Сказание о граде Ново-Китеже Зуев-Ордынец Михаил

1

Собор был темен и тих. Такая таинственная тишина бывает только в пустых ночных храмах. Пахло ладаном, церковной пылью, плавленым воском. Принесенный Истомой из алтаря многосвечннк, зажженный на все семь свечей, бил светом в лицо спящего Сережи, и он недовольно морщился. Мнтьша рядом с ним спал с улыбкой на лице. Капитан Ратных, Истома и Птуха спали бок о бок с ребятами, будто оберегая их. А Женька, свернувшись клубком и сунув морду в пах, спал в ногах Сережи. Пес спал неспокойно, то и дело открывал один глаз и смотрел заботливо на дежурившего летчика.

Виктор сидел на полу, привалившись к стене. Как и все эти дни, он и сейчас думал об Анфисе. «Есть ли надежда на нашу встречу? – спрашивал он себя и боялся ответа. – Смерть ее отца!.. Сможет ли она простить это?..» Но была в душе его надежда на какой-то случай, который все исправит, уладит, успокоит.

Он поднял правую руку и поглядел на перстень – подарок Анфисы. «Пусть будет он тебе вечной памятью обо мне!..» – вспомнил он слова девушки. Но гранат сейчас не излучал внутренний свет, не сыпал горячие искры, был темен, слеп, тускл. Сердце Виктора снова сжали страх и безнадежность.

Женька вдруг открыл глаза, поставил торчком уши и, злобно залаяв, кинулся к двери. В дверь осторожно стучали. Капитан, привыкший по тихому зову одним рывком сбрасывать одеяло и сон, вскочил и подбежал к двери.

– Кто? – громко и тревожно спросил он. Ответ донесся глухо.

Виктор не расслышал голос за дверью, а капитан схватился за голову:

– Не может быть! Вот радость-то! Он поспешно отодвинул засов и распахнул дверь. Тихо, как из сна выходя, шла к Виктору Анфиса. Лицо ее будто обрезано по лбу и щекам глухим черным платком. Она надела жальбу, черное печальное платье, – траур по убитому отцу. Тихие серые ее глаза с испугом смотрели на Виктора, на его забинтованную шею и на лицо, измазанное в крови.

– Светик мой, жив! Жив!

Неудержимо хлынуло все затаенное, скрываемое от людей. Она обхватила Виктора за шею, прижалась головой к его груди и задохнулась в рыданиях. Виктор наклонился к ее лицу, сказал с тихой, ликующей радостью:

– Пришла… Вернулась. Я боялся…

– Знаю, чего ты боялся. – Она говорила, не поднимая головы от его груди. – Преставился мой родитель. Не в честном бою, а в бою неправедном. В прах его разнесло. – Анфиса перекрестилась. – Жил батя грешно. Вечно буду молиться за его душу, а меж нами кровь его не встанет.

Виктор крепче прижал ее голову к груди. Мальчики спали, их не разбудил приход Анфисы; капитан и Истома растроганно глядели на встречу Виктора и Анфисы, и только мичман заметил, что вместе с дочерью посадника в собор пришла и еще одна женщина. Она укутала лицо в узорный плат и низко надвинула поверх шапочку, обложенную мехом. А под шапочкой беспокойно бегали в красных прожилках глаза горького пьяницы.

– Тю! Тут какая-то тайна! – сказал Птуха, описывая круги около женщины. – А ну-ка!

Он невежливо потянул платок и отступил в изумлении.

– Приветствую! Явление восьмое, те же и поп Савва!

Из платка показалась хитрая, распухшая от комариных укусов физиономия попа.

– Как ты сюда попал? – строго спросил деда Истома.

– Погоди, внучек, дай бабью одежину снять. – Поп начал снимать платок, кацавейку, юбку. – Как разогнали скоропалительные самопалы бунташную посад-чину, так и кинулся я к государыне Анфисе. Она ведь голубица, она добренькая, и умолил я ее свести меня с вами, с мирскими. В мир уйду! Здесь мне оставаться не с руки. Сидел я с верховниками в осаде? Сидел! Посадские за это на меня зубы точат. А потом с вами Детинец на слом брал? Брал! Старицу боголюбивую непотребными словами костерил? Костерил, еще как! Она мне это теперя припомнит, семь шкур с меня спустит! Одна дорога мне – вместе с вами в мир уходить.

