Рождение волшебницы Маслюков Валентин

— Инородное тело между лучевыми костями, — сказал Расщепа, ковыряясь в ране железным крюком.

Достаточно было взгляда на прошибленные потом лица врачей, чтобы уяснить себе, как плохо обстоят дела. Золотинка напряженно дышала, ожидая, к чему они придут, и не стерпела.

— Не надо отрезать, прошу вас! — воскликнула она с мольбою. — Пожалуйста, сохраните руку!

— К вечеру, барышня, — раздражительно возразил Шист, — огонь поднимется до плеча. Тогда нечего будет и отрезать!

— По локоть, — пояснил Расщепа, показывая глазами место, где нужно будет отпилить руку.

Бледный, изможденный лицом Юлий мучался, прикрыв веки, вряд ли он сознавал, что происходит. Золотинка сделала усилие, чтобы овладеть собой, и сказала вполне твердо, столь твердо, сколько нашла мужества:

— Подождите до полудня, я говорю! Иначе… будете отвечать головой!

Бедные врачи! Сколько раз они отвечали головой за всякий хрип и сердечное колотье вельможных особ! Они склонялись к тому, чтобы принять к сведению предостережения волшебницы, независимо от того, имела она права на угрозы или нет.

Тогда Золотинка переметнулась к воеводе Чеглоку, который на той стороне очага толковал под стоны Юлия со своими полковниками и сотниками.

— Нужно искать Рукосилову библиотеку, — загорячилась она, — дайте мне людей. Человек десять крепких ребят, придется ломать стену. Иначе до книг не доберешься.

— Щавей, найдете десять? — вскинул утомленные глаза Чеглок.

Они не успели это выяснить… За раскрытой дверью на лестницу всплеснулся вой — яростный, но лишенный внутренней силы — испуганный.

В этот миг отчаяния и неопределенности, вполне понимая, что трещат последние оплоты, под ужасные стенания Юлия, когда дворяне сбились в кучу вокруг Чеглока, ощетинившись, как стая рычащих с испугу собак, Золотинка вспомнила о своей людоедской образине — на губах ее запеклась кровь. Нужно было, наконец, и умыться! Она удовлетворилась кувшином кислого вина. Пока в проходе за дверью лязгали под жуткие крики мечи, слышался остервенелый топот и грохот падения, она наскоро смыла с себя кровь.

Ратники раздались, и в проеме двери выросли очертания воителя, который в одиночку разметал стражу. Витязь не имел головы и сражался голыми руками. Безголового витязя рубили и кололи напропалую, не причиняя ему вреда. Он продвигался по караульне, упавшие расползались из-под тяжелых медных ног.

— Порывай, стой! — крикнула Золотинка, не имея за душой ничего другого.

И медный человек остановился. Порывай или Лоботряс, другим словом.

Где был теперь этот лоб? Расплющенную и свернутую набок голову трудно было уже назвать головой, в смятой башке не различались ни лоб, ни глаза, ни нос. И если Порывай и отличался когда подходящими к такому имени ухватками, то ныне в скрипучей его поступи не осталось ничего порывистого, мерный шаг его наводил тоску мертвенной неумолимой медлительностью. Претерпев падение с каната, Порывай-Лоботряс перекорежился: одно плечо выше другого, тонкий стан прогнулся. Медный человек подволакивал ногу и неважно владел рукой. Грудь его и плечи, медные пясти и локти поблескивали свежими зарубками.

Павшие духом ратники старались хотя бы прикрывать стонавшего княжича. Врачи же, нисколько не устрашенные пришествием истукана, продолжали ковыряться в ране и без успеха пытались выдрать засевший в костях зуб.

— Чего ты приперся? — заносчиво спросила Порывая Золотинка.

Тот развернулся, словно желая отвечать. И стоял столбом. Казалось, голос девушки имел над ним тайную власть. Она же лихорадочно соображала, как бы это так исхитриться, чтобы отправить болвана восвояси.

— Вот что, дружище, — продолжала она с притворным добродушием. — Сейчас я напишу письмо Рукосилу, и надо его снести. Ну то есть Рукосил теперь Видохин, ты отлично это знаешь. Так что понесешь, понял?

Ни единым телодвижением не выдавал он затаенных побуждений: не соглашался, но и не выказывал возражений. Ждал.

