Вурдалак Слэйд Майкл

УБОИНА

Ванкувер, Британская Колумбия

12 : 07

Пока Цинк наблюдал за Хенглером, внимавшим «Вурдалаку», в нескольких милях от клуба в переулок за мясокомбинатом въехал «форд-мустанг». Водитель заглушил мотор, выключил фары и вместе с пассажиром вышел из машины.

Переулок, темный и пустынный, находился в промзоне, неподалеку от порта. Ночь была ясная, высоко в небе стояла луна. Вдруг набежавшее облако скрыло ее от глаз. По переулку гулял хлесткий ветер; он свистел в проводах и развевал полы длинного плаща вокруг ног человека в двубортном костюме. Придерживая одной рукой шляпу, «гангстер» плотно запахнул на груди лацканы.

— Че это за гадюшник? — спросил Ирокез.

— Недавнее приобретение, братан, — объяснил Сид Джинкс [25] — Ветер сегодня лютый. Пошли внутрь.

Джинкс взял с заднего сиденья две пластиковые литровые бутылки светлого пива «Уитни пэйл» и дипломат и пошел отпирать черную дверь. Внимательно оглядев тихий переулок — никого, лишь серый кот бесшумно крадется куда-то, — он сказал:

— Давай, братан. Пока будем дожидаться Хенглера, хлопнем пивка.

Ирокез понятия не имел, на кой ему этот недоделок. Во-первых, он с трудом понимал его: Джинкс говорил как натуральнейший британец, Ирокез же вырос на восточной окраине Ванкувера, где китаезы и арабы попадались на каждом шагу, а англичашки — редко. Смысл жизни Ирокеза составляли три вещи: чтоб хорошо стояло, тусоваться в клубе и гонять на «Харлее». И вдруг нате, ему на голову сваливается чудак, которого он знать не знает и знать не желает, и давай трындить без остановки, а о чем — хрен разберешь. Не мешало бы вшивым англикам выучиться говорить по-английски как все нормальные люди говорят…

Засирать мозги мужик взялся еще в клубе. Он схватил Ирокеза за руку, когда тот проталкивался через толпу к Хенглеру, и уволок от сцены раньше, чем парень разобрался в происходящем. «Не сюда, братан», — были первые слова этой харкоты. — «Ты нам хвост привел, п-падла. Надо ж хоть немного шевелить мозгами!»

Интересно, все англичашки тявкают как бобики? «П-падла»! Нормальные люди первые полслова так не выплевывают.

Потом чертов Джинкс загнал его в какой-то люк на сцене.

— Подожди в подвале, в уголке. Хенглер сейчас спустится.

Он сорок минут околачивался в этом занюханном подвале, гадая, хули они себе воображают… за дурака держат? С чего они взяли, будто он не просек, что его пасут? Не хрен человека с полпинка записывать в дебилы! А этот вшивый адвокатишка заявил: ты, мол, парень, не психуй, перестанет вонять жареным — тебя сразу позовут.

Да загребись они все! Он сам слинял от легавых. Они думают, он полез бы к Хенглеру, если б у него кто-нибудь висел на хвосте? Да пошли они к…

А когда перед самым представлением подъемник спустил ихнюю сраную платформу обратно в подвал, угадайте, кто на ней приехал? Хенглер? Хрен-то. Сраный Сид Джинкс.

У Ирокеза уже не раз мелькало подозрение, что Джинкс — голубой.

— Хенглер велел передать, братан, что ты отбываешь на Барбадос. А через пару недель — в Монтану, там у него мясоразделка. Вернешься под другим именем, с новой ксивой, и накроется ихний суд медным тазом. Кстати, вытащить тебя из кутузки было непросто. Дорогое оказалось удовольствие. В общем, Хенглеру, чтоб все утрясти, понадобится время. Ты улетаешь сегодня первым рейсом. Но здесь он с тобой базарить не будет. Слышь, давай тяпнем, пока нас не взяли за жопу.