– Завязало тебя, попище, калмыцким узлом? – усмехнулся мичман. – Теперь не выпутаешься!

– Звонил поп Савва во всю мочь, а теперь с колокольни прочь! – с холодным презрением сказал Истома. – Теперь вертится, как вор на толчке!

– Погоди, Савва, мы сами не знаем, уйдем ли в мир, – сказал капитан. – И рады бы в рай, да грехи не пускают.

Анфиса, стоявшая с Виктором в стороне, подошла к капитану:

– Мирской, я пришла вам помочь. Никто, ни одна душа не увидит, как вы уйдете из собора. Тайником подземным уйдете. Из собора подныр под землей идет. Таем и уйдете. Батюшка покойный перед боем, перед тем как на коня ему сесть, рассказал мне о подныре. «Чую, – сказал он мне, – что настал недобрый час, смута и разоренье будут, и смертоубийства, и большой пожар в Детинце неминуем. Ты в этот недобрый час и беги этим тайником. В тайгу выйдешь и к лесомыкам уходи, на их выселки».

Капитан, Косаговский и Птуха переглянулись понимающе.

– Нашли мы этот тайник, Анфиса, – сказал капитан. – В подполье собора он начинается…

– А пройти подныром не просто, – перебила его Анфиса. – Развилок там много. Не на ту свернешь – и будешь до последнего своего вздоха под землей бродить.

– Мать богородица, страсти какие! – попятился поп Савва.

– И это знаем. А как же пройти? – спросил Ратных.

– Вот, бери! – протянула ему Анфиса тонкую полированную каменную плитку. – На ней верный путь по тайнику указан.

Капитан поднес плитку к семисвечнику. Он рассчитывал увидеть план подземного хода, а увидел высеченные знаки. Были на плитке крест, круг, подкова, были прямоугольник, стрела, треугольник, косой крест, полумесяц и другие. Они были высечены тремя вертикальными колонками, один значок под другим.

– Знаки эти маячить вам будут в подныре, – объяснила девушка. – Но и обманные знаки там есть. На каждой развилке знаков много, а идти надо на тот знак, который на каменной этой дощечке указан. А коли обратно пойдешь, на обратную сторону дощечки гляди.

– Створные знаки, чтоб я пропал! – воскликнул обрадованно Птуха. – Теперь распутаем подземный фарватер!

– Возьми и это, мирской. – Что-то тихо, мелодично звякнуло, когда Анфиса выпростала руку из-под опашня. На руке ее, ниже локтя, было надето железное кольцо, а на нем висели три больших старинных, винтом, ключа. Девушка сняла кольцо с руки и протянула его капитану. – «Две двери под землю ведут, в подныр, а через третью дверь на свет божий выйдешь», – сказал мне батюшка, когда в последний раз со мной прощался.

– Спасибо, Анфиса, – смущенно сказал капитан, – но только мы те два замка… Сломали мы их! Извините, побезобразничали. А нет ли еще таких ключей у кого-нибудь и дощечки такой же, не знаете, Анфиса?

– Знаю. У старицы есть, а более ни у кого. Батя мне так сказал.

– Нет теперь у старицы ни ключей, ни пластинки со створными знаками, у Колдунова они, у вашего таинственного гостя из верхней горницы. За сладкое винцо и за колоду карт отдала их Нимфодора. – Капитан шагнул к Анфисе и протянул ей руку. – Вы спасли нас, спасибо вам. А вы вернетесь, конечно, в Детинец?

– Мне возврата в Детинец нет. – покачала головой девушка. – Страшно мне в Детинце, будь он трижды пр&клят, гнездо змеиное! Я с вами отсюда уйду и в посады побреду. С народом жить буду.

Косаговский молча обнял Анфису.

– С нами пойдете? Очень хорошо! – ласково посмотрел на девушку капитан. – Идемте, товарищи! До двенадцати ноль-ноль мы далеко уйдем, у таежных охотников на их хуторах будем.

– Митьша, вставай! – затормошил проснувшийся Сережа все еще спящего друга. – Подземным ходом пойдем! Как Том Сойер. Красота! – сиял глазами Сережа.

– Ас тобой, Савва, не знаю, что делать, – посмотрел Ратных на попа. – В мир пойдешь не один ты, все посадские в мир уйдут. Найдем мы дыру!