Золотинка оглянулась: Чеглок и присные его засуетились, показывая друг другу жестами и выразительным вращением глаз, что волшебнице нужно. На счастье, нашелся писарь, он молча выложил потребные принадлежности на скамью, где Золотинка устроилась писать. Она не раздумывала. Вскрики и стенания тяжело страдающего Юлия подстегивали мысль, оттого и письмо получилось короткое, решительное, но не весьма хитрое:

«Рукосил! У меня твой перстень, ты понимаешь, что это значит. Ничего хорошего для тебя. Не обольщайся. Мы могли бы разойтись по-людски, если бы ты освободил Юлия от едулопова зуба. Золотинка».

Она не особенно уже удивилась, когда Порывай принял письмо — как будто за ним и явился. И заскрипел назад в сени — к хозяину, мимо охотно расступившихся ратников. И дальше… дальше слышен был в коридорах трудный скрипучий шаг. Каким образом удивительное посещение болвана входило в расчеты Рукосила? Золотинка не успела это обдумать.

— Что вы можете предпринять, шударыня? — веско расставляя слова, спросил Чеглок, едва только посланник чародея удалился.

— Спасение в книгах Рукосила! Нужно знать, вот что! Если бы я знала… Может быть, все очень просто, проще простого, — горячечно говорила Золотинка, тиская руки. — Дайте мне людей. Придется ломать стену.

Воевода щелкнул пальцами, оглядываясь:

— Елизар!

Призванный был измучен и часто вытирал рот тыльной стороной ладони.

— Людей мало, человек сорок, — доложил он. — Неладно выходит, воевода. Этих, которые Рукосиловы… Они все живехоньки в подземелье, куда мы их загнали, а наших градом побило. — И он, наклонившись к воеводе, засвистел сиплым шепотком: — Так не будет ли распоряженьица? Всех бы их подобрать, под корень… Пока под замком. Положили бы как овец, вот ладно-то было бы. Аккуратно. — В мужиковатом, опухлом с перепоя лице служилого не видно было и признаков чего-то жестокого или хищного, скорее так… хозяйственная озабоченность.

Чеглок обдумывал предложение.

— Послушайте, как вас?.. — не стерпела тут Золотинка.

Служилый ответил не прежде, чем получил молчаливое разрешение воеводы.

— Елизар Пятой, барышня. Шевырева пешего полка сотник. За мной караул по замку.

— Послушайте, Елизар! — продолжала она с едва прикрытым негодованием. — Вас сюда на свадьбу пригласили!

Поразительно — сотник смутился. И, совсем уж трудно поверить, неловко заерзал Чеглок.

— Пойдемте со мной, — сказала Золотинка мягче. — Я выведу из тюрьмы Поглума. Страшный зверь. Если мы поставим его на караул, никакие полки не пройдут.

— Дайте ей десять человек, Елизар, — коротко сказал воевода. — Пусть распоряжается.

Начинать нужно было, пожалуй, с дворецкого Хилка Дракулы — поднять его на ноги. Иному проводнику Золотинка и не могла бы довериться.

Она задержала взгляд на запрокинутой голове Юлия — лицо без кровинки. И с тяжелым сердцем заспешила вон, на волю. Невозможно было выносить в бездействии безысходные страдания раненого.

Между растерзанными бурей облаками в смутном небе неслась луна. Горбатились разоренные градом крыши. Внизу багрово искрились на подтаявшем льду редкие костры стражи. Сообразив стороны света по вершине башни Единорога — ущербный месяц летел справа — Золотинка прикинула время и получила обескураживший ее итог: до рассвета, до первого брезгу оставалось часа два.

Неровный слой раскисшего льда хрустел под ногами. Золотинка скользила слишком большими для нее башмаками Лепеля. Много неприятностей доставлял тяжелый подол платья, волочившийся по смешанному со снегом мусору. Разорванный ветром огонь факела давал неверный свет. Перебираясь через павшую прямо в оглоблях лошадь, она споткнулась и побила ладони. Оставалось только скрипеть зубами, чтобы не смущать спутников отъявленной портовой бранью.

В конторе дворецкого по обеим смежным комнатам гулял сквозной ветер. Под разбитым окном на столе поблескивали мокрые осколки, страницы растрепанной книги переложены были снежным месивом, подтаявшая вода заливала пол. Опрокинувшись на лавку, Дракула хранил торжественную неподвижность. Колом торчала борода, на глаза легла плоская шляпа с мягким осевшим верхом и узкими полями.

— Будите! — Золотинка отстранилась от лавки. — Как хотите, а поставьте мне Дракулу на ноги!