Чертов Сид Джинкс в полосатом гангстерском прикиде разливался соловьем о «козырных ребятах» и «урках», выбившихся в «авторитеты», вякал что-то о «щипачах» и «кид-няках» и вовсю корчил из себя блатного — «Калуки в шалмане хавал толстый бутерброд».

На кой ляд Хенглеру сдался этот козел? Думает, этот придурок ему новых людей наберет? Слышал бы он, как этот ган-дон по дороге в соседний с клубом подвал распинался про каких-то Крэев — «Ронни, п-падла», то, да «Регги, п-падла», се, — а кто, блин, ваше такие эти сраные Крэи? «Охотники» Джин-кса и слушать бы не стали, враз бы опустили придурка.

Всю дорогу — сперва в «мазде», потом в гараже, где они по-быстрому пересели в «корвет», потом в «корвете», потом в «мустанге», который ждал их у моста, — английский недоделок пел только об одном: как эти Крэи проводят в жизнь правило «не стучи на своих». «Не стучи», блин, подумал Ирокез. Второе любимое словечко Джинкса после «п-падлы».

Ирокез устал повторять, что избавился от хвоста, но Джинкс не унимался и талдычил, что Крэи-де «мужики башковитые, осторожные, оттуда и весь их фарт». Вот потому-то — Ирокез за баранкой, чертов Джинкс с картой на коленях — они битый час колесили по городу, чтоб наверняка отвязаться от легавых. То, что Ирокез знал городишко как собственный хер, не играло никакой роли — Джинкс в пижонской черной рубашечке и белом галстучке-хреналстучке восседал рядом с ним и командовал: «поворачиваем, братан» и «сейчас будет Кэмби-стрит».

И наконец, слава яйцам, они приехали.

На самом деле (и Ирокез это прекрасно понимал) он завелся оттого, что в клубе, по дороге к люку на сцене, Джинкс его обшмонал. Искал «жучка», трепач вшивый, будто Ирокез под одежкой весь обмотан проводами. Вот мразь. Суслик жирный.

Коридор за дверью черного хода оказался темным и узким, как штрек в забое. Впереди, в главном цехе, одиноко горела матовая стоваттная лампочка.

Сид Джинкс, шагая за Ирокезом, вдруг сказал:

— Понимаешь, Крэи своего держались железно, вот в чем штука. Потому-то Ронни и Регги в Лондоне ходили не просто в авторитетах — в королях. Ронни вообще лютый, п-падла, полный отморозок. Зато уж если берется за дело, концов не найдешь. Мне рассказывали, там один мужик скурвился, настучал на братву. Новичок в кодле, ну и оказался перевертыш. А у Ронни с дятлами просто: исповедь третьей степени с причинением острых моральных и физических страданий.

Джинкс хихикнул, радуясь найденному иносказанию.

— Разделал мужика под орех. Не любит, когда братаны ему шарики крутят. Перебил руки, ноги, потом раздробил лопатки и взялся за ряшку: челюсть, зубы, зенки. А потом всего порезал… фу-у-у. Ей-богу, всего расписал. Ронни и меня обучил, чего делать с дятлами. Будь Ронни сейчас на воле, он бы всем нынешним стукачам показал, где раки зимуют. Но Ронни, браток, парится в Бродмуре, выходит ненадолго, стало быть, не скребет.

«Стукачам, е-мое, — снова подумал байкер. — По жопе себе настучи, пидор бри…».

Пуля вошла Ирокезу в затылок и разнесла лицо. «Охотника» швырнуло на пол, и он ничком проехался по коридору, оставляя кровавый след. «Хорошая штукенция», — подумал Джинкс, взвешивая пистолет на руке.

