
- Грузди, обаб-ки,
- Рыжики, синяв-ки.
- В лес пошел Степ-ка,
- Ободрал…
И, покосившись на дверь, Степка полным словом назвал то, что ободрал в лесу.
– А потом еще:
- Не горюй, Степка,
- Заживет…
Федя хихикнул:
– Подумаешь. Это же детское народное творчество. С давних лет. Во всех садиках такие дразнилки. Даже интересно.
– Это если про других – интересно. А когда про себя…
– Без этого в детсаду не проживешь, – философски разъяснил Федя. – Сам небось знаешь, не первый год там…
– А тебя тоже дразнили?
– Естественно… «Дядя Федя съел медведя…»
Степка обрадованно подскочил у него на животе, и Федя опять охнул:
– Тихо ты, аппендикс выскочит…
– А ты вырежь, как у меня. – Степка потер на животе светлый рубец со следами-точками от ниток. Он гордился, что год назад перенес настоящую хирургическую операцию…
– Чтобы я свой родной аппендикс отдал добровольно? – возмутился Федя. – Брысь умываться!
– Счас… А Бориса тоже дразнили?
– Еще как! Хуже всех…
- Ты иди все прямо, прямо,
- Будет там помойна яма,
- В яме той сидит Борис,
- Он наелся дохлых крыс.
– Мы с ним тогда и подружились первый раз, – вспомнил о раннем детстве Федя. – В средней группе. Я за него заступился, и мы двое… против толпы…
– А когда он приедет? Скоро?
– Через неделю, наверно. Если в Москве не задержится…
– Я про Бориса тоже стихи сочинил, – сообщил Степка.
- Плачет Боря на заборе,
- У него большее горе:
- Мама не дает Бориске
- Съесть холодные сосиски.
Федя не пощадил автора:
– Это ведь не твои стихи. Такие уже есть, только не про Бориса, а про киску…
– Ну и что! Я же переделал!
– Так нельзя. Настоящим поэтам за такие дела знаешь как попадает!..
– Я ведь еще не настоящий, – опять надул губы Степка.
– «Еще»… – усмехнулся Федя. Степкина склонность к рифмотворчеству была всем известна.
– А какие ты еще дразнилки знаешь? – ушел Степка от неприятной темы.
– Да такие же, наверно, как и вы там…
- «Вова-корова, дай молока.
- Сколько стоит?" – «Три пятака…»
– Это все знают.
– А еще:
- Игорешка-поварешка,
- Недоварена картошка…
– Ой, эту я не слыхал! – обрадовался Степка. – Игорешка у нас как раз есть!..
– Да ты что! – спохватился Федя. – Я тебе для этого, что ли, рассказываю? Чтобы ты людей изводил, да?
– Я же для запаса! Если они первые полезут!..
Ксения сунула голову в дверь:
– Да это что за лодыри! Еще и не думали одеваться!..
Федя дотянулся, взял со стула заряженный водяной пистолет и пустил в сестрицу струю. Ксения пообещала из-за двери:
– Подожди, попросишь еще нашивку…
– Ну Ксю-уша!.. – Федя вскочил, свалив на пол Степку. – Мы хорошие!..
Этот день с утра до вечера…
Красивый ярлык от иностранных шмоток нужен был, чтобы рассчитаться с Гугой.
Гуга – Федин одноклассник. Кличку свою он получил благодаря географичке Анне Григорьевне. Что-то ехидное сказал на уроке, и Аннушка не выдержала:
– Ох и змея ты, Куприянов!
До этого Гошка Куприянов был просто Купер. Но тут кто-то из девчонок находчиво хихикнул:
– Не змея, а Большой Змей. Из романа Ку-пера.
Ну и пошло: Большой Змей – Чингачгук – Гук – Гуга…
Было это еще в начале пятого класса. С той поры Гуга крепко повзрослел, обогнал многих одноклассников не только в росте, но и, как говорится, в «жизненных интересах». Имел касательство к компании некоего Герцога, что тусовалась в большом дворе на улице Мира. Завел себе в классе двух приятелей-адъютантов, на остальных же «пионерчиков» глядел снисходительно. Впрочем, агрессивности не проявлял, на прозвище не обижался, учился прилично и ни на каких «учетах» не состоял.