Но никакие меры не могли вернуть дворецкого из блаженных угодий, куда он своевременно удалился. Затрещины, колотушки и уговоры оказали заметное воздействие лишь на шляпу — она свалилась на пол, то есть в лужу. Обступившие бесчувственное тело служилые хранили все же известное уважение к чину и возрасту: потерянную шляпу возвратили по принадлежности — водрузили на лоб и для верности прихлопнули. Однако шляпа не задержалась на безвольно мотающейся голове, а снова соскочила в лужу. Лицо и борода Дракулы покрылись грязными брызгами. Наконец, дружным усилием всей ватаги непослушное тело дворецкого было вздернуто стоймя, хотя и нельзя сказать, что на ноги. Некоторое время его удерживали в обманчивом равновесии, а шляпой, не прибегая к промежуточному нахлобучиванию, прямо отхлестали по роже.

Встряхнувшись, Дракула икнул, слипшиеся веки его дрогнули, и мутный взор застиг Золотинку.

— Царевна-принце-есса! — пробормотал он, искривляя губы. — Позвольте ручку…

Она заторопилась:

— Дракула, очнитесь! Я в отчаянном положении! Помогите! Без вас не обойтись!

Вместо ответа он захрипел и вывернулся из ослабевших объятий служилых, рухнул на пол и стукнулся головой. Золотинка только зубами скрипнула:

— Сколько нужно времени, чтобы привести дворецкого в чувство?

Служилые не высказывались, полагаясь, как она поняла по некоторым взглядам, на суждение одного тощего ветерана, который и заговорил:

— Чтобы поставить на ноги, это, значит, один образец. А ежели, чтобы в понятие вошел… так тоже есть средство. А все ж таки как натура позволит. Как натура уширится.

— Ну, мне у натуры спрашивать не с руки, — резко сказала Золотинка. — Трясите!

Они предпочитали поливать голову дворецкого ледяной водой, собирая ее с полу при помощи размокшей шляпы. Досадливо переминаясь, Золотинка отступила к порогу смежной комнаты, где ее ожидал Елизар Пятой.

— Так видел я давеча ваш изумруд, барышня. Что вы беспокоились, — заметил вдруг сотник.

— Где? — ахнула она и сама перебила ответ, возвратившись к частностям: плоская цепь, большой изумруд в листьях…

Елизар частности не оспаривал.

— Только не наше это дело, барышня, краденое покупать. Не приучены, — важно сказал он. — Парнишка-то больно шустрый: куда там! А что прямая цена цепочечке-то той будет? — спросил он осторожно. — Парнишка хотел двенадцать червонцев. Так я не дал.

— И ты его упустил? — опять ахнула Золотинка.

Понятливый сотник сразу уразумел необходимость перейти на шепот. Они зашли в темноту смежной комнаты.

— Ежели бы я, к примеру, взял вашу цепь за дюжину полновесных червонцев, да потом бы, к примеру, вам ее и принес честь по чести, положили бы, вы, не спрося, где взял, дали бы дюжину червонцев сверху?

— Да.

— А что прямая цена будет?

— Двести червонцев, — тихо соврала Золотинка и сейчас же поправилась: — Никак не меньше, во всяком случае.

— Двести червонцев?! — ахнул в свою очередь Елизар.

— И ты его упустил? Где это было? Когда?

— Да кто ему среди ночи больше даст! — ворчливо возразил Елизар. — Ко мне и вернется. Прохиндей не хуже всякого. Цепочку я вам принесу.

Золотинка едва удержалась от искушения бросить Дракулу и сейчас же отправиться на поиски Сорокона. Но, надо думать, Елизар Пятой добычи уж не упустит.

— Разыщи меня тотчас, когда… сразу… — напутствовала она собеседника. — Сейчас я иду в тюрьму, чтобы выпустить на волю голубого медведя, а потом наверх, в Рукосиловы покои. В Старых палатах, там на третьем ярусе библиотека.

Елизар ушел. Она вернулась в освещенную сильно чадившим факелом контору дворецкого.

— Ну хватит! — велела она звенящим голосом. — Вот что: готовьте носилки. Протрезвеет на ходу!

Бывалые мужички сняли с петель дверь, и оказалось готовое ложе. Пока они это ладили, Золотинка обнаружила в испоганенной шапке Дракулы заколку с золотым украшением и ею, наконец, застегнула себе спину пониже шеи. Между тем дворецкого взгромоздили на дверь и подняли. Дракула, вознесенный под потолок, очнулся и, пытаясь привстать, вывел из равновесия всех шестерых носильщиков.

— Царевна-принцесса! — хватился за край двери дворецкий, отыскивая глазами девушку. — Когда… позволите…

— Поздно, Дракула! — оборвала Золотинка. — Тебя несут в тюрьму. Где ключи?