В «Иде», пока Ирокез ждал в подвале, Джинкс попросил у Хенглера чистую пушку и получил «Ингрем М-10» сорок пятого калибра с двенадцатидюймовым глушителем. Тяжелые пули-сорокапятки поражают цель, полностью сохраняя свою энергию, однако, поскольку их начальная скорость меньше скорости звука, выстрел практически не слышен. На глушитель (насадку диаметром 2.25 дюйма в четырех и 1.75 дюйма — в восьми дюймах от дульной части ствола) был надет полотняный изолирующий чехол. В итоге выстрел, который разнес Ирокезу голову, прозвучал не громче шороха ветра в траве.

«Так-то, братан», — подумал Сид Джинкс.

С минуту Джинкс стоял неподвижно, смакуя радость удачного выстрела, затем переступил через труп Ирокеза и пошел в глубь коридора, к цеху.

Там он разделся. Двубортный костюм, белый галстук и черная рубашка отправились на вешалку, и Джинкс облачился в длинный фартук из толстой резины. Завязав, тесемки, он открыл принесенный с собой дипломат и достал оттуда резиновые сапоги и пару резиновых перчаток. После этого он огляделся.

Разделочный цех занимал помещение площадью двести на двести футов. Джинкс вобрал взглядом страшные крюки, к которым подвешивали туши, тяжелые деревянные двери в большую кладовую-холодильник, сверкающие нержавеющей сталью гигантские машины для переработки сырого мяса и разбросанные по цеху разделочные столы и колоды, у которых днем трудились мясники. Запах смерти ласкал ноздри.

Джинкс вернулся в коридор, где на полу распростерся Ирокез. Покряхтывая от усилий, затащил труп в цех и взвалил на разделочный блок. За мертвецом, как слизистый след за улиткой, тянулась широкая полоса загустевшей крови.

Несколько минут Джинкс разглядывал изуродованное лицо Ирокеза.

«Да, — равнодушно подумал он. — «Ингрем» — самое то».

Он осторожно, одним пальцем, потрогал обломки кости, острыми шипами торчавшие из дыры, которая зияла на месте носа байкера, и решил отныне использовать только сорок пятый калибр. После этого он раздел Ирокеза, открыл дипломат, выгрузил оттуда множество разнообразных блестящих приспособлений и инструментов и на их место уложил вещи байкера.

Вернувшись к вешалке, Джинкс снял с полки плексигласовый шлем, похожий на маску сварщика. Вообще-то он любил, когда во время работы кровь брызгала ему в лицо, — он упивался близостью смерти и сознанием, что имеет над ней власть. Но сегодня требовалось уничтожить все следы, а принять душ время не позволяло.

«Ну ладно, — подумал Джинкс. — Потерпим до Лондона».

И отсек бритвой гениталии — он всегда сперва отрезал член и яички, считая их своими трофеями. Затем тесаком отрубил Ирокезу голову, вынул глаза и пристроил рядом с отрезанными половыми органами. Получилось некое подобие лица; член изображал нос.

Сменив нож на скальпель, Джинкс рассек мягкие ткани груди и живота по средней линии от шеи к лобковой кости и с помощью хирургических кусачек и расширителей вскрыл грудную и брюшную полости, добираясь до внутренних органов.

Справа от разделочного блока блестел раструб загрузочного отверстия промышленной мясорубки. Анатомируя Ирокеза с точностью и тщательностью хирурга, Джинкс методично отправлял пласты мышечной ткани и внутренние органы в машину. Когда он закончил, на разделочном блоке среди последних лососинно-розовых волокон и лоскутьев кожи белели кости.

Отыскав среди принесенных инструментов портативную, работающую от сети костную пилу, Джинкс с помощью удлинителя подключил ее к ближайшей розетке и проверил. Серповидное, усаженное мелкими острыми зубьями полотно величиной с детский кулачок быстро завибрировало.

Джинкс приступил к расчленению скелета Ирокеза. В ушах звенело от пронзительного визга пилы, ноздри заполнял кислый запах жженой человеческой кости. Закончив, он перенес все части скелета в дробилку, где кости перемалывало в муку, сырье для собачьего корма. «И вырастут наши песики большие и сильные, с привитым с детства вкусом к почтальонам», — с улыбкой подумал Сид Джинкс.

