Командировочка Буркин Юлий

Зонов: Это склады одного закрытого предприятия. Предприятие свернули, а здесь все пока осталось – забор, КПП, вышки… Больше меня, конечно, сюда не подпустят. У нас ведь только победителей не судят.

Сан-Саныч: Выходит, вы и сами – неудачник. Добро пожаловать в родную компанию.

Зонов: Да, это был мой единственный шанс. Авантюрный, но шанс. И я упустил его.

Сан-Саныч: Я не хотел бы хоть чем-нибудь помочь вам оправдать это ваше хулиганство, но не могу не заметить: рассчитали вы все правильно. Видели дыру в стене? А ведь мы ее не проламывали. Мы вытравили ее специальным веществом за какие-то две-три минуты. Мое изобретение, сделанное здесь, стоит дорого.

Майор Юра: А чего вы так пренебрежительно отзываетесь о моем рефрижераторе? Я на него полжизни угробил. Да за такой патент за рубежом глотки друг другу будут грызть.

Моложавый брюнет-социолог: Я был уверен, что ваш эксперимент носит чисто социологический характер и решил вести наблюдения параллельно. И вот у меня готова стройная теория поведения замкнутой группы интеллигентов. Не бог весть что, конечно, но эта теория поможет разобраться кое в каких исторических неясностях.

Я (не без гордости, которую пытаюсь спрятать за безразличием тона): Прибавьте мой преобразователь электрической энергии в физиологическую. Вы думали, мы голодаем, а мы электричеством питались!

Народ недоверчиво загудел, а Юра хмыкнул, поглаживая усы, дескать, недооценили «дураков», недооценили.

… Минут за двадцать мы выяснили, что за время нашего заключения в НИИ ДУРА обитателями его сделано двадцать два изобретения и проведено два серьезных теоретических исследования, не имеющих, правда, пока практических перспектив. Кроме того, исчезновения носатого Психа, которые, оказывается, имели место в действительности, а не были, как я думал раньше, сочиненной Жорой байкой, получили название «непосредственное влияние психики спящего на объективную реальность» и признаны зародышем фундаментального открытия.

Даже больше нас поражен был Зонов. «Как это могло случиться? Признаюсь, среди вас находится мой человек. Правда, он и сам не знал, что конкретно меня интересует, но он информировал обо всем, что у вас происходило, и он не мог пройти мимо…» Прервал Борис Яковлевич: «Не утруждайте себя откровениями, мы уже давно вычислили, кто ваш осведомитель и позаботились о том, чтобы утечки информации не было». Я вспомнил ту мерзкую ночь, стоны, Рипкина на «шухере»… «Темная». Интересно, все-таки, кто?

Майор Юра сменил тему, обратившись ко всем:

– Что будем делать, хлопцы? Казнить Зонова Григория Ефимовича или же миловать?

Жора, для которого все уже было ясно, удивился:

– Да вроде бы победителей и правда не судят. Он хоть и гад, а ведь вон сколько всего наизобретали. По всей стране, наверное, сейчас столько не изобретают. Одно обидно: почему я-то тут так ничего и не сделал?

– Наверное, Жора, ты не такой пропащий, как мы, – успокоил я его, – а вся эта система на совсем уж законченных бедолаг рассчитана. А про Зонова я согласен. Хоть меня здесь и били, хоть я и похудел здесь килограммов на двадцать…

Но тут со своего места сорвался Рипкин:

– Если мы оставим безнаказанной эту выходку, мы тем самым признаем право на насилие во имя благих целей. А это – иезуитство и фашизм. Мало ли что тут изобретено?! Это мы сделали, мы, а не он. А он издевался над нами, и больше ничего. Я не удивлюсь, если узнаю, что следующий эксперимент Зонова будет связан с пытками. Его деятельность антигуманна в корне. В войну тоже изобретают, но кому придет в голову оправдывать этим войну? Лично я даже предложил бы во имя гуманизма отречься ото всего здесь созданного.

– Бред, – сказал Зонов уверенно. – Ни один этого не сделает.

– Знаю, – Борис Яковлевич не удостоил его и взглядом. – И все-таки я призываю хотя бы к тому, чтобы не считать Зонова причастным к нашим изобретениям. Предлагаю не разглашать, а в случае разглашения, всячески опровергать слухи о том, что изобретения эти, якобы, сделаны в стенах НИИ ДУРА. В застенках, точнее.