– Кормилец, когда это еще будет! Сейчас возьми! – упал поп на колени. – Муторно жить в нашем граде богоспасаемом. У нас всех скрозь и подряд бьют и дерут немилосердно. Посадник мужика кнутом отодрал; тот, пришед домой, жену за волосья оттаскал; женка со злости сынишку шлепнула; тот собаку пнул; та на кошку бросилась, а кошка в сердцах мышь на клочья порвала. Вот как живем, родимый! Разве ж это жизнь? В мир без памяти хочу!

– Разрешите доложить, товарищ капитан? – вытянулся по-строевому Птуха. – Нельзя попа в нашу команду брать. Я преподобного свечкодуя насквозь вижу и еще на аршин под ним! Он из семи печей хлеб ест, и нашим и вашим пляшет!

– Слезно тебя молю – не подпускай к себе близко деда. Не подпускай! Предаст, Иуда! – взволнованно сказал Истома.

– Внучек, чаделько, что говоришь? – пополз поп на коленях к внуку, потом пополз к мичману. – Федя, и ты на меня? Погибели моей хотите? Мне одна дорога – в мир, в город Одессу! Шибко хорошо ты о нем рассказывал, Федя.

– Иди ты!.. – гаркнул было мичман, но, оглянувшись на Анфису и мальчиков, сбавил тон. – Да я тебя, божью дудку, с Потемкинской лестницы спущу! Все ее сто девяносто две ступени спиной пересчитаешь!

– Савва! – окликнул попа Ратных.

– Аюшки, Степанушка, дорогой!

– Говори: предашь нас при случае?

– Николи! Крест целую! – искательно заиграл глазами поп. – В миру кабак открою. Дорогими гостями будете, – поклонился он мирским.

– Пустите Дуньку в Европу! – засмеялся Косаговский.

– Ладно, берем, язви тебя! – согласился, улыбнувшись, капитан. – Пивом в ларьке будешь торговать, честной народ на пене обжуливать.

– Смотрите на него! Опять вывернулся, как намыленный! – удивился сердито Птуха.

2

Обе двери, из собора в подполье и из подполья в подныр, имели внутренние железные засовы. Мичман задвинул их и сказал весело:

– Добро! Теперь наш тыл обеспечен. Погони можем не бояться.

– Не будет погони до завтра, до полудня, – откликнулся Косаговский. – Начинается наше подземное плавание!

– Семь футов под килем! – подхватил Птуха. В белом каменном коридоре снова зашевелились тени на стенах. Они крались, передвигались, кидались под ноги, пугая Митьшу. В конце коридора мичман остановился и крикнул:

– Стойте! Кто свечи здесь положил?

В нише, вырубленной в каменной стене, лежали толстые свечи. Фитиль одной из них был обожжен. Ратных понюхал. Пахло гарью.

– Батюшка сказывал мне, что свечи по всему подныру лежат, – объяснила Анфиса. – Не сказал только, когда и кто их положил.

– Недавно положили, – ответил капитан. – Те положили, кто по подныру частенько ходили.

Савва молча сгреб свечи и сунул их в карман подрясника.

– Вот поповская натура! – засмеялся Птуха. – Не может хладнокровно на свечу глядеть – сразу в карман тянет!

Выйдя из коридора в большую пещеру, остановились. Истома поднял подсвечник, осветив три знака над тремя подземными ходами.

– Крест! – взглянув на плитку, крикнул капитан. За большой пещерой снова начался коридор. Он извивался ящерицей, то круто поднимался, то скатывался вниз. И снова были разветвления, и снова капитан кричал передовому Истоме, под какой знак сворачивать.

И снова шли один за другим по подземным коридорам и пещерам. Впереди шел Истома с семисвечником, а последним поп Савва, тоже с зажженной свечой. Сухие и чистые коридоры после очередной развилки сменились мокрыми. Со стен и потолка, покрытых слизью, закапало, под ногами захлюпала грязь, появились лужи.

– Мы сейчас под Светлояром идем, – остановился Косаговский и посмотрел на потолок. – Это его вода сочится. А придет время – прорвется сюда озеро и затопит эти катакомбы. Не боишься, Сережка? – улыбнулся он брату.

А Сережа замирал от страха и восторга. Совсем как у Тома Сойера получается! Только летучих мышей нет, которые так напугали Бекки Тэчер. Что летучих мышеи нет – это, пожалуй, хорошо. Противные! А вот чтобы под озером идти, такого даже у Тома Сойера не было.