В конце мая Гуга спас Федю от большой беды. Учитель немецкого языка Артур Яковлевич – сухой, язвительный, но, надо сказать, справедливый – долго вытягивал из стоявшего у доски Федора Кроева путаные ответы и наконец сообщил:
– Сударь мой, ваша годовая оценка – в состоянии шаткого балансирования между спасительной тройкой и… вы сами понимаете чем. Поэтому – последний шанс. Если переведете предложение, можете гулять с ощущением спасшегося грешника. Если же нет – нас ожидают частые встречи на летних занятиях… – И начертал на доске немецкую фразу, в которой Феде был знаком лишь глагол «sterben», что означает «умирать». Ну, Федя и начал помирать от безнадежности. Старый Артур с подчеркнутым терпением смотрел на семиклассника Кроева, а тот – с тоской на класс… Тут-то Гуга вдруг и поднял тетрадный лист с крупными буквами перевода. На две секунды. Феде хватило.
Он опустил глаза, почесал для видимости в затылке, потом без излишней торопливости и вроде бы даже с некоторым сомнением написал русские слова на доске: "Я смотрел фильм «Никто не хотел умирать».
– Фортуна оказалась благосклонна к вам, – заметил Артур Яковлевич. – Однако ежели вы и в следующем классе станете демонстрировать столь прохладное отношение к языку Гете и Шиллера… Впрочем, нотация – не лучший вид напутствия перед каникулами. Ступайте с миром…
После урока Федя выдохнул с искренним чувством:
– Ну, спасибо тебе, Купер…
Гуга, однако, не воспринял прочувствованного тона:
– «Спасибо» – это чересчур. А вот троячок – в самый раз.
– Че-во? – изумился Федя.
– А что? Разве дорого?
Федя сперва не поверил. Потом понял.
– А как насчет совести?
– Насчет чего? А-а… – Гуга был малость толстоват, но в общем-то симпатичный. И улыбался славно. – Вопрос этот неоднозначный. Пойди тогда к Артуру и расскажи, как ты перевел фразу про шедевр советского кино. Раз уж речь о совести… Я, между прочим, рисковал, а за риск в наше время платят.
Логика была убийственной. И Федя пообещал, что, раз такое дело, трояк он выплатит. Сейчас не может, в кармане пусто, но принесет на летнюю практику, где они все равно встретятся.
– Ну, гляди, – сказал Гуга. – Я проценты не начисляю, будь и ты джентльменом.
Удивляться в общем-то было нечему. «Рыночные отношения» в седьмом "А", как и во всей школе номер четыре, давали себя знать. Девчонки, например, торговали косметикой. Алка Щепахина – та вообще притащила однажды целую коробку всяких заграничных тюбиков, пенальчиков и баночек. Одноклассницы налетели и завизжали: сперва от восторга, потом – узнав цены. Однако платили, у кого было чем. Кончилось, правда, скандалом. Алку поволокли к завучу, товар учительницы изъяли в свою пользу. Впрочем, Алка хвасталась, что заплатили честно…
В июле полагалось отработать две недели на ремонте школы, если не хочешь ехать в ЛТО. Федя не хотел… Но на практике Гуга не появлялся, и Федя забыл про долг.
А вчера Гуга вдруг осчастливил школу своим посещением. И даже взялся таскать с Федей на свалку носилки со строительным мусором. А перед тем сказал:
– Кроев-Шитов, привет. Нет ли у тебя моей трешки?
– Нету. Я же не знал, что увидимся. Ты столько дней не приходил.
– А может, завтра принесешь?
– Принесу, – вздохнул Федя. Не хотелось разменивать бумажку в двадцать пять рублей, это был их с Борисом запас. Да куда ж деваться-то? Если у родителей или у Ксении просить, сразу: «И так перед зарплатой без гроша сидим, а тебе на какие-то глупости! Зачем?» Не рассказывать же «зачем»…
– Я бы не торопил с долгом-то, да капиталы нужны, по крохам набираем, – поделился Гуга. – Совместное предприятие, в духе времени.
– Магазин, что ли, открываете? – хмыкнул Федя.
– Ага… Ох, Шитик, это что у тебя за лейбл на заду? – Гуга даже шаг сбил (он шел с носилками позади Феди).
– Фирма. «Фогелькёниг унд Брудер», Тироль, – на ходу придумал Федя. Надпись все равно была неразборчива.
– Уступи, а? Как раз за трояк бы…
– Может, уж заодно штаны снять?
– Ну, как хочешь… А то были бы в расчете.
