Стража Лопухастых островов Крапивин Владислав
– Вот растяпы! А дальше что?
– А дальше ничего интересного. Отругали, отвезли вместе с лодкой к ручью, велели больше не соваться на открытую воду…
– Кстати, о воде, – быстро сказал Степка, чтобы мама не вспомнила об извинениях. – Квамы запрудили Говорлинку. А на берегу я встретил Генку Репьёва. Он хотел бродить в речке, да я отговорил…
– Ты его как-нибудь приведи к нам. Вместе с Ёжиком. Я их вылеплю. Будет сувенир: «Юный поэт из Малых Репейников и его говорящий Ёжик».
– Ладно! Только позже, когда Ёжик выздоровеет. У него то ли пневмония, то ли ОРЗ. Мы со Степкой бегали, искали лекарство…
– Кстати, что это за Степка? Я такой личности в кругу твоих приятелей не помню.
– Она недавно приехала, к деду с бабкой. Случайно познакомились, когда… – он чуть не брякнул «когда она уронила на меня утюг», но представил мамины большие глаза. – Когда я шел по Земляничному проезду.
– Вот так шел и познакомился? Весьма отрадно.
– А… прочему отрадно?
– Значит, растешь, раз появился интерес к девочкам…
– Ой, да какой там интерес! – опять взвыл Ига. – Она малявка, ей девяти лет нет! У нее еще не все зубы выросли!
– Это неважно. Знакомство с девочкой всегда облагораживает мальчика.
– Ага, она облагородит. Вот ты увидишь, когда придет. Она еще больше чучело и «найденыш», чем я… Мама, а что у нас есть в холодильнике?
– Борщ и котлеты. Сейчас разогрею… Или сам?
– Я не хочу есть!
– Ты никогда не хочешь есть. А кто обещал соблюдать режим?
– Кто бы это? – Ига поднял глаза к потолку.
– Молодой человек, вы сейчас получите по загривку.
– Но режим же нужен в учебное время, а сейчас почти каникулы!
– «Почти» не считается.
– Считается, считается! Мам, а соку случайно нет?
Мама внимательно посмотрела на неисправимого «найденыша».
– Сок случайно есть. Апельсиновый. Возьми в холодильнике коробочку. Но не забудь, что тебе надо извиниться перед Маргаритой Геннадьевной.
– Ну, ма-а… Потом, ладно? Когда она перестанет икать… А сок с трубочкой?!
– С трубочкой, несчастье ты мое, с трубочкой…
Тонкие пластмассовые трубочки для «сокососания» Ига собирал где только мог. Это был строительный материал. Ига уже целый год сооружал из трубочек ни на что не похожую конструкцию. Он так и называл это свое создание – «Конструкция».
Ига просовывал в трубки тонкие проволочки, скручивал их, выгибал кольцами и спиралями. Бывало, что он соединял трубочки каплями сосновой смолы, которую находил на пахнущих лесом поленницах (в Малых Репейниках было еще немало домов с печками). Иногда спаивал проволочки оловом, а пластмассу склеивал ацетоном. Получалось что-то невообразимое. Вначале Ига изготовил нечто напоминающее модель решетчатого подъемного крана с тонкой башней и длинной стрелой. Потом, почесав кудлатый затылок, задумчиво изогнул башню дугой, а стрелу свил спиралью. Укрепил их в таком виде на дощатой подставке. Это стало основанием конструкции. После того Ига стал наращивать хитрые ответвления, всякие детали из ажурных пирамид, кубиков и конусов, соединял их плавными трубчатыми дугами и плетеными мостиками.