И обидно же будет, если Колька с Забайкальской не поверит этим подземным приключениям. А ведь не поверит, скажет: заливаешь, Сережка!

– Митьша, а верно, здорово получается? – толкнул он шедшего рядом приятеля. – Тебе нравится?

– Не. Я боюсь, – прошептал в ответ Митьша. И верно, страшновато. Глухая окаменелая подземная тишина шептала осыпающейся где-то землей, и Сереже начинало казаться, что его зарывают заживо. А что, если и правда Светлояр прорвет сейчас потолок да ка-ак хлынет! Интересно, конечно, под землей ходить, а все-таки пора бы и наверх подняться… А это что такое? Ой, мама, что это?

Сережа остановился и кинулся к брату. Где-то впереди в темноте слышались бормотание, вздохи, плачущие всхлипы. Истома тоже остановился и быстро задул все свечи, кроме одной. И ту загородил ладонью.

– Голоса. Говорят и плачут, – испуганно шепнул он.

– Не говорят и не плачут, – успокоил его капитан. – Это вода бормочет. Ручей, а может быть, и целая река подземная.

Прав был капитан. Сережа вскоре услышал журчание воды. А потом дорогу им пересекла небольшая, но бойкая речка.

– Вот она и промыла подземные ходы, по которым мы идем, – сказал капитан. – А может быть, она не одна здесь под землей работает. Речки и ручьи растворили камень, доломит, известняк и прогрызли тоннели.

– Работяги!' – покрутил головой Птуха. – Целое московское метро выкопали.

Речка встретилась очень кстати, всех мучила жажда. А едва напились, капитан скомандовал:

– Отдыхать не будем. Пошли, товарищи!

– Стойте! – закричал Птуха, оглянувшись. – А где поп?.. Поп пропал!

3

Попа Саввы не было. И никто не видел, когда он отстал.

– Вернуться надо! Искать будем! – заволновался Косагозский. – Он отстал и заблудился, это ясно.

– А мне не ясно! – резко крикнул Птуха. – Что он, младенец? За ручку надо было его вести?

– Может, крикнуть ему? – несмело предложил Сережа. – Он, может быть, где-нибудь рядом бродит.

– Кричать не советую. Поменьше шума. Да, странно, – помрачнел капитан. – Когда же он отстал? Кто видел его в последний раз?

– Он сзади всех тащился, шут его знает, когда он отстал! – раздраженно ответил Птуха.

– Поп Савва все время около дыр на стенках свечкой коптил, – сказал вдруг Митьша. – Я видел.

– Чего-чего? – кинулся к нему Птуха. – Свечкой около дыр коптил? Ха! Слышали? – зло скривился он. – Дело керосином пахнет!

«У Тома Сойера научился! – удивился мысленно'Сережа. – Неужели и он про Тома Сойера читал?»

– Черт!.. – стукнул капитан кулаком в ладонь. – Копотью он отмечал нужный поворот на развилках. Дойдет до выходных дверей, откроет засовы и напустит братчиков на наш след.

– Двух минут, собака, честным побыть не смог. В какой раз переметнулся! Предательством своим у старицы и братчиков прощение вымолит. Догоню его! Горло, гаду, вырву! – метнулся было Птуха.

– Отставить, мичман! – строго приказал капитан.

– Есть отставить! – Птуха взволнованно перевел дыхание. – За коим бесом взяли мы с собой эту продажную шкуру? Видели очи, что покупали!

Он замолчал, взглянув на Анфису. Девушка стояла, опустив голову. Лицо ее дрожало.

– Моя вина. Я его, Иуду, к вам привела… – прошептала жалобно она.

– Вы не виноваты, Анфиса, – угрюмо остановил ее Ратных. – Виноват один я. Мичман прав: видели глаза, что покупали… Истома, вперед! Свети! Теперь, товарищи, спешить надо.

Шли торопясь. Ратных с беспокойством поглядывал на Анфису и мальчиков. Но все держались бодро. Лишь учащенное дыхание выдавало, что спешка была нелегкой.

Подземный коридор сделал несколько поворотов и разветвлений и окончился черной пустотой, дохнувшей холодом. Из темноты неясно выступали обвалившиеся камни, целые скалы, но ни до потолка, ни до противоположной стены свет свечей не доставал. Видимо, это была пещера огромных размеров.