– Завтра будем в расчете… Слушай, а если тебе надо, я могу ярлык подыскать. Конечно, не такой, но не хуже…
– Вери-мери гуд! – обрадовался Гуга. – Неси!..
Вечером Федя подмазался к сестрице. Мол, один парень в школе ужасно как просит заграничный ярлычок.
– Ладно, утром дам. Сейчас не приставай…
И вот теперь, после торопливого завтрака, Федя опять насел на Ксению:
– Обещала же…
– Зануда какая!.. Отведешь Степана, потом ищи сам в ящике, в шкафу. Мне некогда… Ты сколько еще будешь возиться, горе мое постоянное?! – Это уже Степке. Он долго не мог найти сандалии, а теперь пыхтел, застегивая пряжки. Мать дала ему шлепка. Степка надулся. Обиден был не сам факт рукоприкладства, а что не удалось проявить ловкость и увернуться.
– Не горюй, Степ-пка… – усмехнулся Федя. – Пошли…
Уже на улице он вспомнил:
– А про ремень я не шутил. Правда подарю. Широкий, с пряжкой…
– Мама не разрешит, если военный, – насупился Степка.
– Не военный, а пиратский! У Бориса в кладовке пряжка нашлась, его папа из Польши привез, давно еще. Вся хромированная, блестящая, на ней медная пиратская рожа с повязкой на глазу и скрещенные пистолеты. А по углам – якорьки…
– Ух ты!.. – Степка заподпрыгивал на ходу.
– Да… Только нужно еще кожу отыскать для пояса…
Степка сказал озабоченно:
– Такой ремень надо ведь с длинными штанами носить. А нам не велят, говорят, не полагается в детском саду.
– Нашел о чем печалиться! В школу пойдешь – надоест еще и форма, и взрослый вид, и вся каторжная жизнь. Пожалеешь о беззаботном детстве в коротких штанишках.
– Ох уж «о беззаботном»…
– А ремень такой можно хоть на чем носить, хоть прямо на голом пузе. Пиратский ведь, а не форменный…
Проводив Степку, Федя вернулся домой. В Ксениной комнате подступил к платяному шкафу, с натугой вытянул нижний ящик. Здесь у Ксении был тряпичный «калейдоскоп»: пестрые лоскутки, ленты, куски кружев, обрезки меха и прочие отходы производства. Ксения работала не только в «Светлане», но и брала заказы на дом. Тут же, в ящике, валялись всякие пуговицы, застежки-"молнии", брошки и прочая дребедень. И среди этой рухляди – то, что надо Феде, – всякие нашивки и ярлычки.
Федя добросовестно выбрал для Гуги «нашлепку» покрасивее – шелковисто-черную, с вышитой серебристыми нитками старинной пушкой. Из пушки вырывался желто-красный залп с дымом, а по нижнему краю золотились буквы: «McCARRON & CО».
Пора было в школу: отрабатывать неизбежные трудовые часы. Полагалось приходить к десяти. Федя чуть не опоздал, потому что, когда уже спустился с четвертого этажа и вышел на расплавленный от жары двор, стукнуло в голову: хорошо ли выключена дома горелка на плите и не сочится ли потихоньку коварный газ? Умом он понимал, что ничего такого, конечно, нет. Но «перестраховочное» воображение тут же подсказало: «А вдруг?» Приходит на обед мама, чиркает спичкой…
Ругая себя на все корки за бестолковость и трусость, с которой не умеет справиться, он вернулся домой. Горелка была, естественно, в порядке. Заодно Федя потуже закрутил краны на кухне и в ванной, проверил, не горят ли где лампочки, и тогда уж со спокойной душой направился в школу. Правда, по дороге подумалось опять: не остался ли, случайно, невыключенным в комнате родителей телевизор? Но глянул на свои поцарапанные часы – без пяти десять…
Кирпичная коробка школы была налита внутри сладостной прохладой. После уличного зноя – даже мурашки по голым рукам-ногам. И все здесь было сейчас необычно: запах известки, мусор, перевернутая мебель, распахнутые всюду двери и гулкость коридоров (как в тех пустых загадочных зданиях, которые видятся порой в снах про Город). И сам ты не такой, как обычно, – без формы, без увесистого портфеля, – словно гость, забредший сюда из другого мира. И ощущение разросшегося пространства и пустоты, хотя людей в школе немало: и рабочие, и ребята, и учителя… Впрочем, учителя тоже выглядели незнакомо – в заляпанных краской халатах, спортивных костюмах и всяких робах. Преподаватели помоложе сколотили бригаду, чтобы летом подзаработать на ремонте родной школы. В этой роли, кстати, они нравились Феде больше, чем на уроках. Даже Хлорвиниловна – в брезентовых штанах с лямками, клетчатой рубахе и пестрой косынке – казалась вполне симпатичной…
Хлорвиниловна посетовала, что работы для ребят нынче мало, но обещала отметить всем полновесные четыре часа. Только пусть из двух классов повытаскивают парты и составят штабелями в коридоре. Федя, Витька Шевчук и несколько пацанов из параллельного седьмого "Б" (то есть уже восьмого!) провернули эту работу за полчаса. Тут появился наконец Гуга.