Он показал вполне осмысленно платяной шкаф, а потом подумал-подумал и обвалился навзничь — все шесть носильщиков шатнулись в другую сторону. Тяжелая корзина с ключами нашлась, где было указано, Золотинка поручила ключи ветерану, который предупредил ее о возможности натуры «уширяться», а сама последовала за носилками, замыкая шествие.

У большого костра из разбитых телег, из колес и драбин, сидели под охраной курников разоруженные и лишенные ключей тюремные сторожа, которых Золотинка сейчас же признала.

— Поглум? — замялись они, блудливо переглядываясь. — Неладно со зверем…

— Идемте, — велела Золотинка своей свите, не вступая в объяснения.

Загремели засовы, распахнутый зев тюрьмы встретил гулом. За прутьями клеток томились разоруженные ратники Рукосила, многие из них, не прочухавшись еще с перепою, валялись у ног товарищей.

— Пить! Воды! Нутро жжет! — просительный вой преследовал странное шествие с поднятым на дверь дворецким.

— Терпите, братцы, что делать, — лениво отбрехивался сторож. — Я и сам без ключей.

Ватага углубилась в путаные, непроницаемые для голоса и света, неровно вырубленные ходы. Впереди ступал мягкими кожаными бахилами сторож, которого Золотинка отлично помнила по собственному тюремному опыту. Это был поджарый, с рыскающей походкой хмырь. На небрежно вылепленной роже выделялся несоразмерно большой изменчивый рот. Одевался он подходяще для подземелий — во все темное. Имя его было Карась. Путь предстоял неблизкий, потому что Поглум, как, осторожно выражаясь, объяснил Карась, учинил большое беспокойство и ребята «после всей это чертовщины, барышня» заманили медведя в колодец.

Временами Золотинка заглядывала в боковые проходы, где узнавала все те же серые лица и костлявые мощи узников.

— Освободить! Немедленно всех освободить! — решительно сказала она, ни к кому в особенности не обращаясь.

— Кузнец нужен, — уклончиво возразил Карась.

— А это кто? Как зовут? Как она сюда попала? — Золотинка свернула к расположенной на отшибе выемке, где куталась в падающую до земли гриву сошедшая с ума красавица.

Имени ее не знал даже тюремщик. А может, не хотел говорить.

— Не трогайте вы ее лучше, барышня, — пробурчал Карась, оставаясь в полутьме. Намерение распоряжавшейся в тюрьме девицы освободить всех узников без разбора оскорбляло его глубинные, составляющие основу жизненных воззрений понятия. Угрюмый и необщительный, он склонялся перед случайно взявшей вверх силой, не более того.

— Сколько она здесь?

— Три года будет, — обронил тюремщик. — Да что там — четыре!

Золотинка колебалась, не имея возможности задерживаться, и только откровенное пренебрежение к загубленной жизни, которое выказывал Карась, заставило ее коснуться узницы и отвести с лица паутину волос. Зрачки дрогнули, девушка вскинула беспокойный взгляд.

— Осторожней же, говорю! — с непонятным злорадством повторил сторож.

Но волна подмывающего чувства уже влекла Золотинку. Смелым движением души она зажгла Рукосилов перстень, сколько можно было выжать из тухлого камня, присела, взяла девушку за плечо. И со страстной жаждой гибели, желанием раствориться в чуде, перехватила ее под густым покровом волос за спину, прижала к себе, а губами нашла губы. Содрогаясь, она ощутила трепет пойманного существа.

Болезненный ток пронизал сумасшедшую девушку, она сделала неверную попытку отстраниться и, окончательно потеряв себя, прильнула, гибко обвилась вокруг Золотинки, как прибитая течением водоросль. Судорожная дрожь пробежала по слившимся телам… И вдруг узница дернулась и глянула распахнутыми глазами.

Заполнившие тесноту подземелья вооруженные люди строго молчали. То была благоговейная и возвышенная тишина, исключавшая легкомысленное, пустое слово.

Девушка отстранилась и увидела каменный свод, лица, тени… Она подвинулась, пугаясь, совершенно осмысленно, испуг ее уже ничем не походил на безумие, — и поймала под волной волос цепь… В лице выразилось напряжение мысли, словно узница припоминала ускользающий сон и не могла припомнить.

— Что это? — сказала она, жалобно оглядываясь. У нее оказался чудесный полнозвучный голос.

— Как тебя зовут? — затрудненно, будто глотая слезы, спросила Золотинка.

— Кто этот человек? — вздрогнула узница, наткнувшись взглядом на Карася.

— Не бойся, — быстро сказала Золотинка.