– Вот еще морока на наши головы! – проворчал Птуха. – Темно, как в угольной яме.

– Дальше пойду я один, – сказал Ратных, взяв многосвечник из рук Истомы.

– Ну конечно! – пожал плечами и чуть развел руки мичман. – Всегда – «пойду я один»!.. Мне просто смешно.

– Пойду я один! – повторил строго капитан. – Ждите меня, и ни шагу вперед, назад или в стороны. Если увидите, что я делаю огнем круги, идите смело на огонь. За меня остается Виктор Дмитриевич.

Он ушел и через минуту пропал в темноте. Видны были только семь свечных огоньков. Но вот они слились в одно светлое пятно. Затем только огненная точка замерцала в темноте. Все следили за ней затаив дыхание.

Сережа стоял рядом с братом. Было так страшно, что пощипывало кожу и поджимались пальцы на ногах. Он напряженно глядел на огненную точечку, и на глаза начали набегать слезы. И все же он первый увидел, как огненная точка описала круг.

– Капитан сигналит! Можно идти! – закричал он радостно.

Кто-то в темноте вздохнул облегченно. Истома заскрежетал кресалом, раздул трут и зажег свечу из взятых им по пути в каменных нишах. Он и пошел первым со свечой.

Капитан стоял около двери, врезанной в каменную стену. Висячий замок был отомкнут, и сброшена тяжелая железная накладка. Капитан отворил дверь и молча поманил пальцем Косаговского. Летчик подошел, сразу потянул носом и сказал:

– Знаете что? Здорово пахнет бензином. Бензин – это по моей части. Сначала я посмотрю.

Он взял свечу у Истомы и ушел, не закрыв за собой дверь. На этот раз ожидание было недолгим.

– Входите. Только с огнем осторожнее! – сказал Косаговский, показываясь в дверях.

1

В глаза бросилось оружие: японские карабины, пистолеты, автоматы, ручной пулемет, цинки с патронами, жирные от смазки пулеметные диски и автоматные обоймы.

– Вот что нам нужно было! – бросился к оружию капитан. – Вот он, арсенал Колдунова! Ну, теперь мы повоюем.

– Теперь мы повоюем! – радостно потер руки мичман. – Теперь мы посмотрим, кто кого!

А Косаговского интересовали большие плоские, с герметическими пробками канистры, по горлышко налитые бензином. Он пересчитал их, прикинул вместимость и сказал весело:

– Хватит на хороший полет. Помните, Степан Васильевич, Колдунов говорил о бензине?

– Открываются все его тайные козыри! Здесь их притон был. Сюда приносилась из Ново-Китежа платина. Колдунов приносил, и Остафий Сабур, наверное, ему помогал. Братчики нагружались металлом и шли в обратный путь, в Харбин.

Мичман поднял свечу.

– Знаменитая хата!

Осветились бревенчатые стены, низкий потолок-накат, грубый стол, врытый в земляной пол, и широкие скамьи. На столе стояла колодка свернутой коленцами «сорокоустой» свечи. На лавках лежало пересохшее сено, какое-то тряпье, пустой солдатский вещевой мешок.

– А вон еще дверь. Последняя, мне кажется, – поднял мичман выше свечу.

От земляного пола уходила вверх деревянная лестница. Упиралась она в дверь без замка, с задвижкой.

– Это выход на поверхность, – проговорил Ратных. – Надо разведать, нет ли наверху засады или еще какой-нибудь подлости. – И, не давая сказать заволновавшемуся мичману, он поспешно продолжал: – Пойдем в разведку мы двое, мичман. Я – наверх, вы – низом. О погоне не забывайте. Колдунов не выпустит нас живыми из Ново-Китежа.

Анфиса вздрогнула и посмотрела жалобно на Косаговского. Тот успокаивающе пожал ей руку.

– Есть! – лихо, по-строевому ответил мичман капитану. – Идти в разведку в подземный ход'

– Идите к речке, там засядьте. Засечете братчикоз, сразу бегите сюда, поднимайте тревогу.

– Само собой! Разрешите выполнять?

– Выполняйте, мичман.

Заметно было, что Птуха рад опасному поручению. С веселой лихостью вскинул он на шею ремень автомата. Руки привычно легли: правая – на ложе, левая – на ствол.

– Порядочек! Поприветствуем Колдуна!

– Дядя Федя, – подошел к нему Сережа, – возьмите Женьку с собой. Пограничники всегда так делают.

