Королева полтергейста Буркин Юлий

3.

Домой! К маме! Так окончательно решила она, помотавшись несколько дней по гостиничным номерам, где каждый шорох или поскрипывание заставляли ее покрываться холодной испариной.

Мысль о встрече со Степаном Рудольфовичем – злым гением ее детства, теперь не только не пугала ее, а напротив, забавляла. Толстый похотливый гопник. Уж теперь-то она сумеет заставить его уважать и ее, и маму.

«А вообще-то, – думала она, пристегнувшись к сиденью самолета и ожидая взлета, – вообще-то, сколько бы ни выпало на мою долю боли и разочарований, все-таки я, наверное, счастливая. Вряд ли хоть один из моих бывших одноклассников пережил и сотую долю того хорошего, что пережила я. Приключения, путешествия, маленькие веселые дебоши в питерских кабачках, любовь… Любовь?»

Так долго сдерживаемые слезы буквально брызнули из ее глаз. Седой мужчина лет сорока пяти, сидящий напротив, через проход салона и давно уже с интересом поглядывавший на юное, но очень выразительное девичье лицо, увидев слезы, наклонился в ее сторону и явно хотел что-то сказать, но Маша схватилась ладонями за виски, делая вид, что именно взлет самолета, который как раз в тот момент отрывался от земли, причина ее мук.

– Вам помочь?

– Нет, мне ничего не надо.

Она закрыла глаза и откинулась на спинку сидения.

… И все-таки не домой отправилась она прежде всего, а к давней своей подружке – Алке. Но перед тем как двинуть в город, она решила наконец-то переодеться. Прочь постылую «спецодежду»! Тут, в ее родном городке, можно не бояться, что кто-то увидит тряпки на невидимке. Только отчим да химичка, но вероятность встречи с последней минимальна, а от отчима она прятаться и не собирается.

То есть, выходит, тут она впервые в свое удовольствие сможет пользоваться своими деньгами? Раньше она и не думала об этом, прочно связывая свою жизнь с Питером. А ведь ей можно просто никогда не появляться там, в любом же другом месте она – самая, наверное, богатая девушка в стране, – в полной безопасности.

Эх, знали бы грузчики, бросая на багажный конвейер толстый и тяжелый кожаный чемодан, что в нем! Но Маша не привыкла беспокоиться за сохранность денег, ведь доставались они ей сравнительно легко. Если же в полной мере принять во внимание величину суммы, то можно сказать, что деньги достались ей даром.

Втиснув чемодан в автоматическую ячейку, она, оглядевшись по сторонам и убедившись, что за ней никто не наблюдает, расстегнула одну застежку, отогнула крышку и, вытащив из-под нее несколько пачек, сунула их в рюкзачок. И потом только, установив шифр, захлопнула дверцу камеры.

В автобусе ее неожиданно для нее самой охватило лихорадочное возбуждение: как-то встретят ее Алка, мама, старые знакомые, прежние друзья? Изменились ли они? Изменилась ли она? Если да, то как, в какую сторону?

В центре она зашла в магазин-салон «Фасон», почти пустой по причине бешеных цен, и под взглядами округлившихся глаз продавщиц купила итальянское велюровое вечернее платье салатно-бирюзового оттенка с золотой строчкой на груди, итальянские же туфельки на каблучке (не очень высоком, научиться ходить на шпильках у нее еще никогда не было повода) очень близкого к платью зеленоватого тона, черную бархатную чешскую сумочку, украшенную какими-то камешками, часики, парфюмерный набор, комплект нижнего белья и флакончик французских духов. «Боже мой, – думала она при этом, – как же все это покупают обычные женщины?» Подумала и купила еще один флакончик – в подарок маме. И еще один – Алке.

Она переоделась тут же – за ширмой и пошла было к выходу, но ее окликнула продавщица, яркая женщина лет тридцати пяти:

– Девочка! Позволь дать тебе один совет.

– Слушаю вас.

– Во-первых, не мешало бы тебе привести в порядок свою голову. То, что ты сейчас надела, и то, что творится у тебя на голове, – вещи несовместимые. Во-вторых, не сутулься, держи голову выше, ты красавица. Вот и все.