Мы были несколько ошарашены таким оборотом. Возмутился Сан-Саныч:

– Борис Яковлевич, насчет того, что Зонов не должен уйти от справедливой кары, я с вами полностью солидарен, нельзя ему спускать. Но то, что предлагаете вы – такое же иезуитство: ради гуманизма все должны врать. Войну никто не оправдывает. Но если что-то во время войны создано, никто этого факта не скрывает. Факт есть факт.

Зонов поднял руку:

– Можно мне два слова?

Но того, что хотел сказать он, мы так и не узнали. Потому что эхом рассуждений о войне прогремел внезапный оглушительный взрыв. И вспышка. И звон стекла. И вонь гнилого чеснока. И моментальное, выворачивающее наизнанку удушье. Захлебываясь слезами и соплями, я успел увидеть, как с двух сторон – из двери в коридор и из двери в подсобку – в зал ввалилось с десяток слоноподобных монстров цвета хаки с черными палками в лапах. ОМОН.

Я корчился на кафельном полу, и моим единственным желанием было разорвать ворот рубахи, но тот не поддавался и душил, душил… Я и думать забыл об автомате, а когда очухался, его у меня уже не было.

ОМОНовцы в противогазах, орудуя резиновыми дубинками, выгнали нас в коридор, а оттуда – в спальное помещение. Вот они – «другие инструкции» пацана-сержантика.

… В горле першило, глаза хотелось тереть и тереть, все тело ныло от кашля, который не прекращался уже полчаса. Проклятый слезоточивый газ выветривался удручающе медленно. Никто, казалось, и не собирается объяснять нам происшедшее.

Зонов, разделивший на сей раз с нами участь арестанта, в промежутках между приступами кашля поведал нам, что и сам не имеет понятия, какие события ожидают нас далее. Ведь солдаты, оказывается, находятся в непосредственном подчинении МВД и в соподчинении ФСБ, официально оставаясь охраной секретного склада. А Зонов для них – начальник только в том, что касается внутреннего порядка. Все наиболее важные распоряжения они получают непосредственно из Москвы.

– Самое смешное, – закончил он, – что только высшему командованию известно истинное положение вещей. Материалы об этом эксперименте проходят в режиме «два ноля» – «совершенно секретно», и для всех промежуточных военных начальников вы – особая категория заключенных. В документе так и написано: «В целях государственной безопасности подвергнуть изоляции сроком на шесть месяцев».

– Сколько, сколько? – выпучил свои голубые глаза самый молодой из нас, – да у меня жена, может, сегодня рожает уже!

– Зонов, я вас убью, – решительно поднялся Рипкин, но его сумели усадить на место. Тогда он крикнул: – Это провокация! Все продумано! Это запасной вариант!

Зонов, кажется, наконец, впервые смутился.

– Уверяю вас, это не так. Я думаю, мне позволят пройти в кабинет, позвонить, и я все улажу. Эти дуболомы потому нас сюда и согнали, что растеряны. А когда они растеряны, они начинают метаться.

– Ох, Зонов ей богу, ваше будет счастье, если вы не врете, – сжал кулаки Юра. – Как мне хочется дать вам по роже. Но ничего, вы еще будете публично, перед всеми хлопцами, прощения просить.

Смирный наш майор-то, оказывается, крут. Представляю, как трудно ему было столько времени разыгрывать перед Зоновым его правую руку.

Зонов поднялся и, сдерживая ярость, с расстановкой произнес:

– Я не требую от вас извинения за эти слова, хотя и имею на это все основания. Я понимаю вас. Но и сам я не считаю нужным извиняться перед кем-либо за все то, что здесь произошло. Как не извиняется хирург за то что он вас режет. Вы еще будете благодарны мне. Что же касается последнего эпизода, то тут виной – единственно ваша самонадеянность. Вы сами себе навредили. Себе и мне.

– Да как вы смеете! – снова дернулся Борис Яковлевич. – Как вы смеете ставить людям в вину нежелание терпеть унижение?!

Но Зонов не слушал его. Он подошел к двери и принялся колотить в нее.

Ему открыли. Мы видели, как он, перекинувшись парой слов с сержантом, пошел, конвоируемый двумя охранниками, к выходу.

– Зря мы его отпустили, – огорчился Сан-Саныч, – надо было его заложником оставить.