Федя отозвал Гугу в сторону и вручил обещанное.
Гуга не скрыл удовольствия:
– Моща?!.. Никому не дам, себе пришлепаю.
И тогда Федю осенило:
– Имей в виду – не трешка, а пятерик! По прейскуранту. Хоть кого спроси…
Гуга сказал только:
– Чё не предупредил-то заранее? Я сдачи не наскребу… – И зашарил по карманам модно потрепанных, оборванных у колен вельветовых штанов. – Гляди, всего рупь с полтиной…
– Ладно, полтинник потом отдашь. – Приятно было иметь в должниках не кого-нибудь, а всем известного Гугу…
А полтора рубля – это в самый раз! Именно столько стоит солдатский ремень. Пряжку с него – долой, а кожа – для подарка Степке…
Военторг располагался в старинном доме с высокими окнами, на углу Октябрьской и Красноармейской. Федя встал в тени тополя и стал ждать кого-нибудь из военных посимпатичнее. Если сам сунешься к прилавку – ответ один: «Гражданским покупателям военные товары не продаем, а детям тем более!..»
Наконец появился пожилой дядька – в очках, с двумя звездочками на гладком погоне.
– Товарищ прапорщик, можно вас попросить…
– Ну, попроси. Что такое?
– Не могли бы вы купить мне солдатский ремень? А то ребятам не продают…
Взгляд за очками сделался настороженным.
– Зачем тебе? Вроде до призывного возраста еще не дотянул. А там казенный дадут…
– Ну, мне очень надо. Честное слово…
– Знаю, что надо, – как бы отодвигаясь, произнес прапорщик. – Намотали пояса на руку и пошли стенка на стенку друг друга пряжками кромсать…
Это болезненно царапнуло Федю. Но он сказал спокойно, без рисовки, даже с грустью по отношению к себе:
– Ну, поглядите: похож я на тех, кто дерется пряжками?
Он знал, что не похож. Щуплый пацан с аккуратной, еще не отросшей стрижкой, с ничем не примечательным лицом благополучного сына благополучных родителей. С жалобными, просящими глазами цвета жидкого чая.
Прапорщик вроде бы смягчился, но проворчал:
– Шут знает вас, нынешних. Раньше сразу было видно, кто шпана, а кто нормальный. Теперь же сам черт не разберет…
Было ясно, что дело не выгорит. И Федя сказал уже просто так, ради справедливости:
– Пряжка мне, между прочим, и не нужна. Я мог бы ее прямо при вас в урну выбросить. Мне только кожу надо… для подарка братишке… – И вот ведь некстати: от обиды сдавило горло. Федя сощурился и стал смотреть вдоль улицы.
– Ладно, давай деньги, – вдруг сказал прапорщик.
Федя обрадованно выгреб из заднего кармана рубль и мелочь.
Прапорщика не было долго. Появилась даже нелепая мысль: уж не зажилил ли этот дядька Федин капитал и не слинял ли через другой выход (был такой – через двор). Но вот он вышел. Со сверточком в руке.
– Тебе ведь одна кожа нужна? Ну, я и выпросил без пряжки, за девяносто пять копеек. Держи товар и сдачу…
– Спасибо! Я, значит, марки куплю! – обрадовался Федя так, что у прапорщика рассеялись всякие сомнения.
– Ну, гуляй, отпускник! Каникулы небось?..