Он вернулся к разделочному блоку и занялся головой.

К краю колоды была приделана откидная деревянная доска с тисками. Джинкс поднял ее, закрепил в нужном положении и зажал голову Ирокеза в тисках. Он надрезал бритвой кожу по бокам от «ирокеза», снял с мертвеца узкую полоску скальпа и пристроил ее над прочими страшными трофеями, закончив собирать головоломку под названием «портрет Чудовища Франкенштейна».

Вид пучка волос заставил Джинкса на миг вспомнить о Деборе Лейн и об укромном местечке у нее между ног. Но он отогнал эту мысль, сказав себе: делу время, потехе час. Сперва съешь пирог, потом подлизывай глазурь.

Джинкс расположил жужжащую пилу над пустыми глазницами, откуда свисали черепно-мозговые и зрительные нервы, и под острым углом опустил ее на голову Ирокеза. Зубья глубоко вгрызлись в лобную кость. Потом дрожащее полотно на миг зависло над затылком байкера и вошло в темя. Аналогичные пропилы были сделаны в обеих височных и клиновидных костях над самыми губками тисков. Выпиленный костный квадрат походил на люк, ведущий в черепную коробку. Джинкс острием скальпеля подковырнул его и отбросил в сторону. Открылась поблескивающая оболочка, скрывающая поврежденный мозг Ирокеза, и Джинкс осторожно удалил непрозрачный мешочек.

Настала очередь мозга. Осторожно подцепив его за лобные доли, Сид отсек снизу нервы, перерезал стволовую часть чуть ниже разорванного пулей продолговатого мозга (там, где в свод черепа входит спинной мозг) и сдвинул на лоб забрызганный кровью плексигласовый щиток.

Взяв кусочек плоти, Джинкс задержал его в футе от лица и вновь подивился хитрым завиткам и складкам, в какие были собраны серые и белые бугорки мягкой ткани, и таинственным расселинам между ними: он держал в руке средоточие умственной и физической деятельности Человека. Его суть.

Джинкс осторожно сжал мозг и задрожал, когда тепло живой ткани проникло сквозь резину перчатки. Он медленно разжал руку. Липкое вещество льнуло к пальцам, словно было его, Джинкса, частью и повиновалось ему. Сид Джинкс почувствовал эрекцию.

Спустя несколько заполненных острейшими ощущениями минут Джинкс вернулся к мясорубке и кинул в нее мозг Ирокеза. Потом собрал свои страшные трофеи, засунул их в опустевший череп байкера, набросил вместо крышки содранную с головы кожу, вынул череп из тисков, отнес к дробилке и бросил в ее зияющую пасть.

Он включил обе машины, и разделочный цех наполнился скрежетом шестерен и хрустом костей.

Следующие полчаса Джинкс энергично чистил водяным паром тот участок цеха, где работал. Затем он забрал из машин поддоны с костной мукой и размолотой человечиной и отнес их под двери холодильной камеры. Вернувшись к разделочному блоку, вымыл и уложил инструменты. Мясорубку и дробилку обработал крепким раствором мыла и тоже прочистил паром. Протер резиновый фартук и плексигласовый шлем и убрал эту спецовку мясника на место. Потом облачился в черную рубашку, белый галстук, двубортный костюм и плащ. Надел шляпу и темные очки.

В заключение он подошел к холодильной камере и открыл створку двери. Оттуда, превращая дыхание Джинкса в туманные облачка пара, ударил морозный воздух. Стараясь не запачкаться, Джинкс зашел в кладовую и поставил поддон с костной мукой на полку к другим поддонам с кормом для собак.

Он снова вышел в цех за тем, что недавно было бренной плотью Ирокеза, вернулся и спрятал лоток среди других таких же лотков с колбасным фаршем. «В понедельник, — подумал Джинкс, — ванкуверские потребители получат с купленными сосисками чуть больше протеина».