Зачем он это мастерил? Ига не знал. Нравилось, вот и все. По какому плану строил Конструкцию? Да без всякого плана! Как говорится, по наитию. Наверно, вот так сочиняют свои сонаты и симфонии композиторы – прислушиваются к своим внутренним мелодиям и, нащупав самую хорошую, начинают обрадованно молотить по клавишам. Что-то внутри подсказывало Иге: именно здесь надо изогнуть разлапистую ветку этого решетчатого дерева, именно сюда пристроить склеенную из трубок фигуру, похожую на морскую звезду…
На краю доски Ига укрепил воротца из толстой алюминиевой проволоки. И повесил под ними маятник от старых часов-ходиков, который нашел в мусоре за сараем. Для чего? Ига опять же не знал. Но, видимо, маятник был нужен Конструкции. Когда Ига удачно приращивал к ней новую деталь, Маятник сам собой принимался качаться. Будто под часами. И (можете не верить, но это правда) в тишине слышалось отчетливое «такки-так», хотя, казалось бы, «такать» было совершенно нечему.
Папа присматривался к работе Иги с интересом и молча. Но однажды не выдержал.
– А какова все-таки у этого сооружения функциональная нагрузка?
– Че-во? – сказал Ига.
– Проще говоря, какая от этой штуки польза?
– А! Она помогает мне думать…
И папа отошел с уважительным пониманием, чуть не на цыпочках.
Конструкция и правда странным образом помогала Игиным размышлениям. Не всяким, а серьезным. О времени, о пространствах, о четвертом, пятом и всяких других измерениях. Такие мысли приходили чаще всего перед сном. Ига лежал на узкой тахте, смотрел на Конструкцию и пытался разгадать то одну, то другую тайну вселенной. Или скорее даже не разгадать, а почувствовать кончиками нервов (иногда жутковато и сладко замирала душа). Например, какая природа у бесконечности?..
Некоторые люди не могут понять, что это такое – бесконечность? А Ига понимал. Наоборот он не мог представить, что у вселенной могут быть какие-то границы. Как это: мчишься, мчишься в космосе миллиарды миллиардов световых лет, а потом – хлоп и граница? Какая? Стенка, что ли? Чушь да и только… Некоторые говорят: всемирное пространство замкнуто. Ну, вроде бы оно, как необъятного диаметра внутренность шара. Летишь по нему, и кажется, что движешься по прямой, а на самом деле – по кольцу. И в конце концов можешь вернуться в то место, откуда стартовал. А через какое время вернешься-то? Через бесконечное?.. А что если во время такого полета резко свернуть в сторону? Упрешься в оболочку «шара»? А можно ее пробить? А если пробьешь, за ней что? Другая вселенная? Ну, и выходит – опять нет конца.
Да, что у бесконечности конца нет, было понятно. Неясно другое – было ли у нее начало? И во времени и в расстояниях. Ученые решили, что мир возник после того, как взорвалась материя, сжатая в крошечную точку. Допустим. А откуда взялась эта точка? А что было до нее? Или она была всегда ? А где она находилась? Существовала только внутри себя или все же висела в каком-то пространстве? В каком?..
О природе пространства Ига тоже размышлял немало. Он понимал, что не бывает пустоты. Нигде, даже там, где нет ни звезд, ни галактик, ни всяких энергетических волн и полей. Оно, пространство, очень такое… проницаемое, да, и все же в нем есть какая-то структура. Вроде как в удивительно прозрачном кристалле. И если разгадаешь эту структуру, можно ее перестраивать, раздвигать и проникать в миры уже совсем других пространств…
Да, размышлять про такое порой было страшновато, но и заманчиво. Словно смотришь вниз с громадной высоты. И порой казалось, что вот-вот откроется какая-то загадка. И… даже приоткрывалась, но только на миг… А Конструкция в свете крошечного ночника отбрасывала на стену фантастическую тень и словно шевелилась. Что-то подсказывала.
Ночник на седьмой день рождения подарили Иге родители (в ту пору он еще побаивался спать без света). Папа сделал электрическую схему, а мама вылепила и раскрасила румяного большеротого клоуна, который держал зеленый зонтик над лампочкой. С той поры прошло больше четырех лет, Ига давно не пугался темноты (по крайней мере дома), но иногда все же не выключал ночник. Именно ради тени от Конструкции. Порой казалось, что это тень многих соединенных вместе мировых пространств. Да и сама Конструкция в зеленоватом полусвете казалась выросшей и более загадочной, чем днем.