– Лучше наложником, – хохотнул Жора. – Из него сейчас заложник, как из меня балерина: он тут больше не котируется.

Мы ждали полчаса, час… Потом расползлись по койкам.

«Если следовать логике Зонова, думалось мне, – то сейчас каждый из нас должен совершить по великому открытию. Да нет, теперь-то нас может спасти только одно, зато мощнейшее изобретение человечества – бюрократическая система…»

Следующий день прошел так, будто ночью ничего не случилось. Хотя нет, изменения были. Во-первых, мы встали только к обеду и обошлись без всяких построений. Во-вторых, двери в лаборатории были заперты на огромные амбарные замки. В-третьих, сначала в столовой, а потом и в расположении за нами постоянно наблюдал теперь молодчик с автоматом.

Мы были озлоблены, мы требовали немедленно выдать нам предателя-Зонова для расправы. Но охранник в разговор не вступал. А когда кто-нибудь подходил к нему ближе, он замахивался прикладом или передергивал затвор.

Флакончики с растворами были у Сан-Саныча при себе, и их содержимого вполне хватило бы на то, чтобы выбраться отсюда. Но при том режиме боевой готовности, в котором находилась сейчас охрана, повторять попытки бегства было небезопасно: нас, безоружных, перестреляли бы как котят. «В целях государственной безопасности».

На ужине мы принялись колотить тарелками по столам, скандируя: «Зо-но-ва, Зо-но-ва!» И моментально получили добрый «урок демократии»: группа солдат, орудуя, как и вчера, дубинками и прикладами, загнала нас назад в спальню.

Если вчера, во время «пресс-конференции» с Зоновым многие склонились в его сторону, сегодня, пережив новые унижения и побои, все окончательно согласились с Борисом Яковлевичем. Согласились с его яростью и желчью.

Он все-таки появился. Он появился только на следующее утро с дипломатом в руке.

– Все, – сказал он, – отправляетесь домой.

Тем, что именно эту фразу он произнес первой, он спас себя от десятка желающих прикончить его тут же, не сходя с места. Услышав эти слова, майор Юра вновь взял командование в свои руки и объявил построение. Как ни странно и теперь его послушались, видно, понимая: в последний раз.

– Значит, так, – сказал Зонов, похаживая перед строем, – еле сумел убедить Академию, что эксперимент успешно завершен задолго до планируемого срока. Но, сами понимаете, пока все согласовывались МВД и ФСБ, пока оттуда дали кодограммы нашим доблестным защитникам… Короче говоря, вас освобождают. Но, как я уже сказал, только потому, что налицо уже готовый результат. И сейчас каждый из вас, точнее те, кто не потерял здесь времени зря, напишут мне письменные заявления о том, что они здесь изобрели или открыли. Напишете, будете свободны, не напишите – не будете. Ясно?

Мы молчали.

– Что, еще посидеть хотите?

Мы молчали. Тишина длилась долго и становилась тягостной.

– Поймите меня правильно, – снова прервал ее Зонов. – Через два дня сюда прибудет правительственная комиссия. Чем я перед ней отчитаюсь за истраченную сумму, немаленькую, надо заметить?

Юра почесал затылок и сказал:

– Не лежит у меня душа это заявление писать. Что же получится? Что вы не просто молодец, а вдвойне молодец – такие результаты в такой короткий срок. Я вот что думаю: подождем-ка мы здесь эту комиссию. Жили месяц, еще два дня поживем.

– Ладно, – сказал Зонов, – видно не провести мне вас. С самого начала предполагал, что кто-нибудь заупрямится, но, чтобы все, это для меня – сюрприз. Вот, – он достал из дипломата небольшую стопочку бланков и пустил их по рукам.

– «Под руководством…» – фыркнул Борис Яковлевич.

– Вы можете подать на меня заявление в прокуратуру, а можете заполнить эту бумагу и отправить ее в институт, адрес на обороте, – сказал Зонов, – поступайте, как вам подскажет совесть. Я прошу только взять этот бланк, сохранить его и не рвать так демонстративно, как это делает сейчас Борис Яковлевич Рипкин, которому, кстати, и пожелай он, нечего туда вписать. Всё. А с комиссией я уж как-нибудь сам разберусь. Идите, собирайтесь.

… С сумками и портфелями в руках мы гурьбой валили через КПП. Вел нас Зонов с двумя солдатиками. Сначала я думал, они его от нас охраняют, но потом мне стало казаться, что наоборот: его-то они как раз и конвоируют.