— Пусть… не подходит. — Узница брезгливо тряхнула головой, выражая этим движением больше того, что сказала.

Золотинка глянула, и тюремщик, искривив лягушачий рот в невыразимой смеси нахальства, смирения и растерянности, попятился.

Тут, словно что-то вспомнив, узница порывисто вскочила, обнажившись с ног до головы. Нагота девушки заставила мужиков помрачнеть, кто потупился, кто закусил губу. Сжалось сердце у Золотинки: отчетливая рябь ребер, впалый живот, исхудалые бедра, на которых углами проступали кости таза. Только волосы, безумное буйство волос на плечах и на темном лоне не изменило красавице. Кто-то из ратников накинул на плечи узницы истрепанный походный плащ, опавший на самые щиколотки.

— Рубите оковы! — со злобным ожесточением бросила Золотинка.

Зазвенели мечи, полетели искры.

— Не оставляй меня! — шептала узница, прижимаясь к спасительнице. — Не оставляй меня, с ума сойти можно!

Оглядываясь вокруг, она ничего не спрашивала. Не вопросы — детское любопытство выказывали ее чудесные, живые и влажные глаза.

— Меня зовут Золотинка, — сообщила волшебница, когда вспотевшие от работы ратники, немало попортив мечи, разрубили цепь и стих все подавляющий звон.

— Золотинка? Зовут?.. — девушка встрепенулась и вспомнила: — Меня зовут Фелиса. Фе-ли-са, — протянула она, как будто пытаясь освоить и запомнить чужое имя.

— Пойдем со мной, Фелиса, нам нельзя останавливаться, — сказала Золотинка.

— С тобой, — кивнула та.

Золотинка прихватила конец цепи, чтобы не болтался на ходу, и закинула правую руку девушки себе на плечо, рассчитывая поддерживать ее хотя бы первое время. Но Фелиса цепко ее обняла. С нехорошим беспокойством Золотинка начинала понимать, что так просто от этого беспомощного, прильнувшего к ней душой существа уже не отделаться.

Идти было неудобно. Фелиса морщилась, стонала, попадая босой ногой на камешки, и шаталась. Во влажных глазах ее стояли, не просыхая, слезы. Иной раз она принималась судорожно дышать, как в припадке. Растянувшись гуськом, теряя конец шествия на поворотах, они двигались теперь невыносимо медленно. Золотинка подозвала плечистого молодца, пытливый, исполненный сострадания взгляд которого приметила еще прежде. Этому великану ничего не стоило нести девушку на руках — только в радость.

Молодец кивнул, а Фелиса, напротив, вцепилась в Золотинку разъяренной кошкой. Лицо ее исказилось, опять в нем появилось нечто безумное, и Золотинка, не переставая говорить, с усилием отдирала со своих запястий, с шеи своей, с плеча тонкие, но необыкновенно цепкие с острыми обломанными ногтями пальцы. Фелиса продолжала биться на руках у дядьки, так что впечатлительный малый старался и дышать в сторону, чтобы не обеспокоить. Увы, несчастная успокоилась не раньше, чем поймала Золотинку. Всхлипнула всем ртом и затихла, когда ощутила в судорожно стиснутой руке палец волшебницы.

Так они и шли втроем, сцепившись. Неровно пробитые в известковых скалах повороты заставляли их сбиваться с шага. Чтобы не тесниться, молодец с Фелисой на руках пробирался самой обочиной, по каменистой осыпи, оставляя Золотинке середину тропы.

По петляющим норам, все время под уклон, они спустились в довольно высокую, частью выправленную каменотесами пещеру. Золотинка помнила здесь провал под крышкой из толстых кованных прутьев. Сюда и повел тюремщик.

— Поглум! — крикнула Золотинка в колодец, пугая Фелису. — Это я! Я вернулась и пришла за тобой.

Карась отомкнул замок и вернул ключи ветерану, который таскал корзину. Творило — крышка — внушительно лязгнуло. Медведь не откликался.

— Дурит, — пожал плечами тюремный сторож. — Даром, что ли, мы его сюда посадили?..

Фелиса висла на Золотинке, не пуская ее к дыре, оттягивая свое божество от опасности.

А тут тело дворецкого обнаружило беспокойство, скатилось с двери на пол и, очутившись на карачках перед провалом, взревело пьяным дуром:

— Поглум! При-ишли по твою душу! Вылазь, зверская ты образина!

— Зи-на-зи-на-зи-на… — удвоило насмешку эхо.

Довольно постигнув обидчивый нрав голубого медведя, Золотинка взбеленилась от такого невежества.