От Военторга Федя двинулся во двор к Борису. Тот жил на улице Грибоедова в старом восьмиквартирном доме, обшитом потемневшим тесом. Над домом, как над исследовательским кораблем, торчала щетина разнокалиберных антенн. На дворе в ряд выстроились дровяники и сараи. В одном из сарайчиков стоял их с Борисом «Росинант» – драндулет Пензенского завода. Дребезжащий от старости, но легкий на ходу, потому что втулки перебирали регулярно и о смазке не забывали… Сегодня надо было наконец разбортовать заднюю шину и подклеить заплату на камере, а то колесо спускало через каждые полчаса…
У сарая Федя встретил Борькину бабушку. Она обрадовалась и спросила, не хочет ли Феденька холодной окрошки. Феденька хотел. Поглощая на кухне окрошку, он узнал, что пришло письмо из Ярославля, где была очередная стоянка туристского четырехпалубного «Михаил Кутузов». Борис и его родители сообщили, что повидали множество городов и всяких интересных мест и уже соскучились по дому. Плавание по Волго-Балту очень увлекательное, только подводит погода: часто идут дожди…
– А у нас хоть бы капля перепала. На огороде все сохнет…
– Синоптики обещали грозу, – утешил Федя.
– Дай-то Бог… – Бабушка глянула на икону в углу.
Часа полтора Федя возился с велосипедом: приклеил резину, качнул во втулки жидкого масла, примотал покрепче проволокой тормозную планку. Потом отыскал в коробке со всякой мелочью ту самую пряжку. Борис давно говорил: давай подарим Степке, чего она без дела валяется… Федя поколотил поленом кожу (а точнее – твердый искусственный материал). Пояс, конечно, сделался обшарпанным, зато не таким жестким. Федя приладил его к пряжке и отрезал лишнее, а то хватило бы на шестерых Степок…
Когда Федя вернулся домой, на кухне хозяйничала мама. Сообщила, что сегодня с обеда у нее отгул.
– Отработал свою практику?
– Завтра еще день…
– Что же вы там, бочки с мазутом катаете? Ноги перемазаны…
– Это я «конягу» чинил… Мама, обедать не хочу! Меня Оксана Климентьевна окрошкой кормила. Две тарелки!
– Сейчас на рынок пойдем. Помойся только, чучело.
Федя с удовольствием забрался под душ и заверещал под холодными струями. Сразу позабылась всякая жара… Но потом пришлось пустить и теплую воду, иначе смазка не отмывалась.
– Много мыла не трать! – крикнула из кухни мама. – Там последний кусок, по талонам опять не дали…
Федя сказал из-за двери, сквозь шумное журчание:
– Вот если бы ты пускала меня на речку, никакого мыла не пришлось бы тратить. Песочком оттирался бы…
– Приедет Боря, тогда пожалуйста, вдвоем. Он – человек надежный. А ты растяпа. Сам же говорил – плаваешь еле-еле…
– Там и плавать-то негде! Везде по пуп!
Речка Ковжа, что под заросшими береговыми откосами дугой опоясывала Устальск, была когда-то судоходной. До революции стояла на ней пристань купца Елохина и с низовьев подходили сюда грузовые и пассажирские пароходы с могучими гребными колесами. Федя видел их на фото в краеведческом музее. Но сейчас единственными судами на Ковже были «форфанки» с лодочной станции, моторки частников да трескучий катерок ОСВОДа. В середине лета взрослый дядька мог перейти Ковжу, не замочив подбородки. А у берега всегда было полно отмелей, удобных для купания. Правда, вода попахивала отходами фабрики «Восход», но местные жители, особенно пацаны, были неприхотливы… Однако убедить маму, что купание в одиночку не связано ни с каким практическим риском, Федя всерьез и не пытался. «Перестраховочные тенденции» были в ней сильны не менее, чем в сыне…
Ходить на рынок Федя любил. Правда, с товаром в последнее время было небогато, но все же хватало интересного. Пестрели цветочные ряды. Предприимчивые кооператоры продавали всякие забавные штуки: раскрашенные индейские маски из гипса, игральные карты с портретами политиков вместо королей, дам и валетов, расписные глиняные копилки, вырезанных из дерева гномов и раскрашенных солдатиков ростом с палец.