«ТУННЕЛЬ ЛЮБВИ»

Англия. Лондон

9: 01

Флит течет под землей от Хемпстед-Хит и Хайгетских прудов в северной возвышенной части Лондона через Кэмден-таун и Кингс-Кросс и впадает в Темзу у моста Блэкфрайерс. Именно там королевский адвокат Эдвин Чалмерс лишился зрения, а с ним и жизни.

К западу от Флита, тоже под землей, несет свои воды из Хемпстеда на юг Тайберн. В окрестностях Риджент-парка он по чугунной трубе, встроенной в кирпичный пешеходный мостик, пересекает канал Грэнд-Юнион. Отсюда, из Маленькой Венеции, можно доплыть на лодке до расположенного восточнее Лондонского зоопарка. До середины прошлого столетия (когда внезапный строительный бум поглотил деревушку Хемпстед) в верховьях обеих рек, ставших теперь частью канализационной системы Лондона, зеленели луга. Сегодня Хемпстед-Хит можно по праву назвать одним из красивейших парков города — по выходным его 790 акров магнитом тянут лондонцев на север.

Южная часть Хемпстед-Хит, отданная под аттракционы, выходит к открытой воде неподалеку от того места, где в канализационном туннеле заперта подземная река. Этот увеселительный парк, несомненно, знавал лучшие времена. Первое, что замечаешь, зайдя в ворота, это запах жареного лука, рыбы и чипсов, воздушной кукурузы и сахарной ваты. Вас ослепляют ярчайшие огни и краски, а в ушах звенит от криков публики, катающейся на каруселях. Всякий луна-парк по сути — театр машин: «американские горки», «чертово колесо», «мертвая петля», «чудо-поезд», «осьминог», электрические автомобильчики. Не исключение и Хемпстед-Хит.

— Попытайте счастья! — кричит ярмарочный зазывала. — Заходите! Заходите! — А вокруг бьют в колокол и стреляют, щелкают по дереву пульки в тире, рокочет органчик карусели, монотонный голос выкрикивает номера в лото, от игровых автоматов доносятся назойливые звонки, слышен угрожающий скрежет металла, бубенцы, и все это сливается в сплошную какофонию.

Поначалу в глаза бросаются блеск и роскошь, обманчиво дешевые и неряшливо-безвкусные.

Присмотревшись получше, вы видите панков.

Насилие в павильоне смеха — это вовсе не смешно.

«И вредит делу», — думал Ленни Коук.

Коук был зазывалой до мозга костей, представителем вымирающего племени. Он напоминал бультерьера — среднего роста, широкоплечий, коренастый, на толстых кривых ногах. По-ярмарочному щеголеватый наряд Коука был самую малость потерт на сгибах, в галстуке торчала булавка с поддельным бриллиантом, а набалдашником трости служила фигурка Панча. В вороватых глазах Ленни Коука проглядывало его жизненное кредо: «Видишь ты, дружок, одно, а получишь са-авсем другое». Эта философия имела последствия: пронизанный красными жилками нос Ленни был перебит в нескольких местах.

До того как пристраститься к спиртному, Коук работал на «американских горках». Потом, несколько лет назад, на него снизошло вдохновение, и он заработал за сезон кучу денег, продавая ребятишкам воздушные шары, наполненные двуокисью азота — веселящим газом. За те двенадцать месяцев, что Ленни провел за решеткой, лишай и рок-мода успели прикончить сексуальную революцию и помогли воскресить романтику. Вернулись юбки, и у воздушных потоков в «Павильоне смеха» опять появилась возможность задирать подолы, на миг являя публике трусики. Мальчишкам, которые не прочь наспех потискать подружку, очень кстати пришелся бы «Туннель любви». Поэтому Ленни, за версту чуявший барыш, построил и «Павильон смеха», и «Туннель любви».

Извращенцы, подонки и тронутые всегда любили луна-парки, но, пока Ленни сидел, что-то изменилось: в дебрях жилых кварталов вокруг Кэмден-тауна расплодилось поколение враждебных всему сопляков, нюхающих клей. Луна-парк заполонила орда недочеловеков, вооруженных бессмысленными ухмылками и выкидными ножами.