— Что вы несете, Дракула! — крикнула она, продолжая молчаливую борьбу с Фелисой. — Не нужно!

Деятельный не к месте дворецкий, мотаясь над пустотой колодца, вдруг сверкнул башмаками и низринулся в дыру без остатка. Мгновение полета — он приглушенно шмякнулся, и раздался негодующий рык. Застыли искаженные лица. Зверский рев метался под сводами пещеры. Золотинка сжала в объятиях Фелису, крепким поцелуем пытаясь уберечь ее от нового обморока. Наконец, не ведая, кого спасать, Золотинка безжалостно оттолкнула девушку и бросилась к колодцу:

— Поглум! — надсаживаясь, закричала она в провал. — Не тронь Дракулу! Он нечаянно. Это я, Машенька! Слышишь?..

— А кто заманил меня в эту дыру? — с неподдельной яростью взревел колодец.

— Я что ли?!

И самое ужасное, что Дракула, как свалился, так и не пикнул, даже не застонал. Не свернул ли он себе шею?

Между тем темные ресницы Фелисы бессильно пали — она опять ускользала. Отзывчивый малый, что нянькался с девушкой, не умея помочь беде, запахивал на ней плащ поплотнее и тихонько дул в лицо. Прикосновение Золотинки могло бы вернуть Фелису к жизни, но как оставить Дракулу?

— Поглум, милый, хороший! Подними, пожалуйста, Дракулу наверх! — она склонилась к дыре.

— Ага! — пробурчало глубокое чрево колодца. — Вот как ты заговорила!

— Сказать, что я тебя люблю?

— Не трудись! — прогудел колодец. — И если ты посмеешь сюда упасть… О-о!

— Ладно, ты считаешь, что Маша — предательница! — горячо заговорила Золотинка. — Пусть! А тот огромный, у кого лапы, как два дерева, и кто этими лапищами посадил маленькую Машу в железки, тот не предатель. Допустим. Пусть. Я согласна! — (Внизу что-то глухо закряхтело.) — Но объясни мне, Поглум… не беспокойся, не буду называть тебя милым, если это тебе так неприятно! — (Внизу нечто напоминающее кузнечные мехи вздохнуло.) — Объясни мне только, какое предательство совершил человек, что нечаянно свалился в яму, на дне которой имел неосторожность сидеть медведь? Если он и совершил преступление, оно называется иначе. Подбери другое слово!

— Пьянство? — предположил голос внизу.

— Правильно! — сказала Золотинка. — Сейчас же подними Дракулу наверх, если ты так все хорошо понимаешь. — И коварно добавила: — Я надеюсь, ты сумеешь подняться?

После некоторого промежутка голос внизу промямлил не без замешательства:

— Стоит ли возиться? Я тебе скажу, не обрадуешься. Твой приятель, видишь ли, плохо уцелел. Подниму я тебе эту падаль! Поглумы дохлятины не едят.

Зашуршало, послышался скрежет когтей о камни. Сам собой раздался неплотный круг ратников, и прежде всех попятился к выходу из пещеры тюремщик, его вовремя придержали, не давая улизнуть. Возле колодца осталась Золотинка да бездыханная Фелиса, верный дядька держал ее голову на коленях. Когда над обрезом дыры появился чуткий нос, а затем выросла треугольная голова и глянула окрест умными глазками, дядька склонился над девушкой, заслоняя ее от страшного видения.

Укрепившись внутри колодца, Поглум поднял Дракулу и довольно небрежно швырнул на пол. Перекинувшись с живота на спину, мертвое тело дворецкого зевнуло и принялось укладываться, отыскивая положение поудобнее. Добросовестный Поглум так и онемел. Хилок Дракула всхрапнул, сипло потянул носом. Благостное выражение предательской рожи указывало, что падение на мохнатого медведя не произвело на дворецкого особенного впечатления.

— Поглум! — повернулась Золотинка. — Рукосил бежал, и его нет. Тут такое творится! На тебя вся надежда!

— Рукосил бежал? — недоверчиво переспросил Поглум, сразу уловив главное. — Хм! Говори еще!

— Его постигла ужасная беда! — сразу откликнулась Золотинка. — Он потерял свой волшебный перстень. Разбежались слуги. Он обратился в дряхлую беспомощную развалину, которую никто не хочет признавать!

— Стой, подожди… Но он жив?

— Одной ногой в могиле!

— Только одной? — засомневался Поглум.

Под эти удивительные речи очнулся Дракула, и хотя не встал, сонной своей повадке не изменил, но приоткрыл один глаз и лежал, осмысленно вслушиваясь.