– Гениальная идея! – воскликнул мичман. – Спасибо, Сережа. Пошли, Женька!

Капитан подождал, пока ушел Птуха, и начал подниматься по лестнице. Наверху постоял, прислушался, отодвинул бесшумно задвижку и осторожно толкнул дверь. Она взвизгнула на петлях. Ратных замер, положив палец на спусковой крючок автомата. Ноза дверью было тихо и светло. Значит, утро уже! Он разглядел дощатый пол, бревенчатые стены, маленькие узкие окна, а за ними бледное, холодное утреннее небо.

Капитан поправил автомат на груди и шагнул через порог. Остановился, внимательно огляделся и зло, крепко хлопнул ладонью по лбу.

– Ворона, язв» тебя! Куда смотрел?

Он стоял в алтаре той самой древней церквушки, которую нашел, разведывая тайгу. Он посмотрел в окно. Рядом с церковью погост, свежие могилы замученных на Ободранном Ложке посадских, новенькие кресты. Отсюда, из «Николы на бугре», и было послано с попом Саввой тарабарское письмо.

Он затворил дверь в подвал, взглянул на нее и раздраженно засмеялся. На дверь была навешена большая икона, низом касавшаяся пола. Она почернела от времени и сырости, и видна была только босая нога неизвестного святого. Здесь он и сидел на полу, привалившись к этой босой ноге, здесь он увидел окурок с харбинским клеймом, втиснутый в щель бревна. Если бы он знал тогда, что было скрыто за его спиной! Братчиков в церковном подвале в тот день не было, весь их арсенал попал бы в настоящие руки, и события в Ново-Китеже пошли бы совсем по другому пути.

– Право слово, ворона! – еще раз сердито обругал себя капитан.

Он вышел из церкви, обошел ее кругом, осмотрел погост. Ничего подозрительного. Человечьи следы, правда, есть, но старые, закрытые уже поднявшейся притоптанной травой. Эти следы и видели лесомыки, которых он посылал в разведку.

Раздраженный, недовольный собой, он вернулся в церковь и спустился в подвал.

2

Сережа и Митьша, вымотанные подземным походом, спали на столе. Лавками они побрезговали. Анфиса дремала, облокотившись на стол в головах ребят. Виктор, привалившись к притолоке, с автоматом на коленях сидел на пороге раскрытой двери, прислушиваясь к тишине подземных пещер.

Истома сидел рядом с ним, разглядывая пистолет.

– Виктор меня стрелять учит, – застенчиво посмотрел он на капитана. – Маленько научился. Эту вот скобочку нажать, оно тогда и выпалит.

– Правильно, тогда оно и выпалит, – улыбнулся ему капитан и обратился к летчику: – Наверху все в порядке. Знаете, куда нас вывел подземный ход? К Древней таежной церквушке «Николе на бугре». Вы о ней не раз слышали.

– Восемь верст до нее от города! – удивился Истома. – Вон сколько мы под землей шли. Неужто реки подныр вырыли? Дивны дела господни!

– Обратно пойдем верхом, тайгой. Встретиться с Колдуновьцм я предпочитаю при дневном свете. Надо бы двигаться в посады, да боюсь, что мальчишки и Анфиса не дойдут. Как вы думаете, Виктор Дмитриевич? Надо дать им выспаться?

Косаговский не ответил. Он к чему-то прислушивался. И вдруг вскрикнул;

– Женька!.. Женька мчится сюда! Обман-пинчер влетел в подвал и тревожно заскулил, нервно облизываясь и поглядывая на людей.

– И Федор Тарасович идет! – вскочил с порога Косаговский. – Торопится, слышно.

Птуха вбежал, запаленно дыша.

– Полундра! Боевая тревога! – приглушенно крикнул он. – Такое дело… Идут. Далеко еще, и света не видно. Женька их запеленговал.

– Встречать их пойдут – я, Виктор Дмитриевич, мичман и Женька – Ты, Истома, стой в дверях. Пистолет возьми на всякий случай… Если увидишь чужого, не жди – нажимай скобочку, как тебя учили.

Все трое взяли, кроме автоматов, по пистолету. Птуха наложил в вещевой мешок автоматные обоймы-магазины и вскинул его на плечо.

– Пошли? – сказал спокойно, будто приглашая на прогулку, капитан.