Иногда оживал и начинал щелкать маятник…
Кроме Конструкции ночник освещал на покрытом прожженной клеенкой столе раскиданные учебники, мотки изоленты и проволоки, карандаши, кусачки, ножницы, паяльники и прочее Игино хозяйство. Прямо скажем, порядка там не наблюдалось. Но Ига знал, что порядок есть.
В квартире было две комнаты. Мама с папой обитали в угловой, а Ига в большой, которая называлась «гостиная». Здесь у Иги был свой угол со столом и постелью. Прямо скажем, этот угол не давал возможности сделать гостиную совсем такой, чтобы «не стыдно принять гостей» (мамина мечта). Но что поделаешь? Ига не был вредным и капризным (разве что изредка), но некоторые свои права отстаивал отчаянно. Раньше случалось, что и до слез. Например, он не позволял ничего трогать на своем столе. Мало того! Если он где-то оставлял молоток, отвертку, плоскогубцы, которыми что-то мастерил, или книгу, которую читал (пускай даже в туалете), то убирать их тоже было нельзя, пока сам не положит на место. («Ну по-жа-луй-ста не трогайте, а то я их никогда не найду!») Папа даже сочинил по этому поводу стихи. Хотя он, как поэт, и уступал в таланте Генке Репьёву, но на этот раз получилось неплохо. И главное – в точку.
- Мы живем под игом Иги —
- Снисхожденья не проси.
- Инструменты или книги
- Трогать – Боже упаси!
Мама в конце концов махнула рукой. Она была человеком искусства и понимала, что творчество единственного сына важнее вылизанной гостиной. Маме казалось, что Ига создает полную вдохновения скульптуру в творческой манере, которая называется «конструктивизм». Может быть в ребенке зреет будущий гениальный художник авангардного направления, вроде Эрнста Неизвестного или Вадима Сидура!
Но сам Ига знал, что его Конструкция – не скульптура, хотя и требует вдохновения. Скорее уж она модель каких-то неведомых миров. Хотя, каких именно, Ига еще не понимал.
…Сейчас Ига, присев у стола, прищуренно оглядывал Конструкцию, облизывал с губ выпитый сок и прикидывал: не следует ли новой трубкой подтянуть «морскую звезду» к внешнему изгибу пологой ажурной спирали. Кажется, общий вид сооружения стал бы от этого более законченным. Более уверенным, что ли… Ига поскреб в завитках волос на темени. Маятник одобрительно качнулся. Но тут же замер. Потому что в прихожей переливчато задергался колокольчик.
Ига услышал, как мама шагнула из кухни к двери, открыла. Кто-то что-то тихо проговорил. Мама ответила. Потом появилась в гостиной.
– Сокровище мое, это к тебе. Судя по всему, та самая Степка. Хотя она, вопреки твоим описаниям, вовсе не чучело…
Степка теперь и правда не выглядела чучелом. Умытая и причесанная. В зеленом платьице с рисунком из белых загогулин, с такой же зеленой ленточкой на лбу и волосах – вроде мальчишечьей «банданы». В новых сандалетках и белых гольфах. Один гольф соединялся с бинтом на колене, и получилось, будто нога в белом чулке. «Стёппи Длинныйчулок», – хмыкнул про себя Ига. Потому что, несмотря на праздничный вид, в Степке при внимательном взгляде была все же заметна прежняя решительность и угловатость – как у известной сказочной Пеппи.
– Ты прямо как именинница, – снисходительно заметил Ига. И дальше она должна была ощутить вопрос: «А зачем пожаловала-то?» Хотя нельзя сказать, что Ига был раздосадован. Скорее… наоборот.