— Та-ак… — озирался медведь, не в силах вместить в себя поразительные известия. — А это кто? — обнаружил он Фелису, которую придерживал на коленях ратник.

— Это Фелиса. Она слабенькая.

— Она слабенькая? — заинтересовался Поглум. Подтянул зад на обочину колодца, уселся и, подперши челюсть, задумался, как совершенно вольный, свободно расположившийся в свое удовольствие медведь.

Золотинка поцеловала приоткрытые губы Фелисы. Сразу она ощутила по безвольному телу ответный ток, веки дрогнули. Не открывая еще глаза, девушка припала к Золотинке горячим ртом и, слабо содрогнувшись, очнулась по эту сторону действительности.

— А она хорошенькая! — поделился своими наблюдениями Поглум.

— Дуралей! — неожиданно взвилась Золотинка. — Красавица, каких свет не видывал! Писаная красавица!

— Она писаная красавица? — усомнился косолапый.

— А ты думал!

Кажется, это было ему внове. Поглум, разумеется, видел Фелису и прежде, но никогда не рассматривал ее с этой точки зрения. И вообще не рассматривал ее никак, поскольку Поглумы из рода Поглумов дохлятины не едят. Но теперь это была не дохлятина, это было живое, трепетное существо с влажным блеском в глазах и… и слабенькое. Повернувши толстую шею, Поглум посмотрел немигающими глазками на Золотинку, снова обратил взыскующий взор на Фелису, к Золотинке вернулся… и остановился на Фелисе.

— Но ведь это ж не Маша? — молвил он не совсем уверенно, словно не прочь был бы встретить и возражение.

«Ага! Предатель! — сообразила Золотинка. — Вот кто предатель и перебежчик!»

— Она лучше Маши! — выпалила Золотинка с гневом.

— И умеет печь пирожки?

— Мм… — смутилась Золотинка, коварство которой не простиралось, однако, так далеко, чтобы обманывать доверчивого медведя в этом важном, основополагающем, можно сказать, вопросе. — Мм… Я думаю, она научится… если ты возьмешься расковать узников и вообще пойдешь с нами.

Предатель, еще раз подумала Золотинка. Между тем она прикрывала Фелису от медведя, который сосал лапу и преглупо ухмылялся. Она придерживала девушку, ожидая, когда пройдет болезненный трепет, и шепнула:

— С нами Поглум. Просто большой медведь. Насколько большой, настолько и добродушный. Он твой друг.

Фелиса поверила. Она принимала наставления волшебницы с безотчетной доверчивостью ребенка.

— Дай ему руку, — тихо сказала Золотинка. А сама подумала: неужто даст?

Нечто похожее на страх шевельнулось в душе, когда Золотинка вновь убедилась, в какой чудовищной зависимости находится от нее это хрупкое чудное существо, непрочно еще утвердившееся по эту сторону действительности. Фелиса не колебалась, не было ни малейшего зазора между словами Золотинки и ответным побуждением. Неопределенно улыбаясь, как ребенок, который испытывает незнакомое удовольствие, девушка потянулась к голубому страшилищу. Предательская ухмылка кривила медвежью пасть.

— Слабенькая… Я возьму ее на руки! — произнес он как бы между прочим.

— Нет уж! — резко возразила Золотинка. — Освободи узников! Твое дело освободить узников.

Оставив руку в лапах медведя, Фелиса обратила к Золотинке полные доверия глаза, и в лице ее разлился покой.

— Она хочет, чтобы прежде всего ты занялся узниками. Разбей цепи и всех выпусти. Потом она объяснит тебе остальное, — добавила Золотинка, подметив, что медведь колеблется. — Освободи узников, слышишь? Всех — на свободу!

— Да-да, — туманно согласилась Фелиса. На Поглума она не глянула и, кажется, не твердо сознавала его присутствие.

Обратно отправились прежним порядком: Фелиса на руках у дядьки, Золотинка рядом с Фелисой, Дракула на двери.

Поглум присмотрел камень не многим меньше своей головы и ушел вперед вместе с тюремным сторожем и факельщиком. Раскатился, отдаваясь в извилистых норах, грохот. Могучий медведь бил цепи, плющил и разрывал — хватало одного-двух ударов.

Можно было, однако, заметить, что освобожденные от оков узники встречаются гораздо реже, чем следовало бы ожидать. Да и те, что попадались, в неком душевном оцепенении топтались возле своих углов, с потерянным видом ощупывали стены и оглядывались. Казалось, они не знали, что делать со своей свободой. Захваченные светом факела, они жмурились и вовсе уже теряли остатки сообразительности.