Сначала двое или трое бритоголовых помочились на ребятишек, катавшихся на карусели.

Вскоре к игровым автоматам зачастили хулиганы, и дня не проходило без того, чтобы какой-нибудь оболтус, скрытый от посторонних глаз спинами приятелей, не вскрыл железным прутом кассу и не набил себе карманы.

Затем шпана повадилась грабить киоски. Двое головорезов затевали драку, отвлекая продавца, а третий тем временем перемахивал через прилавок и выгребал из кассы выручку. Иногда они просто захватывали лоток с воздушной кукурузой и, превратив его в груду обломков, забирали деньги, какие удавалось найти.

В прошлом году положение стало невыносимым.

Шпана теперь громила все, что попадалось на глаза. Банды из Челси и Милуолла, стоя под качелями, бомбардировали отдыхающих камнями, банками и бутылками. В хозяина чертова колеса, словно в деревянную утку в тире, выстрелили стальным шариком из рогатки. Потом в «Павильоне смеха» изнасиловали двух девочек-подростков. Продажа билетов резко снизилась. Парк развлечений закрывался.

«Добро пожаловать в мир «Заводного апельсина», пропади он пропадом», — подумал Ленни.

Коук не мог решить, что разобрать сначала — «Павильон смеха» или «Туннель любви», — ив конце концов бросил монетку.

Утро выдалось пасмурное, собирался дождь, но это не отпугнуло зевак. Они слонялись вокруг, путаясь под ногами у рабочих, которые демонтировали аттракционы: разбирали на несколько сотен частей стальные рельсы, сматывали кабели, снимали фонари и прожекторы и паковали генераторы в деревянные ящики.

«Туннель любви» в течение нескольких лет приносил Коуку неплохой доход. В этот искусственный проток, построенный вблизи открытого фарватера и снабженный двумя шлюзами, впускным и выпускным, поступала вода из канала: тут катались на гондолах. Однако с прошлого сезона туннель не заполнялся и сейчас был забит сухими ветками, листьями, обертками от жевательной резинки и окурками. Коук подошел к заднему шлюзу и поднял ворота. В металлический желоб для гондол побежала вода — сперва мутным тоненьким ручейком, потом темно-бурой струей, потом стремительным пенящимся потоком. Она поднялась до отверстия в стене, питавшего «Туннель любви», и хлынула внутрь, чтобы в следующий миг, подобно потоку крови, извергнуться из стока на фасаде. По ее поверхности теперь плыли радужные разводы бензина и смазки — лодки приводил в движение особый механизм. Увлекая с собой мусор и грязь, скопившиеся за год на дне желоба, бурлящий поток исчез в устье входа, замкнув круг. Уровень воды в протоке поднимался, пока не достиг четырехфутовой отметки.

Оставив задний шлюз открытым, Коук перешел к передним воротам. Он поднял их и следующие несколько минут провел с лопатой в руках, направляя мелькающий в воде мусор по течению в большой канал. Покончив с этим, он закрыл передний шлюз.

Затем он разобрал билетную будку и упаковал ее для отправки в Шотландию. Пока Коук трудился, какой-то долговязый некрасивый парень клянчил, чтобы он один последний разочек пустил лодки. Коук вскинул голову, собираясь сказать этому типу, что утопит его в канале, если он не отстанет, и ему бросилось в глаза угрюмое выражение лиц других прохожих. Может быть, оттого, что бесполезно растраченную юность уже не вернуть?

Старый зазывала призадумался: он безошибочно чуял возможность заработать тридцать-сорок фунтов.

И вот, как только билетная будка была разобрана и запакована, Ленни пошел в сарай за «Туннелем» и выволок оттуда четыре из десяти плоскодонных гондол. Спустив одну из них на воду, он багром отвел ее к впускному шлюзу «Туннеля» и включил механизм. Под водой загрохотал мотор, от вращения установленных на дне лопастей по поверхности пошли слабые волны. Лодка качнулась и стукнулась о деревянный причал.