Громадные, построенные еще в тридцатые годы павильоны «Мясо» и «Молоко» – с решетчатыми конструкциями и сводчатыми потолками – были почти пустыми по причине продовольственных трудностей. Они были похожи внутри на ангары для космических аппаратов (опять же из Фединых снов про Город). Зато среди открытых овощных рядов было оживленно. Правда, в середине июня овощей маловато: зеленый лук, укроп да тепличные огурцы и помидоры. Но вместе с прошлогодней картошкой и свеклой, связками золотистых луковиц и сушеных грибов они создавали видимость некоторого изобилия. К тому же приехавшие с юга торговцы продавали дряблые яблоки и свежую черешню. Цена на черешню била покупателя в упор, как залп картечи, но мама, поохав, купила все-таки полкило. Федя сунул одну ягоду в рот, и мир вокруг сделался сладким и прохладным…
Рядом с грудой черешни на прилавке лежал почему-то совсем не подходящий для этого места товар: приколотые к серой тряпице значки. Это были белые эмалевые кружочки размером с полтинник, а на них – фигурки всяких персонажей: Буратино, Незнайка, Кот в сапогах, Дюймовочка и прочая сказочная компания. Видимо, торговец черешней подрабатывал еще и таким вот «значковым» промыслом.
Феде понравился значок, на котором красовался толстый человечек с пропеллером за спиной. Федя ткнул пальцем:
– Почем?
– Адын рупь! – обрадовался темнощетинистый продавец. – Бэры, мальчик, хароший значок… – Он стал отстегивать Карлсона. – Ай, булавка отскочыла… Ладно, мальчик, бэры бэз дэнег, прыклеишь булавку, будэшь носыть…
– Спасибо! – Федя схватил значок и бросился догонять маму, на бегу размышляя, что не такие уж скаредные эти южные купцы, хотя все их обвиняют в рвачестве.
– Возьми сумку, там картошка, – сказала мама.
Федя подхватил отяжелевшую сумку и опять кинулся в сторону – к стеклянному киоску с открытками и журналами.
– Ты куда?! – всполошилась мама. Потому что сквозь стекла киоска светились на лаковых календарях голые девицы. Но Федю интересовали не девицы (к ним давно все пригляделись, этого добра хватало на каждом углу, где есть киоски). Федя издалека увидел серию марок «Русские адмиралы». Марки стоили всего двадцать две копейки, сдачи от ремня хватило на два комплекта – один в альбом Феде, другой Борису. Федя сунул всех адмиралов в один конверт и спрятал его под майку…
Дома Федя приклеил эпоксидкой к подаренному значку булавку и сунул Карлсона в ящик стола: пусть смола застывает.
– Мам, я возьму «Росинанта» и покатаюсь! А потом заеду за Степкой.
– Осторожнее только, ради Христа, не носись как угорелый. И на шумные улицы не суйся.
– Я всегда осторожно. И никуда не суюсь…
– С той поры, как Лев Михайлович соорудил для вас эти колеса, у меня ни минуты покоя…
Лев Михайлович, Борькин отец, собрал им «Росинанта», можно сказать, «по косточкам». В прошлом году. Это получилось и дешевле, чем покупать новый велосипед, и, главное, их, новых-то, ни в одном магазине все равно не сыщешь…
– Не бойся ты за меня, я же перестраховщик…
– Болтун ты, – вздохнула мама.
…Федя уехал из района серых многоэтажек, в котором лишь несколько столетних тополей да кирпичный особняк с конторой домоуправления напоминали, что когда-то здесь были старинные, еще восемнадцатого века, улицы. Он покатил по тропинке вокруг стадиона – головки подорожников и золотые одуванчики щелкали по спицам. Конверт с адмиралами тихо шевелился на животе: Федя так привык к нему, что забыл выложить дома.
После стадиона Федя проехался по берегу Ковжи. Здесь над обрывом ремонтировали церковь. Еще недавно была она огорожена забором с проволокой, и там располагался цех пивоваренного завода. Теперь церковь отдали верующим, и строители возводили заново колокольню – вместо разрушенной в давние годы. Кирпичная двухъярусная башня с арками была уже готова, и рабочие стучали топорами среди стропил крыши. А вместо забора вокруг церкви стояла узорная решетка из чугуна.
Федя отдохнул здесь, свалившись прямо в траву навзничь. Зной плыл над травой, и Федя растворялся в нем, будто кусок рафинада в теплом чае. Это было приятно. Однако, чтобы не растаять совсем, он стряхнул с себя оцепенение и вскочил, распугав кузнечиков. Покатил опять. Решил выехать на Садовую и глянуть на вазу с синим городом…
Вот здесь-то, как известно, и случилось ДТП…
Кино один на восемь