– Спасибо. Почему вы так добры ко мне?

– Ты очень необычная покупательница. Да, вот еще что: этот жуткий баул, – она показала рукой на сумку-рюкзак, в которую Маша сложила старую одежду, – можешь пока оставить у меня.

Маша зашла обратно за ширму, переложила деньги в бархатную сумочку, затем, еще раз поблагодарив продавщицу, обменялась с ней телефонами и, отдав ей свое потрепанное барахло, отправилась в салон красоты.

… Знакомый подъезд, знакомая лестница с деревянными перилами, знакомая дверь, знакомая кнопка звонка… Алка стояла на пороге точно такая же, какой ее запомнила Маша." Ничего в ней не изменилось. Хотя нет. Пожалуй, появилась в ее фигуре неяркая, но заметная женственность. Да, пожалуй, она даже стала привлекательной. Это при том, что сейчас она без макияжа, в растянутых на коленках спортивных штанах и полосатой футболке.

– Вам кого? – спросила она, во все глаза разглядывая молодую и роскошную красотку на своем пороге.

– Простите, – затеяла игру Маша, – мне правильно сказали адрес, тут ли живет девушка по имени Алла?

– Да, это я.

– Очень рада. Мне о вас рассказывали много хорошего.

– Кто, если не секрет?

– Помните ли вы девочку, которая до девятого класса училась с вами? Ее звали Маша.

– Ах, так это она вас прислала? – оживилась Алка и тут же прозрела: – Машка, ты?!

Они обнимались, смеясь и отступая на шаг, разглядывали друг друга… Алка покачала головой:

– Ёлки! Какая ты!..

– И ты тоже стала симпатичной.

– «Тоже», – передразнила Алка, – от скромности ты не погибнешь. А вообще-то правильно. Я всегда была пацанкой, пацанкой и осталась. Ну где ты, как ты? Где учишься или работаешь?

– А ты?

– Я – в политехе, на физмате, представляешь, занесло? А ты небось в университете?

– Я пока отдыхаю.

Возникшая после этих слов неловкая пауза затянулась, но Алка вовремя нашлась:

– Да что мы тут в дверях стоим? Проходи.

Алка для приличия поотказывалась от подарочных духов, но, конечно же, приняла их, и сейчас обе умирали от удовольствия: Алка – разглядывая и обнюхивая флакончик, Маша – наблюдая ее ребяческую радость.

– Знаешь, – призналась она, – а я ведь дома-то еще не была.

С трудом оторвав взгляд от подарка, Алка уставилась на Машу:

– Ты что, не с ними приехала?

– Нет. А почему…

– Да ведь они за тобой в Ленинград улетели!

– Куда?

– В Питер. В среду.

– Приплыли… – мрачно констатировала Маша. – Слушай, у меня даже ключа от квартиры нет.

– Ну и ладно. У меня поживешь. Куда они денутся? Через пару дней примчатся.

– Не уверена. Меня уже сто лет в Питере нет. Сейчас мама, небось, всю милицию там на уши поставила, по моргам мечется.

– А где ты была?

– Та-ак, – неопределенно протянула Маша вместо ответа. И вернулась к прежнему: – Что делать-то?

– Телеграмму дай.

Маша на минуту задумалась, потом согласилась:

– Придется. Но ведь потом, когда они домой примчатся, начнется… Отцу-то я записку оставила, что все в порядке, чтобы не искал, ему достаточно. А маме все объяснить придется.

– А что объяснять? Где ты была? Откуда у тебя все это? – она сделала неопределенный жест рукой.

– Ой, ну ты-то хоть не доставай, ладно? Я все тебе расскажу, только потом. А сейчас я хочу умыться, хочу есть, хочу отдохнуть и так далее.

– Правда, дура же я! – встрепенулась Алка. – Ты же с дороги. Иди в ванную, а я пока на кухне сварганю что-нибудь. А вообще-то, – она взглянула на часы, – сейчас мама с Никитой придет, она нас и покормит.

… Когда Маша проснулась, было уже девять вечера. Алкина мама снова хлопотала на кухне. В комнате стоял полумрак. За окном шелестели тополя.