Художник, оформлявший вход в «Туннель», превратил его в рот сексапильной красотки: между изогнутыми луком Амура ярко-алыми пухлыми губами зиял темный зев. Когда Коук подключил к сети освещение, саркастический голос у него за спиной произнес: «Переделай рот в зад, приятель! Дело пойдет бойчее».

Захихикала девчонка.

Коук повернулся к наблюдавшей за ним парочке. Парень с пушком на подбородке обнимал за плечи толстозадую девчонку в облегающем свитере. Оба не таясь курили марихуану.

— Отец, прокати за полтинник. Дай залезть чувихе под юбку.

— Дикки! — Девчонка, хихикая, оттолкнула его. Коук подмигнул пареньку:

— Не жмоться.

— Ладно, фунт. По рукам?

Коук пожал плечами, помедлил и вдруг хитро улыбнулся. Он не мог устоять перед искушением надуть простаков.

Придерживая гондолу багром, Пенни помог ребятам забраться в лодку и оттолкнул ее от причала. Суденышко ткнулось в борт канала и раскачиваясь — парочка приноравливалась к движению, стараясь сохранить равновесие, — поплыло к зеву туннеля.

Коук проводил взглядом гондолу, медленно скрывшуюся в черной пасти.

Из глубины туннеля за ее приближением наблюдали другие глаза.

— Отвали! У тебя руки холодные! — хихикала девчонка.

— Брось, Мэнди, зима на дворе. Ну, будет, зайка.

— Отзынь. Хорош лапать!

— Что ж я, зря целый фунт угрохал?

В туннеле было черным-черно. Лодка, покачиваясь, плыла вперед, грохотал двигатель, журчала вода. Впереди за мокрыми окошками в мерцании красных и голубых огней виднелись бюсты давно покойных звезд экрана — Рудольфе Валентине, Джин Харлоу, Марлен Дитрих, Боу. Над водой склонилась Мэй Вест из папье-маше; за годы любопытные пальцы покрыли ее грудь слоем грязи. В лучах ультрафиолета лилово светились призрачные Дэвид Наивен, Кэри Грант, Трэйси, Хепберн, Гейбл и Ли.

— Что это за ископаемые, Дикки? — спросила Мэнди.

— Не знаю, зайка. Без понятия.

Только они миновали одну из мрачных витрин, снаружи прогремел оглушительный взрыв. Усиленное пустотой эхо прокатилось по туннелю. Девочка испуганно вздрогнула, гондолу качнуло.

— Ты что, сдурела? — крикнул парень, хватаясь за планшир.

Мэнди отчаянно завизжала. Она визжала и не могла остановиться: перед самым носом лодки из воды всплывало что-то скользкое.

Дикки охнул и шарахнулся от возникшего перед ними чудовища.

Радиоуправляемая бомба, взорванная из «Туннеля любви», была начинена горючими веществами — измельченным парафином, алюминиевыми опилками, термитом и керосином. Особым образом устроенный детонатор срабатывал по радиосигналу. Смертоносное приспособление подбросили в черный мешок для мусора за комнатой смеха. Взрыв взметнул в воздух двадцатифутовые языки огня, полетело битое стекло, и началась паника.

Никто не услышал криков в «Туннеле».

У чудища, поднявшегося из воды, была черная скользкая шкура и насекомьи, несоразмерно большие глаза. Дышало оно сипло, с бульканьем и клекотом, словно воздух вырывался из перерезанного горла. Вдруг правая рука монстра резко опустилась.

Когда в бедро Дикки косо вонзилась острая сталь, парень завопил от боли и инстинктивно отпрянул, но лишь порвал артерию и разворотил рану. Из ноги фонтаном ударила кровь, обрызгав Мэнди. Вновь опасно раскачав гондолу, девочка ударила мокрое чудище ногой в лицо.