– Игорёк, ты пригласил бы девочку в комнату, – особенным «гостевым» голосом сказала из-за двери мама.
– Ага… проходи…
– Я на минутку, – Степка глянула озабоченно. – Я тебя ждала там, у лопухов, а тебя все нет…
– А зачем ждала-то?
– Тебе разве не нужен твой рюкзак?
– Великая Конструкция! – Ига хватил себя ладонью по лбу. Он совсем забыл про рюкзак с учебниками. (Вот что значит близкие каникулы!) – Бежим!.. Хотя можно и не бежать. Кто его там возьмет…
– Никто, – согласилась Степка. – Я спрятала его на всякий случай. Хотела принести тебе, а потом думаю: вдруг тебя дома нет… А потом снова подумала: ты придешь за рюкзаком, а он куда-то девался… Вот и пошла к тебе. Чтобы сказать… – она зацарапала сандалеткой половицу
– Да зачем его было прятать-то? .
– Там какой-то мальчишка ходил, белобрысый такой, в пятнистой одежде. Не просто так, а с видеокамерой. Будто что-то снимал и вынюхивал. А потом у него что-то запищало. То ли в камере, то ли в кармане. Он оглянулся и убежал. А я понесла рюкзак домой, в кладовку.
Ига кивнул. Про мальчишку с камерой и в камуфляже он слышал от ребят и раньше. А один раз даже видел. Странный тип. Явно не из местных. Появился недавно (и уши не оттопыренные). В такую погоду зачем-то жарился в камуфляжном комбинезоне. Камеру старался носить скрытно, в таком же, как костюм, маскировочном мешке. Что-то снимал издалека или из-за угла, ни с кем не знакомился. Если окликали, быстро уходил. Мальчишки задумали. было поймать и допросить: вдруг шпион какой-то, снимает что-то секретное. Да потом опомнились: какие секреты в Малых Репейниках? Охота человеку развлекаться одному, ну и пусть.
– Может, боится, что камеру отберут, – сказал кто-то из ребят, когда про «шпиона» говорили в пятом «Б».
– Он что, ненормальный?
– Ну, не здешний же, не лопухастый…
– Наверно, в разведчиков играет, оператор из секретной службы…
– Или в пиратов, – хихикнул кто-то. – Снимает места, где могут быть зарыты разбойничьи клады…
– О-пиратор… – сказал известный своим юмором Костик Андрюхин.
Так и приклеилось к незнакомцу в камуфляже прозвище – «О-пиратор».
…– Про этого деятеля с камерой все знают, – сказал Степке Ига. – Он странный, но в общем-то безобидный. Нравится человеку снимать свое кино, вот и пусть изводит пленку… «Трем мушкетерам» тоже нравилось, помнишь, Валентин Валентиныч рассказывал?
– Ига… – как-то виновато отозвалась Степка. Опять зацарапала половицу. – Я помню. Я потому и пришла, а не только чтобы про рюкзак сказать…
Он почему-то сразу встревожился:
– Степка, что-то случилось?
– Ага, случилось… Я, кажется, нашла их кино. На ленте. Я принесла рюкзак в кладовку, а там на меня с полки упала железная банка, круглая. Ну, не совсем на меня, на пол. Стукнулась и открылась. А в ней моток черной ленты. Я стала смотреть, там маленькие картиночки. Не очень хорошо видно, мелко, но все же заметно, что там ребята. Я сразу подумала, что это те самые…
– Почему?
– Потому что они ведь давно снимали. И там, в кладовке, все вещи старинные, вроде того утюга. Значит, и банка старая. А еще знаешь что? В том доме, где мы сейчас, раньше жили Рубашкины. Как Юрик Рубашкин. Забавно, да?
– А где эта кинопленка?
– Там, в кладовке…
– Идем! Нет, подожди… – Ига метнулся в комнату, схватил со стола большую лупу с рукояткой. «Мама, я немножко погуляю со Степкой!..» – «А обедать?!» – «Когда приду! Я скоро!…» – Лишь бы опять не вспомнила про толстую Маргариту…
«Где же мы?..»