«Как здесь хорошо, – подумала Маша, – даже не ожидала, что могу так соскучиться по своему городишке…»

В дверь заглянула Алка и, увидев, что глаза Маши открыты, обрадованно воскликнула:

– Ну, слава Богу, проснулась! А я уже думала, будить придется. Вставай бегом, умывайся и одевайся. Мы идем к моим в общагу.

– Куда? – не поняла Маша.

– В общежитие, к моим одногруппникам.

– Зачем?

– Пьянствовать! – радостно сообщила Алка. – У мальчика одного день рождения сегодня.

– А как на меня смотреть будут, я же чужая?..

– «Чужая», ну ты скажешь! Да у нас в группе одни мужики. Для них симпатичную девчонку привести в компанию – лучший подарок.

И действительно, Алкины одногруппники выказывали Маше такую бездну внимания, что она очень скоро стала чувствовать себя среди них, как рыба в воде. Правда, где-то в глубине души по своему житейскому опыту она ощущала себя много старше всех этих ребят – своих одногодок, но все равно ей было приятно. Пили водку, пиво и какую-то жуткую «клюковку». Закусывали каким-то странным салатом и консервами. Гремела музыка.

После часа брожения, смены кавалеров и собеседников ситуация стабилизировалась: от Маши уже не отходил плечистый светловолосый юноша по имени Сережа, почувствовавший к себе ее особую благосклонность. Он действительно понравился ей. Не настолько, конечно, как казалось ему, но все же, когда он, танцуя, нагло и одновременно застенчиво попытался ее поцеловать, она не отстранилась. Только перед глазами ее при этом стояло совсем другое лицо.

Пить таким образом – по-студенчески – большими дозами, мешая напитки и практически без закуски, Маша привычки не имела. Отчего и напилась в зюзю. Проснувшись среди ночи в Алкиной постели, томясь от подступавшей к горлу дурноты, она тщетно пыталась вспомнить, что было потом. Помнила какие-то разговоры по поводу того, что кончается спиртное… Но потом оно откуда-то появилось. Помнила, как Алка и Сережа, поддерживая с двух сторон, усаживали ее в такси…

4.

– А теперь выкладывай все, – потребовала Алка, сев на стул перед кроватью.

– Что все? – лежа в постели, жалобно спросила Маша, мучимая абстинентным синдромом.

– Все, Мария, все, – продолжала наседать подруга, нахохлившись, как воробей. – И где ты была, если не в Питере, и чем занималась, и главное, откуда у тебя деньги? Ты хоть помнишь, что ты отчебучила вчера?

– Нет. А что я отчебучила?

– Когда стало нечего пить, парни решили скинуться. Стали собирать деньги – выворачивать карманы, у кого сотня, у кого две. И тут ты… – Она прервалась. – Ну что, вспомнила?

– Рассказывай, рассказывай, ничего я не помню, – нетерпеливо попросила Маша, хотя что-то она вспомнила: какое-то щемящее чувство жалости и братства и желание осчастливить…

– И тут ты начинаешь реветь так, что краска плывет по всему лицу и причитать: «Ребята, да какие же вы хорошие, как я всех вас люблю. Но как вы живете? У вас ведь совсем нет денег! Сейчас, сейчас…» И, открыв эту свою сумочку, начинаешь обходить всю нашу толпу и раздавать баксы – кому десять, кому пятьдесят, а кому и сто досталось. И ревешь при этом, как белуга.

Маша представила себе эту безобразную сцену и отвернулась носом к стене.

– А они? – спросила она в подушку.

– А они смотрят на деньги, ничего понять не могут. То ли протрезвели, то ли что, но веселье как-то притухло. Как в «Золотом теленке». Помнишь, там был момен похожий, когда Остап Бендер в поезде своим миллионом хвастался?

– Помню, – все так же мрачно отозвалась Маша. – Ну, и что дальше вчера было?

– Ну, тут я ввязалась, говорю, ребята, у Маши большое горе, у нее за бугром умер близкий человек. А это она только что получила наследство. А ты уже спала, тебя уже положили… Короче, деньги все вернули, запихали обратно в сумочку. Только немного взяли, сгоняли, купили пять бутылок водки.