Старик-сторож, пропуская нас, сердобольно сипел:

– Счастливенько доехать, дураки. Эх, дома-то вам, небось, трудно будет. Вертайтесь, давайте. Мы зла не помним. У нас-то тут с вами, как с людями…

– Дураки, свобода! – звонко прокричал на выходе Сан-Саныч.

А часовые так и продолжали расхаживать по периметру.

– Они что, и пустой барак охранять будут? – спросил я Зонова.

– Зависит от вас. Или месяца через три все здесь снесут, или я приведу сюда новую партию гениальных неудачников.

– А эти зачем? – кивнул я на его «сопровождающих».

– Всякая деспотия рано или поздно оборачивается против своих же создателей, – не без горечи усмехнулся Зонов. – Вас-то им отпустить приказано, а меня на всякий случай, наоборот, арестовать. До прибытия комиссии и окончания разбирательства.

– И когда оно закончится?

– Когда вы пришлете мне свои подтверждения.

– А вы уверены, что пришлем?

– Поживем, увидим.

– Рискованный вы человек, Зонов, рискованный, – встрял Жора и злорадно мне подмигнул.

Я внимательно посмотрел на воинов. Очень они были молодые и очень сердитые. Мы протопали через пустырь, вышли к лесу и двинулись по узенькой тропке, которая привела нас в конце концов к автостраде. Верный себе Жора продекламировал анекдот: «Штирлиц шел по лесу и увидел – голубые ели. Пригляделся – голубые еще и пили.»

«Вот и все, – подумалось мне, – кончилась моя командировочка».

– Вот и все, – словно прочел мои мысли Зонов. – Отсюда до вокзала ходит маршрутный автобус. Остановка, правда, далеко, но автобус всегда пустой, если помашете, возьмет. Всего доброго.

Он повернулся и двинулся назад к лесу, но остановился и оглянулся, услышав визг покрышек об асфальт. Это тормознула прямо перед нами желтая «Волга» – такси, примчавшееся со стороны вокзала. Тоненькая, изумительно красивая девушка, хлопнув дверью, легко побежала к нам.

Элька?!

– Элька! – крикнул я, и она тигренком прыгнула на меня, повисла, обхватив мою шею, – «Славка-Сливка – обезьяна…»

И мы стояли так, замерев, наверное, лет двести.

– Как ты меня нашла?

– Я не знаю. Я как будто вспомнила. Я сидела позавчера в библиотеке и как всегда про себя с тобой разговаривала. Потом задремала, а потом вдруг вспомнила, что ли. И где ты, и что с тобой… Я сразу на вокзал и сюда. Господи, да на кого ж ты похож, как ты похудел!.. А это – Зонов?

Он вздрогнул и окончательно обернулся, вскинув удивленно брови. Воины жадно разглядывали Эльку и, кажется, даже немного оттаяли.

– Эй, Костя! – крикнул я бородачу в джинсах с рюкзаком за спиной. – Слышишь? Была обратная связь! Была телепатия!

Но он, оказывается, уже и сам расслышал Элькины слова и обо всем догадался. Два бородача обнялись, по-братски стуча друг-друга ладонями по спинам. Потом Костя полез во внутренний карман куртки и окликнул все еще глядевшего на нас Зонова:

– Подождите, Григорий Ефимович, я сейчас…

Он достал из записной книжки сложенный вчетверо бланк, сел по-турецки прямо на холодную, чуть припорошенную снегом, землю и принялся, развернув, торопливо заполнять его. А Костин «брат-близнец» сперва нахмурился, потом пожал плечами, а потом плюнул, махнул рукой и полез в рюкзак.

– Эх, лирики, лирики, – осуждающе произнес Жора. – И изобретение-то у них какое-то лирическое.

А я подумал: «Завтра все, что здесь пережито, покажется забавным приключением. А прибор, мой гениальный прибор будет красоваться на столе у шефа, ребята будут хлопать меня по плечам, радуясь за меня и завидуя мне, и шеф скажет: «Ну, добре, добре…» Его назовут моим именем, и, наверное, я повезу его на какую-нибудь заграничную выставку. Пойдут контракты, договора… Куда я положил этот бланк?

Я осторожно поставил Эльку на ноги и сказал ей:

– Погоди-ка минутку…