Степке, видимо, самой непривычен был ее праздничный наряд. Шла она рядом с Игой как-то слишком чинно. А потом заспешила, потянула Игу за руку, словно испугалась: вдруг он передумает, не пойдет к ней? Даже смешно стало…
Степкин двор выходил в Земляничный проезд боковым краем, а дом смотрел окнами на Серпуховскую улицу, что тянулась параллельно Мельничной. Был дом кривой, осевший одним углом, но обширный, в полтора этажа. Когда-то, наверно, он выглядел солидно. Полуподвальный этаж – из кирпича (кое-где совсем замшелого), а верхний обшит досками. Серые от старости доски местами полопались и поотрывались, открыв щелястые бревна. Узоры на карнизах верхних окон поотваливались.
Было у дома парадное крылечко, но Степка повела Игу не к нему, а к перекошенной калитке рядом с такими же косыми воротами. Когда-то ворота были красивыми – на деревянных башенках сохранились остатки кружева из ржавой жести.
– Смотри, Ига… – Степка вздернутой головой показала вверх. На левом столбе, пониже башенки, виднелась бурая табличка с облезлыми черными буквами: «Домъ А.А.Рубашкина». Степка обстоятельно разъяснила:
– Дед и бабушка купили этот дом десять лет назад. Он уже и тогда был совсем старый, но они решили, что на их век хватит. Зато Рубашкины эти продавали его совсем дешево, им надо было скорей уехать…
Они вошли на широкий двор с поленницей и кленами у забора. В боковой стене дома была дощатая дверь. За дверью оказалась полутемная лестница, пахло пылью и пересохшим деревом. Поднялись по визгливым ступеням. За другой, обитой войлоком, дверью оказался коридор с двумя оконцами. И все тот же запах ветхого дома.
– Тихо как… – сказал Ига. Почему-то шепотом. – Никого нет дома?
– Дед, наверно, в своей комнате, табак крошит. Он его сам готовит. А бабушка где-то по хозяйству… А кладовка вон там.
Дверь в кладовку была а конце коридора. Удивительная дверь. Неизвестный давний мастер зачем-то украсил ее выпуклыми резными узорами: листьями, цветами, завитками… Степка сунула руку за косяк, достала ключ. Он тоже был удивительный – из тусклой меди, с узорчатым колечком, словно от сундучка с сокровищем. Степка сунула его в скважину. Ига вдруг решил, что сейчас раздастся звякающая музыка. Но ключ повернулся бесшумно. И дверь открылась без скрипа.
– Входи, Ига, – выдохнула Степка. А когда он шагнул, вдруг спросила ему в спину: – А «репивет» это по здешнему «привет?»
– Конечно!
– Я догадалась…
Оглядевшись, Ига понял, что тесное помещение не всегда служило кладовкой. Это был закрытый балкон. Этакий граненый выступ на стене, который называется «эркер». В стенках эркера обычно делают узкие окна с хитрыми переплетами и цветными стеклами. Теперь окна были заколочены, загорожены полками. Степка плотно прикрыла дверь. Щелкнула выключателем. Желтый свет лампочки смешался с бьющими в щели лучами. Лучи проникали между всякой всячиной на полках.
Здесь было то, что и должно быть в чулане старинного дома. Керосиновые лампы с узкими стеклами, полинялые шелковые абажуры, пыльные кипы забытых журналов, патефон со стопкой пластинок на крышке, побитые фарфоровые статуэтки, мятые шляпы, шкатулки, бронзовые часы без стрелок, треснувшие кувшины… Валентин Валентиныч Клин нашел бы тут немало интересного… Игин рюкзак лежал на нижней полке, рядом с помятой кастрюлей, из которой торчал детский подшитый валенок. А под боком у него поблескивала жестью круглая коробка. Вроде банки в которых продают маринованную салаку.