– А, вот это помню.

– Еще бы… Да, а сколько у тебя всего денег было?

– Какая разница? Забери их себе.

– Слушай, – Алка наклонилась над ней и, взяв за плечи, повернула лицом, – как бы много денег у тебя ни было, все равно ты не миллионерша, как Остап…

– Миллионерша! Да! – Маша вырвалась и села на постели. – Ладно. Слушай. Я расскажу тебе.

… – Все сходится, – выдержав паузу после Машиного рассказа, подытожила Алка. – И деньги, и той случай на химии, над которым я долго потом ломала голову, и мобильник у тебя, как у новой русской…

Маша дотянулась до тумбочки, взяла с нее сумочку и достала сотовый, сама не зная зачем. Да и вообще, зачем он ей нужен тут?

– Хоть у меня и роуминг, но тут это – бесполезная игрушка, – сказала она. – Ведь никто тут моего номера не знает… – Она включила телефон, жидкокристаллический зеленый экранчик засветился… И вдруг телефон пунктирно запикал, оповещая о том, что принял текстовое сообщение в режиме пейджера. Есть у этой трубки такая функция. Маша уставилась на него, как на гремучую змею.

По экрану полз текст. Откуда он тут взялся?! От волнения Маша не разобрала ни слова. Текст был пугающе длинным, никогда еще не сбрасывали ей такое обширное сообщение. Словно боясь, что трубка сейчас взорвется. Маша осторожно положила ее на тумбочку и, отодвинувшись от нее на постели как можно дальше, уперлась лопатками в стену.

– Чего ты так испугалась? – шепотом спросила Алка, также неотрывно глядя на мобильник округлившимися от волнения глазами.

– Не знаю. Тут текст какой-то. В режиме пейджера. Длинный ужасно. А номера-то не знает никто…

– Это Леша! – воскликнула Алка. – Я уверена, это он!

– Выходит, он тоже здесь?

– Скорее всего! И он звонил тебе. Ведь он тебя любит. А когда не дозвонился, кинул этот текст. С компьютера, я знаю, так можно: без пейджингового оператора, любой длинны…

– Любит?! – воскликнула Маша, пропустив остальное мимо ушей. – Да ты что?! Да он предал меня. Он даже убить меня пытался…

– Ты ничего не поняла. Он любит тебя, – с этими словами Алка привстала со стула, дотянулась до тумбочки и, взяв трубу, подала ее Маше: – Читай, что там.

Маша, подавив дрожь в голосе, принялась читать:

«Здравствуй, Мария. Я почти уверен, что ты никогда не прочтешь того, что я сейчас пишу, и все-таки здравствуй. Я знаю, ты считаешь меня предателем. Но это не так. Точнее, не совсем так. Я люблю только тебя. Я не предатель. Но я трус. Я малодушный человек. Мне хватает мужества только на то, чтобы признаться в его отсутствии. И Лиза знает это. И знает, что ее-то я как раз и боюсь больше всего на свете. В банде я был самым молодым и неопытным. Это она затеяла весь этот спектакль – специально для тебя. И конечно же, когда я вдруг стал главарем, меня все возненавидели. Стоило ей шевельнуть пальцем, и меня растерзали бы на куски. И ей доставляло какое-то непостижимое удовольствие под страхом этого заставлять меня ложиться с ней в постель. И чем противнее мне это было, тем больше нравилось ей. Но я сумел бы с этим справиться. Я обязательно сумел бы все изменить. Но не сразу. Мы бы сбежали с тобой куда-нибудь. Вместе. А вышло – по отдельности. Когда ты застукала меня с Лизой, тебе могло показаться, что я ловлю тебя, пытаюсь убить. Это не так. Просто невидимка не воспринимается как человек, он воспринимается как явление, даже как стихийное бедствие, полтергейст. И ты защищаешься, чисто инстинктивно… И в другой раз, когда Шахиня решила тебя убить, я ничего не знал об этом. Она приказала довезти ее до пансионата и подождать. Вот и все. Но когда я узнал, что она снова покушалась на твою жизнь, я плюнул на все и ушел. Точнее – сбежал. Не хочу снова врать тебе. Сбежал самым трусливым образом. Домой. И даже не взял ни копейки. А ведь мы обчистили сейф банды. Копченый, кстати, не оставит этого так просто. Я думал, что застану тебя дома. Куда ты еще могла уехать? Дома у тебя никого не оказалось, сотовый отключен. Вот я и набил на компе это письмо, и оно будет непрерывно отправляться тебе… Вдруг ты все-таки заглянешь в родной городок, и кто знает, может быть, трубка будет при тебе, и номер будет тот же. Все это маловероятно. Даже, пожалуй, невозможно. Но другого способа связаться с тобой я не знаю. Это как записка в бутылке, брошенная в океан. У меня есть предчувствие, что жить мне осталось недолго. Я знаю Копченого, я знаю Шахиню. Иметь врагом хотя бы одного из них – достаточно, чтобы всерьез готовиться к смерти. А уж обоих… И учти: это касается и тебя. Они будут искать тебя, ведь ты увела у них деньги. Будь осторожна, берегись. Слава Богу, у тебя есть дар, который может спасти тебя. Но будь начеку. Прости меня, Мария. Прости за трусость. Хотя в той паутине, в которой я запутался, трудно было оставаться смельчаком. Но – прости. И не думай, что я пытаюсь оправдаться. Я знаю: оправдания мне нет. Я говорю все это только для того, чтобы предостеречь тебя. И еще для того, чтобы не так больно было тебе от мысли, что тебя ИСПОЛЬЗОВАЛИ. Нет. Я люблю тебя. Я был счастлив с тобой. И ты тоже была счастлива со мной. Ведь правда?»

Сквозь слезы Маша взглянула на Алку и увидела, что та плачет тоже.

– Я же говорила тебе, Машка. Какая же ты глупая и жестокая…

Мобильник запикал снова. Маша поспешно перелистнула на новое сообщение.

«Здравствуй, Мария. Я почти уверен, что ты никогда не прочтешь того, что я сейчас пишу, и все-таки здравствуй…»

Все верно, Атос ведь написал, что компьютер отправляет это сообщение непрерывно… Маша вскочила, схватила сумочку, вытряхнула ее содержимое на постель и нашла затрепанный блокнот:

– У меня должен быть записан его номер. Сейчас, сейчас… Вот он! 32-12-43. Номер и адрес. Вот!

Дрожащие руки не позволяли поменять на трубке режимы, но, в конце концов, Маше удалось это. Она набрала номер.

– Да? – отозвался немолодой женский голос, видимо, Лешиной мамы.

– Здравствуйте. Леша дома?

– Дома. А кто его спрашивает?

– Это его знакомая. Вы можете позвать его?

– Вы знаете, к нему только что пришли какие-то люди, и они вместе заперлись в комнате. Но я сейчас попробую…

– А вы не знаете, что это за люди?

– Нет, Леша сказал, что это ленинградские друзья. А его ленинградских друзей я не знаю. – По интонации чувствовалось, что «друзья» эти матери не понравились.

– Подождите! Пожалуйста, скажите, как выглядят эти люди?

– Если честно, они выглядят как настоящие бандиты.

Не дослушав. Маша бросила трубку и, бегом вернувшись в комнату, принялась лихорадочно одеваться.

– Куда? – спросила Алка.

– Они нашли его. Нужно выручать.

– Но что ты можешь?!

– Я могу ВСЕ!!!

– Я – с тобой.

… Когда такси въезжало в его двор, они увидели, как трое человек (Маша узнала их – Копченый, Слон и Али-Баба) выбежали из подъезда, сели в машину и та, с места взяв приличную скорость, промчалась мимо. У Маши мелькнула мысль о том, что вот ведь как странно устроена жизнь: она-то была уверена, что никогда больше не увидит этих людей, что отныне дни и ночи ее будут спокойны и размеренны; может быть, немного скучноваты, но так по-домашнему удобны. И вдруг – очередной поворот и очередная гонка.

Подруги через ступеньку пролетели три этажа. Маша нажала кнопку звонка. И тут из-за двери раздался женский крик. Леденящий душу крик отчаяния и безысходности.