— Идите за мной! Я выведу всех на волю! Вы свободны! — кричала Золотинка и тем только оглушала несчастных.

Когда она смолкла, различила смутивший ее гомон. Его не могли породить все раскованные узники вместе взятые, даже если бы Поглум умудрился согнать их всех… А мог ведь и умудриться! Нехорошее подозрение сразу обратилось уверенностью. Прихватив лишь одного факельщика, Золотинка рванулась и побежала, оставляя за собой душераздирающий крик Фелисы.

В подземном покое, где были решетчатые загородки, смятенному взору ее предстало жуткое зрелище. Поглум выталкивал из тюрьмы Рукосиловых ратников. Уставив поперек прохода толстый железный шест как упор, медведь давил несколько десятков человек сразу, всю сбившуюся перед лестницей толпу. Раскрытые настежь в рассветную муть воротца над плотно придавленными друг к другу головами казались узкими — как недостижимые двери рая. С непостижимой силой медведь приминал, уплотнял, про-о-ода-а-авливал по проходу месиво ревущего народа. Онемелые в удушье лица, выпученные глаза, разинутые без крика рты… И явные мертвяки, уже посиневшие, стояли торчком среди еще живых. Лишь кое-где в пустых клетки по бокам прохода шатались в корчах, валились на пол выпавшие из давки счастливцы.

— С ума сошел! — взвизгнула Золотинка и потеряла голос. — Стой! — сипела она, наскакивая на необъятный, напруженный усилием зад.

Поглум мотнул головой, но Золотинку признал и не лягнулся, чего достаточно было бы, чтобы утихомирить ее навсегда.

— Со-оба-аки… не хотят… на свободу… — просипел он сдавленным голосом.

Стонущий хрип полумертвых людей доводил Золотинку до умопомрачения, и она колотила кулаками мягкий меховой бок.

— Это люди Рукосила! Куда! Их не надо освобождать!

Поглум приостановился, ослабил напор и вовсе убрал кол.

— Как? — сказал он. — Разве не надо?

Некоторое время толпа оставалась в неподвижности. Потом задний ряд едва ли не весь целиком рухнул, на него другие — толпа начала раздаваться, как бы разбухать, роняя из себя придушенных и раздавленных.

— Как же это?.. Что?.. — закряхтел Поглум, устраиваясь задом на пол. — Зря освобождал, выходит? — Пытаясь скрыть смущение, он сунул кол за плечо, чтобы почесаться. Десятипудовый шест, едва умещавшийся в проходе, мазнул шатавшегося за спиной медведя доходягу — тот шлепнулся наземь без стона. — Видишь ли… — миролюбиво продолжал Поглум, — они не хотели выходить из клеток — я рявкнул… А во дворе стража — не пустим… Так вот оно все… да… А где Маша-то? — он беспокойно оглянулся в темноту.

— Маша велела передать, — сквозь зубы сказала Золотинка, — что ты свинья! Не медведь ты, а свинья! Тупое чудовище! Гора мяса и горошина мозгов!

Поглум хлопал глазами.

— Ты так брани-ишься… — протянул он с укоризненным удивлением.

Освобожденный от медвежьего усердия народ, кто владел ногами, спешил убраться. Прихрамывая, а то и на карачках люди шли, позли, карабкались по лестнице к выходу, теснились в воротцах, торопясь избыть этот страшный сон.

— Вот что, — решила Золотинка, — никуда от меня не отходи и не смей никого трогать.

— А если он сам меня тронет?

— Терпи. Иди за мной! — прошипела она, направляясь к выходу.

Несколько опамятовавшись, Золотинка заподозрила в этом жутком недоразумении блудливую руку Карася, который если и не прямо направлял усердие Поглума, то присутствовал при его безумствах как сочувствующий зритель. Карась исчез. Во дворе все смешалось. Сторонники Рукосила расползались, и их было больше, чем курников, которые пребывали в замешательстве, лишенные представления о том, что произошло и происходит.

Виноватый Поглум тащился позади Золотинки, а потом отстал. Когда он появился в караульне, узники и охрана, не чинясь между собой, без разбору хлынули вон, оставляя в распоряжении зверя столько пространства, сколько должно было ему хватить для любых проявлений разнузданного нрава.

И Поглум не замедлил его выказать. Не рассчитанная на размеры голубого медведя сторожка затрещала, когда он сунулся в дверь и застрял плечами. Он наддал… И под грохот рухнувших стен вышел на волю, унося на голове крышу, а на плечах одверье.