– Вот она… – шепнула Степка. И сколупнула ногтями крышку. В банке чернел плотный рулон. Небольшой, меньше, чем сама банка. Ига взял его на ладонь. Тяжелый…
– Ты много тут смотрела? – шепнул он.
– Не-а, только самое начало… Давай сядем.
Рядом с дверью стоял, сундук, покрытый ветхим, плетеным из лоскутков ковриком. Сели на него рядышком. Ига потянул ленту. О нее пахло по– особому, целлулоидом, какого теперь уже, кажется, не делают. А еще (кроме привычного уже запаха старого дома и ненужных вещей) пахло чистым Степкным платьицем и ее волосами, которые щекотнули Игино ухо.
– Подвинься, – сказал Ига с неловкой сердитостью. Она быстро шевельнулась. Ига вытащил из кармана лупу. У стены напротив, на полке, стояло торчком (очень удачно!) фаянсовое блюдо с отбитым краем. Отражая лампочку, светилось белым овалом. Кинокадрики на его фоне смотрелись на просвет ярко и отчетливо.
…Трое мальчишек на дворе с поленницей (возможно, на этом самом) перебрасываются волейбольным мячом. Вот мяч во весь кадр – наверно, чуть не влетел в объектив! Вот портрет узколицего светловолосого пацана в тюбетейке (подумалось почему-то: наверно, Вилька Аугенблик)… Другой мальчишка – курчавый, в майке, в штанах на лямках бежит, вскинув над головой воздушный змей. Видно, что из газеты…
Степка опять шевельнулась. Ига, подавив досаду, протянул ей лупу:
– На, взгляни…
И они стали смотреть по очереди, слаженно дыша рядышком.
Ига воткнул в середину рулона поднятую с пола ручку-вставочку (такими писали в давние времена). Получилась катушка. Ига высоко держал ее в левой руке, а правой, в которой лупа, не спеша, метр за метром, сматывал вниз киноленту. То перед собой, то перед Степкой. Лента щекочуще скользила по Игиным ногам и кольцами ложилась на пол. Чтобы не растоптать ее, поставили пятки на сундук. Степкино забинтованное колено забелело совсем рядом. Бинт был еще свежим, от него пахло аптекой. «Ну, как нога, не болит?» – хотел спросить Ига, но тут же забыл. На киноленте два мальчишки в газетных треуголках сражались деревянными шпагами. Мушкетеры! Третий, видимо снимал…
Но кое-где они появлялись и втроем – наверно, снимали со штатива или просили кого-то. Вот они, тощие, в широких черных трусах, ныряют с мостков. Брызги столбом и белые вспышки солнца в брызгах! Вот раскидали на траве автомобильные камеры, сколачивают из досок каркас, мастерят корабль. Надутые камеры – такие же, как та, которую тащил недавно Лапоть… Ига вдруг поймал себя на ощущении, будто смотрит кадры не с давними пацанами (которых уже и на свете-то нет), а с нынешними – Пузырем, Соломинкой и Лаптем!
Тайная связь времён?
Шевельнулась почему-то память о хрупкой Конструкции с чутким маятником. «Такки-так…»
А вот опять крупные планы. Портреты. Теперь уж не спутаешь, кто из них кто. Потому что над плечом у каждого, на досках забора, – нацарапанные мелом буквы. «Вилька-Арамис» (это и правда тот, светловолосый). «Борька-Атос» (это курчавый). А вот еще один, веснушчатый, в сидящей на ушах военной фуражке, «Юрка-Портос». Портосу полагается быть упитанным и крепким, а этот с тонкой шеей, узкими плечами. Что поделаешь, толстого в компании не нашлось. Как и д’Артаньяна. Вместо него мелькнул пару раз босой пацаненок в полосатой рубашонке и бескозырке с надписью «Марат». То на качелях, то по щиколотку в луже. Пригляделись и стало ясно – семилетний Валька Клин…
– Вот Валентин Валентиныч обрадуется!