Они ушли, не разбудив детей. Анфиса, тихая, замученная, жалко махнула им на прощание рукой.

3

По дороге к месту засады Птуха сказал:

– Я выбрал местечко около реки. Там верхняя галерейка есть. Там и заляжем. Подходяще?

– Дельно придумано, – согласился капитан. – Там и заляжем.

Обдирая ладони и локти, они вскарабкались на галерею. Женьку пришлось втаскивать на руках. Каждый выбрал себе позицию, залегли и потушили свечу.

Ждать пришлось недолго. Женька вдруг злобно заурчал и стих по приказу Птухи. В подземный коридор проник неясный, рассеянный свет.

Первым вышел чахар, выставив ствол автомата. За ним шел второй чахар. Этот, кроме автомата, нес высоко над головой факел, связку свечей, надетую на палку. За факельщиком шли третий чахар и поручик князь Тулубахов. Пятым надо было ожидать Колдунова, но мичман шепотом удивился:

– Стрелецкий кафтан! Товарищи, да это же Остафий! И тоже с автоматом! Ах, поцелуй собаку в нос,

жлоб проклятый!

– Мне Колдунов нужен! А его нет. Осторожная лиса, язви его! – 'прошептал Ратных. Он поднял автомат и крикнул: – Бросай оружие! Руки вверх!

Громко до боли в ушах, загремела первая автоматная очередь. Братчик, русский, с непонятной быстротой вскинул автомат, дал очередь вверх и метнулся за камень. Ему ответил капитан. Упал чахар-факелыцик.

– Ха! Получается дай боже! – сказал довольно мичман.

Упавший факел горел, освещая нижнюю галерею. Чахары открыли частую, сердитую, но бесполезную стрельбу. Они били длинными очередями, не целясь, спрятав головы за камнями, высунув только стволы автоматов. И грозно кричали свой боевой клич:

– К-ху!.. Ху-у-у!

– Им бы автоматы со стволом дугой, – засмеялся капитан. – Из-за угла стрелять!

Хунхузскую бесполезную стрельбу чахаров заметил и князь Тулубахов. Послышалась его злобная брань на монгольском языке. Это подействовало. Над камнями начали приподниматься чуть-чуть шапки и лбы.

– Вот это другое дело! – обрадовался мичман и дал короткую очередь.

Пули ударились в камень ниже головы чахара, и голова испуганно спряталась. Мичман шепотом выругался и быстро выстрелил по другой голове, поднявшейся над камнем Чахар привскочил и упал, свесившись с камня

– Еще хотите? Подходи – крикнул Птуха. Выстрелы противника смолкли. Братчики поняли, что игра складывается не в их пользу. Стрелять вверх им было трудно, неудобно. Верхняя галерея не освещалась, а они были на свету. Они молчали долго, чего-то выжидая.

– Подтягиваются главные силы, – догадался мичман – Сейчас увидим факира Шаро-Вары.

И Колдунов вышел, медленно щупая полутьму подземелья длинным вороненым стволом, с раструбом искрогасителя на конце. Его лицо, бледно-серое, с потухшими глазами, было мертвым, неподвижным – он только что накурился опиума Колдунов с силой вбил в пол пулеметные сошки, лег, и пулемет задрожал в его руках от бешеной злобы Он запустил на весь диск.

– Всем бить по Колдунову! – крикнул капитан.

Три автомата застучали разом Маленькие фонтанчики каменных брызг, выбитые пулями, взметнулись перед пулеметом, с боков и на каменной стене сзади Колдунова.

– Но пасаран, свочочи! Не пройдете! – кричал Птуха, чувствуя, как мстительный восторг одолевает его.

И пулемет смочк. Колдунов вскочил и шмыгнул куда-то в темноте.

– Не нравится? – злорадно засмеялся Птуха – Сапоги собакам шить из таких вояк'

Прячась в темноте, Колдунов крикнул что то по монгольски Никто из его соратников не шевельнулся Он крикнул снова, громче, злее. А поручик, судя по звуку, ударил автоматом оставшегося в живых чахара. Тот взвизгну злобно и только после второго удара пополз к горевшему на полу факелу. Понятно стало, что Колдунов приказал погасить факел. Чахар дополз до ярко горевших свечей и чуть приподнялся, потянувшись к факелу В тот же миг ударили три автомата. Чахар повалился на бок, поджал к животу колени и затих навсегда. Но упал он на факел.