Переглянувшись, они, не прекращая звонить, принялись что есть силы колотить в дверь. И дверь открылась. Не слишком старая, но уже совсем седая женщина с неуловимо знакомыми Маше чертами стояла на пороге, трясущейся рукой указывая на дверь комнаты в конце коридора.

Атос, с искаженным от боли лицом и закрытыми глазами, лежал спиной на ковре и обеими руками сжимал рукоятку ножа, вонзенного ему в живот. Было непонятно, жив он еще или нет. Маша упала перед ним на колени, подсунула левую руку ему под голову и попыталась приподнять ее. Он застонал и открыл глаза.

– «Скорую»! Скорее врачей! – закричала Алка.

– Я уже вызвала, – бесцветным голосом сообщила мать. – И «скорую», и милицию.

– Маша? – прохрипел Атос.

– Да, да! Это я, Леша, милый! Только ты не умирай, ладно? Сейчас придут врачи, они все умеют. Только не закрывай глаза! Я люблю тебя, слышишь? Я все тебе простила! Да я никогда и не сердилась по-настоящему! Я люблю тебя!

– Я совсем не вижу тебя. – Он говорил с трудом, делая долгие паузы между фразами. – И я ненавижу себя за то, что не могу тебя видеть… Если на свете есть Бог, он не допустит, чтобы я умер, так и не увидев тебя… В этом платье… Я ниразу не видел тебя в платье. Ты в нем, наверное, очень красивая. Я ненавижу себя…

– Не надо, не думай о плохом. Думай о том, что я люблю тебя…

Так говорили они, снова и снова повторяя слова любви, слова раскаяния и отчаяния. Атос то терял сознание, то вновь приходил в себя, но паузы эти становились все длиннее, а голос все слабее. Наконец, очнувшись в очередной раз, он еще раз повторил: «Видеть тебя…» – и впал в беспамятство окончательно. Маша плакала, рукой вытирая свои слезы с его лица…

– Позвольте!

Она обернулась и увидела белый халат. Доктор прощупал пульс, приложил ухо к сердцу, затем скомандовал санитарам: «Скорее, в машину!»

– Доктор, – спросила Алка, семеня за врачом, – он будет жить?

– Трудно сказать наверняка. У обычного человека шансов не было бы вовсе. Но этот юноша, судя по сложению, спортсмен, не будем терять надежды…

Кто-то тронул Машу за плечо. Маша, всё еще сидящая на полу, подняла голову и увидела неприятное, с цепкими глазами рябое лицо мужчины, склонившегося над ней.

– Моя фамилия – Зыков, зовут – Андрей Васильевич. Я следователь. Я хотел бы поговорить с вами.

– Здесь?

– Можно и здесь. Но лучше давайте уйдем отсюда.

Маша поднялась и двинулась за мужчиной. И тут, горячо дыша ей в ухо, зашептала Алка:

– Маша, исчезни! Ты же можешь! Зачем тебе следователь? Исчезни!

Маша остановилась. Обернулась к Алке, словно желая что-то сказать…

– Машка, – шептала Алка, когда они спускались по лестнице, – не глупи. Сейчас, может быть, первый случай, когда это действительно нужно. У тебя будет куча неприятностей. Исчезни!

Почему она не становится невидимой? Она и сама еще не успела осмыслить это. Хотя… Что принес ей ее «божественный дар»? Что, кроме боли? «Просто невидимка не воспринимается как человек, он воспринимается как явление, даже как стихийное бедствие…» – вспомнила Маша слова из послания Атоса. Она потеряла дом и друзей, она потеряла себя – ту, какой бы ей хотелось быть… Человек, которого она любит, предал ее. А сейчас, когда она смогла простить его, он умирает…

Когда-то она должна остановиться!

В бежевой «Волге», к которой подвел ее следователь, уже сидела Лешина мать. «Осень, – почему-то вдруг подумала Мария, – наступает осень». И тут же поняла, откуда взялась эта мысль: тополя шумели так, словно огромный невидимка, раздувая щеки, старался вырвать их с корнем.