Степка спросила:
– А как ты думаешь, у него есть аппарат, чтобы посмотреть это кино? Чтобы все двигалось…
– По-моему, есть. Кажется, я видел на полке старинный кинопроектор. Похоже на смесь швейной машины и подзорной трубы…
– А давай пойдем к нему сейчас!
– Ну… давай сперва досмотрим до конца.
На последних кадрах опять был корабль из камер, а еще – большая, размером с газету бумага с непонятными рисунками. Трое разглядывали ее сдвинувшись головами. А потом головы раздвинули, и бумага – во весь кадр. Похоже, что самодельная карта. После этого – еще портрет Юрки-Портоса, похожие на бурых медуз пятна и всё, конец…
– Пойдем? – опять сказала Степка.
Вот неуёмная! У Иги после всех хождений постанывали ноги.
– Степка, мы ведь обещали Валентинычу, что отнесем утюг в музей. Неудобно соваться, пока не отнесли…
– Да вот он утюг-то, рядом с самоваром!
– Но музей-то закрыт!
– Значит, мы не виноваты! Так и скажем!
– Оправдываться нехорошо. Будто все равно виноваты. Лучше подождем, когда вернется директор. Всего-то три дня…
Степка хотела, кажется, заспорить, но вдруг будто спохватилась. Кивнула:
– Хорошо. Но через три дня обязательно, да?
– Честное лопухастое! – Степка сложил пальцы колечком.
Степка засмеялась и сказала почему-то, что через три дня даже лучше.
– Я люблю ждать, когда что-то приятное. Забавно, да?
Ига стал сматывать шуршащую кинопленку. Степка спросила:
– А длинное это будет кино?
Ига прикинул в уме высоту кадрика, длину всей ленты (метров тридцать), вспомни, что в старых аппаратах скорость была шестнадцать кадров в секунду (читал в «Занимательной технике»).
– Нет, совсем короткое, минуты две… Наверно, у тех ребят были и другие отснятые пленки, а сохранилась только эта.
– Жалко…
– Но все равно интересно!
– Ига…
– Что?
– Если хочешь, возьми пока это кино с собой. Пусть будет у себя. Если тебе нести тяжело, я могу сама…
«Тяжело! Ну, скажет же…»
Он чуть не ответил «ладно, спасибо». Можно будет дома, без спешки, посмотреть кадры еще раз. Но спохватился. Возьмет, а Степка начнет переживать: вдруг, мол, он отправится в «Два рыцаря» без нее?
– Нет, пусть лежит, где всегда лежало. А потом я приду, мы возьмем и вместе пойдем.
– Только сперва утюг, да?
– Ох… да.
Они уложили коробку и спустились на двор. Степка виновато посопела и спросила, что, если не надо нести киноленту, можно она пойдет с Игой просто так? Проводит его до дома. Потому что делать ей все равно нечего. Ига сказал, что можно, конечно. В самом деле, жалко, что ли? Даже веселее.
И они пошли. Но через несколько шагов Степка сказала «ой!»
– Рюкзак-то мы опять забыли! Забавно, да?
Ига снова, как дома, огрел себя по лбу.
– Ну, что со мной сегодня! «Забавно»! Не голова, а дырка!..
– Пошли, это же быстро!
По лестнице взлетели одним духом. А в коридоре… там остановились. Навстречу шла старуха в темном длинном платье. Высокая, со сморщенным неласковым лицом.
Ига даже испугался. А Степка, вроде бы, нет. Быстро взяла его за руку.
– Баба Катя, это Ига. Игорь то есть. Мы играли, а потом забыли здесь его рюкзак. Забавно, да?
Баба Катя кивнула без удивления. То ли Иге, то ли вообще.
– Ну, коли забыли, возьмите, дело нехитрое.
– Ага… Он там, в кладовке.
Читать бесплатно другие книги:
